Так где же мы ошиблись?

Должен признаться, едва ли что-нибудь так греет мое сердце и ласкает слух больше, нежели все чаще употребляемые теперь словосочетания “еще во времена советской власти” или “при коммунистах”. Физиономии коммунистов, теперешних или бывших, все еще мелькают на страницах газет или голубых экранах, многие — и нередко это вполне объяснимо — ностальгируют по “застою”, и все-таки, надеемся, социалистические времена безвозвратно канули в Лету. Книга Владимира Буковского, прославленного российского диссидента, загоняет несколько последних гвоздей в гроб этого невыносимо тяжелого и изнуряюще кровавого периода русской истории.

Не уверен, кого нужно “жалеть” больше: тех ли, кто оказался знаком с самим Буковским и его книгами, или тех, кто не знал о нем ничего. Последние обделили себя, пройдя мимо важного, незабываемого, бесстрашного явления нашей жизни 60 — 70-х годов. Первые — очутились в зоне действия урагана, вовлекшего их в свою стихию, заставившего изменить жизненную стезю, больно задевшего своими порывами. Любить Буковского было опасно, потому что, идя с ним, оказывался на краю бездны.

Буковский напоминает главного персонажа в романах Достоевского именно тем, что находится в эпицентре бурных событий и вокруг него вращается целая человеческая вселенная. О его близости к Ставрогину, конечно, не может быть речи, но мне приходилось наблюдать его приверженцев, которые, подобно Шатову, готовы были обращаться к нему со знаменитыми теперь словами: “Ставрогин, для чего я осужден в вас верить во веки веков... Я не могу вас вырвать из моего сердца!”

Буковский — примечательная личность в российской действительности второй половины нашего века. В когорте знаменитых русских, включающей генерала и академика, писателя и поэта, священника и правоведа, барда и музыканта, артиста и танцора, Буковскому отведено почетное место — место мужественного, безупречно честного общественного деятеля и мыслителя. Рецензируемая книга завершает целую серию публикаций, из которых особенно хотелось бы выделить “И возвращается ветер...” — шедевр мемуаристики, вышедший на многих языках мира в конце 70-х годов и неоднократно с тех пор переиздаваемый.

...Книга “И возвращается ветер...” исключительно важна... как для знакомства с личностью Буковского, так и для лучшего понимания “Московского процесса”. Откройте эти страницы, повествующие, с умом и редкостным юмором, о формировании московского юноши, родившегося в самом конце военного сорок второго года в эвакуации, — и вам трудно будет от них оторваться.

...Еще подростком он перечитал всего Ленина и ужаснулся философии насилия и изуверства. В причудливом мире советской московской школы подросток считался чуть ли не образцовым учеником, хотя и не скрывал своего отчуждения от официальной идеологии. Со школой соседствовали знаменитые московские дворики с их пьянью и хулиганством, мещанскими скандалами и бытовой поножовщиной — мальчика этот чудовищный быт возмущал, но отнюдь не пугал и диковинным образом выковывал его, как и многих других, истребляя унижающее чувство страха. На иконостас партийных держиморд и вышестоящих иерархов старшеклассник взирал без надлежащего почтения. То были годы гротескной “оттепели”, когда Хрущев пытался сбросить с пьедестала Сталина и одновременно топил в крови мятежную Венгрию, проводил у стен Кремля Международный фестиваль молодежи и травил Пастернака. Уникальная энергия подростка оказалась направлена на создание беспримерной, широко разветвленной подпольной организации школьников, о которой КГБ не сумел пронюхать. Наконец, недозволенное издание самиздатовского журнала и дерзкий разговор с партийными чинушами из горкома не сошли юноше с рук: с той поры его жизнь, никогда уже не входя в устоявшуюся колею советского человека, представляла собой повседневный вызов режиму, еще многим казавшемуся всесильным. Все-таки он ухитрился поступить на биофак в МГУ, но и став студентом с каждым днем все шире разворачивал — вместе с друзьями — кипучую активность, вовлекая в нее десятки молодых людей. Исключение из университета и первый привод на Лубянку не заставили себя ждать. Купить или “ссучить” его было нельзя; жизнь в качестве обыкновенного смертного в “стране победившего социализма” представлялась ему преступной и страшила больше, чем тюрьма или лагерь. И вот — последующие пятнадцать лет мытарств: тюрьма и психушка — с недолгими месяцами свободы, пока в декабре 1976 года — как пелось в народной частушке — не “обменяли хулигана на Луиса Корвалана”. В изгнании Буковский закончил биофак Кембриджа и аспирантуру в калифорнийском Станфорде. Превосходно владея английским, он опубликовал ряд книг, множество статей, прославился своими лекциями, с которыми выступал во множестве стран, вошел в число общественных деятелей с мировой известностью.

“Московский процесс” построен на сотнях документов ЦК КПСС и КГБ, документов с пометками “Совершенно секретно”, “Особая папка”, “Особой важности”, “Лично”, с грозным предупреждением: “Подлежит возврату в течение 24-х часов в ЦК КПСС (Общий отдел, 1-й сектор)”, с напоминанием, что “товарищ, получающий совершенно секретные документы ЦК КПСС, не может ни передавать, ни знакомить с ними кого бы то ни было, если нет на то специального разрешения ЦК”, и т. п. Буковскому удалось, к примеру, раскопать секретный документ о К. Сорса, главе социал-демократической партии Финляндии, а в 1992 году и кандидате на пост ее президента. После немалых усилий документ появился в финской печати, и г-н Сорса, который “доверительно сотрудничал с нами”, публично покаялся и снял свою кандидатуру. По материалам, обнаруженным Буковским, созданный в 1969 году в Москве специальный Международный фонд помощи левым рабочим организациям изначально располагал общей суммой в 16 млн. долларов ежегодных ассигнований в форме “интернациональной солидарности” и предоставил французской компартии 2 млн. долларов, компартии США — 1 млн. долларов, итальянской компартии только на первые полгода — 3,7 млн. Тогда насчитывалось 34 получателя, но из года в год размеры советской финансовой помощи увеличивались, равно как и число “пролетарских” клиентов: в 1981-м компартия США получала уже 2 млн. долларов, а число просителей выросло до 58; в 1990-м — последнем году своего существования — этот фонд увеличился до 22 млн. долларов, а клиентура — до 73. Сначала восточноевропейские братья по пролетарской солидарности вносили свою скромную лепту, хотя львиная доля расходов ложилась, конечно, на Совдепию, но в конце 80-х, в разгар перестройки и развала “лагеря социализма”, эти счета приходилось оплачивать уже одной Москве.

Автор раскрывает механизм помощи иностранным компартиям — “по линии фирм друзей”, в частности, весьма изощренный и вместе с тем откровенный контроль практически всей торговли — “на обычной коммерческой основе” — между СССР и Италией, благодаря которому крупнейшая компартия Европы безбедно существовала несколько десятилетий. Историков и любителей сенсаций несомненно ждут еще архивные материалы, проливающие свет на деятельность таких бизнесменов, как Арманд Хаммер или Роберт Максвелл. Читателю небезынтересно будет ознакомиться, в частности, с некоторыми фактами жизни греческого издателя и промышленника Г. Боболаса, содействие которому обеспечивало именное постановление ЦК КПСС: руководимое Боболасом издательство “Акадимос” использовалось чекистами “в качестве базы для идеологического воздействия на Грецию и греческие общины ряда стран”. Крупнейший магнат Великобритании Роберт Максвелл, ушедший из жизни при загадочных обстоятельствах на закате правления Горбачева, пленял своих высоких друзей в Кремле умением обеспечить молниеподобный перевод и выпуск свеженькой биографии Брежнева за... десять (!) дней. В Москве же не жалели средств для возмещения “материальных затрат” в связи с изданием на греческом языке (похвальными усилиями Боболаса) книги Брежнева “Мир — бесценное достояние народов”. Со временем Боболас сделался магнатом массмедиа, владельцем газеты “Этнос” и совладельцем крупнейшего телеканала “Мега”. Когда обанкротилась газета “Правда”, она смогла ожить “на средства греческих коммунистов”, и владельцем ее оказался некто Яннис Х. Янникос, в недавнем прошлом партнер Боболаса. Как пишет автор, разоблачить этих людей не столь просто: Боболас подал в суд за “клевету” на лондонский журнал “Экономист” и процесс им не был проигран.

На удочку кремлевских идеологов клевало на Западе немало охотников, и, как докладывал зав. международным отделом ЦК Фалин, требовалась валюта на “поставку газетной бумаги, приглашение на учебу, отдых и лечение активистов партии, закупку печатных изданий компартий, оплату в ряде случаев поездок представителей партий в другие страны и т. п.”. Труды классиков марксизма-ленинизма переводились на десятки языков, издавались и... как ни странно на первый взгляд, продавались. Открытие в Лондоне в 1976 году магазина “Коллетс” стоило Москве 80 тыс. фунтов (124 тыс. инвалютных рублей), открытие нового магазина в Монреале несколько раньше стоило 10 тыс. канадских долларов. Предусматривалось “покрытие возможного дефицита от продажи советских изданий”, списывались убытки магазину компартии Израиля “Popular Bookshop”, до трети миллиона долларов фирмам компартии США “Four Continent Book Corporation”, “Cross World Books & Periodicals” и “V. Kamkin”. Нежная забота о западных коммунистах доходила до того, что Советский Союз закупал весь этот залежалый товар якобы для продажи иностранным студентам и туристам в СССР.

Вторая и третья главы образуют, на мой взгляд, лучший раздел книги, но и — оставляющий в душе горький осадок. Невзирая на все старания автора и посулы высоких, ответственных лиц, Буковскому не удалось бы добраться до обещанных архивов, если б не слушания в Конституционном суде “по делу КПСС” (открытые в июле 1992 года), а главное — зековская хватка самого Буковского, приглашенного на “суд” в качестве эксперта и поставившего новым властям ряд своих условий. В большинстве случаев хранители закрытых архивов клали на стол приглашенному эксперту секретные документы, а тот их в открытую, на глазах устроителей этого судебного зрелища, копировал посредством купленного им сверхновенького японского компьютера с ручным сканером...

Буковский занимает предельно четкую позицию: будучи непримиримым противником “перестройки” Горбачева, он отказывается видеть в ней хоть что-нибудь положительное. Его рассуждения начинены динамитом, и живущим внутри страны воспринять его логику намного труднее, чем в диаспоре. “Перестройка” задумана и реализована, по мысли Буковского, партийно-гэбистским аппаратом с дьявольски изощренной целью спасения воротил коммунистического режима и предотвращения нависшего над ними нового Нюрнбергского процесса. “Античеловечная утопия рухнула, но на ее развалинах не торжествуют ни свобода духа, ни благородство мысли... Для России же это обернулось пошлой трагикомедией, в которой бывшие партийные боссы средней руки да генералы КГБ играют роли главных демократов и спасителей страны от коммунизма. На сцену вылезло все самое уродливое, гнилое, подлое, до поры прятавшееся по щелям коммунистического острога и выжившее благодаря полной атрофии совести”.

При Черненко Горбачев высказывается за восстановление в партии Маленкова и Кагановича. И далее следуют горькие страницы о том, как Горбачев, “господин приятный во всех отношениях”, на заседании Политбюро повел разговор о том, что к нему обратился с письмом из Горького “небезызвестный Сахаров” и какую линию нужно повести, чтобы “нейтрализовать” политзеков...

В Чехословакии и Польше зеки почти прямо придут из тюрем к власти, но — не в “освобожденной” России. По словам Буковского, “в конечном счете, и Сахаров, и „помилованные” политзеки возвращались не как победители и даже не как невинно репрессированные, а как „нейтрализованные” и милостиво прощенные. Не возникало и речи об их реабилитации, как, например, было при Хрущеве... Да и сами „помилованные” знали, что это поражение: написавшие заявление, по каким бы причинам они это ни сделали, все равно признавали таким образом чекистскую „целесообразность”: „отказавшись от деятельности”, можно было и с самого начала не садиться. Режим ничего другого от нас и не требовал”. Жестокая игра чекистов “настолько возмутила Толю Марченко, что он объявил бессрочную голодовку, требуя безусловного освобождения всех политзеков, проголодал больше трех месяцев и погиб”. Смерть Марченко привела к тому, что освобождать стали и “непокаявшихся”.

Куря фимиам Сахарову, горбачевские власти спешили похоронить движение независимых диссидентов внутри страны и залить грязной клеветой уцелевших “инакомыслящих” за ее пределами. Культ Горбачева на Западе достиг апогея. Годами враждовавших между собой писателей Синявского и Максимова объединила неожиданно вспыхнувшая любовь к Горбачеву. “Так кончилось наше движение... — с горечью пишет автор. — ...чего же еще остается мне желать... кроме как харкнуть в морду всей той нечисти — на Востоке ли, на Западе, — что лишила мою жизнь смысла, а мир — выздоровления?” Он вспоминает свои же слова, которые высечены теперь Шемякиным на памятнике жертвам репрессий на брегах Невы: “Несчастна страна, где простая честность воспринимается в лучшем случае как героизм, в худшем — как психическое расстройство, ибо в такой стране земля не родит хлеба”. Много горьких, полынных слов высказаны автором в его книге. Но много ли найдется на Руси людей, которых эти строки лишат покоя хотя бы на несколько дней?

Вторая половина книги, содержащая важнейшие архивные документы, посвящена внешнеполитическим вопросам и взаимоотношениям западных политиков с Кремлем. К голосу Буковского следует прислушаться, поскольку на Западе он прошел шаг за шагом путь, начавшийся с триумфа и завершающийся одиночеством. После высылки знаменитого диссидента встречают на самом высоком уровне, чествуют на банкетах, приглашают на телевидение, публикуют его книги, не забывая, однако, поглядывать в сторону советских властей и явно стараясь не перебарщивать. В 70-е годы выступать против детанта было столь же самоубийственно, как во второй половине 80-х критиковать Горбачева и его “перестройку”.

В книге Буковского обнародуются ценнейшие документы, относящиеся к детанту и роли таких диссидентов, как Ж. Медведев, к Хельсинкским соглашениям, событиям в Афганистане и Польше. Знакомясь с секретными материалами ЦК, Буковский наткнулся на документ 1984 года о предоставлении советской помощи бастующим английским шахтерам. Документ был подписан Горбачевым, “крестником” британского премьер-министра Маргарет Тэтчер, которым она неизменно гордилась. Забастовка шахтеров, направляемая коммунистами, могла привести к падению ее кабинета. Когда Буковский показал Маргарет Тэтчер этот документ, на котором она опознала подпись своего “друга”, “железная леди” всполошилась: обладая хорошей памятью, она без труда вспомнила, что спрашивала Горбачева об этой помощи “как раз в то время, и он сказал, что ничего об этом не знает”. На многое проливают свет и документы, относящиеся к деятельности Кремля в период “бархатной революции”, развала соцлагеря, берлинской стены и СССР. В начале сентября 1990 года секретариат ЦК принял секретное решение, “рекомендовавшее, с целью сохранения необходимой партийной структуры, быстрое проникновение элиты на международные финансовые рынки... В конце 1990 г. ЦК начал создавать коммерческие банки для отмывания партийных денег”. Так, под покровом гласности, на которую клюнула наша интеллигенция, шла чудовищная “прихватизация” народного добра, преступное разграбление госказны, взлом сейфа с золотым запасом.

Ограбление народа, в особенности стариков и пенсионеров, на фоне позорного обогащения прежних и новых номенклатурщиков затмевает самые горестные страницы большевистской разинщины. Мужественный и интеллектуально независимый Буковский безжалостен в оценке реальности.

“Так где же мы ошиблись?” — вопрошает автор. Вариант этого вопроса: почему мы не победили? Всей своей книгой Буковский по-своему отвечает на эти мучительные вопросы.

К Буковскому, как известно, обращались с предложениями начать сотрудничать с “демократической” властью. Буковский считает такие предложения несерьезными и унизительными: находиться в одной упряжке с вчерашними коммунистами — не для него, какой бы демократической фразеологией они сегодня ни прикрывались. Но, быть может, дождемся мы все-таки того дня, когда в родном нашем городе ему будет вручена высокая награда за мужество и заслуги перед отчизной.

Галифакс, Канада.