* *
*
Если челку короче
и юбку короче,
удлиняется жизнь
от свиданья к свиданью.
(Только ты
никогда не читай между строчек
ничего
о беспечном моем увяданье.)
* *
*
Он вернется — совсем другой...
О. Мандельштам.
После звонких пощечин румяных,
после адских ночей в раю,
после рюмок веселых пьяных
говоришь: я тебя убью.
Замыкая кольцом на шее
рук безумье, шепчешь любя,
все настойчивей, все нежнее:
— Все равно я убью тебя. —
...Кто уверует, тот обрящет.
То исполнится, что взбредет. —
Неужели ты настоящий
и действительно смерть придет?
* *
*
Навалилась, проникла, прижалась, впилась, просочилась.
И глядит, и висит, и стоит до утра над душой.
Уходи, говорю, у меня ничего не случилось,
лучше к Верке ступай, у нее хорошо.
Там квартира большая и много ночует народу —
если всем по чуть-чуть, не заметят они.
Там посудой гремят и собакам суют бутерброды,
там, по Минке направо, — поминки как в лучшие дни.
Там старушку прощают за долгую лишнюю старость,
и на место старухи — старинный въезжает рояль.
...Я от музыки плачу, поэтому дома осталась,
мне не жалко себя.
Да и музыки этой не жаль.
* *
*
Потянет сыростью гнилой,
и мухи дернутся в падучей,
и стаи птиц над головой
споют “кукареку”.
И пасты шарик голубой
застынет в вене авторучки,
закупорив строку.
И ты, красавица душа,
предай меня, коль стало тесно
в утробе страхами дышать —
во гробе ждать вестей.
И позабудь, как не спеша
ползла я тварью бессловесной
по лестнице своей.