…Весной 1975 года мировую печать обошел снимок: северовьетнамский танк советского производства проламывает решетку и врывается на территорию американского посольства в Сайгоне. В тот же день, 30 апреля 1975 года, Грэм Мартин, американский посол в Южном Вьетнаме, покинул Сайгон на вертолете, стартовавшем с крыши американского посольства; с собой он прихватил и звездно-полосатый флаг. Этот снимок танка так же памятен вьетнамцам, как нам — красный флаг над рейхстагом. ...А двадцать лет спустя — весной 1995 года — в Ханое открылось американское посольство. За это время Вьетнам совершил “большой скачок” на пути к открытому обществу [1].
Поначалу правящая верхушка не приняла перестройку Горбачева. Вьетнамские коммунистические лидеры осудили участие некоммунистов в правительствах стран восточного блока как буржуазную либерализацию, называя демократическую революцию контратакой империалистических кругов против социализма. В конце 1989 года Генеральный секретарь Нгуен Ван Линь заявил: “Мы решительно отвергаем плюрализм, многопартийную систему и оппозиционные партии”. Но в феврале 1990 года правительство призвало к большей открытости, что на партийном жаргоне означает снятие многих запретов, которые десятилетиями подавляли нормальную человеческую деятельность.
...Месяц во Вьетнаме — не такой уж и долгий срок, чтобы составить полное представление о происходящем в стране сегодня. Но на Востоке картины пишутся несколькими ударами кисти, и по отдельным штрихам зритель может восполнить в своем воображении отсутствующие детали.
“Удар первый”: для въезда в страну приглашение теперь необязательно. Визу во Вьетнам можно купить через посредническое бюро в любой “нормальной” азиатской стране. Правда, с былых времен остались “режимные” строгости: во Вьетнам можно въехать только через тот пункт, который указан в анкете, причем не ранее заявленной даты. Вот как это происходит на лаосско-вьетнамской границе.
Пограничный пункт Лаобао. Лаосские и вьетнамские челноки выходят из автобуса, приткнувшегося у обочины на нейтральной полосе перед шлагбаумом. Иностранцы сбиваются в отдельную группу. Вместе с двумя японцами-туристами следуем к деревянному бараку, в котором восседает краснопогонный офицер. Японцы — “в полном порядке”, а красный, еще советский, паспорт вызывает вопросы. Пограничник зовет сержанта-переводчицу, и та спрашивает по-английски: почему нет “аппликэйшн”? Оказывается, к паспорту нужно приложить особый лист с фотографией, как это сделали японцы. Начинаю волноваться, но вида не подаю. “Авторитетно” разъясняю, что виза, проставленная в паспорте, — это законное основание для въезда, что ни в одной стране нет никаких “аппликэйшнз”. Офицер молча слушает переводчицу, а затем, немного подумав, ставит въездной штамп в паспорт — мы, дескать, не формалисты какие. Несколько лет назад это было б немыслимо, а сегодня партия дала команду “не бояться”, и армия ответила: “Есть!” А сопредельный Лаос — вообще не заграница; офицер берет пачку паспортов лаосских челноков и проштамповывает их, не глядя на страницы.
“НЕ В ДОНГАХ СЧАСТЬЕ, А В СКВ”
Доллары во Вьетнаме уже не рассматриваются как валюта “потенциального противника”, а обладание “зелеными” — как измена родине: если и были в прежние времена “расстрельные” валютные статьи, то теперь их изъяли из уголовного кодекса. Иностранцы, въезжающие во Вьетнам по суше, сталкиваются с “валютным вопросом” еще на “нейтральной полосе”: еще до прохождения паспортного контроля иностранцев осаждают юные особы, предлагающие поменять валюту на вьетнамские донги. В руках у девиц счетные машинки и пачки денег, перехваченные резинками. Они охотно берут таиландские баты; “зеленые” — в особом почете. Лаосские челноки включаются в обмен тут же, под развевающимся вьетнамским государственным флагом красного цвета с желтой пятиконечной звездой. Под безразличными взглядами пограничников процессия движется мимо шлагбаума к пункту паспортного контроля, совершая на ходу валютные сделки.
Однако российский путешественник, знающий об отечественных “кидалах”, не торопится включиться в игру. Надо узнать официальный обменный курс, и это лучше всего сделать в банке или меняльной конторе. Пусть потребуется больше времени на заполнение разных бумаг, но все же это как-то надежнее. Однако и в банке “чейндж” идет молниеносно: клиент сует в окошко тоненькую стопку долларов и через секунду оттуда вышвыривается толстая пачка донгов. Страна пережила инфляцию, и один доллар зашкалил за десять тысяч донгов — отсюда и толщина пачки. Курс обмена тот же, что и рыночный. Особенно везет толстосумам: сто- и пятидесятидолларовые банкноты ценятся чуть дороже, и при этом не нужно никаких паспортов, квитанций и подписей — ну просто разгул демократии!
Если вы прибыли в город вечером, когда банки и обменные конторы уже закрыты, — не отчаивайтесь, а смело идите в любую гостиницу. До 1989 года западным туристам разрешалось жить лишь в некоторых больших отелях и только там расплачиваться долларами. Сегодня вы можете селиться в любой гостинице — и в государственной, и в частной. Менеджеры в гостиницах (кое-где одетые еще в полувоенные френчи) называют цену за номер в долларах и охотно принимают зеленые купюры, впрочем не отказываясь и от донгов.
Рикши, подряжаясь везти седока-иностранца, начинают торговаться от двух долларов, постепенно сбрасывая цену до одной-двух тысяч донгов (10 — 20 центов). Во Вьетнаме все чаще вспоминается шутка о том, что “счастье не в деньгах, а в валюте”. Доллары во Вьетнаме — это параллельная валюта; донги — не деньги, а “дензнаки”. Американские банкноты в ходу везде; порой они затерты до невозможности, как будто их пропустили через стиральную машину — “отмывание” по-вьетнамски. В США такие купюры давно бы изъяли из оборота, европейские банки эту ветошь не приняли бы, а здесь они ходят до полного истирания.
Цена в долларах указана и при входе в музеи; для иностранцев это раз в десять выше, чем для вьетнамцев. Посещение гробницы какого-нибудь вьетнамского императора стоит столько же, сколько Метрополитен-музеума в Нью-Йорке.
Но предположим, донги на исходе, а нужно брать билет на вечерний поезд, скажем, из Центрального Вьетнама до Ханоя, расположенного на севере страны. Турист растерян: в прейскуранте стоимость проезда указана в донгах, а внизу начертана строгая надпись: платить только в местных дензнаках. Но не нужно отчаиваться: у железной дороги тут особая любовь к иностранцам — для них и цены выше, и места только в мягких вагонах. На фирменном билетном квитке откровенно написано: “Билет для иностранного пассажира”. При входе в кассовый зал вас встречает “дилерша”-посредница. Узнав о пути следования, она называет сумму в долларах и, получив твердую валюту, идет к спецкассе оформлять плацкарту. Заметив недоумение пассажира, она ласково говорит ему что-то вроде: “А вы пока присядьте!” Через минуту перед клиентом на столик ложится желанный билет и сдача (в долларах). Правда, в билете стоимость проставлена в донгах, и в пересчете по официальному курсу окажется, что пассажир заплатил чуть дороже. А если обратиться в эту же кассу без посредницы — напрямую, то окажется, что “билетов нет и не будет”.
К концу 80-х годов, выведя войска из Камбоджи, вьетнамское руководство осознало наконец, что официант с подносом в руках приносит больше дохода, чем солдат с “калашниковым”. Был сделан “большой скачок”, и из закрытой страны Вьетнам становится туристической меккой. В 1995 году страну посетили 1 миллион 200 тысяч гостей из-за рубежа. Правда, в том же году за границей побывало всего 20 тысяч вьетнамских туристов.
В Хайфоне мало что напоминает о войне. Неподалеку от порта сохранился дот, вросший наполовину в землю. Мимо дота проносятся на “вольво” “новые вьетнамцы”. В центральной части города стоит обшарпанное здание российского генерального консульства — памятник былых советско-вьетнамских “особых отношений”. А в соседнем Досоне в 1994 году открылось первое вьетнамское казино — “социалистическое по форме и капиталистическое по содержанию”. Там блюдется социалистическая законность: местный люд в казино не допускается — вход только для иностранцев. Зарубежные вьетнамцы, желающие “сделать игру”, должны при входе предъявлять паспорта. Внутри — капиталистический уклад: ставки делаются только в твердой валюте, а чтобы вокруг столиков не отиралась разная шелупонь, минимальная ставка — сто долларов.
Но эта валюта идет в “закрома родины”. А как быть частному сектору? Здесь наблюдается интересная закономерность: чем дальше от Ханоя на юг, тем меньше транспарантов и больше предприимчивости. Например, в курортном Нячанге, лежащем на берегу Южно-Китайского моря, не увидишь лозунгов на красном кумаче. Зачем раздражать западных туристов, ведь они же не на корриде. Правда, школьники ходят и здесь в обязательных к ношению пионерских галстуках.
А вот бывшие комсомольцы уже перестроились и ушли в курортный сервис. Стоит только вечером туристу выйти из отеля, чтобы пройтись по набережной, как он попадает в оборот. К нему подкатывает велорикша и начинает задушевный разговор. Он, дескать, хочет попрактиковаться в английском языке. Через две-три фразы звучит вопрос: вы приехали один? Вам одиноко? Сразу все становится ясно — и на этом беседу надо заканчивать. Однако он не отстает: могу познакомить с приятной девушкой, “за комиссию” возьму недорого.
Получив отпор, сводник растворяется в темноте, но через несколько минут велорикшу сменяет мотогейша. “Ночная бабочка” — за рулем мотоцикла; разговор идет по той же схеме. Потерпев фиаско, “мадам Баттерфляй” прибавляет газ и едет вдоль тротуара, высматривая очередного клиента. На набережной — груды кокосовых орехов на продажу, ресторанчики, лотки с пепси, а напротив — бесчисленные огни отелей. Пока мы заканчивали строительство “светлого прошлого”, вьетнамцы расставались с ним “с усмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом” или, точнее, — над “старшим братом”.
“...А ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ В СОСЕДНЕЙ КАМЕРЕ?”
Кто бы мог еще недавно представить, чтобы туристы запросто приезжали в приграничный Лаокай? Этот небольшой городок стоит на берегу реки Хонгха (Красная), а на противоположном берегу — китайская территория, и вечером на вывесках многоэтажных отелей вспыхивают чужеземные иероглифы.
Иностранцы, сходящие с поезда в Лаокае, чувствуют, что их постоянно и открыто “пасут”, — от слежки никуда не скрыться. Но “объект” отслеживают не профессионалы-“наружники”, а обычные “сикло” — велорикши. Они контролируют каждый шаг путника и, пока он не сядет в их коляску, ни за что не отстанут. А “зеленых фуражек” на вокзале вообще не видно, они “водятся” лишь у пограничного моста, переброшенного через реку Хонгха (у китайцев она же — Юаньцзян). Сидя около будки, они лениво бросают взгляд на иностранца, наблюдающего за тем, как по мосту взад-вперед снуют местные жители. Если хочешь “смотаться в Поднебесную”, плати за визу — и нет проблем!
У берега привязаны лодки из бамбука, пропитанные смолой, их видно из окна гостиницы, смотрящего на китайский берег. Несколько лет назад “наличие плавсредств” в приграничной полосе строго запрещалось. Сегодня восторжествовал здравый смысл: ведь никому в голову не придет, рискуя жизнью, переплывать реку, чтобы из одной “красной” страны попасть в другую. Как говаривал Станислав Ежи Лец: “Ну, пробьешь ты стену лбом, а что будешь делать в соседней камере?”
Однако быстрая река иногда заглатывает невинные жертвы. Вот на берегу — плотная стена местных жителей, у крутого спуска копошатся лодочники. Они вытаскивают из воды тело утонувшего подростка и кладут его на бамбуковый плотик. Наверху раздаются рыдания родственников; мать пытается броситься вниз, но ее в последний момент удерживают. Плотик-носилки с телом мальчика поднимают на высокий берег и, очистив посиневшее лицо от тины и водорослей, осторожно опускают утопленника в гроб, после чего начинается погребальная церемония. К ногам покойника подходит морщинистый старец, без бороды, в темном пальто и в берете. На служителя культа он явно не похож; видимо, это местный наставник — хранитель традиций. Он берет пучок соломы, поджигает его и чертит перед гробом замысловатые фигуры, затем резко вскрикивает. Старцу подносят пластмассовую бутыль, и он набирает в рот жидкость. Закончив чертить магические знаки, старец встает у самого гроба и подносит горящий пучок к своему лицу. Судя по всему, он должен теперь потушить огонь, спрыснув его водой изо рта. Действительно, он делает резкий выдох, но огонь не гаснет: изо рта вырывается огненный дракон! Оказывается, в бутылке была не вода , а керосин! Проделав этот цирковой трюк, благостный старец повторяет его в головах у покойника, словно пытаясь пламенем отогнать от тела подростка темные силы. На этом основная часть церемонии заканчивается. Старец отходит от гроба и прополаскивает рот. На этот раз — водой, поскольку сразу после этого безбоязненно закуривает сигарету. Ход церемонии нарушается животным криком: мать, вырвавшись из дома, куда ее увели, бросается ко гробу и пытается сорвать крышку. Ее оттаскивают и снова, в клубах пыли, волокут в бамбуковую хижину. Присутствовавшие при этой тягостной процедуре молча расходятся: церемония окончена.
В отличие от таиландских и лаосских буддистов, вьетнамцы покойников не сжигают. Гроб зароют на кладбище, куда его доставят на автобусе, покрытом сверху темной траурной материей (как в старину лошадь — черной попоной). На гробе будут гореть свечи, а из автобусных динамиков польется погребальная мелодия, несколько странная для уха европейца — скорее мажорная, чем трагическая.
“ОТ НИЩЕТЫ МЫ ПЕРЕШЛИ К БЕДНОСТИ”
Общеизвестно, какую большую помощь оказывал Вьетнаму Советский Союз. Вопрос о вьетнамском долге России до сих пор не урегулирован. До 1991 года долг Вьетнама оценивался в 9,9 миллиарда рублей. За многие годы братской помощи у “младшего брата” выработалась иждивенческая психология, и когда в конце 80-х годов наша помощь развивающимся странам стала сокращаться, у вьетнамского руководства началась “ломка”. В те годы бытовала такая шутка: со Старой площади в Ханой отправляют телеграмму: “Придется затянуть пояса”. Вечером приходит ответ: “Высылайте пояса”.
У вьетнамских вождей были проблемы и с диаспорой. Компартию беспокоило, что вьетнамские студенты и рабочие в СССР и восточноевропейских странах вернутся домой с политически неприемлемыми идеями. Как оказалось, большинство этих вьетнамских посланцев вообще не захотели возвращаться, а многие бежали в Западную Европу в поисках политического убежища. Когда-то вьетнамские челноки сновали по странам Восточной Европы, и, когда они пересекали “внутрилагерную” границу, их нещадно обирали на брестской таможне. “Прошу всех покинуть купе”, — обращался к белым пассажирам таможенник, оставаясь с бедным Нгуеном один на один. Но вьетнамцы упорно сколачивали начальный капитал. Сегодня бывший челнок, если он вернулся во Вьетнам, как правило, имеет трехэтажный дом: на первом этаже — ресторанчик, на втором и третьем — живет семья.
За последние годы вьетнамцы сделали еще один рывок — с велосипедов пересели на дешевые мотоциклы марки “Минск”. А теперь с белорусского “Минска” они пересаживаются на японские “хонды”. То же произошло и с телевизорами. Уже выросло поколение, которое не знает, что такое черно-белый экран. В Ханое, например, есть целые кварталы, где сплошь стоят магазины, торгующие японской видеотехникой. Средняя зарплата вьетнамцев — 30 — 50 долларов в месяц, и путь к достатку нелегок. Так что во многих семьях цветной японский телевизор — это единственная отрада.
Гостиничное дело во Вьетнаме весьма прибыльно. В большинство ханойских отелей лучше не соваться: цены там, правда, ниже, чем в российских (для интуристов), но сравнимы с американскими. Об этом можно судить и по названиям гостиниц: “Лас-Вегас”, “Али-Баба”, “Дракон”. Чтобы заплатить там за один день проживания, бедный вьетнамец должен работать два месяца.
На поиск недорогой гостиницы отправляемся вместе с группой туристов-студентов из Южной Кореи. В Ханое таковая одна — отель “Чангтьен”, расположенный близ озера Возвращенного Меча. Идем мимо здания, где находится представительство “Аэрофлота”, внимание моих попутчиков на его вывеске лучше не заострять: вдруг вспомнят о южнокорейском “боинге”, который в сентябре 1983 года был сбит нашим доблестным перехватчиком?
Добравшись до отеля, обнаруживаем, что не только мы одни такие умные: западные туристы пользуются теми же справочниками по Вьетнаму, что и южнокорейцы. Поэтому в “Чангтьене” свободных мест нет, но менеджер обнадеживает: кто-то из туристов утром, быть может, уедет. Записываемся в “лист ожидания” и дремлем в вестибюле, как когда-то у нас — командированные, не имевшие брони. Лишь к одиннадцати утра удается поселиться в гостинице; в душе беспокойство: неужели то же и в других городах? Нет, слава Богу, там все проще. Ибо Ханой — это не свободная экономическая, а несвободная идеологическая зона, с ее запретами и ограничениями, с нежеланием “поступиться принципами”.
...Высокогорный Далат — южный город-курорт — пользуется у вьетнамцев особой популярностью. Они ездят сюда “отдохнуть от режима”, а туристы с Запада — просто полюбоваться окрестными пейзажами. В Далате бросается в глаза обилие отелей — от “Гранд-Паласа” до “Мини-отеля”. Такое впечатление, что Далат — это большой заезжий двор. Наш отель — “Хоабинь” (“Мир”) — из средних. Спрашиваю у менеджера: сколько гостиниц в Далате? Тот со знанием дела называет цифры , для верности демонстрируя их на электронном калькуляторе. Оказывается, в четырехсоттысячном Далате 800 (!) частных и 80 государственных гостиниц. После того как “сняли заслонку”, частные отели начали расти как грибы; владелец платит десятипроцентный налог, и этим его отношения с государством ограничиваются.
Далат живописно раскинулся на холмах вокруг озера Хуанхыонг, на лужайке около прибрежного ресторанчика пасутся низкорослые лошадки. Желающий может сфотографироваться верхом на лошади, дав ее хозяину “на сено”. Владельцы лошадей расположились в тени баньяна; они одеты как техасские ковбои: на головах — широкополые соломенные шляпы. “Шупальца Запада” дотянулись и сюда, в высокогорный городок: рекламный щит, высящийся у огромного зеленого поля, извещает о первом вьетнамском чемпионате по гольфу. В жилых кварталах, примыкающих к центру города, — “электронные забегаловки”. Здесь местные подростки, как и их сверстники на Западе, сидя перед компьютерами, тупо смотрят на экран. Нажимая на кнопки, они играют в “дебилки” — в каждый “ящик” заложена своя программа.
Постояльцев, размещающихся в далатских отелях, перехватывают уже на стадии заполнения гостиничного бланка; “перехватчики” — местные мотоциклисты, предлагающие совершить поездку по окрестностям города, с посещением деревни, где живет племя чинов. Значит, завтра с утра — в поход.
Мои попутчики — молодая чета из Англии и две горластые тетки из Австралии. У входа в гостиницу, громко урча, “роют землю копытом” пять мотоциклов. Мы садимся по седлам, и водители трогаются с места. В поездках по восточным странам “западники”, участвующие в подобных этому однодневных турах, как правило, не заводят знакомств. Все мелькает как в калейдоскопе: сегодня одни лица, завтра другие. Вот и наши австралийки ограничиваются краткими сведениями: они из Брисбена, нынче у них отпуск, работают с глухонемыми. (Так вот почему они такие горластые!)
Гораздо словоохотливее наши мотогиды. Один из них — Хьен — когда-то давно работал в Ленинграде (был такой город), но русский язык совсем забыл. Помнит только несколько слов: “метро „Обуховская”” (там жил), “завод „Большевик”” (там работал). А еще в памяти почему-то застряло слово “пятилетка”. Вернувшись домой, купил на свои кровные мотоцикл и занялся извозом туристов. Бегло говорит по-английски и по-французски — жизнь заставила. В нашей упряжке Хьен “коренник”, и остальные экипажи вытягиваются за ним в цепочку.
Мы останавливаемся у развилки, там, где к скальному уступу приткнулась бамбуковая хижина. Внутри — небольшое ткацкое производство; за деревянным станком — юное существо, облаченное в шелковые одежды. Хьен сообщает, что девочка-ткачиха — из племени чинов, что их деревня рядом и мы ее посетим. Нас угощают зеленым чаем, бананами. Австралийки за пару долларов из вежливости покупают изделия мастерицы, для ее семьи это большие деньги.
Хьен ведет нас в деревню чинов. Здесь два десятка хижин; всего обитателей насчитывается около ста человек, но в деревне нынче малолюдно. Это своего рода базовый лагерь, где постоянно живут лишь “старые и малые” — они занимаются огородами. А взрослые чины кочуют в горах в поисках добычи. Нам на глаза как раз попадаются два “кормильца”, отправляющиеся на охоту. У них довольно необычная экипировка: вместо лука и стрел или, на худой конец, духового ружья или дробовика — за плечами у каждого... по автомату. Заметив наше удивление, Хьен объясняет, что оружие американское, трофейное, досталось чинам во время войны. Только вот плохо с патронами, приходится экономить.
Заходим в одну из хижин. Для западного человека здесь все необычно, а россиянину интерьер жилища напоминает таежное зимовье: деревянные нары, тряпье, на полу черный от копоти чайник. Правда, нет железной печки, да и костер жгут в хижине по-черному, без дымохода. Рядом с хижиной — бамбуковый загончик, где скучают черные поросята; тут же заплечные бамбуковые корзины для сбора маниоки. Здесь нет рисовых плантаций, и маниока заменяет им рис, помидоры и бананы вносят разнообразие в деревенское меню. Пожилая хранительница очага предлагает гостям отведать блюдо из змей . После того как следует вежливый отказ, Хьен замечает: “А зря, в нем много витаминов!”
Семьи у чинов большие, живут они крайне бедно: провода тянутся лишь к двум хижинам — остальные обитатели не могут позволить себе такую роскошь, как электричество. Обучение детей в школе для них тоже роскошь, хотя учеба и лечение для национальных меньшинств во Вьетнаме бесплатные. Старшие нянчат младших, а затем плавно переходят в категорию “добытчиков”.
...Когда-то, выступая на очередном партийном съезде, Хо Ши Мин заявил, что “за истекший период” страна сделала большой шаг вперед: “От нищеты мы перешли к бедности”. Чинам еще только предстоит сделать этот шаг.
“САМЫЙ ЧЕЛОВЕЧНЫЙ ИЗ ЛЮДЕЙ”
Быть в Ханое и не посетить мавзолей — это невероятно. Посещение мавзолея Хо Ши Мина для иностранцев предельно упрощено. Утром нужно подъехать к офису, где привратник взимает небольшую плату за стоянку велосипеда. Далее иностранец идет в бюро, где вышколенная сотрудница, говорящая по-английски, выписывает пропуск для входа на площадь. Узнав, откуда гость, искренне удивляется: “А что, снова приезжают туристы из России?”
Где-то за зданием не прекращается гул детских голосов: это местных ребятишек разбивают на пары. Они медленно движутся к мавзолею, и перед входом на площадь дежурный охранник формирует из них блоки по пятьдесят человек. Зарубежные гости избавлены от этой сложной процедуры. С квитком в руках они проходят к заграждению, пересекающему площадь. Мои попутчики — пожилые бородатые французы; судя по значкам с портретом Хо Ши Мина на груди — леваки. Они изучают путеводитель — ту главу, где говорится о мавзолее. Выясняется, что мы прибыли в Ханой в удачное время года: по утрам мавзолей открыт для посетителей. А в октябре — начале ноября доступ к телу прекращается, и поскольку о причинах никогда не говорят, то бытует молва, что вождя увозят в Москву “на профилактику”. (На самом деле “профилактику” осуществляют на месте несколько российских специалистов, постоянно пребывающих в Ханое.)
Дядя Хо (как называют вьетнамцы Хо Ши Мина) завещал, чтобы его кремировали. Однако преемники решили сохранить тело вождя, и в 1973 — 1975 годах был выстроен мавзолей. В том же справочнике даются полезные советы: в мавзолей нельзя входить с сумками, там нельзя делать резких движений, а также не рекомендуется во избежание неприятностей задавать охранникам вопросы типа: “Вождь живой или вечно живой?”
Приближаемся к мавзолею. Он огромен, не чета московскому; его можно сравнить, пожалуй, с мемориалом Кемаля Ататюрка в Анкаре. А почетный караул — копия бывшего кремлевского, и церемониальный шаг тот же. Только лычки да кантики у охраны поярче.
Детский щебет умолкает. Мы у ступенек перед входом. Ответственный за “протокол” останавливает детский поток и пропускает нашу группу. Внутри мавзолея ощущается прохлада, бесшумно работают кондиционеры. И есть одно любопытное отличие от московского. Обходя тела вождей, в обоих мавзолеях посетители на какое-то мгновение оказываются в ногах усопших. При этом в ленинском возникает оптический эффект: тело почившего вождя отражается в боковых прозрачных стенках саркофага, Ильич “един в трех лицах”. Вьетнамские товарищи избежали ненужных аллюзий: боковые стенки саркофага на уровне тела украшены узорами.
При выходе из мавзолея можно посетить бывшую резиденцию Хо Ши Мина. На берегу небольшого искусственного озера, под пальмами, стоит двухэтажный домик; здесь дядя Хо жил и работал с 1958 по 1969 год. Сюда тоже движется организованная процессия, правда, контроль уже не такой строгий. Для своих — вход свободный, иностранцы приобретают билет.
Первый этаж расположен на уровне земли, здесь можно лицезреть прямоугольный стол для заседаний; по бокам десять стульев (для членов Политбюро), с торца — кресло (для “самого”). Рыбки в аквариуме оживляют интерьер. На втором этаже — кабинет с книжными полками, с обложки ближайшей книги на посетителей направлен прищур того, с кого вьетнамский вождь “делал жизнь”.
Невидимая черта отделяет “сакральную” территорию от “свободной экономической зоны”. Здесь гостей встречает множество сувенирных лавок; на стене висит портрет дяди Хо, а все полки уставлены резными украшениями Будды, безделушками из серебра, янтарными украшениями.
Янтарь явно прибалтийский — видимо, остались запасы от “периода полураспада” Страны Советов. Среди красочных открыток с видами вьетнамских пагод — потертые пачки комплектов с русской надписью: “Птицы Московского зоопарка”. Видимо — товарные остатки ликвидированного магазина “Советская книга”. И пагоды, и птицы в наборах идут по доллару, но можно платить и донгами.
Наметанным глазом продавщица определяет в моих французах “сочувствующих” — и немедленно пытается всучить им роскошно изданную книгу на французском языке “Под славным знаменем партии”. Бородатые леваки в легком шоке: ведь придется таскать тяжесть в рюкзаке по всей стране, да и цена кусается. Сообразили: спрашивают продавщицу, нет ли такой же книги с английским текстом. Услышав, что есть только на вьетнамском, с облегченьем вздыхают: “Жаль, мы бы купили...”
Однако, избежав одной ловушки, попадают в другую. В павильончике под бамбуковым навесом звучат вьетнамские народные напевы, небольшой фольклорный оркестрик аккомпанирует певице. Не прерывая пения, она радушно приглашает гостей занять места. Как тут откажешься — тем более, что сразу подносят чашечки с душистым чаем. Улыбки музыкантов все радушнее, и французы начинают нервничать, чувствуют, что их “накололи”, но еще не понимают, как именно.
Звучат последние аккорды гамелана, и танцовщица с изящным поклоном вручает каждому слушателю по благоухающей розе, а на голову водружает соломенную шляпу. Не давая простодушным франкам опомниться, певица подходит к ним с подносом и застенчиво просит пожертвовать “на хор” по нескольку долларов. Это и есть “момент истины”. Схема отработана до мелочей: певицу сменяет оркестрант, который забирает у гостей шляпы и розы.
Околомавзолейный бизнес продолжается. Возвращаясь на велосипедную стоянку, туристы проходят мимо прилавков, уставленных гипсовыми бюстами вьетнамского лидера: от небольших — до “клубного” размера, в натуральную величину. В конце пути перед гостями возникает огромный мемориальный комплекс, посвященный жизни и деятельности Хо Ши Мина. Для французов архитектура здания необычна. А для россиян все ясно: это копия небезызвестного мемориала в Симбирске (Ульяновске), исторический островок тоталитарного мира.
ХАЛОНГ: В КРАЮ НЕПУГАНЫХ ОБКОМОВ
В северо-западной части Тонкинского залива лежит архипелаг Байтылонг с его 1600 островками. Особенно живописна бухта Халонг — бухта Затонувшего Дракона; она уникальна, и ее пейзажи ни с чем не сравнимы. Один из островов Халонга хранит в своем названии память о русском крейсере “Забияка”, бросившем здесь якорь более ста лет назад.
После прихода во Вьетнаме к власти коммунистов правящая элита облюбовала бухту Халонг для “рекреации”. Акватория площадью 1500 квадратных километров была объявлена заповедником, и простым вьетнамцам дорога сюда была заказана. Для пущей важности на заповедник набросили завесу секретности: на одном из островков устроили “точку” — поселили военных, которым поставили боевую задачу: охранять вождей и их “мирный сон”. Выросло не одно поколение ханойцев, которые никогда в жизни не бывали в бухте Халонг, лежащей всего в 180 километрах к востоку от столицы.
Со временем в “зону” зачастили “старшие братья” из соцлагеря. Чтобы сделать гостям приятное, Хо Ши Мин дал одному из безымянных островков имя космонавта Германа Титова. Сюда возили советские делегации и группы по линии так называемого “спецтуризма”.
“Край непуганых обкомов” лишался особого статуса постепенно. В 1990 году вьетнамское почтовое ведомство выпустило серию марок с изумительными видами Халонга. Бухта стала пользоваться известностью, и многие иностранные туристы, бывавшие во Вьетнаме, стремились посетить этот уникальный уголок. Однако режим есть режим, и зарубежным “индивидуалам” приходилось обивать множество порогов, собирая бумаги на право доступа в запретный архипелаг. Так было в 1990 — 1992 годах, и за это время вьетнамские власти смогли убедиться в том, что Халонг — это золотая жила, ждущая разработки.
В 1993 году закрытая бухта стала открытой, и на ее берегу было разрешено строительство частных отелей. Они росли как грибы, и в 1994 году поселок Халонг получил статус города — с этого времени местные власти перестали согласовывать каждый свой шаг с “вышесидящими” товарищами из Ханоя. Эту историю поведал нам симпатичный гид по имени Ту, так он просил себя называть. А “мы” — это участники двухдневного тура Ханой — Халонг.
Попасть в такую группу проще простого: в любом большом отеле Ханоя висит объявление об экскурсии. Вы платите вполне доступную сумму — и ваше имя уже в компьютере. Никаких анкет, “допусков”, фотографий три на четыре; не надо писать никаких заявлений (чернила обязательно черные!) — доллары все спишут. ДРВ нужна СКВ, и в “валютном коридоре” горит зеленый свет — для зеленых .
...В предутренние часы, до рассвета, когда город еще крепко спит, начинается работа “невидимого фронта”. Урча моторами, к входным дверям отелей подкатывают спецавтобусы. Резкий стук в дверь, звучит команда на выход, две-три сонные фигуры исчезают в фургоне — и автобус движется дальше, собирая клиентов из разных отелей. Конвейер работает безостановочно: набив салон до предела, фирменные экипажи один за другим следуют в Халонг. Шесть часов пути по ухабистому пыльному тракту, размещение в гостинице, обед, погрузка на теплоход — все это проходит под присмотром симпатичного студента Ту, подрабатывающего в должности гида.
На судне наш “поток” сливается с параллельным — из другого автобуса. Предельная загрузка транспорта, отелей — все это делает экскурсию доступной по цене для западного туриста (но не для вьетнамского: стоимость тура равна его средней месячной зарплате). И все же налицо прогресс: раньше простому вьетнамцу посещать Халонг не позволяли власти, а сейчас он сам не может себе это позволить...
Наш теплоход бросает якорь в живописной бухточке, окруженной скалами. Ту рассказывает о том, что нам предстоит увидеть. Оказывается, самая большая из скал — это кратер потухшего вулкана и внутри его — озеро. Туда можно добраться только на лодке, через каверну, зияющую в отвесной стене. А вот и лодки — они облепили наш корабль со всех сторон. Торговцы предлагают баночное пиво, жвачку, кораллы. Пересаживаемся в баркас, который доставит нас в таинственный мир. Цена за двадцатиминутное путешествие пустяковая, но нас двадцать человек, и для лодочника это месячное жалованье.
На борту звучат восторженные ахи и охи на английском, французском, немецком и японском языках. В кратере вулкана обозначено и былое русское присутствие: очевидно, какой-то моряк с грузового судна четверть века назад забрался на немыслимую высоту и белой краской вывел надпись: “Лесозаводск, 1962 год”.
Вернувшись на теплоход, продолжаем осмотр архипелага. Судно медленно подходит к очередной скале, и туристы по трапу спускаются на крошечную отмель. Нам предстоит посетить пещеру, перед входом в которую висят два красных флага с пятиконечными звездами. Привратник, дежурящий у входа, похоже, живет на этом утесе неделями. Сбоку от входа дымится костер, на котором пещерный страж готовит пищу, здесь же и его лежанка с подстилкой из бамбука. Но здешний сервис отнюдь не на пещерном уровне: сторож включает движок — и в глубине пещеры вспыхивают лампочки.
Путешественники, посещавшие подобные пещеры в Лаосе и Таиланде, ожидают увидеть здесь статуи Будды: ведь, по преданию, Будда Гаутама часто медитировал именно в пещере. Но здешние пещеры — “идеологически выдержанные”: сталактиты и сталагмиты составляют основу их экспозиции. Отщелкав десятки метров пленки, туристы гуськом устремляются к дневному свету , после чего “начальник объекта” вырубает движок — до прибытия очередной тургруппы. Дежурят здесь вахтовым методом, еду и бензин для движка доставляют на “точку” с “большой земли”.
Халонг — уникальный музей с каменными экспонатами, чей возраст насчитывает сотни миллионов лет.
А в прибрежном ресторанчике на полках бара рядом с заморскими напитками пылится “Советское шампанское” — отсыхающая “рука Москвы”.
На следующее утро — “закрепление пройденного материала”: еще одна трехчасовая экскурсия по островам Халонга. Спрашиваю у Ту, встречал ли он когда туристов из России. На его памяти не было, зато появились новые визитеры: как только Вьетнам установил дипломатические отношения с США, в Ханой хлынули туристы из Штатов. А это, как говорят бизнесмены, “пахнет шестью нулями”. Политика и экономика, как природа, не любят пустоты. И нельзя упрекать наших вьетнамских друзей в том, что они “сорвались с поводка”: просто “поводок” оказался бесхозным. Японцы, сотворившие послевоенное “экономическое чудо”, в таком случае говорят: “Главное — правильно выбрать победителя”.
ПО ЧУГУНКЕ В “ПЕПСЮШНИКЕ”
Во многих странах Запада то немногое, что остается в государственной собственности, — это железные дороги. И конечно же во Вьетнаме это один из форпостов социализма, а “социализм — это учет”. Для того чтобы попасть на железнодорожный перрон, нужно предъявить контролеру билет именно на тот поезд, который подан для посадки [2] . Не раз билет проверят и в поезде. А по прибытии в другой город — снова контроль: билет отбирают при выходе из вокзала. На перрон не пускают даже провожающих. Однако и сюда, на эту заповедную территорию, протянулись щупальца транснациональных корпораций: некоторые вагоны в железнодорожном составе раскрашены полностью рекламой пепси-колы; мое место в поезде Ханой — Сайгон как раз в таком “пепсюшнике”.
Незадолго до отправления чья-то рука вдруг поднимает решетку, открывает окно, и в вагон с запасного пути заглядывает хитрая физиономия. Произведя рекогносцировку (нет ли проводника, охранника?), шустрый торговец просовывает свой лоток с товаром, а затем и сам лезет через окно: то есть проводник — за дверь, торговец — в окно. И вот уже несколько продавцов-частников, работающих “от себя”, идут по вагонам, предлагая пассажирам орехи, фрукты, сладости, напитки.
После отправления поезда проводник проверяет билеты и отрывает один купон. Второй купон вырывает шустрый поваренок, отвечающий за питание пассажиров. Ему надо знать, на сколько “ртов” закладывать рацион. Пассажирам на трассе Ханой — Сайгон не нужно думать о хлебе насущном.
Поезд идет мимо рисовых полей, где крестьяне пашут на персональных буйволах. С обочины подростки иногда швыряют в окна комки липкой грязи. Кажется, пассажирам это не в диковинку, и они стараются вовремя отпрянуть от окон. В соседних буддийских странах — Таиланде, Лаосе — такое немыслимо. Видимо, еще сказывается психология послевоенных лет и отсутствие религиозного воспитания с младых ногтей. Это наглядно проявляется и по отношению к животным: в Ханойском зоопарке подросткам ничего не стоит схватить за хвост павлина (а чё он расфуфырился?), бросить горсть пыли в глаза страусу (а чё он вышагивает?), ткнуть острым концом прута мартышку (а чё она прыгает?).
В поезде Ханой — Сайгон есть спальные вагоны, но пассажиры предпочитают сидячие места — это дешевле. Вагон напоминает поезд “Юность” (Москва — Санкт-Петербург), только сидений втиснуто больше. На потолке — вентиляторы, на окнах — решетки. Дело идет к обеду, и хочется перекусить. И вот наконец приятный сюрприз: по проходу движется тележка с “наборами” и стюард раздает их пассажирам — питание входит в стоимость билета. Стюард раздает обеды, расфасованные в коробки, как в самолете. Но Восток не был бы Востоком без особых “приправ”. Вот одна из них. Бывалые пассажиры быстро съедают спаржу, освобождая самую большую выемку в своей коробке. Стюард делает второй рейс: на этот раз у него в руках ведро с зелеными щами. Черпаком он наливает щи в выемку, щедро, не скупясь на добавку. Как и в самолете, пассажиры откидывают столики со спинками впереди стоящего кресла .
Железнодорожная трасса Ханой — Сайгон пересекает всю страну с севера на юг. Параллельно ей тянется автомобильная магистраль. Туристы вправе сесть в автобус — там нет наценок на “иностранное подданство”, и это обойдется вдвое дешевле. Но опытные путешественники так делать не станут, поскольку это очень опасно. По узкому, с выбоинами шоссе, соединяющему Ханой с Сайгоном, днем и ночью идет непрерывный поток транспорта. Мало того что встречные потоки не разделены бетонным барьером — грузовики “гуляют” постоянно со своей полосы на встречную: водители стараются избегать колдобин и ухабов. Плюс тучи велосипедистов. Лобовые столкновения, перевернутые трейлеры здесь не редкость, так что передвигаться по “дороге смерти” почти так же опасно, как в свое время — по “ тропе Хо Ши Мина”.
Рядом со мной — вьетнамец средних лет, родом из Сайгона. Русских он не встречал давно и поэтому словоохотлив — хочет попрактиковаться в языке. Па, так зовут моего собеседника, владеет русским и английским в равной степени. По его словам, с 1975 года в Южном Вьетнаме началась языковая “конверсия”. Во время войны многие южновьетнамцы учили английский, чтобы общаться с американскими солдатами. Но после прихода к власти коммунистов знание языка приходилось скрывать. “Носителей английского” ожидали “лагеря переобучения”.
В 1981 году в Южный Вьетнам пришла директива из Ханоя о введении в школах обязательного курса русского языка. Па был тогда школьником и помнит, что после этого начались массовые протесты родителей, грозивших забрать детей из школ. Властям пришлось “сбавить обороты”, а через несколько лет и в Северном Вьетнаме тихо перешли на “английские рельсы”.
Ныне во Вьетнаме сложился такой языковой рейтинг: в порядке убывания — английский, французский, японский, китайский языки. За месяц моего пребывания во Вьетнаме надписи на русском встречались только на ракетах, установленных в музеях военной техники, которые есть почти в каждом крупном городе. Еще одна краткая надпись по-русски сохранилась близ города Хюэ в мавзолее-гробнице вьетнамского императора Кхай Дина (1916 — 1925), и эта надпись поучительна: “Не трогать!”
“ТЫ ПОМНИШЬ, НГУЕН, ПРО “ТРОПУ ХО ШИ МИНА”?”
Когда-то в Хюэ была резиденция вьетнамских императоров. В перечне валютных туров, включающих посещение императорских гробниц, один стоит наособицу и называется “Ди-эм-зи” (DMZ), что означает “Демилитаризованная зона”. По-нашенски, это экскурсия “по местам боевой славы”. В общем, как говорят в одном южном городе, “надо ехать”.
Автобус идет на север по узкому шоссе (“дорога смерти”), и через каждые четверть часа мы проезжаем мимо военного кладбища. В центре — обелиск со звездой, а вокруг него — ровными рядами могильные плиты.
Первая остановка — на берегу реки Бенхай. Когда-то здесь проходила граница между двумя системами. Впадающая в Южно-Китайское море река Бенхай делила Вьетнам на две части по семнадцатой параллели. На левом, северном, берегу — потемневший от времени обелиск, на котором с трудом можно разобрать две даты: 20.7.1954 и 30.4.1975. Во Вьетнаме эти даты каждый знает назубок, как у нас 7 ноября и 9 мая. После ряда побед, одержанных над французскими колониальными частями, особенно при Дьенбьенфу, в июле 1954 года был восстановлен мир в Индокитае и французские войска были отведены к югу от семнадцатой параллели; 30 апреля 19 7 5 года северовьетнамские войска овладели Сайгоном — была одержана решающая победа в войне с Соединенными Штатами.
Однако вьетконговцы форсировали Бенхай гораздо раньше — в 1972 году. Северовьетнамская армия перешла в наступление и продвинулась на тридцать километров в южном направлении. И сразу на освобожденные территории хлынула братская помощь. В 1973 году кубинские посланцы возвели мост через Бенхай. Он был построен по удешевленной технологии и, как всегда, ударными темпами. Проржавевший, он с трудом выдерживает теперь поток грузовиков и автобусов, идущих в обоих направлениях по трассе Ханой — Сайгон, признаки каких-либо ремонтных работ отсутствуют. Что будет с трассой после его обвала — можно только гадать.
Перебравшись через Бенхай, сворачиваем на запад и едем на границу с Лаосом — туда, где находилась когда-то американская авиабаза.
Микроавтобус останавливается неподалеку от бывшей взлетной полосы, дальше туристы идут пешком. Навстречу им сломя голову несется стайка подростков с подносами в руках. Это — “черные следопыты”, и у них свой бизнес. На подносах разложены патроны, гильзы, часы без циферблата, ржавые зажигалки, зубные щетки в пластмассовых армейских футлярах, очки, армейские знаки отличия — американские и северо-южновьетнамские. Звезды вьетконговские, звезды американские — всё на продажу.
Особенно ценятся личные жетоны “джи-ай”; на каждом выбит порядковый номер, на многих надпись: “Я — католик” (чтобы в случае гибели пехотинца его похоронили по католическому обряду). Один из малоизвестных парадоксов вьетнамской войны в том, что во Вьетнаме католики сражались против католиков. Ведь долгое время в Индокитае подвизались французские миссионеры, и сегодня 20 процентов населения Вьетнама исповедуют католичество (еще 40 процентов — буддисты, остальные 40 — представители других религий и конфессий, а также “вольноопределяющиеся”). Что касается США, то это в целом — протестантская страна; ее отцы основатели были протестантами. Так что быть католиком в США менее почетно, чем протестантом, и единственным американским президентом-католиком был печальной памяти Джон Кеннеди. Не удивительно, что среди американских новобранцев, отправлявшихся во Вьетнам, процент католиков (как и негров) был довольно высоким: им, возможно, трудней найти себя на родине. И очевидно, одна из причин американского военного поражения — осуждение вьетнамской войны папой Павлом VI, это, разумеется, не могло не сказаться на духе американской армии.
Пока туристы топчутся на бывшей взлетной полосе, тишину нарушает рев двигателей. Четыре рокера в шлемах, в черном кожаном “прикиде”, оседлав мощные “хонды”, подруливают к нашей группе; не выключая моторов, щелкают затворами фотоаппаратов и готовятся продолжить свою безумную гонку. У одного из них что-то заклинило в тормозной системе; пользуясь минутной паузой, спрашиваю у другого: “Откуда и куда?” Оказывается, это туристы из Германии, прилетели на пару недель “проветриться”. Взяли в Ханое мотоциклы напрокат и отправились на юг. “Железных коней” сдадут в “стойло” в Сайгоне — и домой, “нах фатерланд”!
Спрашиваю у гида: как пройти “тропой Хо Ши Мина”? Увы, это и сегодня невозможно, ее даже не найти на обычных картах: засекречена. Но в целом известно, что “тропа” соединяет две половины ныне единого Вьетнама, проходя через территории Лаоса и Камбоджи; именно эта дорога — через горы и джунгли — во многом обеспечила поражение США в Индокитае. Близ “тропы” когда-то располагались советские зенитно-ракетные комплексы, подземные городки, ремонтные мастерские, склады, госпитали и целая сеть наблюдательных постов для их охраны. Пятьдесят тысяч вьетнамских строителей, консультируемых советскими специалистами-саперами, добились того, что оружие, снаряжение, медикаменты и подкрепление рекой текли к южновьетнамским коммунистам-повстанцам.
Редким европейцам удается получить сегодня пропуск в район “тропы”. Для этого требуется особое покровительство в самом высоком вьетнамском руководстве. Добираются путешественники к “тропе” на слонах — идеальном средстве передвижения в здешних джунглях. Рассказывают, что тут и там на глаза попадаются обломки сбитых американских самолетов и даже неразорвавшиеся бомбы. Их обезвреживанием заниматься никто не собирается; вообще, оставшиеся военные объекты — в полном забросе. Хотя все эти руины вполне могли бы превратиться в уникальный музей-заповедник американо-вьетнамской войны.
Возвращаемся на трассу Ханой — Сайгон. Наш путь лежит в легендарную в свое время деревушку Виньмок. В течение нескольких лет — с 1967 по 1972 год — она подвергалась американской бомбардировке, и, для того чтобы выжить, ее обитатели прорыли пещеры и тоннели-укрытия протяженностью 2800 метров и до 15 метров в глубину.
Местный экскурсовод раздает посетителям фонарики, и мы спускаемся в подземелье. Вход в него искусно скрыт от посторонних глаз; тем более он был незаметен с воздуха. Здесь жители Виньмока прятались днем от воздушных налетов, а к вечеру выходили на поверхность, готовили еду, стирали, запасались водой. А утром, как на работу, — в подземелье. И так — в течение целой пятилетки...
Под землей была телефонная связь, стоял электрогенератор (дар Австралии); в самой большой пещере даже крутили фильмы: был налажен “соцкультбыт”. Экскурсия заканчивается; проводник выводит цепочку туристов из-под земли прямо к берегу Тонкинского залива. Выход искусно замаскирован: его скрывают зеленые джунгли — и постороннему ни за что его не найти. Но для местной ребятни это не проблема.
Стая подростков идет в атаку, но в руках у них не лимонки, а банки с прохладительными напитками. Профессионально поставленными голосами они, перекрывая шум прибоя, кричат: “Пепси! Спрайт! Минералвотер!” Это поколение, не помнящее войны. Старшие упорно зарывались в землю — младшие упорно “втюхивают” туристам “колд дринк”. Принимают доллары, дойчмарки, донги. А те, что еще в “титечном” возрасте и устный счет им пока не под силу, таращат на туристов узенькие глазки и кричат: “Пен! Пен!” — они собирают с гостей дань в виде шариковых авторучек, а затем, сгрудившись в кучу, рассматривают добычу. Что же, это безопаснее, чем шариковые бомбы.
В Хюэ возвращаемся на закате. Участник тура — француз в широченных штанах, обвешанный оптикой, — просит водителя поставить магнитофонную кассету, если можно — национальные мелодии. Таковых нет, и через динамики в салон японского микроавтобуса льются звуки американских синглов. Нам навстречу то и дело попадаются пассажирские автобусы. На лобовом стекле обозначен конечный пункт: Сайгон. Официальное название города Хошимин как-то не приживается...
“МЫТЬЕ САПОГ” В ЮЖНО-КИТАЙСКОМ МОРЕ
Идея “последнего броска на юг” не нова. После воссоединения Северного и Южного Вьетнама перед кремлевскими стратегами открылась захватывающая перспектива. Для “защиты родины на дальних рубежах” они выбрали тихую бухту Камрань, в провинции Кханьхоа. В 1981 году было подписано советско-вьетнамское соглашение о создании здесь пункта материально-технического обеспечения (ПМТО) Тихоокеанского флота СССР. На самом деле это был триумф советской военной доктрины. Скромный “пункт”, названный так, чтобы “не дразнить гусей”, был не только военно-морской , но и авиационной базой (взлетно-посадочная первоклассная полоса была сооружена американцами в 60-е годы). До конца 80-х там располагалось соединение стратегических бомбардировщиков “Ту-22” и “Ту-160” числом около сорока машин, которые вели круглосуточное дежурство над акваторией Тихого океана, следя за перемещением американских кораблей и подводных лодок. Советские летчики и моряки “мыли сапоги” в Южно-Китайском море на двенадцатой параллели.
Ближайший от Камрани крупный город — Нячанг; он является административным центром области. И быть может, когда-то личный состав ПМТО возили сюда на экскурсии. Многое изменилось за это время в Нячанге. Вдоль всего побережья выросло множество отелей, вереницы баров, ресторанов, слышна французская и английская речь. Американцы чувствуют себя здесь как дома, “заклятые друзья” вьетнамцев расслабляются за бамбуковыми ресторанными столиками. Под звуки ламбады, несущейся из динамика, они потягивают пиво марки “Сайгон”. Трагические страницы недавней истории для молодых “американов” — позавчерашний день.
Ради интереса спрашиваю у туристской конторы: нельзя ли посетить Камрань, не будет ли проблем — ведь там военная база? Ожидаю встречный вопрос типа: а откуда вам это известно? Есть ли у вас документы? (Еще в конце 80-х годов в стране бытовал послевоенный психоз подозрительности и шпиономании. Так, советские моряки, доставлявшие в Хайфон братскую помощь, не могли рыбачить на леску с борта собственного судна, а тех, кто рисковал нарушить запрет, ждали крупные неприятности: а как же, “промер глубин”!) Однако менеджер, утвердительно кивнув, уточняет: что предпочитаете — мотоцикл или автомобиль? А если автомобиль, то с кондиционером или без? Узнав, что гость из России, сообщает, что в Камрани сейчас смотреть не на что: база пребывает в полном упадке; морской авиации там нет, а бухта используется как база для стоянки и ремонта военных российских судов. Когда-то об “объекте” в Камрани боялись говорить даже шепотом, а сегодня — это секрет полишинеля.
В середине декабря 1995 года при подлете к Камрани разбились три военных самолета “Су-27”: они возвращались в Россию после участия в международном авиасалоне “Лима-95” в Малайзии и в Камрани рассчитывали дозаправиться топливом. Остается загадкой, почему летчики-асы врезались в гору, но одна из причин — отсутствие современного навигационного оборудования и общий развал базы.
Наутро туристический микроавтобус увозит сонных пассажиров из Нячанга в Далат — высокогорный курорт, основанный в эпоху французского колониального правления. Дорога идет на юг, вдоль бухты Камрань. Водитель автобуса, узнав, что рядом сидящий пассажир из России, сообщает, что раньше в городке Камрань было много русских, но теперь их почти не осталось. Впрочем, здесь еще несут службу и отдыхают моряки Тихоокеанского флота. Аренда бухты закончится в 2005 году, и дальнейшую судьбу ПМТО предстоит решить на переговорах, которые эпизодически ведут военные делегации России и Вьетнама.
...В 1992 году Вьетнам сделал первые шаги в направлении АСЕАН (Ассоциация юго-восточных азиатских наций): жизнь заставила считаться с законами геополитики. А летом 1995 года Вьетнам вступил уже в военный блок АСЕАН, став седьмым его членом. Теперь, в случае китайской агрессии (а блок создан именно по этой причине), на помощь Вьетнаму автоматически выступят Таиланд, Малайзия, Индонезия, Филиппины; с Китаем будут отважно биться маленький Бруней и крошечный Сингапур. Так Вьетнам окончательно вышел из бывшего соцлагеря и вступил в “клуб драконов”.
“УЧИТЕСЬ ТОРГОВАТЬ”
Какому вождю поставлен самый большой памятник в Ханое? Правильно, вы угадали — конечно, Ленину. Ильич повернулся спиной к китайскому посольству; на постаменте надпись: “Ле Нин”. Для вьетнамцев так понятнее: Ле Зуан, Ле Нин — в общем, наш человек. В руках у Ленина нет томика трудов Хо Ши Мина, взор вождя устремлен на музей боевой славы, расположенный на другой стороне площади. Здесь и “МиГи”, и танки, и прочая военная техника. Но вьетнамская армия, выполнившая наказ “учиться побеждать”, следует нынче и другому завету Ильича: “учиться торговать” . Справа от музея — на армейском здании вывеска: “Военный коммерческий объединенный биржевой банк”.
Когда все рушится — последняя надежда на армию, оплот государства. Во Вьетнаме “народ и армия едины”: стройбатовцы мостят дороги и засыпают рытвины; по деревням гордо ходят патрули: на левой руке — красная повязка, в правой — “калашников”. Солдаты идут в увольнение пешком, младшие офицеры передвигаются на велосипедах; на мотоциклах и мопедах — не ниже майора.
Нынче все перестраиваются. У ограды российского посольства — щит с фотографиями: вместо прежнего “набора” традиционных домен и тракторов сегодня — купола храмов, кресты, богослужения. Над входом в здание посольства — двуглавый орел, над ним — трехцветный флаг. Над входом в американское посольство — одноглавый орел. Оно открылось летом 1995 года, и перед его сотрудниками стоит задача улучшать отношения со своим бывшим противником. В Ханое — во всемирно известном “Храме литературы” — посетителей встречают ряды больших каменных черепах. На спинах у них покоятся массивные стелы с иероглифами. Чтобы черепахи не мокли под дождем, над ними устроен навес. Надпись сообщает о том, что этот каменный павильон был сооружен в 1994 году вьетнамским Министерством культуры при американской поддержке в рамках проекта “Примирение США и Индокитая”.
А что происходит на юге страны, в Сайгоне? Чем ближе к Сайгону, тем жарче. Обгоняем бабульку, крутящую педали велосипеда под палящим солнцем. Но оно ей не страшно: сзади, на багажнике, сидит внучка и держит над бабушкой цветастый зонтик. По обочине идет мальчик; зонтика у него нет, и он укрыл голову большим банановым листом.
Такое впечатление, что Сайгон — открытый город. Здесь снуют продавцы газет; туристам предлагают “Монд”, “Геральд трибюн”, “Бангкок пост”. Если в Ханое только начали строить первый настоящий небоскреб, то в Сайгоне их около десятка. В центре города — скопище экскурсионных автобусов. Из одного выходит группа туристов; у каждого на груди фишка с надписью: “Транзит”. Видимо, в сайгонском аэропорту у них пересадка, и время между рейсами они проводят знакомясь с городом. Никаких виз не надо: иностранные туристы — это приток валюты.
Есть в Сайгоне уличные телефоны-автоматы, откуда можно позвонить в любую точку света. Судя по перечню кодов, они появились здесь еще в эпоху СССР, когда у нас таких телефонов “еще не стояло”. На одной из центральных улиц Сайгона — здание бывшего американского посольства. Ныне оно законсервировано, но ожидается, что с укреплением вьетнамо-американских отношений в пустующем доме откроется консульство США. Однако с этим связан один деликатный момент. Дело в том, что в пяти кварталах отсюда расположен Музей американских преступлений, как именовался он в течение многих лет. Сегодня он переименован и носит нейтральное название — Военный музей (Th e War Remnants Museum). Велорикши то и дело подвозят сюда иностранных туристов, среди них много американцев. Заведение приносит хороший доход (несмотря на то что входная плата меньше доллара), вовсю процветает сувенирный бизнес. Наряду с обычными безделушками можно приобрести “подлинники” времен войны. Патроны идут по 5 долларов штука, за нож с маркой НАТО, с выбрасывающимся лезвием, просят 15 долларов, наручный компас ценится в 80 “зеленых”.
За витринным стеклом можно видеть также двухдолларовые солдатские жетоны с указанием имени, адреса и вероисповедания. На вопрос, не “новоделы” ли это, вьетнамская продавщица с жаром отвечает: “Все настоящее! Из дельты Меконга!” (Можно ли представить себе сувенирную лавку в Освенциме, где торговали бы “подлинниками”?) Модели американских вертолетов, танков, пушек причудливо сочетаются на витрине со значками, на которых изображен дядя Хо. Продавщица, видя заинтересованность посетителя, доверительно говорит: можно устроить двадцатипроцентную скидку.
Во дворе музея — выставка американской военной техники времен войны; здесь же крутятся мальчишки, предлагающие американскую жвачку. О войне они что-то слышали в школе... При осмотре экспозиции у посетителей возникает вопрос: кто виноват? Вспоминаются газетные клише начала 70-х годов типа: “Зверства американской военщины во Вьетнаме”. Конечно, с американцев вина не снимается. В этой войне была заинтересована “американская военщина”, получившая хороший полигон для испытания новых видов вооружения. Но, с другой стороны, советский ВПК тоже не дремал, играя на амбициях Ханоя; тут коммунистическая идеологическая экспансия намертво срослась с геополитическим интересом. Москва и Пекин из-за кулис дирижировали военной кампанией. Но были и негласные правила игры, и в том же 1975 году, когда американцы довоевывали во Вьетнаме, произошла американо-советская стыковка в космосе. И могло ли в 1975 году кому-либо из тогдашних вождей пригрезиться, что через двадцать лет Вьетнам станет членом АСЕАН?
Военный музей находится “под крышей” вьетнамской армии. Есть у армии еще одно прибыльное дело. Рекламные щиты на шоссе Сайгон — Тэй-нинь зазывают: “Добро пожаловать в тоннель Кути!” Комплекс тоннелей Кути находится в 65 километрах к северо-западу от Сайгона, и туда непрерывным потоком движутся автобусы с иностранцами — участниками валютного тура. В годы войны в провинциях Южного Вьетнама была создана целая сеть подземных тоннелей, которые служили не только для перехода в безопасную зону во время авиационных налетов, но и были приспособлены для жилья в течение длительного времени; некоторые подземные переходы тянулись на несколько десятков километров. Входы и выходы устраивались в глухих джунглях, на речных откосах, в буддийских пагодах.
Один из таких районов находится неподалеку от Сайгона. Его осмотр входит в программу, предлагаемую иностранным туристам, — этот район называется “Железный треугольник”. Именно здесь и был создан первый тоннель Вьетминя (сокращенное название единого национального фронта Лиги борьбы за независимость Вьетнама, основанного в 1941 году). К тому времени, когда французы покинули Вьетнам, протяженность тоннелей в этом районе составляла 20 километров. А к весне 1975 года сеть подземных сооружений протянулась уже примерно на 200 километров. Шесть из семнадцати деревень этого района были связаны тоннелями.
Туристический автобус останавливается у небольшого одноэтажного здания. Отсюда начинается экскурсия по тоннелям. За стойкой восседает детина в армейской форме и принимает плату за вход, с профессиональным навыком шелестит пачкой зеленых банкнот, подсчитывая выручку. У француза из нашего тура нет долларов, и он просит принять у него вьетнамские донги. Военный с презрением смотрит на незадачливого иностранца и приказывает ему отойти в сторону: ведь туристы идут один за другим, нельзя терять драгоценное время.
Группу “обилеченных” туристов приглашают в “агитпункт”, где в течение десяти минут они смотрят видеоролик об “американских зверствах”. Комментарии диктора — на английском; в смежном “агитпункте” — на французском. Затем клиентов ведут в джунгли, на тропу, где устроен аттракцион: туристы при ходьбе задевают за нити и где-то рядом взрываются петарды. Так должны были чувствовать себя “джи-ай”, перед тем как попасть в ловушку, замаскированную дерном и травой. Провалившись в яму, они падали на железные колья с остриями, смазанными ядом.
Следующий номер программы — “прокачивание” туристов через тоннели. Согнувшись в три погибели, клиенты пробираются по тоннелю длиной около 60 метров. На этом участке есть “контрольные выходы”: если кому-то станет плохо от жары и духоты — бедолагу извлекут через такую дыру. Но большинство мужественно преодолевают весь путь, а на выходе страждущих и жаждущих поджидают продавцы пепси-колы, естественно по двойной цене.
Особый интерес у туристов вызывает посещение “землянки комиссара”. Когда-то это был сверхсекретный объект; о нем не знали даже ближайшие соратники партийного лидера. Особо доверенные лица доставляли сюда непосвященных с завязанными глазами: вдруг попадут в плен и не выдержат допроса? А сегодня американские туристы фотографируют друг друга, сидя на комиссарской табуретке, под портретом Хо Ши Мина. Здесь же можно отведать маниоку — в годы войны она заменяла партизанам картофель.
Конвейер отработан до мелочей: перед посадкой в автобус — посещение ларька с распродажей армейского обмундирования. Спрашиваю у гида, сколько человек здесь бывает за день. “От одной до двух тысяч”, — слышу в ответ.
На обратном пути он разоткровенничался. Известно, что в годы войны в Южном Вьетнаме гибли не только вьетнамцы, но и американские солдаты, пытавшиеся выкурить вьетконговцев из джунглей, многие из них полегли в тех же местах, где находили свою смерть повстанцы. Гид рассказывает, что после войны американские представители приезжали во Вьетнам с печальной миссией: они занимались поиском останков пропавших без вести. В послевоенные годы Американский национальный военный медицинский институт провел идентификацию останков более 30 тысяч американских солдат, погибших во Вьетнаме. Располагая данными “генетического банка”, можно было определить личность погибшего по сохранившимся костям. Спрос рождает предложение, и вот вьетнамцы, страдавшие от нищеты и безработицы, начали поиск “товара” — копали ночью, тайно, и находки, проходя через цепь посредников, попадали к американцам. Те хорошо платили за находки, и “могильные тати”, войдя во вкус, начали подсовывать покупателям кости вьетнамцев. Однако обман быстро был раскрыт: кости вьетнамцев короче американских.
...К вечеру возвращаемся в Сайгон. При въезде на улице Конгхоа — вереницы китайских лавок, они буквально забиты резными деревянными изделиями — от мелких безделушек до огромных храмовых статуй Будды. Во Вьетнаме насчитывается около двух процентов китайцев (хоа), а в Сайгоне есть китайский квартал — Чолон, здесь проживает около 500 тысяч китайцев. Это, по существу, отдельный город, со своими традициями и укладом жизни. Однако если на Западе в таких городах, как Сан-Франциско, Мельбурн, Бостон, чайнатаун — это экзотика, то в Сайгоне трудно понять, где кончается вьетнамская часть города и начинается китайская, разве что на вывесках латинские буквы дублируются китайскими иероглифами.
Именно из-за сайгонских китайцев в свое время чуть было не началась “первая социалистическая”. Нам, читавшим советские газеты в 1979 году, было непонятно, почему огромный Китай вдруг напал на маленький Вьетнам, в чем причина китайской агрессии.
Вопрос решался по-разному на севере и на юге Вьетнама. В 50-х годах Нго Дин Дьем без особого успеха пытался ассимилировать китайцев на юге страны. На севере их более активно подвергали “вьетнамизации”. До 1975 года китайцы контролировали около половины южновьетнамского капитала. После воссоединения Вьетнама активность китайцев стала вызывать неприязнь у северовьетнамского руководства. В марте 1978 года местные коммунисты развернули кампанию против “буржуазных элементов”, которая на практике обернулась этническими преследованиями лиц китайской национальности. Именно эта кампания и спровоцировала решение Китая атаковать северные границы Вьетнама в 1979 году.
Преследование китайцев во Вьетнаме привело к тому, что примерно одна треть “хуацяо” бежала из страны либо в Китай, либо на Запад. В настоящее время официальные вьетнамские круги признают, что антикитайская кампания была трагической ошибкой, которая ввергла страну в тяжелые испытания.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИ-СИ-СИ-ПИ
Путешествие по Вьетнаму подходит к концу. Путь из Сайгона до Пномпеня на автобусе занимает один день. Теперь остается сесть на поезд в камбоджийской столице, пересечь границу с Таиландом и рейсом “Аэрофлота” из Бангкока вылететь в Москву. Утром беру в гостинице велосипед напрокат и кручу педали в сторону железнодорожного вокзала.
Но что это? Вокруг пномпеньского вокзала — непривычная тишина, ворота закрыты; в тени под навесом дремлют нищие. Сквозь решетку видны платформы, но пассажирских поездов нет — в тупиках грузовые вагоны и цистерны. Между платформами пасутся свиньи. Вдалеке, у депо, покореженные остовы вагонов. Такое впечатление, что вокзал только что покинули полпотовцы. Сонный привратник нехотя открывает дверь, ведущую в зал ожидания. Спрашиваю у вокзального стража: где расписание поездов на Бангкок? Когда откроют кассу? Он смотрит на меня с недоумением. Какие поезда? Они не ходят уже почти год! Причина? Красные кхмеры!
Из дальнейшего разговора выясняется, что Баттамбанг — город, лежащий к северо-западу от Пномпеня, — контролируют королевские войска, но “строители светлого будущего” взорвали мосты в его окрестностях. В 50 километрах от города то и дело идут бои с красными повстанцами, так что камбоджийско-таиландская граница закрыта.
Снова сажусь на велосипед и еду по Пномпеню. Близ пересечения бульвара Российской конфедерации и проспекта Мао Цзедуна высится пагода буддийского монастыря. У ворот — молодые монахи в желтых одеяниях. Пожилых насельников не видно: при красных головорезах “буддийский вопрос” был решен окончательно. Впрочем, термин “головорезы” неточен: коммунары убивали монахов ударами мотыги по затылку, экономя силы и патроны. Ничего нового они не изобрели, а просто буквально воплощали в жизнь “заветы Ильича”. Вот ленинские слова, приведенные Горьким: “Сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно”.
Еду в местную контору “Аэрофлота”. Молодой камбоджиец, работник “Аэрофлота”, сообщает, что рейсы Пномпень — Москва выполняются всего два раза в месяц и до ближайшего — больше недели. Значит, придется ехать автобусом до единственного в Камбодже портового города, а там видно будет.
Автобус на Сиануквиль отходит от центрального базара, где, несмотря на все усилия “полпотовских наркомов”, ежеминутно рождаются капиталистические отношения. Красные кхмеры дали городу имя Кампонгсаом (по названию залива), а после реставрации монархии он снова стал называться в честь короля Нородома Сианука. В Камбодже никто этому не удивляется — это Азия! Ведь у нас в Средней Азии было то же самое: Душанбе был Сталинабадом, а один из близлежащих городов именовался Кагановичебадом — в честь “верного Лазаря” (на пленуме 1957 года была осуждена “антипартийная группировка”, и вскоре оба названия исчезли с карты).
Порт Сиануквиль — единственный в стране, и весь грузопоток идет через него. Потолкавшись среди портового люда, узнаю, что из близлежащего рыбацкого поселка ежедневно ходит “хайдрофойл” (водометное судно) до Коконга — острова, близ которого проходит камбоджийско-таиландская граница.
На следующее утро “хайдрофойл” отчаливает от пристани. Через два часа пути вдоль берега — досмотр и проверка документов. Молодой камбоджийский пограничник вертит мой паспорт с надписью “СССР” и спрашивает: “Где такая страна — Си-Си-Си-Пи?” Отвечаю: “Нет такой страны”. Его палец упирается в графу “место выдачи паспорта”, и он читает: “Ле-нин-град”. “Нет такого города”, — говорю я снова. Стражник с изумлением смотрит на меня, не зная, как быть. Чтобы “дожать” его окончательно, назидательно произношу: “Надо лучше учить географию”. Махнув рукой, он идет дальше вдоль рядов с озадаченным видом. Что докладывать начальству? Наконец выход найден. Пограничник снова подходит ко мне, протягивает ладонь и просит написать на ней название страны. Это можно. Заполняя “мозолистую анкету”, вывожу по-английски: “Из России — с любовью”.
1996.
Когда в “Новом мире” (1995, № 11) был опубликован остросюжетный “Репортаж из 37-го года...” о путешествии в Бирму за подписью — архимандрит Августин (Никитин), некоторые наши читатели пришли в недоумение: уж слишком разнятся, кажется, две эти ипостаси — православного батюшки и отважного, неутомимого путешественника, добирающегося в самые отдаленные и экзотичные уголки земного шара...
Архимандрит Августин (род. в 1946) — доцент Петербургской Духовной Академии, в прошлом — выпускник физического факультета ЛГУ. Автор многочисленных статей по вопросам экуменизма.
[1] Гигантская цивилизация Центральной и Юго-Восточной Азии, где тоталитаризм на глазах линяет, не разрыхляя, а накачивая при том государственную мышцу, — цивилизация XXI века. Вот почему мы продолжаем публикацию очерков об этом регионе будущего, чья мировая роль стремительно возрастает (см.: Солженицын Ермолай. От горсти риса — до сотовой связи. — “Новый мир”, 1996, № 12). (Примеч. ред.)
[2] На Западе же, как известно, можно ехать на любом поезде данного направления — до пункта, указанного в билете, выходить по дороге, потом подсаживаться в другой. (Примеч. ред.)