На кладбище сеется мелкий дождик. У глинистой ямы нестройно играет духовой оркестр. Ораторы, переступая с ноги на ногу, сменяют друг друга возле дешевого и почему-то закрытого гроба. Некто с недоумением глядит со стороны на происходящее - это его хоронят. Идут похороны Вымысла. Мне уже приходилось писать об этом в статье "Неизвестные результаты речи"[1]. И вот еще два газетных "некролога" укладываются в ту же папку. Поэт, прозаик и переводчик Андрей Сергеев, получивший большого Букера за свое мемуарно-автобиографическое произведение "Альбом для марок", высказывается по проблемам современной литературы.
"В наши дни существует большая проза и малая проза, а категории "роман", "повесть", "рассказ" - это достояние отошедшей эпохи. После того разгрома, который мы претерпели в ХХ веке, когда мы оглядываемся и пытаемся понять, что же случилось и что мы из себя представляем на текущий момент, то предпочитаем (это относится отнюдь не только ко мне) читать не конструкции, а реальные рассказы о реальных событиях в жизни реальных людей, названных собственными именами"[2].
Для того чтобы разобраться, почему мы претерпели такой разгром в ХХ веке, не обойтись без невымышленной литературы с подлинными собственными именами реальных людей, тут Андрей Сергеев совершенно прав, но разве это единственный повод обращения к литературе? Да, усталость от литературы вымысла действительно наблюдается. Но вот что любопытно: она затрагивает, как правило, людей из литературных же кругов - людей, которые либо сами пишут, либо по тем или иным причинам получают деньги за чтение художественной прозы. Не говорю уже о тех, кто простопереел культуры. С нормальным же читателем дело обстоит иначе; нормальным я называю того, кто не имеет никаких внешних стимулов для обращения к роману, только внутреннюю потребность, и читает просто потому, что хочется, и в данном случае не важно, чего именно хочется - отдыха или ответа на экзистенциальные вопросы. Так вот, у таких нормальных читателей, которых гораздо больше, чем ненормальных (вроде меня и моих коллег), никакой усталости от вымысла я не вижу. Собственно, главным образом "fiction" публикой и потребляется (добавьте сюда еще и телесериалы, которых ждут с не меньшим воодушевлением, чем некогда читатели Диккенса - очередную главу его нового романа); более того, "fiction" еще и покупают - наши в большинстве своем небогатые граждане с удовольствием отдают за него далеко не лишние деньги. Скажут: за наркотики тоже платят, мол, массовые жанры - тот же наркотик. Но, возражу я, наркотиком при определенных обстоятельствах может стать все, что угодно: и классическая музыка, и богословская литература, и работа, и спорт, - не отвергаем же мы на этом основании спорт, работу и классическую музыку. Между тем есть немало охотников раздувать щеки при упоминании массовых жанров.
Вот я вырезал из газеты очередную статью питерского критика и филолога Михаила Золотоносова под громким названием "Писательство исчезает как профессия". Сначала, бросая недобрый взгляд на литературу ушедшего 1996 года, он отмечает, что "отдельные произведения появились, макулатуры издали с избытком, а Литературы не было"[3]. Я не хочу выглядеть большим оптимистом, чем я есть на самом деле, и не стану утверждать, что в нашей "настоящей", "серьезной" литературе не происходит ничего дурного. Процессы идут сложные и, может быть, энтропийные. Мне уже приходилось говорить[4] о том, что литературы, может статься, и вовсе не будет, по крайней мере такой, какую мы, литературные люди, привыкли называть литературой. Но, в конце концов, такой литературы когда-то давным-давно и не было. Когда-нибудь ее больше не будет. А почему, собственно, она может или должна существовать вечно? Только потому, что мы, такие, как мы есть, привыкли... нет, даже не кормиться, а греться душою возле нее? Дальше М. Золотоносов пишет, что
"писательство исчезает как профессия; людей, живущих на то, что они создают художественный вымысел, к тому же сопряженный с нравственной проблематикой, практически не остается. А тот вымысел, который издают и который приносит доход (книги Николая Леонова, Виктора Доценко, Даниила Корецкого, Александры Марининой, Марины Александровой, Андрея Измайлова, Инны Астаховой...), художественным никак не назовешь; даже в необозримом будущем эта макулатура не сможет приобрести эстетический ранг, так макулатурой и останется. Зато низкостатусная группа читателей получила необходимый примитив: произошло уникальное совпадение предложения и спроса (курсив мой. - А. В.)".
Кстати, другой критик, Сергей Митрофанов, обозревая новейшие "страшные сказки", высказывает предположение, что в гуще российских триллеров рождается ожидаемый читателем "адекватный времени и его эстетике социальный роман"[6]. Да и почему, собственно, в макулатурных детективах нет "нравственной проблематики"? Если под такой проблематикой понимать выбор человека между "плохим" и "хорошим" поведением (конечно, сформулировано грубо), то как же в детективе может ее НЕ быть? Я даже рискну предположить, что недобро помянутые М. Золотоносовым неприхотливые милицейские романы Александры Марининой ("русской Агаты Кристи", как аттестуют ее в издательских аннотациях) гораздонравственнее многих сочинений, ну, скажем, Виктора Ерофеева[7]. К тому же Марининой удается создать запоминающийся и привлекательный характер сыщицы Анастасии Каменской; подробности повествования забываются, образ героини остается - это уже немало.
Еще один критик, Григорий Ревзин, делится впечатлениями от новых российских детективов: "„Антикиллера” Даниила Корецкого я лично выбросил в мусоропровод. У меня нет знакомых, которым я мог бы отдать книгу, где половые акты со свиньей, кошкой, другими представителями животного мира и преступных группировок случаются через каждые три страницы. Причем пропустить их нельзя, потому что в момент совершения происходят важные для развития сюжета признания и события"[8]. Зоофилия, конечно, тема скользкая, на любителя. А интересно, много ли у каждого из нас знакомых, которым можно было бы подарить номер высокостатусного журнала "Знамя" с романом "Эрон" Анатолия Королева, который по части зоофильных эпизодов даст сто очков вперед любому Корецкому? Да и на фоне Владимира Сорокина Даниил Корецкий (этот "панк" русского детектива, как кто-то его определил) выглядит весьма простодушно, зато в его романах присутствует как минимум напряженный сюжет, тянущий читателя с первых страниц до самого конца и не позволяющий оставить книгу (а прочитав, что ж, можно и выбросить).
Смешно, конечно, но все мыслимые укоры в адрес "макулатуры" давным-давно высказаны. Знаменитый автор детективных рассказов о патере Брауне и христианский апологет Гилберт Кит Честертон вынужден был отвечать на них - оптом - еще в самом начале нашего века.
"Если, как принято считать, публика любит книги за то, что они плохие, совершенно непонятно, каким образом одному вымышленному детективу (Честертон имеет в виду рассказы Конан Дойля. - А. В.) из тысячи удалось завоевать популярность у всех читателей до единого. На самом же деле простые люди предпочитают одного рода книги (не важно - хорошие или плохие) книгам другого рода, как хорошим, так и плохим, на что имеют совершенно законное право. Они предпочитают любовные и авантюрные истории, фарсы, словом, все то, что конкретно и осязаемо, психологическим изыскам и стилистической зауми... Читатели не виноваты в том, что психология и философия не утоляют их жажды к неожиданным развязкам и головоломным сюжетным хитросплетениям..."[9]
Другое эссе прямо так и называется - "В защиту „дешевого чтива”".
"В наше время именно "высокая" литература, а никак не развлекательная откровенно преступна и нагло развязна. В самом деле, на наших солидных письменных столах лежат солидные издания, проповедующие распутство и пессимизм, от которых содрогнулся бы всякий неискушенный читатель... С невиданным доселе лицемерием мы честим уличных мальчишек за безнравственность, а сами в важной беседе (с каким-нибудь сомнительным немецким профессором) ставим под сомнение само понятие нравственности... Мы сетуем на то, что комиксы учат молодежь хладнокровно убивать, а сами прекраснодушно рассуждаем о бессмысленности бытия... В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно-утонченные этические построения лишь эфемерный блеск и мишура... Коварного и жестокого врага следует убивать - мораль, прямо скажем, не самая глубокая, но и эта мораль лучше прославления коварства и жестокости..."
Опубликовано в Журнале №6