Афанасий Афанасьевич Фет (1820 - 1892) прожил долгую и трудную жизнь. Сложной была и его литературная судьба. Из его творческого наследия современному читателю известна в основном поэзия и куда меньше - проза, переводы, публицистика, мемуары, письма. Мало мы знаем и о частной жизни поэта. Негативное представление о его личности, сформированное идеологическими и литературными противниками, впоследствии проникло в наше литературоведение. Нередко легенды, небылицы, анекдоты принимаются за факты его биографии.
Научное исследование соответствующих архивных документов далеко от завершения и пока не позволяет с достаточной полнотой судить о Фете-человеке. Работа, предлагаемая вниманию читателя, освещает одну из малоизвестных страниц биографии Фета и облик женщины, связавшей с ним свою судьбу.
Выражаю глубокую признательность сотрудникам Отдела рукописей Российской государственной библиотеки за помощь в подготовке этого материала.
Верьте, далее семейства счастие ходить не умеет...
Из письма А. А. Фета Л. Н. Толстому
(октябрь 1862 года).
середине марта 1857 года тридцатишестилетний Фет приехал в Москву вместе с тяжело заболевшей сестрой Надеждой Афанасьевной. Устроив сестру в больницу на Басманной, он поселился на той же улице, в доме графа Шувалова. "За двенадцать лет, проведенных мною вне Москвы, - вспоминал он, - все мои добрые знакомые, и литературные, и не литературные, из нее исчезли. <...> Захотелось мне наведаться, не застану ли я по-прежнему на Маросейке В. П. Боткина - во флигеле, памятном столь многим литераторам <...> Я знал, что В. П. Боткина, живущего то в Петербурге, то за границей, застать дома трудно. Но на этот раз мне посчастливилось, и мы встретились как давнишние хорошие приятели. Во время оно я часто бывал у Василия Петровича во флигеле, но ни разу не бывал в большом боткинском доме. Будучи на этот раз в духе, Василий Петрович объяснил мне, что, согласно завещанию покойного их отца, он состоит одним из четырех членов Боткинской фирмы и, таким образом, одним из хозяев дома"1. Василий Петрович пригласил старого приятеля к семейному обеду. Тогда и познакомился поэт с его младшей сестрой Марией Петровной (ей было без малого двадцать девять лет).
"Наступила Страстная неделя, - писал он, - и Боткины пригласили меня к Пасхальной заутрене и к разгавливанию. Вследствие такого приглашения я отправился с вечера отдохнуть во флигель Василия Петровича, приказав слуге принести мне полную форму и три заказанных букета цветов"2. После службы все отправились к пасхальному столу, на котором перед дамами стояли поднесенные им букеты. В тот же день, 8 апреля, Фет записал в альбом Марии Петровны стихотворение:
Победа! Безоружна злоба.
Весна! Христос встает из гроба, -
Чело огнем озарено.
Все, что манило, обмануло
И в сердце стихнувшем уснуло,
Лобзаньем вновь пробуждено.
Забыв зимы душевный холод,
Хотя на миг горяч и молод,
Навстречу сердцем к вам лечу.
Почуя неги дуновенье,
Ни в смерть, ни в грустное забвенье
Сегодня верить не хочу.
Мария Петровна занимала в родительском доме три комнаты на антресолях, где находился и ее рояль. В определенные дни в ее гостиной за чаем собиралась молодежь. Вспоминая о первых днях посещения большого дома Боткиных, Фет писал: "Не дожидаясь конца Святой недели, Василий Петрович быстро собрался и уехал за границу, еще раз поручив меня вниманию своего семейства. - „Чем в одиночестве-то скучать, - говорил он мне, - отчего вам не приходить в дом, где вам все рады”"3. Так Фет стал бывать на молодежных собраниях в гостиной Марии Петровны. После уединенных бесед с нею поэт приходит к такому выводу: "Несмотря на то, что во внешнем нашем положении не было ни малейшего сходства, наше внутреннее заключало в себе много невольно сближающего"4. Предложение выйти за него замуж, которое Мария Петровна "безотлагательно приняла", описано в мемуарах Фета очень прозаично, без какого-либо намека на страстное признание в любви.
Это ввело в заблуждение биографов поэта, которые решили, что он женился по расчету на богатой невесте, не испытывая к ней никакого сердечного чувства. Делая такое заключение, "не заметили" стихи, посвященные Фетом невесте и жене, не обратили внимания на "чистосердечное" признание Марии Петровны, "что у нее ничего нет, за исключением небольшого капитала"5. Действительно, приданое ее по завещанию отца составляло всего 35 тысяч рублей серебром6. Зато всегда вспоминали письмо Фета к другу детства И. П. Борисову, в котором он писал после гибели Марии Лазич: "...идеальный мир мой разрушен давно. <...> ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга"7. Слова, сказанные в минуту горечи и отчаяния, были восприняты биографами поэта как непреложная программа его личной жизни. "Надо думать, что брак Фета был исполнением той части его жизненного плана, о которой он писал И. П. Борисову после смерти Марии Лазич"8. Таково же мнение И. Сухих - автора статьи с весьма тенденциозным заглавием "Шеншин и Фет: жизнь и стихи", написанной к 175-летию со дня рождения поэта: "Кажется, это был честный брак по расчету, вроде того, на который надеялся Фет после смерти Лазич"9. Наконец, одно из сравнительно "умеренных" допущений: "Фет женился на Марии Петровне, не испытывая к ней сильного любовного чувства, но по симпатии и по здравом размышлении"10.
Фет женился шесть лет спустя после гибели Марии Лазич. Но его биографы не хотели допустить и мысли, что он мог полюбить еще раз. Более того, поэту любви и красоты вообще отказывают в возможности испытать в жизни обычное человеческое чувство любви. Вот что пишет Бухштаб в известном очерке о жизни и творчестве Фета, размышляя над его взаимоотношениями с Марией Лазич: "Да и была ли его любовь той любовью, какая способна дать подлинное счастье любящему и любимой? Не был ли Фет вообще способен только на такую любовь, которая тревожит воображение и, сублимируясь, изживает себя в творчестве?"11
Подлинный свет на историю женитьбы Фета и характер взаимоотношений с женой проливают еще не опубликованные письма, которые хранятся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки. Прежде всего это письма Фета к невесте и жене. К сожалению, их сохранилось совсем немного, но вполне достаточно, чтобы увидеть истину. Весьма ценные сведения содержатся также в письмах Василия Петровича Боткина к поэту и в его переписке с Марией Петровной и Дмитрием Петровичем.
Согласившись стать женой Фета, Мария Петровна уехала за границу, сопровождая больную сестру. Поэт писал своей невесте почти каждый день огромные письма, иногда по два письма в день, и отправлял с каждой "почтой за границу". В них - его любовь, тоска одиночества, беспокойство, что долго нет ответных писем, тревога, что надежда на счастье может рухнуть, наконец, благодарность и успокоенность после получения писем Марии Петровны - и опять отчаяние, в связи с задержкой отпуска. Письма Фета к невесте интересны и тем, что в них выражены его представления о семейном и домашнем быте, который может дать уверенность и покой в супружеской жизни. С увлечением и подробно рассказывает он о том, какую нанял квартиру, как обставил ее, что купил из вещей, необходимых для домашнего уюта. Его переписка с невестой началась еще до отъезда ее за границу. Из этих писем сохранились три, два написаны, видимо, сразу после объяснения. Вот письмо от 14 мая:
"Добрая Марья Петровна! Пишу эти строки с пламенным желанием успокоить Вас, а следовательно, и себя. Повторяю все, что отрывочно успел сказать Вам в смутную минуту нашего последнего разговора. Я желаю быть Вашим ближайшим и преданнейшим другом, а не помехой жизни, я хочу отогреть Вас ото всего, что могло сжать холодом Ваше сердце, а не стоять перед Вами немой укоризной. Ваше прошлое может меня только интересовать как человека, принимающего живейшее участие в душевной Вашей жизни, но для личного моего счастья мне нужно Ваше будущее. Вот об нем-тонеобходимо12 говорить. Посмотрите попристальней в Ваше сердце и спросите его, может ли оно навсегда и во всем безотчетно довериться человеку, который идет к Вам навстречу с полной верой и любовью? Можете ли Вы в его интересах видеть Ваши собственные? Станет ли у Вас настолько силы и веры, чтобы сказать себе: этот человек хочет сделать меня настолько счастливой, насколько я могу только быть? Можете ли Вы ни в каком случае не выдернуть Вашей руки из руки человека, который Вам сказал: отныне пойдемте вместе?
Если на все эти вопросы сердце Ваше не дает утвердительного ответа, тогда не делайте того шага, который Вы сами справедливо называете трудным и важным. Теперь все легко еще исправить. Я говорю это против себя, но считаю святым долгом это сказать. Целою жизнью легкомысленно шутят только безумцы да дети. Но если сердце Ваше доверчиво отдается будущему, если это будущее Вам кажется успокоением, то не мешайте мне предаваться мечтам о том теплом, милом, уютном гнездышке, которое я хочу свить для нас обоих. В семейном быту - обстановка почти половина дела. По крайней мере это мое убеждение. Нужда - плохой опекун душевной тишины. Я ищу полной, светлой тишины и при Вашем добром сердце и доброй воле найду ее у себя, т. е. у Вас. Что касается до людей и их мнения, то я уже говорил Вам, и, быть может, Вы со временем убедитесь, что я хлопочу о том, чтобы идти прямо к своему идеалу, а не к людскому. Добрых, симпатичных людей встречаю на пороге, а для прочих свет и без нас просторен.
Средства наши, судя по словам Вашим, совершенно одинаковы и в сложности могут доставить если не богатое (Бог с ним), по крайней мере безбедное и приличное существование. Я скорее готов отказать себе в чем угодно на время, нежели хоть на грош уменьшить общий капитал. Кто может знать, где его ждет черный день. А человек, который не берет этого в соображение, не должен жениться. Поэтому прошу Вас не увлекаться общей страстью накупать вздоры, именуемые громким именем приданого. Были бы Вы покойны духом, а в платьях у Вас недостатка не будет. Напротив - я даже желаю видеть Вас всю жизнь прелестно одетой. Это будет моей радостью и даже капризом. За цветами Вашего кабинета я буду смотреть сам. Ни одна безобразная вещь не должна окружать Вас. Вот какой я представляю себе нашу жизнь. На все это нужна добрая воля и чувство довольства семейным тесным кругом. Без этого нет домашнего счастья.
Мечтая, я незаметно добрался до последней страницы, а между тем не знаю, оправдываете ли Вы все высказанное мной. Если оправдываете, скажите да, если не оправдываете чего-либо, скажите, в чем Вы со мною не согласны. Во всяком случае, не заставьте ждать ответа. Адрес мой Вы знаете: в Немецкой слободе, в доме Гр<афа> Шувалова, Афанасию Афанасьевичу Фету. Когда запишу себе пункты Ваших местопребываний за границей, буду писать сколько возможно чаще. Целую Вашу прекрасную руку и прошу не забывать искренно любящего Вас
А. Фета.
С трепетом смотрю вперед на эти три месяца. Я готов уже пенять Вам. Вам это время кажется непродолжительным, а я хожу как в чистилище. С настоящей минуты и на всю мою жизнь - женщины, кроме Вас, для меня не существуют. Я не умею своей привязанности разрывать по кускам. Если Вы действительно меня не любите и любить не можете, скажите прямо - не губите меня"13.
Мария Петровна уехала 16 мая. Едва проводив ее на вокзале, Фет в тот же день пишет ей письмо:
"Бесценная моя Марья Петровна! Вы будете смеяться надо мною. Смейтесь сколько угодно, хохочите. Сегодня я проводил Вас и сегодня же пишу к Вам. Но, добрый, бесценный друг, если бы Вы знали, каким чувством переполнилось мое сердце. Я мучаюсь, томлюсь и рад этому томлению. <...> Может быть, это детство, но какое высокое наслаждение быть влюбленным в свою невесту!!! <...> Я так счастлив, и между тем мысль, что я не раньше 3 месяцев Вас увижу, меня терзает. Помните каждую минуту за границей, что Вы мне дали слово. Как мне и чем благодарить Вас за то, что я Вас люблю всеми силами моей души. Ведь это жизнь, и жизнь такая полная, что за нее надо Бога благодарить. Голубушка! не забудьте меня. Поверьте, что никто Вас не может так искренно любить, как я. Я сам знаю, что пишу то, что Вы сами знаете, но иногда отрадно писать Вам тысячу раз слово: люблю"14.
В тот же день Фет пишет В. П. Боткину:
"У меня в голове ералаш, и я, вероятно, покажусь Вам безобразнейшим дураком. Не ищите в этих строках последовательности, но, к счастью, передо мной человек, которому не нужно писать каждую мысль. Смешно утешать себя мыслию, что правда будет сказана не на первой, а на четвертой странице, а потому высказываю ее прямо. Я сделал формальное предложение Марье Петровне, о котором, однако, как она говорит, никто из домашних не знает, и она поручила мне написать об этом к Вам. Марья Петровна скорее разделяет мое мнение, но без Вашего окончательного приговора не решается на этот шаг. Я с своей стороны прошу Вашего согласия и совета.
Познакомясь короче с сестрой Вашей, я более и более убеждался в ее добром сердце и мягком характере, первых залогах всякой возможности домашнего счастья. Она чувствует ко мне привязанность (говорить против себя ей не для чего), следовательно, настоящие духовные отношения мои к любимой женщине законны и гармоничны. <...> До сих пор я умел, несмотря ни на какие обстоятельства, сохранить, мало того, создать свою полную независимость, и надеюсь сохранить ее навсегда - тем более оградить любимую женщину от всех возможных посягательств на ее спокойствие. Доживать век одиноко - грустно, женщина любит меня, а я не совью и ей и себе уютного гнездышка только потому, что соседи могут смотреть на это неприязненно. Но ведь выбор соседей будет тоже зависеть от нас.
Тому, кто не довольствуется своим домашним очагом, своим семейным бытом, не должно жениться. Я рассматривал настоящий вопрос со всех сторон, и результат раздумья - это письмо. Я не рисую себе богатого быта, но устрою небольшое уютное, сердце радующее гнездышко. С нашими общими средствами и моим умением жить это вполне возможно. У меня 35 т. сер. Капиталу у Вашей сестры, по ее словам, столько же. Следовательно, мы ни в каком случае не можем получать менее 4500 р. в год, а этим можно жить мило. Следовательно, и эта статья в порядке. Кстати, я бы даже желал, чтобы ее капитал остался у Вас, если это не будет для Вас обременительно, да я бы года через два и свой туда же отдал. Но, во всяком случае, этот вопрос не может быть причиною и поводом каких-либо недоразумений между нами. Вопрос первой важности - характер Вашей сестры. Вы знаете ее лучше моего. Мне она кажется кроткою, преданной, деликатной в высшей степени. Скажите мне прямо, ошибаюсь ли я или нет. Кроме тихой домашней жизни, о которой я говорил уже, у меня нет ни планов, ни замыслов, ставить жену в какое бы то ни было фальшивое положение я не в состоянии. На столько у меня хватит чутья и толку, но ведь в жизни надо заниматься всем. Вопрос: может ли Марья Петровна в угоду человеку близкому вжиться в положение, в которое судьбе может быть угодно ее поставить. Одним словом, способна ли она слушать и понимать сердцем человека ей преданного. Вот главный и единственный мой вопрос. Я никому не позволю вносить уличный сор ко мне в дом. Об одном я не беспокоюсь. Я хочу иметь дело с людьми радушными, симпатичными, а не собирать по свету встречных и поперечных. Все эти вопросы я с большею подробностью излагал Марье Петровне, и она положительно говорит о своей готовности сделать меня счастливым. Теперь скажите Вы, дорогой Василий Петрович, свое слово"15.
Письмо к Марии Петровне от 16 мая Фет не отправил в тот же день (возможно, не было "почты за границу"), и он дописывает его 17-го: "Вы не можете представить моей к Вам чистой и полной признательности, Mary! Как моя жизнь стала полна, несмотря на томление разлуки. Какая-то могучая сила подымает меня. Я постоянно был равнодушен к жизни, но теперь вдруг стал бояться смерти. Впрочем, теперь и умереть бы не худо! Нет, не хочу умирать! К Вам и встретиться с Вами. Какая будет встреча!"16
Не дожидаясь ответа от Василия Петровича, поэт пишет ему через день, 18 мая:
"Добрейший Василий Петрович! В настоящее время Вы, вероятно, получили первое письмо мое, и мною овладевает сомнение, я чувствую замирание сердца при мысли, что Вы можете взглянуть косо на мое предложение. Третий день мучат меня эти сомнения и вынудили наконец снова приняться за перо и писать к Вам. Бога ради, не сердитесь, а войдите в мое положение. Я сам брат и люблю, например, младшую сестру никак не менее кого-либо, но ведь как хотите притворяйтесь, а в настоящую минуту Марья Петровна, которую я проводил третьего дня в Петербург, не может быть мне чужда. Я бывал не раз в жизни влюблен, но быть влюбленным в кого бы то ни было и быть влюблену в невесту адская разница. Я так счастлив, что готов дома ломать, в груди 16 лет и каждый день стихотворение. Если б жизнь могла длиться при таких условиях, я молил бы у неба бессмертия. Вместо объяснений выписываю Вам два стихотворения, одно написано третьего дня, а другое вчера. Сегодня тоже написал, но оно велико, и я оставляю его до следующего письма.
Какая ночь! На всем какая нега!
Благодарю, родной полночный край!
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!
Какая ночь! Все звезды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песнью соловьиной
Разносится тревога и любовь.
Березы ждут. Их лист полупрозрачный
Застенчиво манит и тешит взор.
Они дрожат. Так деве новобрачной
И радостен и чужд ее убор.
Нет, никогда нежней и бестелесней
Твой лик, о ночь, не мог меня томить!
Опять к тебе иду с невольной песней,
Невольной - и последней, может быть.
С полей несется голос стада,
В кустах малиновки звенят,
И с побелевших яблонь сада
Струится сладкий аромат.
Цветы глядят с тоской влюбленной,
Безгрешно чисты, как весна,
Роняя с пылью благовонной
Плодов румяных семена.
Сестра цветов! Подруга розы!
Очами в очи мне взгляни,
Навей живительные грезы
И в сердце песню зарони.
Не знаю, решусь ли я распечатать ответ Ваш на мои письма"17.
Ответное письмо Боткина пока не найдено (возможно, оно не сохранилось). Но своеобразным отголоском этого письма является его письмо к сестре от 10 июля из Экса:
"Спешу тебе сказать, что я с удивлением и радостью услыхал о намерении Фета. Впервые я узнал об этом из письма Миши и Володи18, назад тому недели две. <...> Скажу откровенно: я считаю Фета очень добрым, прямодушным и во всех отношениях хорошим человеком; а вдобавок к этому он еще человек очень благоразумный - чего, например, решительно недостает Пикулину19. На вид он неуклюжий - только, - но в сущности он человек с очень тонким чувством и верным умом. При всем этом Фет истинно благороден. Узнавши его, - трудно его не полюбить: это испытали все друзья его по литературе, которые все искренно любят его. Но ведь женщины смотрят на вещи иначе, даже (и большей частью) вверх ногами. Если тебе Фет сколько-нибудь нравится, - я бы, положа руку на сердце, счел бы ваше соединение самым счастливейшим днем в моей жизни. Правда, что Фет - человек не блестящий, но, всмотревшись в душу этого человека, увидишь там драгоценные свойства. Он умен, но по-своему, оригинально, можно сказать, самобытно умен, без фразы и без прикрас, без малейшей натянутости и лживости. Он прямодушен, деликатен и честен - и на дне души его чисто и светло. Вот каким я знаю Фета, таким знают его и все литературные друзья его. После всего этого ты поймешь, как радостно подействовало на меня известие о его предложении. Если ты могла в это время сколько-нибудь узнать его, то предложение его не могло быть тебе неприятным. <...> Поверь, день вашей свадьбы будет для меня самым радостным днем моей жизни. Фет может быть самым примерным мужем. При всей своей угловатости внешней, - это человек с самым деликатным и тонким чувством. Но я боюсь довериться моей радости. Фету я писал сегодня же, потому что только сегодня же получил его письмо, которое тоже дошло сюда из Рима. Буду ждать теперь с сердечным трепетом дальнейших известий о его предположениях. О, если б совершилось это, как я желаю!"20
Мария Петровна с сестрой переезжали из города в город. Им вслед пересылались письма Фета. Ответные письма он получал не скоро. Первые письма пришли, очевидно, только в конце мая. Последующие письма поэта имеют уже другую окраску: он стал спокойнее, с этого времени обращается к Марье Петровне на "ты". Вот отрывок из письма от 3 июня:
"Не мучь меня, моя милая, добрая Мари, - я тебя умоляю как друга, как женщину, у сердца которой я ищу отдыха от всех дрязгов и хлама житейского, которая меня отогреет и приютит. Умоляю тебя, напиши мне, что у тебя на душе? Любишь ли ты меня? так, как я тебя люблю. Способна ли ты на всю жизнь отдаться мне совершенно - во всех случаях жизни, так, как я это со своей стороны говорю - и, Бог даст, тебе докажу на деле. Я хочу, чтобы ты была весела и счастлива насколько это возможно. Мне, кроме тебя, ни до кого нет дела"21.
Письмо от 21 июня - продолжение предыдущего, написанного накануне:
"Вчера на этом месте я прекратил мое писание - у меня до того ум за разум зашел, что я не находил уже, что и говорить. Я пишу к тебе, моя душа, да ты действительно душа моей теперешней жизни - я дышу тобой, как воздухом. Я пишу к тебе, как пьяницы пьют, запоем. Не знаю, были ли бы у меня минуты такого страшного томления и стремления к тебе, если бы ты была на Маросейке, но зато наверное не было бы мучительной хандры, вследствие которой не нахожу нигде себе места. Ах, дружок мой Мари! прими хоть ты участие в моем счастии, подумай, какая у меня будет милая, добрая и любящая женка. Что? небось тебе завидно? Но ты по дружбе не должна завидовать моему счастью. Как я ее буду любить-то и беречь! Прости меня, душа моя, я делаюсь невыносимо глуп, как только подумаю о тебе, а когда пишу, то тем более. Мной овладевает непонятное ребячество. Елизавета Васильевна22 даже сказала, что я действительно люблю тебя, но тебе не нужно ее свидетельства. Какое сладостное состояние любить! а им я обязан тебе, мой добрый ангел! Не пишу тебе ничего о делах, если ты мне дашь волю, то я все устрою, не беспокоя тебя ничем. А теперь хочу тебе только говорить одно:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...23
Слава Богу, что сердце мое еще может так любить! Когда-то я наконец скажу тебе: здравствуй, Мари! здравствуй, моя добрая, дорогая! Бога ради, не скупись на письма. Ты говоришь, что я между добрыми друзьями, а я решительно один и схожу с ума.
Целую тебя, моя ненаглядная! тысячу раз. Василию Петровичу пиши a Paris poste restante24. В июле он будет там. Будь здорова, счастлива и знай, что одна смерть может оторвать меня от тебя, да еще твоя собственная воля. Напиши мне, что будешь моей женой.
Весь твой А. Фет"25.
Письма Фета к невесте и к В. П. Боткину отражают его представления о взаимоотношениях между мужем и женой, основывающихся помимо любви на дружбе и доверии. 1 июля он пишет Марии Петровне: "Да, ты права, желая мне, чтобы я всегда любил тебя, как люблю теперь, я и сам этого желаю и надеюсь на тебя и на себя. Мы должны - это наша святая обязанность - питать и поддерживать друг в друге это чувство. Будь весела и беззаботна, отдохни ото всего, что могло тебя тревожить. Если я в чем-нибудь не сумею тебя успокоить, научи меня сама. Полуслова твоего будет достаточно - я пойму его на лету. Оставим все глупые сомнения скептикам. Люди свободные, подобно нам, подавая друг другу руки, не должны сомневаться друг в друге. Я знаю, что я отдохну душой и телом близ тебя, а до других, повторяю тебе, мне дела нет. Боже! Когда-то ты ответишь, озаришь вот этот уголок твоим присутствием, твоей любовью. Как он мне будет мил и дорог! Каждая вещь, каждая безделица здесь будет иметь отношение к тебе, все это, начиная с меня, будет твоей собственностью"26. В письме на следующий день, 2 июля:
"Я, Мари! тебе ничего не обещаю, кроме того, что буду стараться всю жизнь, чтобы ты была счастлива и покойна. Я жил с самыми разнородными людьми и ни с кем не ссорился, потому что ничего не было скрытно. У меня от такого доброго и благоразумного создания, как ты, секретов быть не может, и ты все мои дела, предприятия, расчеты будешь знать так же коротко, как я сам. Это облегчит мне труд объяснений всякого рода. Ты сама будешь видеть, что можно, а чего нельзя.
Знаешь ли ты, что осуществляешь мечту всей моей жизни. Я всегда мечтал жениться и поселиться в Москве; но я никогда не льстил себя надеждой встретить такое любящее, благородное и умное существо"27.
И наконец, письмо Фета к Марии Петровне от 16 июля, о котором упоминают почти все биографы поэта. По их мнению, в нем он открыл тайну своего рождения, признавая своим отцом Фета. Цитируют только это место письма, взятое из "Летописи жизни А. А. Фета", составленной Г. П. Блоком28. Прежде всего, что касается этого так волновавшего и волнующего многих вопроса, то, в сущности, Фет всего лишь пересказывает Марии Петровне официальную версию того, почему, рожденный в семье Шеншиных, он носит другую фамилию. Однако чтобы понять, что значила для него даже такая откровенность перед невестой и что происходило тогда в его душе, нельзя вырывать его исповедь из контекста письма. Привожу это письмо полностью.
"Читай про себя.
Добрый, бесценный друг! Точно сердце мое предчувствовало что-то определенное - вследствие чего я не отправлял этих листков два дня. Сегодня я был у Саблера29 и после долгого разговору с ним решился оставить сестру у него в Москве до зимы. Об этом и брат просит меня в письме, итак, решаюсь не везти ее за границу. Но в ту же минуту родился у меня другой вопрос, ехать ли мне самому. Дней через 10 мой отпуск должен выйти. С одной стороны, у меня на первый приезд твой была 1000 р., которые я теперь проезжу; но с другой, моя тоска переходит в настоящую болезнь, которой я серьезно начинаю бояться. Сегодня даже чувствую ревматическую боль в руках, чего со мной от роду не было. Надеюсь, что завтра она пройдет, но я теперь всего боюсь. Один-одинешенек, я решился поехать к умному человеку, который меня любит, Погодину30, - я только что от него, - и высказал ему мое положение. Он советует мне послушаться сердца и ехать. Я так и сделаю. Теперь меня ничто не удержит. Если и заболею, приеду умирать к тебе или, по крайней мере, вблизи от тебя. Помнишь минуты нашего объяснения словесного. Мы были так смущены, что в подробности входить было некогда, но у меня иногда набегает на душу признание, которое я не успел сделать на словах, а на бумаге не хотел и берег для личного свидания. Но сегодня подумал, не поздно ли это будет? Я бы не церемонился с ним, если бы дело тут шло обо мне лично, не касаясь моей матери, память которой для меня священна. Если бы я не верил в тебя, как в Бога, ни за что бы я не решился написать этого на бумаге, которую по прочтении сожги. Мать моя была замужем за отцом моим, дармштадтским ученым и адвокатом, и родила дочь Каролину - теперешнюю Матвееву в Киеве, и была беременна мной. В это время приехал жить в Дармштадт вотчим мой Шеншин, который увез мать мою от Фета, и когда Шеншин приехал в деревню, то через несколько месяцев мать родила меня. Через полгода или год затем Фет умер, и Шеншин женился на матери31. Вот история моего рождения. Дальнейшее ты знаешь: я поступил в университет, на службу, теперь поручик Гвардии в отставке, штаб-офицер. Я ни перед кем не говорю об этом по чувству тебе понятному, но перед тобой скрываться не хочу и не могу. Поступай, как хочешь. Думай, умоляю тебя, только о том, как тебе жить и быть, а обо мне толковать нечего. Теперь ты еще свободна, письма тебе я возвращу все, и никогда никто в мире ничего от меня не узнает. А отказ будет с твоей стороны и предлог, какой хочешь, - только не поминай моей бедной матери. Не смею говорить тебе о любви. Может быть, все мечты мои разлетятся, как сон. Но несмотря на это, я все-таки еду к тебе и дам знать о моем приезде. Я, может быть, поеду через Гавр, а может быть, через Германию. Если ты выйдешь встречать меня, значит, ты меня любишь, а если нет.....
На глазах моих слезы. Но когда-нибудь на досуге, если Бог благословит меня счастием назвать тебя своей женой, расскажу тебе все, что я выстрадал в жизни, тогда ты поймешь, как мало верю я в возможность счастья и как робко я к нему подступаю. Что я выстрадал в последнее время нашей разлуки, трудно передать словами. Пусть будет что будет, я уже не могу страдать более.
Ты не ребенок и сама знаешь, как тебе поступать, а я вполне покоряюсь твоей воле. Если ты, почему бы то ни было, мне и откажешь, то единственная моя просьба к тебе будет позволить поцеловать твою руку. Ни слова, ни звука, даю тебе честное слово.
Да сохранит тебя Бог везде и всегда, доброе прекрасное созданье. Не могу продолжать письма - мне стыдно и больно - и я плачу, потому что люблю тебя всеми силами бедной моей души. Сожги письмо и решай судьбу мою. Еще вчера я называл тебя моей Мари, моим другом Машей, а сегодня уже не смею давать тебе этих нежных имен, может быть, ты этого не хочешь? Боже, когда это Государь приедет и подпишет мой отпуск, через день по получении я уже поскачу во Францию. Встретишь ли ты меня или нет? Вот вопрос. Сердце говорит, что ты меня встретишь, если же и сердце обманывает, то нечего делать. Тогда все равно.
Искренно и нежно тебя любящий
А. Фет"32.
На следующее утро он записал на небольшом листке бумаги:
"Вот и утро, и я сейчас еду на почту. Я никогда не перечитываю писем, но, помня содержание вчерашнего, хотел снова оставить его до свидания. На словах я бы все мог объяснить тебе проще и, быть может, покойнее. Но вот я что подумал. Она при свидании может оказать мне ласки как жениху, и не время будет тогда вступать в какие-либо объяснения, тогда как теперь, отказав мне, она нисколько не скомпрометирована. Все тяжелое достанется мне. Итак, будь что будет - посылаю. Может быть, целую жизнь буду жалеть, но раскаиваться - никогда"33.
Письма этого периода Марии Петровны к Фету не сохранились. Единственным свидетельством ее реакции на письма жениха является письмо Василия Петровича брату Дмитрию Петровичу из Диеппа 7 августа 1857 года: "...сегодня получила Маша от Фета телеграфическую депешу из Парижа, которой он уведомляет, что сегодня в 5 ч. вечера он будет в Диеппе. Право, все это сбылось так неожиданно, что я до сих пор боюсь верить. Фета я всегда считал добрым, прекраснейшим человеком, а теперь он в этом деле показал себя и человеком действительно благородным и возвышенным в чувствах <...> Я радуюсь еще и тому, что Фет человек благоразумный и расчетливый и попусту бросать деньги не любит, - а это в муже и при их средствах вещь не последней важности. На Машу письма Фета производят действие электричества, а сегодня от депеши она едва могла расписаться о получении ее и несколько минут не могла выговорить ни одного слова"34.
Тоска разлуки, нетерпение в ожидании писем и встречи, заботы об устройстве квартиры - все это присутствует в письмах Фета невесте. И, конечно же, были там стихи, обращенные к Марии Петровне и отображающие душевное состояние влюбленного поэта. В двадцати восьми дошедших до нас письмах всего три стихотворения и два - в письме к В. П. Боткину. Было же таких стихотворений много. 3 июня Фет пишет Марии Петровне: "В Веве я тебе наслал стихов, написанных под влиянием твоим, я теперь не в состоянии писать ни о чем постороннем"35. Из письма от 19 июня: "В Баден-Бадене найдешь кучу писем и стихов"36. Помимо известных, обращенных к Марии Петровне, стихотворений "Другу" и "Я был опять в саду твоем..." есть еще одно стихотворение. Оно в письме без даты, но условно его можно датировать между 8 и 14 июня37.
"На днях душевные волнения, - пишет Фет, - прервали поток искреннего вдохновения, бивший все это время горячей струей. Даже досадно. Вот одно из последних стихотворений:
Расстались мы. Ты странствуешь далече,
Но нам дано опять
В таинственной и ежечасной встрече
Друг друга понимать.
Когда в толпе живой и своевольной,
Поникнув головой,
Смолкаешь ты с улыбкою невольной, -
Я говорю с тобой.
И вечером, когда в аллее южной
Ты пьешь немую ночь,
Знай, тополи и звезды негой дружной
Мне вызвались помочь.
Когда ты спишь, и полог твой кисейный
Раздвинется в лучах,
И сон тебя прозрачный, тиховейный
Уносит на крылах,
А ты, летя в эфир неизмеримый,
Лепечешь: "Я люблю", -
Я - этот сон, - и я рукой незримой
Твой полог шевелю".
Приняв безоговорочно установку, что Фет женился "без любви, на немолодой, некрасивой, но богатой" невесте, исследователи его творчества никогда не выделяли среди его стихов цикл, написанный "под влиянием" Марии Петровны. Не увидели светлого любовного чувства даже в стихах, обнаруженных в его письмах к ней, хотя в комментариях к ним Бухштаб указывает на местонахождение автографов. Все любовные стихи Фета считаются отражением его чувства к Марии Лазич или воспоминаниями о ней. Но вот что писал сам Фет Марии Петровне 17 июня 1857 года: "Написал еще хорошее стихотворение. Люди хвалят, а не подразумевают, отчего оно хорошо. В Диепп привезу Вам все стихотворения, написанные под Вашим влиянием. Я уверен, что это будут моими лучшими стихотворениями"38. По времени создания и по лирической окраске к стихам, написанным "под влиянием" Марии Петровны, кроме тех, которые есть в письмах к ней, скорее всего относятся: "Еще майская ночь", "Цветы", "Был чудный майский день в Москве...", "Какая ночь! Как воздух чист...", "„Anruf an die Geliebte”39 Бетховена" ("Пойми хоть раз тоскливое признанье..."), "Если ты любишь, как я, бесконечно...", "Музе" ("Надолго ли опять мой угол посетила..."), "Сестра" и другие.
Что же мы знаем о личности Марии Петровны? Прежде всего очень важно, что из всей огромной боткинской семьи она была особенно дружна с Василием Петровичем, человеком необыкновенной эрудиции, литератором, эстетом, меломаном. Он был автором одной из лучших статей о стихотворениях Фета. К сожалению, его блестящая работа "Письма об Испании" и другие произведения до сих пор не получили достойной оценки. Петр Кононович полностью доверил старшему сыну Василию подбор учителей для воспитания и образования дочерей. И надо сказать, что под руководством Василия Петровича его сестры получили прекрасное домашнее образование. Мария оказалась, кроме того, талантливой музыкантшей, и это особенно сблизило ее со старшим братом. Она очень любила сочинения Бетховена и, судя по отзывам Василия Петровича, прекрасно их исполняла. Из их переписки узнаем, что, живя за границей, он постоянно посылает ей ноты, которых не было в России. После ее замужества он беспокоится, не мешают ли ей домашние и хозяйственные заботы заниматься музыкой. В ответ она спешит успокоить его, сообщая и о своей игре на рояле, и о посещении музыкальных вечеров и концертов. Среди ее подруг в это время прекрасная пианистка и будущая жена композитора Бородина - Екатерина Сергеевна Протопопова.
Мария Петровна стала именно такой женой, о которой, судя по его письмам, мечтал Фет: любящей, преданной, внимательной, заботливой и, вопреки представлению некоторых биографов, не только понимающей его творчество, но и посильно помогающей мужу и в этих занятиях.
Ты все стихи переплела
В одну тетрадь не без причины:
Ты при рожденьи их была,
И ты их помнишь именины.
Ты различала с давних пор,
Чем правит муза, чем супруга.
Хвалить стихи свои - позор,
Еще стыдней - хвалить друг друга.
Такую надпись сделал поэт на переплетенных вместе трех выпусках "Вечерних огней". Из писем известно, например, что Мария Петровна помогала мужу в переводах из Шекспира. Ее любили и уважали все люди из окружения Фета, не исключая великосветских знакомых: великого князя Константина Константиновича, графа А. В. Олсуфьева и его жены - гофмейстерины великой княгини Елизаветы Федоровны. Если и могли порой позлословить на его счет, то о Марии Петровне всегда отзывались с огромным уважением, и абсолютно все отмечали в ней главную черту - редкую доброту и сердечность.
Об отношении Марии Петровны к своему замужеству и семейной жизни ярко свидетельствуют ее письма к Василию Петровичу. Вскоре по возвращении в Москву после свадьбы она пишет (21 октября 1857 года): "Я совершенно здорова, счастлива как нельзя больше желать. Одно меня мучает, мне все кажется, что я недостаточно составляю счастье Фета..."40 Через полгода после замужества: "Я так, Basil, привыкла к своей тихой и мирной жизни, день у нас идет порядком, помогаю Фету насколько могу, читаю, играю и работаю и, верите ли, считаю себя самой счастливейшей и богатой женщиной, и дома мне никогда не бывает скучно, если даже остаюсь одна. Я даже боюсь за свое счастье"41. Девять лет спустя она пишет брату из Степановки (март 1866 года): "Теперь я так довольна и счастлива своим положением, что не знаю, как благодарить судьбу"42. Из писем Фета к жене, которых сохранилось очень мало, приведу только один отрывок. Письмо отправлено 18 декабря 1887 года из Петербурга, куда Фет ненадолго ездил по делам. "Только посреди душевных волнений и неопределенности, - писал он, - чувствуешь, как можно оторваться от своего обычного семейного гнезда, с которым жил с 30 лет. Хотя бы заглянуть на минуту в твой уголок и поцеловать твою лапку"43.
Смерть мужа Мария Петровна пережила очень тяжело; сорок дней провела она в селе Клейменово Орловской губернии, где он был похоронен, и почти каждый день ездила на дорогую могилу. Вернувшись в Москву, она занялась незавершенной работой Афанасия Афанасьевича. Нужно было закончить издание его перевода "Скорбей" Овидия, мемуаров "Ранние годы моей жизни". Одновременно с этим она включилась в подготовку к изданию сборника "Лирические стихотворения А. Фета". Весной 1893 года и "Скорби", и последний том мемуаров были отпечатаны, и Мария Петровна дарила их друзьям Фета в память о нем. На лето она опять поехала в Воробьевку - курское имение, которое пятнадцать лет назад поэт подарил ей, оформив покупку на ее имя. Первый и последний раз она была здесь без мужа. В прежние времена к 22 июля, дню Ангела Марии Петровны, в Воробьевку съезжалось множество гостей, и Фет устраивал настоящий праздник в ее честь. Теперь все было иначе. В письме к любимой племяннице, Елизавете Дмитриевне Дункер, она рассказывала:
"На этот раз мой Ангел принес мне только ужасную скорбь и тоску о невозвратном прошлом. Я мечтала провести этот день в полном уединении, я была бы покойна, но добрые соседи наши Чайковские44, Макашовы45, Оля Галахова46, кн. Оболенский47 приехали все к обеду, и пришлось провести в обществе целый день и вечер.
Много получила я к этому дню писем и телеграмм, была телеграмма и от В<еликого> К<нязя> Конс<тантина> Конс<тантиновича>. Как он мог вспомнить и узнать день моего Ангела? Соловьев48 так и не приехал, прислал письмо, поздравляет и говорит, что доктора посылают его за границу купаться в море и потому он не может теперь попасть в Воробьевку"49. Месяц спустя, 20 августа, она пишет Дункер: "Здоровье мое так себе, я теперь не что иное, как разбитая посуда, неприятная для глаз, которую следует закинуть подальше. Все это время Екатерина Влад<имировна>50 приводила в порядок переписку друзей Аф<анасия> Аф<анасьевича>. Я же перечитывала письма ко мне Аф<анасия> Аф<анасьевича>, когда он был женихом"51. В годовщину смерти мужа Мария Петровна получила письмо от великого князя Константина Константиновича (поэта К. Р.). Отвечая ему, она писала:
"Ваше Высочество чуткою поэтическою душой угадали, что я страшно страдала и скорбела эту неделю, снова переживая в памяти ужасные мучительные дни, когда сердце разрывалось, глядя, как с каждым часом мой дорогой Афанасий Афанасьевич уходил от нас все дальше и дальше. "Я гасну, как лампа", - говорил он.
Мне хотелось на эти дни уехать куда-нибудь подальше, чтобы никого не видеть, прожить в полном уединении. Доктор не посоветовал мне ехать ни в Клейменово к Афанасию Афанасьевичу, ни в Троицкую Лавру, но сама судьба сжалилась надо мною и устроила все иначе: две недели назад я захворала бронхитом, осложненным маленьким воспалением легких, меня уложили в постель, запретили говорить и никого из посторонних не пускали. И так я провела с 12 до 22 ноября. Я только благодарю Бога, что все так хорошо устроилось и мое желание было исполнено: я никого не видела и ни с кем не говорила. В настоящее время я начинаю уже поправляться и ходить по комнате. Вчера написала Страхову, что Ваше Высочество выражает желание поместить в издание третий, последний портрет. Он так хорош, так удивительно похож, что мне только будет приятно видеть его приложенным к стихотворениям"52.
Об активном и полноценном творческом участии Марии Петровны в подготовке первого посмертного сборника стихов Фета никто не упоминает, но об этом свидетельствует ее переписка с великим князем и Н. Н. Страховым. В дальнейшем она собиралась издать полное собрание сочинений поэта. Однако Марии Петровне не суждено было держать в руках даже первый посмертный сборник, который она так тщательно и с любовью готовила к печати. Она умерла 21 марта 1894 года, через полтора года после смерти Фета. "Лирические стихотворения А. Фета" вышли месяц спустя после ее смерти, в конце апреля.
Более тридцати пяти лет прошли по жизни рука об руку Афанасий Афанасьевич и Мария Петровна. Они почти не расставались, а в редкие периоды разлуки писали друг другу письма. Их взаимоотношения в течение всей совместной жизни можно проиллюстрировать стихотворением "Другу", которым Фет ответил на согласие Марии Петровны стать его женой.
Когда в груди твоей страданье,
Проснувшись, к сердцу подойдет
И жадный червь воспоминанья
Его невидимо грызет, -
Борьбой с наитием недуга
Души напрасно не томи,
Без слез, без ропота на друга
С надеждой очи подыми.
Пусть свет клянет и негодует, -
Он на слова прощенья нем.
Пойми, что сердце только чует
Невыразимое ничем;
То, что в явленьи незаметном
Дрожит, гармонией дыша,
И в тайнике своем заветном
Хранит бессмертная душа.
Одним лучом из ока в око,
Одной улыбкой уст немых
Со всем, что мучило жестоко,
Единый примиряет миг.