Наверное, проще всего начать с реестрика приема, столь любимого Геннадием, весьма условным автором "Главы четвертой, рассказанной Геннадием". Этакий мариновишневецкий реестрик:
1. "Начало" рассказ в сборнике "Новые амазонки" ("Московский рабочий", 1991) пожалуй, и в самом деле начало: первая прозаическая публикация автора. Основным же до этого применением творческих сил Марины Вишневецкой в качестве сценариста может гордиться отечественная мультипликация, как гордится сборник новой женской прозы рассказом "Начало". Аниматоры удивительные люди, говорят, они даже сны видят мультиками. Рассказ в "Новых амазонках" и видится мультфильмом с его очаровательными персонажами: Альфредом Ивановичем, убогим гением, мастером по народным инструментам; маленькой лохматой собакой Чукчей; мамашей Альфреда Ивановича, стремительно по ходу повествования уменьшающейся (достигнув размеров средней мыши, она стала возбуждать нездоровый интерес Чукчи), дабы, став совсем малепусенькой, поселиться в ухе сына руководящим голосом. Впрочем, реестрик нельзя затягивать, он должен быть краток и по возможности точен (учимся у Геннадия).
2. "Брысь, крокодил!" рассказ в "Дружбе народов", 1994, No 7. Тоже своего рода начало первый рассказ, замеченный критикой. Рассказ о, как раньше бы сказали, "сложном внутреннем мире подростка". Но мы не скажем так. Процитируем лишь саму Вишневецкую, точнее, Геннадия, гипотетического автора "Главы, рассказанной Геннадием". В ответ на учительски точное и безапелляционное утверждение: "Советская литература, к сожалению, вообще прошла мимо юности как таковой", он высказывается столь же афористично: "Юность одно из самых темных мест. А наша литература всегда стремилась к свету".
3. "Архитектор запятая не мой" вновь "Дружба народов", 1995, No 12. Кредо героини рассказа в первой же строке: "Мо жизнь, и лицо, и особенно выраженье лица все во мне от того, что я тело". Что, казалось бы, можно выжать из тривиальной ситуации курортных исканий? Как это однажды было у Довлатова подслушанный телефонный разговор одной из отдыхающих: мол, сюда ехать не стоит, мужиков совсем нет, многие девушки так и уезжают, не отдохнув. Но все же, когда есть возможность, хоть малейшая, отдохнуть, вытанцовывается рассказ с кокетливой "запятой" в названии. И главное в нем, как и, наверное, во всех текстах реестрика, язык. "Особая, неповторимая интонация", как сказали бы раньше, но авторская интонация неповторима всегда, если, конечно, речь идет не о стилистически стертой беллетристике, а о прозе, а речь идет именно о прозе.
4. "Увидеть дерево" рассказ, "Знамя", 1996, No 9. И это пожалуй, начало "традиционной" Марины Вишневецкой. Хот оно вполне может оказаться и без продолжения. Непредсказуемость один из главных козырей реестрируемого автора. В "Увидеть дерево", пожалуй, впервые четко ограничивается время действия один день. И этого вполне достаточно, чтобы рассказать историю жизни. Не иначе как от образовавшегося излишка времени столь жестко едва ли не до минуты ограничивается действие следующего текста, итак:
5. "Глава четвертая, рассказанная Геннадием". То, что "Глава..." названа нами текстом "следующим", столь же условно, сколь условно время и пространство, где разворачивается то, что условно же можно назвать действием рассказанного Геннадием. Возникает навязчивое ощущение, что этот текст был написан раньше, чем "Увидеть дерево", и не исключено также что раньше, чем предыдущие рассказы, опубликованные в "Дружбе народов".
Конечно, предлагаемый список не есть библиографическая справка. К тому же для полноты картины не хватает и публикаций в детских журналах, где печатались сказки, многие из которых стали фильмами. Но все же один главный вывод напрашивается сам собой. Он уже прозвучал: Марина Вишневецкая автор непредсказуемый.
"Скажи мне, кто твой герой, и я скажу тебе, кто ты", последовав этому правилу, проговоренному Геннадием, попробуем найти замаскировавшегося автора "Главы четвертой...", чтобы понять, как сделан бутерброд и почему он так и норовит завалиться маслом вниз.
Главный герой романа, причем романа в двух значениях этого слова, Всевочка. Он же Всеволод Уфимцев, талант, поэт и художник, пьяница, журналист, любимец и любитель женщин, поклонник и знаток Мандельштама. Он появляется на страницах текста лишь в рассказах, наговоренных Геннадию для его, и не только для его, главы. Собственно, глава является как бы разработкой темы, попыткой понять, как же пишутся романы, из чего, из, неприлично даже повторять, какого сора, и т. д. Отсюда рискнем сделать вывод, что совсем главный герой все же сам Геннадий, рассказчик, автор-соавтор. Прикрываясь им, будто щитом, используя в качестве прикрытия и других героев-героинь (Анна-Нюша; Тамара-Томусик; личный биограф, фотограф, библиограф Всевочки можно просто граф Семен Розенцвейг; их двойники, а также некоторые другие, гораздо менее важные персоны), Вишневецкая пробирается по ею же созданному лабиринту, наблюдает за подстроенными встречами доброжелательным шпионом.
Задача же автора сколь понятна, столь и сложна: с трудом перемещаясь в пространстве, загроможденном декорациями (лодка в высохшем море, летающее корыто-купель, поезд-библиотека, лифт с вырубившимся светом, Норильск, Москва), Марина Вишневецкая пытается постичь тайну. Тайну творчества, тайну ею создаваемого. Вот отчего возникает ощущение, что текст "Главы..." скорее давний, чем свежий. Обычно такого рода искания застигают писателя, когда он еще только-только начинает понимать, что придуманное им существует и помимо него, что герои имеют обыкновение оживать, что слово податливо, как пластилин, а все обозримое пространство пусть опосредованно, но все же лежит у самых ног и его можно даже потрогать мизинцем. И кажется, что с чудом этим сравниться не может ничто. Писатель властелин хотя бы и собственного, но мира. К сожалению, так, впрямую, тайна не поддается расшифровке. Но вполне очевидное знание о ней каждому автору необходимо постичь на собственном опыте.
Кстати, сама Вишневецкая прекрасно понимает тщетность подобных попыток, скажем, Геннадия; не зря в "Главе..." столько отсылок не только из уст основного рассказчика на условность создаваемого текста. Этакая литературная рефлексия, что-то вроде усилий по направлению к самоопределению. Словно бы автор пытается руками пощупать: а как это оно там все получается? Ан нет ускользает, а она снова и снова, чтобы все-таки поймать, потрогать. Что ж, пожалуй, подошло время еще для одного, сугубо литературно-изыскательного, реестра (прошу прощения за столь усиленно педалируемый, к тому ж заимствованный у Геннадия фирменный прием, но уж больно он здесь кстати):
1. "Тамарина глава написана в жанре "колонка редактора". Твоя, как я вижу, валяетс в манере стеба. А моя такая, знаешь, китчуха с прибамбасами". Таким образом, Анна определила главу Геннадия как "стеб", таким же образом изначаль ный автор пытается отстраниться от текста, полностью перекладывая ответствен ность на Геннадия. Он у нее вроде как мальчик для битья. Что ж, не самое худшее обращение с персонажами. Их, мы слышали, иногда и убивают.
2. "То есть поток сознания был для меня фактически лишь приемом, благода ря которому я могла вольно, путем ассоциаций переноситься во времени и пространстве". Словно бы о самой Вишневецкой говорит здесь персонаж, потому как именно поток сознания ее излюбленный способ повествования, что само по себе не было бы удивительно, не пользуйся она им с такой легкостью и мастерством.
3. "Мы, наверное, зря ищем выход из этого места из этой главы! Впереди еще минимум одна". Это не иначе как поиски пути к отступлению, которое, по-видимому, не состоялось. Глава одна, она же четвертая. Хотя по всему тексту шастают двойники персонажей из соседних, нерассказанных, глав.
4. "Мда, с некоторым опозданием осваивает наша литература специальную теорию относительности, я все равно не поспеваю за ней, за тем, как легко в ней насмешка настигает серьез, а серьез насмешку..." В "Главе..." это смешение серьезного и ироничного, пожалуй, немного не уравновешено. Чего больше? Пожалуй что серьезного, насмешке достаются лишь изящные словесные экзерсисы, игра звуков, да и так называемые "речевые характеристики персонажей".
5. "Досмотрим этот странный сон и проснемся!" И опять попытка уйти от ответственности! Уже и Геннадий покидает поле боя, не выдержав корытной качки. Сон он и в Африке сон, какой может быть спрос?
И вот наконец последний пункт реестрика этой нашей ищейки, вынюхива ющей секреты ремесла, зарытые в текст "Главы...":
6. "Роман путешествия от Одиссеи" до Дон Кихота", до Мертвых душ" вплоть, сменился ненадолго, всего лет на полтораста романом пути: от Стендаля, ну скажем, до Волшебной горы". Я о другом, я о том что же дальше? А дальше нас ждет роман тракта (термин мой, и прошу ссылаться!). Тракт это такой специфический путь, путешествие по которому совершается сразу во всевозмож ные стороны, что позволяет уравнять в правах все возможные тракто-вания, ради которых этот роман, собственно, и создается! Сам по себе он, как правило, скучен до неприличия. К сожалению, скучен не в том смысле слова, в котором хотелось бы! А потому предлагаю в желаемом смысле издавать его скученным, то есть кратенькой вступительной аннотацией..."
Сию пространную цитату предлагаем считать авторецензией на "Главу четвертую...".
И, рассмотрев со всех сторон введенный термин (ссылаемся, а как же!) "роман тракта", выносим встречное предложение. А именно: засчитать Марине Вишневецкой попытку осилить сей пока не расчлененный опытной рукой критика жанр.
Потому как: чего-чего, а уж трактований "Главы..." может быть предложено в количестве n, а n, как известно, все стремится и стремится к бесконечности. Эффектнее было бы, наверное, составить реестрик трактований, но мы пойдем другим путем, лишь намекнув, что новый, еще весьма условный жанр предполагает своеобразное сотворчество, которое скорее является, чем не является творчеством. То есть: писатель потрудился, теперь твоя очередь, читатель!
Татьяна МОРОЗОВА