Рассказ

В то странное время, снимаясь в кино,
не важно, какого названья, —
сегодня и это уже все равно, —
я женского жаждал вниманья.

Мне комнату в Ялте давали тогда
и много свободы лукавой;
и в щедрых лучах призового труда
известность мерещилась славой.

Всего было вдоволь — нахальства и сил,
и дешево стоили вина.
Я легкой любви у фортуны просил,
но жил почему-то невинно.

По сути, развод состоялся давно,
но не был оформлен на деле.
В советское время, снимаясь в кино,
я жил приближением к цели...

Над чеховской Ялтой куражилась ночь,
а небо казалось крапленым,
и, с целью порочному миру помочь,
мы пили “Токай” с Мартинсоном.

И я возвращался к себе ночевать
в мечтах о прекрасной блондинке
и вновь одиноко валился в кровать
под скрипочки и под сурдинки

морского прибоя и страстных цикад,
словцо подбирая “на случай”,
и пьян, и до срока во всем виноват,
и мечен звездою падучей ...

За день до отъезда, устроив прием
знакомцу с женой молодою,
я, их проводив, возвращался вдвоем
с моей односпальной тоскою.

И женщине, шедшей по той стороне,
сказал, осмелев под парами,
что если она перешла бы ко мне,
то мы бы расстались друзьями.

Она без улыбки спросила: “А вы
случайно в кино не снимались?”
И я ей ответил с больной головы:
“Как вы при луне догадались?..”

Тут я почему-то свой пропуск достал,
привел под фонарь и вглядеться
заставил: мол, я — не бандит, не нахал,
и ей было некуда деться.

Прямая и светлая скобка волос,
широкие честные скулы...
Мое приглашенье, суровый вопрос:
“Зачем?” — и сердечные гулы...

И в свете двойном фонаря и луны
я понял, что это простое
лицо — непорочно и ноги стройны,
а оба мы — жертвы застоя...

Мы вместе пошли и ко мне поднялись, —
а там оставалось полпира, —
и так опрометчиво вдруг обнялись,
как первые грешники мира...

В то грешное время я был молодой,
и радость была молодая,
я так в ней нуждался, как в хлебе с водой,
не помня ни ада, ни рая.

Сегодня другие блестят зеркала,
восходят другие светила,
и мнится, что время не ведало зла,
которое с нами творило.

Но все беспощадней пронзительный свет,
а жребий, как прежде, измерен.
И нет Мартинсона и списка побед,
и Крым отделен и потерян.

С тех пор я уже не снимаюсь давно,
известность возьми да исчезни,
но я благодарен родному кино
за женщину, близкую бездне.

С тех пор я не помню объятий полней,
прохладней груди и насущней,
и нежности скрытней, и слова смелей,
и ласки вольней и послушней.

А утром мы с нею простились навек,
и, греясь в плацкартном вагоне,
вся радость уехала к мужу в Нурек,
детей обучать в гарнизоне.

А мне оставались всего на полдня
вся Ялта и горы за нею
и будущей жизни моей западня,
о чем я уже не жалею...

Комарово.

28 августа 1996 .