* *
Я пишу тебе из такой тьмы,
которую не осветишь словом Завета,
и все же, послушай, здесь были мы
уже не помню в какое лето.
Когда первые лучики на балкон
просачивались и заливались птицы,
я просыпался с твоим шепотком,
чувствуя голову на ключице.
Среди гладких, однообразных, нагретых камней
память на солнце сморщивается, выгорает,
и чем медленнее, тем больней
в человеке душа умирает.
Когда месяц над Карадагом высвечивает дугу,
в сердце остро тоска запускает коготь,
и я с пространством смириться никак не могу,
я хочу посмотреть на тебя, потрогать.
Ты самое лучшее, что есть у меня,
я тебя вечерами у моря ношу и баюкаю нежно,
я хочу быть с тобой до последнего дня,
до жизни иной или тьмы кромешной.
Я тебя умоляю, возьми билет,
когда желтый ветер дохнет по озябшим скверам...
Куда понесу я пустые бутылки лет
одиноким, сутулым пенсионером?
Над кипучей пучиной вокзала
вьется бабочки легкая речь;
и частит, и крошится кресало,
но фитиль успевает поджечь.
Заплутав, из небесного сада
ненадолго сюда залетев,
ты усталому взгляду отрада
и для чуткого уха напев.
Только, знаешь, напрасны усилья,
этот хаос никто не спасал,
опаляя бесплотные крылья,
скоро вспыхнет измученный зал.
Спи, моя соплеменница, сладко,
отдыхай на изломе времен,
где из пункта охраны порядка
обгорелый торчит телефон.
Упорхнув от жующих, снующих,
примиряющих душу со злом,
скоро в райских сияющих кущах
замелькаешь беспечным крылом.