Миру - миф

Душенко К. В. Русские политические цитаты от Ленина до Ельцина. Что, кем и когда было сказано. М.

Наивные, хотя и вполне последовательные попытки человека избавиться от мифологизированных представлений о мире и своем месте в нем успехом не увенчались. Мало того, чем дальше, как ему казалось, он убегал, "спасался" от мифа, тем глубже он в него погружался. Правда, в отличие от своих "архаических" предков, не осознавая естественности и значимости этого процесса. И лишь нынешний век, прошедший под знаком эсхатологических ожиданий и ознаменованный возникновением массы неоязыческих культов, заставил не только ученых-мифологов, но и обычных, хотя бы немного склонных к размышлениям граждан задуматься о том, почему опыт истории ничему не учит. Ответ на этот вопрос можно попытаться получить, только избавившись от снисходительного отношения к мифу, внутри которого все мы и существуем. Хотим того или не хотим.

Мирча Элиаде в каждой своей книге не устает объяснять очень простую вещь: "миф" следует рассматривать не в привычном значении слова, как "сказку", "вымысел", "фантазию", а "так, как его понимали в первобытных и примитивных обществах, где миф обозначал, как раз наоборот, "подлинное, реальное событие", и, что еще важнее, событие сакральное, значительное и служащее примером для подражания". Прослеживая изменение и "размывание" значения слова со времен античности, Элиаде в конечном итоге возвращает читателя к изначальному его смыслу на примерах "традиционных" обществ. "Понять структуру и функцию мифов в таких традиционных обществах значит не только прояснить некий этап в истории человеческой мысли, но и лучше понять одну из важнейших категорий современной жизни".

Сетуя на то, что "бесписьменные" предки нынешних европейцев практически не оставили достоверных источников (помимо археологических) для изучения их основополагающих верований, Элиаде, как и другие крупные исследователи-мифологи XX века, моделирует архетипические представления о мироздании на основе изучения "примитивных" народов Африки, Австралии, Океании и т. д. Причем "примитивность", "нецивилизованность" этих народов вполне серьезно ставится им под сомнение. Всякий раз, читая Элиаде, задумываешься о том, тем ли путем пошло "основное" человечество. Естественность и обоснованность бытия архаических обществ вызывает если и не восхищение, то хотя бы уважение и желание понять - особенно памятуя о том, что в мире ничто никогда и никуда не исчезает.

Сознавая невозможность дать универсальное определение мифа, Элиаде тем не менее приводит одно из наиболее достоверных (он его называет "более приемлемым"): "...миф излагает сакральную историю, повествует о событии, произошедшем в достопамятные времена "начала всех начал". Миф рассказывает, каким образом реальность, благодаря подвигам сверхъестественных существ, достигла своего воплощения и осуществления, будь то всеобъемлющая реальность, космос или только ее фрагмент: остров, растительный мир, человеческое поведение или государственное установление". Многочисленные ритуальные обряды лишь повторяют "здесь и сейчас" первоначальную, подлинную реальность - связаны ли они с рождением и смертью, сбором урожая, инициацией или основанием нового поселения. Причем ориентация на цикличность, повторяемость бытия позволяет каждый год начинать все сначала, то есть жить не в истории, а в Вечности. Более подробно эта важная тема освещается в другой книге Элиаде - "Миф о вечном возвращении" (в русском переводе - "Космос и история". М. 1987).

Работа же "Аспекты мифа" ценна не столько подробностями, сколько общей концепцией, основанной на уверенности автора в том, что миф, какие бы внешние изменения он ни претерпевал, в конечном итоге все равно является не только важнейшей частью человеческого сознания (пусть и на интуитивном уровне), но и единственно возможным фундаментом частного и общественного бытия. (В этом отношении у Элиаде есть, конечно, русские философские предшественники - в первую очередь Вяч. И. Иванов и А. Ф. Лосев.) Прослеживая эволюцию мифа от "архаики" через античность, Средние века к Новому и Новейшему времени, Элиаде говорит: "Мифологическое мышление может отбросить свои прежние устаревшие формы, может адаптироваться к новым социальным условиям, к новым культурным поветриям. Но оно не может исчезнуть окончательно". Хотя бы потому, что человек хочет общаться с миром. А мир становится открытым лишь тогда, когда миф - явление живое, ведь он "говорит" с человеком на языке мифологических символов. Тогда "мир уже не есть непроницаемая масса объектов, произвольно соединенных вместе, но живой космос, упорядоченный и полный смысла. В конечном счете мир раскрывает себя как язык. Он говорит с человеком своим собственным способом существования, своими структурами и своими ритмами".

Этот универсальный язык усваивается любой религией, искусством, без него невозможно и создание нового культа. Память о "золотом веке" питает вечную надежду на обновление мира, приход "новых времен". Это эсхатологическое ожидание в секуляризованной, мирской форме создает почву для прихода очередного "спасителя", использующего мифологические корни для своего возвышения: "„Ариец" был, собственно говоря, моделью для подражания с целью достижения расовой „чистоты", обретения физической силы, героической морали, бытовавших в достославные и творческие времена „начал"". Что же касается Маркса (и его последователей), то они воспользовались "одним из самых известных эсхатологических мифов средиземноморско-азиатского мира - мифом о справедливом герое-искупителе (в наше время это пролетариат, страдания которого призваны изменить онтологический статус мира)". Примеры эти лишний раз доказывают необходимость знания "мифологического языка", дабы не обманываться до бесконечности - хотя "коллективное бессознательное" потому и бессознательно, что слишком "коллективно". Между тем "культура создается и возобновляется благодаря творческому опыту нескольких индивидуумов". Посему и не следует забывать о том, что художники (конечно же, наряду со священнослужителями) являются теми немногими, кто не только способен осмыслить мифологические архетипы, но и попытаться их правильно расшифровать, вписать в контекст истории, с которой - так уж получилось - мы вынуждены считаться.

К слову говоря, Мирча Элиаде не только ученый и философ, но и замечательный писатель-мистик, причем если свои научные работы он писал по-французски и по-английски, то художественные произведения - на родном румынском: видимо, язык предков более подходит для прямого "разговора" с миром. А его творчество в целом есть "борьба против времени", проникнутая надеждой "скинуть тяжесть "мертвого времени", которое давит и убивает".

Христианство, пришедшее на смену язычеству, было воспринято народами Европы с поразительной легкостью еще и потому, что новая религия во многом ассимилировала прежде бытовавшие верования, соотнеся языческих богов с библейскими пророками и христианскими святыми (не говоря уже об общности мифологических основ сотворения мира, которые в данном случае не только не отрицались, но авторитетно подтверждались). Те же мифологические персонажи, что не "вписались" в "положительные иерархии" христианства, были признаны демонами, бесами и всякими иными порождениями врага рода человеческого, а тех из людей (преимущественно женщин), кто имел с ними добровольное сношение, стали называть ведьмами. Под эту категорию попадали и знахари, лечившие соседских крестьян, и люди, отмеченные каким-либо особенным творческим даром, и те, кто просто внешне слишком уж отличался от себе подобных. В народной среде к ним относились более или менее терпимо, официальная церковь - с неприязнью и опаской. Но апофеоз борьбы с ведовством пришелся не на первые века христианства и даже не на Средневековье, а на Возрождение. Этой теме и посвящен сборник "Демонология эпохи Возрождения", где собраны под одной обложкой и демонологические трактаты и памфлеты того времени, и современные работы, в том числе и знаменитая "Синагога сатаны" Станислава Пшибышевского (у нас она переводилась до революции, большинство же текстов переведено на русский впервые). Хотя составитель М. А. Тимофеев констатирует, что до сих пор исследователям так и не удалось аргументированно объяснить, почему именно в эпоху Возрождения оформилась система ведовских процессов и появилась основная масса антиведовских и демонологических трактатов, парадокса тем не менее здесь нет.

Ведовские процессы были вызваны к жизни не столько фантазией инквизиторов, сколько самой действительностью: она-то и толкала к ним как к единственному способу спасти мир от окончательного отпадения от Бога и подпадения под власть Сатаны. А кровавые издержки этих процессов не следует судить исходя из современных этических и нравственных категорий (да и вообще - имеем ли мы на то право?).

Отчасти официальная церковь сама породила то, с чем вынуждена была бороться. Ее невероятное богатство слишком контрастировало с жизнью обычного рядового человека, властолюбие же и неправедность многих "наместников Божиих" заставляло порой сомневаться и в истинности учения, которое они проповедовали. Отсюда и бесконечное возникновение все новых и новых сект, пытающихся вернуться к идеалам первоначального христианства. До времен Возрождения мир представлялся народному сознанию стройным и ясным, пронизанным Божественным началом и смыслом: "...все концентрируется на спасении человека Христом, на вере, надежде и милосердии, на мире, который "хорош", ибо сотворен Богом-Отцом и искуплен Сыном, на человеческом существовании, которое больше не повторится и которое совсем не бессмысленно; человек волен выбирать добро и зло, но он не будет судим только за этот выбор" (Мирча Элиаде). Возрождение же во главу угла поставило человека. Немалую роль во всем этом сыграла и Реформация с ее "упрощением" обрядности и - одновременно - чудовищным фанатизмом.

Конкретный, живой, а не абстрактный человек в каком-то смысле оказался предоставлен самому себе. Но его насквозь религиозное, мистическое сознание требовало восстановления иррациональной системы ценностей. И когда место Бога занимал Сатана, система вновь обретала стройность и ясность. Пусть это и стройность наоборот. Черные мессы проходили по образу и подобию литургического действа, словно бы его перевернутое отражение. Ведьмы натирались мазями и то ли во сне, то ли наяву отправлялись на шабаши. Сатана правил бал. Инквизиция охотилась на ведьм.

Детально и зримо "демонологический пантеон" был описан именно в сочинениях на эту тему католическими и протестантскими богословами. Используя известные фольклорные мотивы, признания ведьм и магов, полученные зачастую под пытками, а также собственное воображение, они создали столь яркие образы представителей демониалитета, что художникам и писателям оставалось лишь досконально следовать их описаниям, чтобы "оживить" на холстах и страницах всевозможных выходцев из преисподней.

Иоанн Триттемий, глава аббатства святого Якова у Гербиполя, в "Трактате о дурных людях и колдунах" не только описывает виды людей, которым позволено управлять демонами, не только демонстрирует свои глубочайшие познания по части конкретных способов этого управления, не только знает, откуда ведьмы обладают столь великой силой, но и с научной четкостью объявляет, что для колдовства необходимы три вещи, "без чего не может состояться и осуществление его: злобная и ведьминскими желаниями испорченная душа, близкое сотрудничество с Дьяволом, но прежде всего - божественное разрешение. И если одно из этих условий не совпадает с другими, то колдовство состояться не может. Ибо если Бог не позволяет, того ни сам Дьявол, ни ведьма сделать не могут". Таким образом, он намекает на границу, дальше которой силы зла распространиться не в силах.

Анонимные памфлеты "Допрос и признание известных ведьм в Челмсфорде...", "О самом злобном деянии негодной ведьмы" и "Необычайное сообщение о шести самых отъявленных колдунах" довольно простодушно и подробно повествуют о всяческих ведьминских пакостях: "Итак, сказал королевский прокурор, обратившись к Агнес Уотерхауз, когда это твой кот сосал у тебя кровь? Никогда, отвечала та. Ну ладно, сказал прокурор, давай-ка посмотрим, и тут тюремщик снял с нее платок, и на лице у нее обнаружились различные пятна, одно из которых было даже на носу. Тут королевский прокурор сказал: ну что, добропорядочная Агнес, когда он в последний раз сосал твою кровь? Я утверждаю, сказала она, что в последние две недели ничего не было. После чего суд удалился на совещание". Перед смертью она раскаялась.

"Диалог о ведьмах и колдовстве" Джорджа Гиффорда несколько скучноват для современного читателя и довольно запутан. Фридрих фон Шпее в той части своего трактата "Cautio criminalis, или О процессах против ведьм", что перепечатана в книге, задается вопросом: может или не может демон создавать видимость присутствия невиновных на ведовских шабашах? Трактат же Людовико-Марии Синистрари "О демониалитете и бестиалитете инкубов и суккубов" написан едва ли не с любовью к сим несчастным телесным существам, происхождение которых не вполне ясно. Письма Сирано де Бержерака "За колдунов" и "Против колдунов", как и другие его сочинения, в том числе и "Государства и империи Солнца" (фрагменты из которого также представлены), свидетельствуют, что автор их ни во что не верил, зато отличался богатым художественным воображением. Его сочинения в известной мере напоминают "Правдивую историю" Лукиана.

Завершает книгу очерк Роджера Харта "История ведовства", в популярной форме излагающий основные моменты этой самой истории. Написано для студентов Оксфорда в качестве (как сказано в комментариях) "подготовительного чтения для более углубленного изучения этого явления западноевропейской культуры".

Что же касается наших отечественных демонов, столь порезвившихся на российских просторах в этом близящемся к закату веке, то они оставили множество зримых следов. Некоторые из них в виде "крылатых фраз" помещены в сборнике Константина Душенко "Русские политические цитаты от Ленина до Ельцина", книге, которая просто обязана стать настольной для политиков и политологов. А так как политология, по нашему глубокому убеждению, очень близка демонологии (пусть уж нас извинят те авторы, ни сном ни духом не имеющие отношения к политике, чьи слова попали на страницы, пестрящие именами Ленина, Сталина, Троцкого и иже с ними), а питается она, как и сама политика, во многом пусть из замутненного, но все же мифологического источника, то у нас есть все основания вновь процитировать Элиаде: "Эсхатологическая и милленаристская мифология нашла свое новое рождение в самое последнее время в Европе, в двух политических тоталитарных движениях. Внешне абсолютно секуляризованные, нацизм и коммунизм насыщены элементами эсхатологического видения мира. Они провозглашают конец старого мира и наступление Эры изобилия и блаженства". Идеологи и творцы коммунизма (и нацизма - но не о нем речь) действовали всегда на манер шаманов, находя истоки, "начала начал" в среде "праотцев". Не случайно их "золотой век" - "первобытный коммунизм", а любой разбойник, зарезавший невинную жертву, - борец с угнетателями. Есть и свой двухголовый (а потом и трех-, и четырех-) патриарх - Маркс-Энгельс, у которого тоже были свои предтечи. "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно", - сказал Ленин. "Потому что так нам повелели наши предки", - говорит представитель австралийского племени аранта. И оба - правы. "Какой уклон хуже? Оба они хуже... Я только ученик Ленина", - добавляет Сталин.

Шаманское цитирование "сакральных" текстов, украшение ими стен, "уголков", стендов, плакатов и всего остального, на чем можно начертать несколько слов, их заучивание в тиши Ленинских комнат, поклонение мощам предков, переселение душ ("Сталин - это Ленин сегодня" - Анри Барбюс), знаменитое начетничество Суслова, у которого на любой, самый невероятный, случай была припасена цитатка, - суть вещи слишком известные и очевидные, чтобы о них пространно рассуждать. Но вот цитаты, не намалеванные аршинными буквами на бескрайнем кумаче, а набранные обычным шрифтом в подбор (да еще и в алфавитном порядке), производят впечатление очень необычное. Так и тянет повторить: "Эта штука посильнее "Фауста" Гёте" (И. Сталин). И понимаешь, что и вправду "жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее" (он же).

В авторских вступительных замечаниях оговорено, что в книге "собраны не только цитаты в собственном смысле, но также более или менее анонимные "крылатые слова", лозунги и (разумеется, выборочно) некоторые обороты русского политического языка XX века". "Нам истерические порывы не нужны. Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата" (В. Ленин). "Скромность украшает большевика" (И. Сталин). "Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови, так и знайте" (он же). А вот и сам Бухарин: "Расстрелы как метод выработки коммунистического человечества". "Черноморский флот был, есть и будет российским" - это уже Б. Ельцин. "У меня мать русская, а отец юрист" (сами знаете кто). Авторов же ниже приведенных слов не знает никто, даже составитель книги, хотя каждая из этих цитат сопровождается попыткой найти истоки более или менее достоверные: "Анархия - мать порядка", "А ты записался добровольцем?", "Без Ленина - по ленинскому пути!", "Коллективная мудрость ЦК" и, наконец, "Коммунизм - светлое будущее всего человечества".

Учтены также высказывания, связанные с областью политики, идеологии, общественной жизни, и известные фразы крупных политиков, даже если они впрямую и не касаются политики. "Нам нужны советские Гоголи и Щедрины" (Г. Маленков). "Дайте мне двадцать лет покоя, и я реформирую Россию" (перефразированный П. Столыпин). "Мы не рабы. Рабы не мы" (Дора Элькина). "Не родился еще на свет больший демократ, чем ваш покорный слуга" (Р. Хасбулатов). И уж совсем сакраментальное: "Борис, ты не прав!" и "Чертовски хочется работать!" (обе - Е. Лигачев).

Цитировать можно бесконечно, тем более что еще целый раздел посвящен цитатам зарубежного происхождения, имеющим то или иное отношение к России. Но - невозможно, ибо читать книгу следует по порядку, именно так, как она составлена автором. И еще необходимо заметить, что в издании есть один явный недостаток - отсутствие энного числа чистых страниц, на которых бы каждый читатель мог записать свежайшие образчики словесно-политического творчества. Зато присутствует подробный указатель имен и - отдельно - цитат, ключевых слов, что упрощает работу с новым "цитатником" для тех, кто решит его использовать по "прямому" назначению.

Когда XX век отодвинется настолько далеко в глубь веков, что потомки будут воспринимать его через запятую с Древним Египтом, античностью и Средневековьем, мифы нашего времени будут изучаться с гораздо большей дотошностью, так как их бытование запечатлено в письменной форме.

Миф должен был стать книгой, и он стал ею. Каждая книга - модель мифа, ибо ее всегда можно начать сначала. "Знать мифы значит приблизиться к тайне происхождения всех вещей" (М. Элиаде). Следовательно, мифы надо читать. Без них мир скучен и нем. И слишком страшен.