К исходу музыкального столетия, коренным образом изменившего представления о методах организации звука, типах коммуникации со слушателем, выразительных, суггестивных, семантических, символизирующих возможностях музыки, наконец, о ее жанровой иерархии, два главных нефилармонических течени обнаружили любопытное противоречие. Джаз на протяжении восьмидесяти - девяноста лет своей истории постоянно усложнялся, изощрял стилистику, делался все более виртуозным и шлифовал свою характерную ментальность. Не однажды ему случалось принимать на себя роль экзистенциального и культурного идентификатора американских черных. Но и при этом джаз никогда не претендовал на большее, нежели быть собственно музыкой. Панк-стилистика - то есть демонстративная, нарочито грубая примитивизация, хаотизация, вырождение музыкального языка, обусловленные и оправдываемые определенным образом социально и психологически окрашенной внешней задачей, - в джазе, по определению, невозможна (исключение - разве что опыты В. Чекасина в середине 80-х; но в доживавшем СССР и не такое еще рождалось на седьмом месяце, чтобы умереть прежде первого зуба; к тому же тогда это остерегались называть джазом, говорили о "новой импровизационной музыке"). Несуществующее словосочетание "джаз-культура" (по аналогии с распространившимся - "рок-культура") обладало бы таким же соотношением смысла и бессмыслицы, как, скажем, "кино-культура", - то есть при желании можно приписать ему определенное значение, но крайне произвольное и расплывчатое.
Несмотря на такую скромность, а может, и благодаря ей, джаз сумел отрезонировать буквально во всех существующих объемах. "Ebony Concerto" Стравинского, "Преследователь" Кортасара, фильм Тавернье "Около полуночи" - лишь наиболее известные примеры, и характерно, что каждый из них интересен не просто обращением к джазовой теме и материалу, но и в своей области искусства - произведение значимое. Джаз вырастил собственные критику и музыковедение (кое-что доползало и до нашего читателя, во вполне официальных переводах), даже собственную литературу: например, "Автобиография" Майлса Дэвиса представляется книгой, интересной и в художественном отношении.
Не то - рок. Сей громогласный вечный юноша - беда ли, что уже с сединой и брылями! - напитавшийся некогда от смутных молодежных недовольства и агрессии, ставший в событиях шестьдесят восьмого чуть ли не мировой политической силой и постоянно трактовавшийся журналистами как явление более чем музыкальное, как новый культурный феномен, претендующий на тотальность, - рок тем не менее загадочным образом умудрился не отразиться ни в одном зеркале. (О российских прецедентах опять-таки говорить не станем.) Существуют только маркировки, как, например, почти обязательные в поздних фильмах Вендерса съемки рок-концертов, - но ими режиссер лишь обозначает свою принадлежность рок-поколению, общим замыслом фильма они никоим образом не заданы. За четыре десятка лет так и не появилось книги, фильма или спектакля о рок-музыке или рок-музыкантах - и речь не о новом "Докторе Фаустусе", - хотя бы что-нибудь, способное задержаться в памяти. Положение довольно-таки фантастическое: самое полноводное (просто в количественном отношении), самое популярное и востребованное музыкальное течение второй половины века, так или иначе - без шуток! - формировавшее сознание миллионов людей; наконец, одна из двух (наряду с кино) сверхприбыльных областей шоу-бизнеса осталась попросту незамеченной! Можно по пальцам сосчитать всех, кто вообще обращал на рок внимание "со стороны".
Казалось бы, лишенный внимания извне, рок должен особенно настойчиво стремиться к тому, чтобы осмыслить себя изнутри. Речь не о музыкантах - им-то есть чем заняться, - а об "инфильтрованных" культурологах, социологах и обладателях теоретических музыкальных знаний (примем правила игры, по которым при слове "музыковед" немедленно должны заныть зубы). Но и тени подобного не возникает. Уровень анализа не продвинулся далее обыкновенной бульварной или клановой журналистики, муссирующей светскую жизнь, сексуальную ориентацию, марки автомобилей и размеры доходов звезд и в лучшем случае парой стандартных оборотов отмечающей достоинства или недостатки очередного альбома или концерта. Некогда, в советские времена, рукописные журналы "Рокси", "Сморчок" и "Урлайт" мешали в веселую кучу джаз, панков, Вертинского и... Константина Леонтьева. Не обсуждая вопроса, был ли во всем этом какой-нибудь смысл, можно констатировать, что сам тип подхода, способность рассматривать одни вещи на фоне других и соотносить их друг с другом для остальной мировой рок-критики так и остался недостижимым.
Ситуация затянувшегося ожидания как бы и не предполагает уже разрешения. Открыва всякую новую книжку "про рок", в сущности, знаешь уже наперед все, что там может быть написано. Преподнести какие-нибудь сюрпризы могла бы как раз книга Новгородцева. Речь не об углубленном культурологическом анализе - наивно было бы требовать такого от радиоведущего, даже популярного и по-своему влиятельного. Но можно было ожидать хотя бы новой интонации: Новгородцев, в отличие от большинства нынешних обозревателей, относится, с одной стороны, к поколению, для которого эта музыка, просачивавшаяся под железный занавес, становилась чем-то куда большим, чем способ развлечения или предмет отвлеченного интереса; с другой же - достаточно долго живет на Западе, чтобы узнать механику шоу-бизнеса и освободиться от провинциального неофитского воодушевления ("драйв - кайф"). Увы, здесь даже не скажешь - "не получилось", ибо автор и не попытался. Книга являет собой дотошный конспект пяти циклов радиопередач, которые Новгородцев запускал в эфир в 1985 - 1987 годах. Персоналии: "Led Zeppelin", Elton John, Eric Clapton, "Jethro Tull" и "Pink Floyd". Данный набор обозначен как "классика"; очевидно, предполагаются и следующие тома ("Авангард", надо думать, или "Железо", или "Новая волна"?). Текст передач воспроизводится с академической скрупулезностью; Новгородцев, судя по краткому его вступлению, во второстепенной рок-хронике тех лет (как и шуточках насчет тогдашнего советского общества) усматривает некую историческую ценность. Что ж, когда автор этой заметки посещал среднюю школу, инструкторы из райкома ВЛКСМ действительно объясняли ему, почему нельз слушать музыкальные передачи на вражьих "голосах": коварные ведущие умудряются даже в невинный с виду комментарий зашифровать враждебную пропаганду. Ныне есть возможность разобраться, что они имели в виду. "Один мой дальний родственник... заводил, бывало, разговор о современной музыке: „Ну что за песни нынче поют, - говорил он, - вы вдумайтесь только, ради Бога, в слова: „Каховка, Каховка, родная винтовка..." Ну где здесь подлежащее? Где сказуемое?"" (это 1987 год!). А вот наиболее суровое: "...в отечественной рок-музыке может появиться жанр... политпесни протеста, на Западе, как известно, очень распространенный. Нет, пожалуй, я выразился неточно, жанр этот в отечественной рок-музыке существует, и существует давно, не только песни - целые рок-оперы сочинены, только все они - импортного содержания, все написаны на заграничном материале, как будто дома ничего достойного внимания не происходит. Свой-то материал можно, как говорится, руками потрогать, а о загранице пишут большей частью понаслышке, вот и получаются такие произведения, о которых великий пролетарский писатель сказал: „Мертворожденный ни ползать, ни летать не может!"" (тоже 1987 год). В начале каждой передачи присутствует что-нибудь подобное: ответственно отрабатывает Новгородцев грязные доллары (фунты?), вырученные за предательство. Имеют место трогательные сноски, разъясняющие намеки, смысл которых со временем затуманился.
В остальном - где живой, где унылый пересказ рок-энциклопедий, газетных заметок, интервью, мелькание фамилий продюсеров, хроники гастролей, суммы доходов, тиражи пластинок. Где-то излишне подробно, где-то чересчур кратко. Читателю, который равнодушен, скажем, к Эрику Клэптону, все это попросту ни к чему, а поклонник его давным-давно этой информацией обладает. Неплохое графическое оформление. Приличные черно-белые фотографии. Негодные цветные. Пара забавных анекдотов о музыкантах, неполные дискографии. Ни слова, в сущности, собственно о музыке. Все.
Или почти все. Одна-единственная зацепка позволяет предположить, что сам Новгородцев интереснее, чем его писания, и мог бы раскрыться иначе, когда бы не следовал правилу (говорят - непреложному), по которому распродаются лучше всего вещи, сделанные под самый средний уровень. Видимо, следует личным его пристрастием объяснить, почему группе "Led Zeppelin" (кстати, единственной из героев книги, не превратившейся в конце концов в реанимированный автомат для производства денег) посвящено вдвое больше передач, чем любому другому персонажу. Здесь за мельтешением фактов все равно на заднем плане, но уже угадываются контуры самой "классической" рок-эпохи (всего-то ее было лет семь или восемь), непредсказуемой, как страна Оз, часто оскорбительной и дикой с точки зрения обывателя. Почти волшебные и вместе с тем трагические судьбы совсем молодых людей, буквально в несколько недель взлетавших от безвестности и полупролетарского существования на гималайские вершины творческого и коммерческого успеха. И не за счет одной лишь умелой раскрутки - но благодаря огромному, зачастую неоформленному, нутряному таланту, с которым порой они не умели обойтись точно так же, как и с полуреальной своей жизнью, превращенной, в сущности, в детскую игру (удивительно, насколько не оставляют рассказы Новгородцева о лед-зеппелиновских "распутствах" угнетающего впечатления, а напоминают скорее о нежных юношеских влюбленностях и восторге перед ставшими доступными очень дорогими игрушками). Жизнь заявляла себя через отрицание: передозировки наркотиков, надорвавшиеся сердца, нервные срывы, автокатастрофы... Странная атмосфера недолгих странных лет - и по-человечески, вероятно, она Новгородцеву наиболее дорога: когда не продюсеры навязывали публике то, что она должна полюбить, но публика выбирала сама - и обманывала зачастую любые прогнозы. Стоило бы написать еще и о том, что рок только и мог существовать в созданном тогда поле экзистенциальных и культурных напряжений. Что чем дальше, тем безнадежнее сходит оно на нет. Что новому уже не быть.
Блюзовый исполнитель Биг Билл Брунзи рассказывал, как еще мальчиком он вместе со своим дядей поймал однажды большую черепаху: "Принесли мы ее к дому, и дядя велел мне что-нибудь сделать, чтобы она высунула голову. Я взял палку и стал махать этой палкой перед ней. Черепаха схватила палку и не выпускала ее из зубов. Дяд взял топор и отрубил черепахе голову, после чего мы вошли в дом и находились там некоторое время. Когда мы возвратились, то черепахи во дворе уже не было. Мы стали ее искать и нашли снова на берегу моря, вблизи того места, где мы ее поймали. И мой дядя сказал: „Эта черепаха мертва, но еще не знает об этом...""
Опубликовано в Журнале №5