В нашу гавань заходили корабли. Песни. М. "Омега", "Денис Альфа". 1995. 384 стр.
Листа эту книгу, меньше всего хочется писать на нее рецензию.
Хочется вспоминать.
Таково, наверное, свойство любых песенных текстов. А уж этих - особенно. Не могу вообразить своего сверстника, городского мальчишку 60-х, который не знал наизусть ну хот бы нескольких песен из тех, что составили сборник. При том, что ни по радио, ни по телевизору, ни с эстрады услышать их было невозможно, а о пластинке (тогда еще не было в ходу слово "диск"), не говоря уж о книге, смешно было и мечтать.
Однако же были тетрадки. Где-то с год назад, разрывая бумажные завалы, я откопал свою. Пропыленный коленкор, 96 листов, цена 44 коп. ... На странице, долженствовавшей изображать титульный лист, выведено: "Блатные песни". "Таганка", "Ты была с фиксою - тебя я с фиксой встретил" и прочие шедевры действительно "блатной" лирики перемежаются песнями Окуджавы, Визбора, Галича, а на последних страницах - Высоцкого.
Что, видимо, тоже характерно для тех времен. Почему? Думаю, все потому же: "бардовская" песня официально не существовала - в точности так же, как и "блатная".
Первая пластинка Окуджавы вышла в 1976 году, пластинки Высоцкого по-настоящему стали выпускать лишь после его смерти, а для того, чтобы всплыло имя Галича, понадобилась перестройка...
Такие тетрадки были практически у каждого в нашем классе: от "шпаны" до "киндюшников". Впрочем, вернее было бы сказать наоборот: от "киндюшников" до "шпаны" - именно таким, по моим наблюдениям, был путь этих песен. (Слово "шпана" я употребляю здесь без всякой оценки и лишь оттого, что просто не знаю, каким иным обозначить ребят из рабочих или люмпенизированных семей, которым до настоящих "блатных" еще далеко, но которые вовсю "канают под блат", - таких у нас в округе, и в частности в школе, было довольно много. "Киндюшниками" же - или, короче, "киндой" - звали ребят "культурных", из более-менее благополучных семей - таких тоже было немало, однако кому охота называться "киндюшником"? Вроде как "вшивый интеллигент". Слово, должно быть, происходило от "вундеркинд".)
"Киндюшникам", ясное дело, было непросто завоевать авторитет у "шпаны". Давно уже и не нами сказано, что законы "воли" в СССР являлись продолжением законов "зоны". В "зоне", как известно, весьма ценилось умение "тискать руманы", то бишь ублажать уголовников разными красивыми историями, якобы прочитанными в книгах. Умелых рассказчиков не давали в обиду и опекали.
Среди нас ценилось знание "блатных" песен. Думаю, что это, в общем-то, были явления одного ряда. Вернее, одно и то же явление.
Знание блатного фольклора оказывалось в некотором плане охранной грамотой. Чем больше знаешь "блатных" песен - тем ты заметней, тем выше престиж. В смысле - тем меньше шансов, что поколотят в своем же районе.
Потому что они - всегда кодлой. А ты - опять же всегда - один.
Впрочем, если бы мне кто-то сказал в ту пору, что я увлекаюсь "блатными" песнями из чувства самосохранения, я бы наверняка оскорбился. И, в принципе, был бы прав. Потому как оно, конечно же, хорошо - чувствовать защищенность, но разве в этом дело? Что может быть прекрасней - петь в компании "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела", "Я был душой дурного общества", "По тундре, по железной дороге" и еще много всякого разного, мешая бесшабашную удаль с тоской, душевный взрыд с практическим расчетом, где надо - входя в образ, где надо - над ним же иронизируя... А потом, когда станут приставать: "Спиши слова", так это небрежненько, через плечо бросить: "Могу тетрадку дать. Сам спишешь".
Ответ - вполне в стилистике только что спетой песни, даже как бы ее продолжение.
В голове вертится слово "театр".
"Блатная" песня и была театр. Общедоступный и общепонятный. Где нет разделения на сцену и зрительный зал, где каждый - во мгновение ока! - может перевоплотиться и сделаться настоящим героем, таким Бывал Бывалычем, которому - что "костюмчик новенький, ботиночки со скрипом", что "халатик арестантский" - все едино. И который, главное, всегда ощущает себя свободным - и тогда, когда для любимой швыряет "хрусты налево и направо", и даже тогда, когда "квадратик неба синего и звездочка вдали" мерцают ему "последнею надеждой". В ней был размах, в "блатной" песне. Романтика. Юмор. И масса других прекрасных качеств. К тому же, столь часто повествующая об арестантской доле, она и сама находилась как будто бы под арестом - воистину "ворованный воздух"! И еще: ею насыщалась, быть может, самая ненасыщаемая потребность - тоска по братству, по причастности общей судьбе. Пусть ненадолго, пусть иллюзорно - но все-таки...
Ты помнишь тот Ванинский порт
И рев парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы, -
господи, как же много вмещало в себя это "мы" и как же хотелось тянуть и тянуть эту песню, "обнявшись, как рудные братья"!..
Думаю, что великая любовь "киндюшников" к "блатной" песне объяснялась, помимо прочего, еще и желанием слитьс с массами.
Но хотели ли массы - в данном случае "шпана" - сливаться с "киндюшниками"?
Большой вопрос.
Я рассказываю о своих ровесниках - в ту пору мы учились в последних классах. Но и старшие поколения, которые отрясали с себя "последствия культа личности", привлекало в "блатных" песнях наверняка то же самое.
Речь - о позднехрущевских временах, на которые, как мне кажется, пришелся самый пик популярности "блатной" песни. Вот типичная картина тех лет. Коктебель - место, где под шелестенье морской волны ускоренными темпами стиралась пресловутая грань между "детьми" и "отцами". Небольшая площадка перед столовой Дома творчества писателей, центр курортной жизни, тогда это называлось "балюстрада". Вечер. Отовсюду слышны гитары. Группки. Из одной доносится: "Товарищ Сталин, вы большой ученый", из другой: "Как в Ростове-на-Дону попал я первый раз в тюрьму", из третьей: "Когда мне невмочь пересилить беду". Если на какое-то врем покинуть балюстраду, а потом вернуться, то можно быть уверенным, что там, где пели про Сталина, теперь уже поют про Ростов, а там, где пели Окуджаву, слышится, например, "Вышли мы на дело, я и Рабинович". А вот кто-то на своей "Спидоле" (батареечные магнитофоны были еще большой редкостью) поймал твист, включил на полную громкость, гитары подхватили ритм, и балюстрада начинает плясать. Милиция и дружинники, до сей поры как-то сдерживавшие себя, дождались своего часа - начинается разгон. Крики, свист, улюлюканье. А дальше - толпа либо разбегается, либо выходит на бой кровавый, святой и правый - в зависимости от настроения и баланса сил...
Впрочем, стражи порядка могли взорваться и на какой-нибудь из "блатных" песен - всякое бывало.
Тот редкий случай, когда западный модный танец был уравнен в правах (вернее, в бесправии) с продуктом отечественного - куда уж отечественней! - производства. И то и другое шло по статье "нарушение общественного порядка".
Что, естественно, лишь подогревало популярность.
Вообще, удивительные, странные стояли времена! Все вдруг бросились учитьс играть на гитаре. По дворам пронесся слух: в красном уголке такого-то дома начинаются занятия, прием неограничен. Кого только не набежало! Объявился даже Манюха, известный тем, что он главарь кодлы и что в свои семнадцать так и не смог перешагнуть границы пятого класса. Гитарист, молодой довольно парень, начал, однако, не с песен, а с нотной грамоты. "Вот это - "до", - говорил он. - А это - "ми". А так обозначают "бемоль". Поняли: "бемоль"?.. Что это такое?" - обратился он почему-то к Манюхе. "Бемоль", - глядя куда-то вверх, завороженно проговорил Манюха.
Это было похоже на то, как если бы кабан кукарекнул.
Между прочим, листая свою тетрадку, я так и не нашел ни одной песни, услышанной от какого-нибудь Манюхи. Странно, но факт. Наверное, совсем уж в своем кругу они пели какие-то другие песни. Или вовсе не пели - кто знает.
Откуда же песни приходили к нам?
Магнитофоны. Которых у "шпаны", кстати, в ту пору еще не водилось. Первая "блатная" пленка, которую я услышал, состояла из песен в исполнении артиста Николая Рыбникова. "На Дерибасовской открылася пивная", "Ах, какая драма Пиковая дама", "Тихо лаяли собаки в затухающую даль" и прочая "Одесса". Эта пленка, которую я услышал у своего друга, Сеньки Завеловича, насколько понимаю, принадлежала его отцу, по профессии ученому-химику.
Потом... Впрочем, мой случай несколько особый, хотя, может, именно поэтому в чем-то и показательный. Поскольку отец мой, Владлен Бахнов, был не только писателем-сатириком, но и автором некоторого числа песен, которые довольно быстро ушли "в народ" и сделались как бы "фольклором" (см. статью Б. Сарнова "Интеллигентский фольклор" - "Вопросы литературы", 1995, вып. 5).
В силу этого обстоятельства мне посчастливилось видеть (и, разумеется, слышать) не только прекрасных исполнителей, но даже и авторов кое-каких песен, считавшихся безымянными.
...Итак, потом была пленка Анатолия Аграновского. Как же замечательно, проникновенно, с какой сдержанностью и вкусом пел "журналист номер один"! И какой дуэт выходил, когда к делу подключалась его жена Галя! Жалко, так и не спросил его, откуда же он брал эти песни.
Потом были пленки некоего Фридмана (кажется, его звали Алик), по профессии адвоката, - пел он, конечно, похуже Аграновского, зато брал неисчерпаемостью репертуара. Потом появилась пленка Высоцкого - наверное, одна из его самых первых, - где добрую половину составляли не его собственные песни, а блатной фольклор. (Открыл как-то изданный в начале 80-х на Западе толстенный том Высоцкого, заглянул в начало - ба, да это же моя пленка! Видимо, какая-то копия попала к составителям, и они решили: раз голос Высоцкого, значит, и все песни его.)
А потом стало ходить столько пленок, что все попросту не упомнишь.
Так, мало-помалу, заполнялись наши тетрадки.
Говорят, "блатные" песни хлынули в город из лагерей - когда начали выпускать. Наверное. Этого я не застал. Однако подхватила и разнесла их по стране интеллигенция. Для нее эти песни символизировали свободу, непокоренность, отчаянное противостояние фальши и лжи. Что с того, что героями были урки, - инакомыслие тут выражалось на понятном всем языке.
Уже в 70-х годах Евтушенко написал: "Интеллигенция поет блатные песни". Подмечено было точно, хотя и с сильным запозданием. Поворот, впрочем, был такой: "Поет она не песни Красной Пресни", - вот, значит, что волновало поэта. Но тут он как раз ошибался: тема Пресни в песнях присутствовала, да еще как:
А завтра рано покину Пресню я,
Уйду с этапом на Воркуту.
И под конвоем в своей работе тяжкой,
Быть может, смерть себе я найду.
Что уж тут поделать, Евгений Александрович, если у народа по ходу истории Пресня стала ассоциироваться не с баррикадами, а с тюрьмой.
На эти мотивы интеллигенция отзывалась очень чутко. Думаю, мода на "блатную" песню была последней романтической попыткой интеллигенции слиться с "народом".
А "народ", как всегда, оказался себе на уме.
Что же до авторов, которых мне повезло видеть лично, то вот вам сюжет. Помните, у Трифонова в "Доме на набережной" подгулявшая компани начинает петь: "Отелло, мавр венецианский, в один домишко забегал"? Эту песню певали и у нас в доме, ходила она и среди моих сверстников. Так же как "Жил-был великий писатель, Лев Николаич Толстой", "Вот ходит Гамлет с пистолетом", "Я был батальонный разведчик"... И вдруг оказалось, что автор, вернее, один из авторов этих песен - не кто иной, как Сергей Кристи (для меня - "дядя Сережа"), ближайший друг моих родителей. Человек редчайшего обаяния, артистизма и остроумия. Всего же их было трое, авторов этих песен: Сергей Кристи, Алексей Охрименко и Владимир Шрейбер, - и дружили они со школьной скамьи.
Трифонов обозвал эти песенки словом "дребедень", и это тот редкий случай, когда я не могу с ним никак согласиться. Во-первых, потому что не только я, но и многие другие помнят их по сей день, во-вторых - и в главных, - потому что вижу, какое развитие ожидало эту самую "дребедень": из нее выросли песни Галича, Высоцкого, Кима...
Между прочим, в школе будущие соавторы организовали что-то вроде подпольного кружка под названием "Суздбльский узник". Каждый вступающий в него обязан был спустить в унитаз вырезанный из газеты портрет Сталина.
Мальчишество, ерунда? А на дворе-то шел год 1937-й, и ребята прекрасно осознавали, чем могут обернуться их "детские шалости". В кружке было несколько человек - практически, гарантия, что узнают, - но их так и не засекли.
По-моему, это кое о чем говорит. И за ернические песенки типа "Жил-был великий писатель" или "Батальонный разведчик" тоже ведь можно было хорошо загреметь. Кто их не слышал - посмотрите, они есть в книге.
Песни, о которых я только что говорил, принадлежат, наверное, к разряду "интеллигентского фольклора". Но, если честно признаться, я вообще не думаю, что самые знаменитые из "блатных" песен вышли из блатной же среды. Вспомним, например, "Мурку", вспомним "Марсель" ("Стою я раз на стреме, держуся за карман..."), "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела", "Споем, жиган, нам не гулять по бану" и многое другое, - легко ли вообразить себе урку, сочиняющего подобные тексты? Уж слишком они "техничны", слишком сильна в них струя стилизации и иронии. А трагедийно-торжественный "Ванинский порт"? Вот уж шедевр, достойный любой поэтической антологии.
Полагаю, что эти песни были рождены в недрах интеллигенции. И что авторами их были вполне профессиональные, а может, даже известные поэты. Которые, по понятным причинам, не слишком-то стремились афишировать свое авторство.
Быть может, когда-нибудь выплывут и их имена.
Под конец оттепели авторы (они же, как правило, и исполнители) неподцензурных песен осмелели настолько, что имена свои прятать перестали. Так на смену безымянной "блатной" пришла "авторская" песня.
Впрочем, не совсем "на смену". Какое-то время они сосуществовали как бы на равных. И лишь постепенно, с годами как-то вдруг открылось, что лейтмотивом обращения к "блатной" песне давно уже сделалось что-то вроде "тряхнем стариной" или "вспомним молодость".
Вот и сейчас, листая книгу, я то и дело ловлю себя на том, что "переживаю" не тексты, а собственные воспоминания.
Передо мной - родная сестра наших рукописных тетрадей. По сути - огромный кусок моей жизни.
Можно ли рецензировать свою жизнь?.. Трудно, разумеется, не отметить - быть может, не без досады - подчас довольно значительные текстуальные расхождения: памятный тебе вариант песни нередко оказывается иным, чем тот, что представлен в сборнике; опять же с некоторым недоумением замечаешь отсутствие кое-каких песен, которые тебе всегда казались "классикой". Однако, как отмечено в предисловии: "...наш сборник не научный, он не имеет отношения к фольклористике... Наша задача вернуть людям то, что у них было отобрано партийной официальщиной".
Потому не стану ничего добавлять. Кроме, пожалуй, надежды, что и сборник, который "имеет отношение к фольклористике", все же появится. И, разумеется, глубочайшей благодарности составителям Эдуарду Успенскому и Элеоноре Филиной, а также поэту Валентину Берестову и другим участникам радиопередачи "В нашу гавань заходили корабли", которая дала название и жизнь этой замечательной книге.