ВАЛЕРИЙ СЕНДЕРОВ
*
В МУТНОМ ЗЕРКАЛЕ ЛИКОПИСАНИЯ
Есть легион книг, уберегаемых обычно судьбой от сомнительной известности: отклика в серьезном журнале. Наверно, на многие из них находится поначалу какой-нибудь чудак, он читает, не верит глазам своим, запасается бумагой, начинает лихорадочно делать закладки и выписки. Число их множится, быстро приходит пора резать бумагу для новых закладок. Но чудак почему-то медлит; подняв голову от книги, он вдруг задумывается. Потом пожимает плечами, досадливо машет рукой: “Да что это я? Бог с нею совсем...”
А легион пополняется, в новобранцах недостатка нет — и магазинная полка недолго служит им пристанищем: ведь если тема вышедшего издания важна для людей — оно не даст позабыть о “дефиците”, этом основополагающем термине славных времен.
Книга “Патриарх Тихон” [1] издана вторично в издавна пользующейся популярностью серии (первый полный вариант, “Святитель Тихон”, вышел в московском издательстве “Соратник” в 1994 году). Она уже исчезает из магазинов. И потому первый возникший по ее прочтении порыв — выкинуть закладки и махнуть рукой — нельзя считать самым правильным.
В книге три сотни страниц; закладок у меня накопилось меньше — около семидесяти. Первая из них относится к третьей по счету странице издания.
“Окончив в 1878 году училище, Василий Беллавин покидает отчий дом, чтобы продолжить учебу в Псковской духовной семинарии <...> если раньше семинаристы заполняли свои заветные тетрадки стихами Пушкина и Жуковского, то теперь — выдержками из речей Лассаля, памфлетов Герцена и статей революционного “Колокола”. Россия, пока еще недопонимая пророческого романа “ Бесы”, увлеклась идеями экономического прогресса и свободомыслия”.
“Недопонимая романа...”, “увлеклась идеями прогресса...” Но по теме “язык” закладки найдутся и выразительней, а на этой нацарапано: “история”.
Про Пушкина и Жуковского поверим на слово, про Герцена и “Колокол” — не удается. Потому что умер создатель Вольной русской типографии в 1870-м. А его “памфлеты” последних лет жизни — не таковы, как думает М. Вострышев: наблюдал Искандер террор коммунаров, жестокости победителей — и, не мирясь с самодержавием, делал сравнения и выводы не в пользу Европы. Что не способствовало распространению “Колокола” в России: последние номера постигла участь первых, их тираж практически не ушел с заграничных складов.
Хорошо. Книга, в конце концов, не о Герцене. Но есть все-таки “программа-минимум”, выполнение которой желательно; и в нее входит требование точности хотя бы цитат.
История движется, повествование — вместе с ней, — и вот мы попадаем на представительное заседание.
“Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, — заявил во Второй Государственной думе <...> Столыпин, — путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия”.
Что-то в цитате смущает: и вяловатый, нестолыпинский, стиль, и — еще больше — смысловая неточность. “Хотелось бы избрать...” — странной кажется эта фраза, если вспомнить, что пик террора был уже позади: сбит чрезвычайным законом до выборов во Вторую думу.
“Противники государственности хотят освободиться от исторического прошлого России. Нам предлагают среди других сильных и крепких народов превратить Россию в развалины — чтобы на этих развалинах строить неведомое нам отечество. Им нужны — великие потрясения, нам нужна — Великая Россия!” (цитирую по “Красному Колесу”).
Что ж, примем как данность, что автору не до суетной светской истории, и посмотрим, как излагается в книге история церковная.
“16 октября 1700 года, со смертью патриарха Адриана, император Петр I, испугавшись, что новый избранный Церковным Собором патриарх станет в России вторым государем <...> решил подмять под себя Церковь, уничтожив патриаршество...”
Вынужден заверить автора: слухи о страхе Петра преувеличены. Потому что с притязаниями патриаршей власти покончил еще Собор 1666 года. А новый царь был человек последовательный, к тому же плотник — вот он и вбил последние гвозди в гроб неудавшейся российской церковно-государственной “симфонии”.
Так окончилось патриаршество на Руси. Возрождалось же оно, согласно книге, при следующих обстоятельствах.
“Витте непрестанно торопил императора Николая II с созывом Собора. Ему вторили высшие православные иерархи, убедившиеся в необходимости борьбы с глубоко пустившими корни в русскую землю иноземными “измами” — атеизмом, марксизмом, анархизмом (разрядка здесь и далее моя. — В. С. )”
Словно бы и не было глубинной внутренней жизни Греко-Российской Православной Церкви. Словно бы не выступили мощно на поверхность тенденции этой жизни, церковная воля: уже при известном победоносцевском опросе подавляющее большинство архиереев высказалось в пользу восстановления патриаршества.
Мы демонстрируем примитивизирующую методологию книги на примере первой ее части. В последних главах “мелочей” будет не меньше. Но они обретут целенаправленность: искажения, умолчания, упрощения станут “работать” на подлинную вульгаризацию трагедии святого Патриарха.
О слоге книги можно составить представление по уже приведенным цитатам. Примеров явной языковой нескладицы не так уж и много: “Львов стремился то ли уничтожить, то ли надсмеяться над православием”. “Манифест о веротерпимости <...> ослабил ограничения для сектантов и прочих неправославных религий”. (Как-то даже неловко констатировать, что “уничтожить” можно кого-то или что-то, а не последующую запятую; “сектанты” же не являются “религией”, пусть и неправославной.) Эти и подобные корявые фразы служат как бы нижним стилистическим пределом, иллюстрирующим качество всего текста.
Итак, книга написана на определенном историческом и религиозном уровне и некоторым языком. (Заменить выделенные слова более точными предоставляем читателю.) И в ней наличествуют известные тенденции.
“Часть интеллигенции, в стремлении походить на европейцев, бросилась в политические крайности, презрев народ и ненавидя власть”. Так сказано о начале века. Перед нами, надо полагать, популяризация веховских идей, что-то вроде Булгакова, Гершензона, Струве для простонародья. Любопытно было бы, однако, представить себе кого-либо из критиков “ордена русской интеллигенции”, для кого слово “европеец” — ругательство... [2]
“В ночь с 29 на 30 декабря злодейски убит врачеватель больного наследника российской короны Григорий Распутин”. Эта хроника текущих событий оказывается особенно умилительной, если перевернуть страницу и перечитать негодующие слова автора в адрес сектантов. “Хлыстовская” репутация Распутина, его оргии нанесли по престижу царской семьи сокрушительный удар. Но есть ценностная система, в которой почитание “старца” Григория — явление вполне органичное, “нутряное”.
“Манифест о веротерпимости <...> усилил влияние католицизма в России. Многим православным иерархам казалось, что Церковь брошена на произвол судьбы, оставлена без государственной поддержки в самый критический момент истории. Да, свобода вероисповедания должна существовать. Но это идеал, которого можно желать, которого можно достичь лишь в идеальном государстве. Даже в стране свободы совести, как все любят называть Швейцарию, существует множество ограничений для других религий по сравнению с основной государственной”.
Перед нами один из типичных приемов книги. Рассуждение о нереальности свободы вероисповедания — вполне мракобесное, и автор понимает это, потому-то и апеллирует к авторитету “многих православных иерархов”. И насчет Швейцарии тоже, надо полагать, они, иерархи, подметили?
С такими маленькими хитростями сталкиваешься на каждом шагу: они-то и станут основным приемом повествования о драме последних лет Патриарха.
...Хотя в книге и говорится про католическую напасть, но еще одного ожидаемого ингредиента мы здесь, к счастью, не находим. На Патриарха, Церковь, Россию набрасываются не тайные “темные силы” жидомасонского отлива, а вполне явные ярко-красные ленинские разбойники.
Да, в атаку на Предстоятеля были брошены отборные советские кадры. Прагматичные вожди переворота отчетливо понимали, что главное для них сейчас — не в “убеждении масс” или каком-то там “социалистическом строительстве”: Менжинский, Тучков и другие острые умы были сгруппированы на единственно важном фронте войны со страной — в Чрезвычайке. Удалось ли автору передать трагизм долгого, обреченного на внешнее поражение противостояния Патриарха цвету нового мира? От ответа на этот вопрос зависит оценка книги — при любых иных ее достоинствах и недостатках.
Увы, все описанные выше методы остаются в арсенале автора до конца, более того, умолчания и лукавые передержки в последних главах агрессивно сгущаются. Автор очевидным образом ставит перед собой благую цель: восславить силу духа и несгибаемость Патриарха, защитить его от нападок и клеветы. Отчего же эти главы повергают знакомого с фактами читателя в легкий столбняк?
“Горько пришлось плакать патриарху <...> когда был убит его келейник, секретарь и телохранитель Яков Анисимович Полозов. Сын Полозова записал <...> “Мать увидела отца, который хрипел... Убийцы убежали. Но моментально приехали работники ГПУ во главе с Тучковым, который сразу же заявил, что здесь дело рук белогвардейцев. Откуда он это взял?” <...> Москвичи, не зная даже подробностей покушения, решили, что мученик Полозов <...> вытащил смертный жребий, предназначавшийся Святейшему Тихону”.
(Дело же было так: только что убившие келейника бандиты пустились бежать... А Патриарх, на которого они не посягали, пытался остановить их. И угрозыск искал налетчиков, сохранилась подробная документация. Она излагается в статье А. Нежного “Завещание Патриарха” [3].)
Вот что пишет М. Вострышев еще об одной покушавшейся:
“Ее сумели задержать, и спустя четыре месяца Совнарсуд при участии знаменитого безбожника Красикова постановил обвиняемую „от наказания освободить и озаботиться помещением ее в условия, наиболее соответствующие ее психическому состоянию””.
(Было так: несчастная женщина сообщила следствию, что “послана Богом для уничтожения гордых сатанинских вождей”. Но ЧК было не с руки воспользоваться этой историей в своих интересах, и безумную посадили в сумасшедший дом.)
Большевики выглядят у Вострышева неумехами, прямо-таки дилетантами в мокрых делах: покушаются на Патриарха, покушаются, да все не выходит.
(И не собирались приканчивать: планы ленинцев были, как ясно из обнародованных тем же А. Нежным документов, много страшней.)
Патриарх бестрепетен, холодно и насмешливо отвечает он судьям. М. Вострышев подробно цитирует допрос Патриарха на московском процессе 1922 года.
(Но допросы шли и далее, по нарастающей — и подвергнуты они строгой авторской цензуре.)
На некоторые уступки Патриарх все же пошел. Почему? Ответ на этот вопрос — самое приметное, пожалуй, место в книге.
“Что значит тюрьма да и сама смерть для патриарха, еще в 1891 году принявшего монашество и навсегда отрешившегося от земных утех в угоду Церкви! Нет, собственная судьба владыку Тихона не волновала, в темнице, в терновом венце мученика, умереть было легко и радостно. Тяжелее было выбрать жизнь и терпеливо нести свой крест ради спасения Церкви от гонений и внутреннего раздора. Тем, кто упрекал патриарха в „соглашательстве с Советской властью”, он отвечал: „Пусть погибнет имя мое в истории, только бы Церкви была польза””.
Что ж, картина получается внушительная и назидательная.
Но было не совсем так, как в книге, — и автору ее об этом известно.
“Приведем несколько ответов “гражданина Беллавина” из протоколов допросов, надеясь, что читатель сам сумеет отделить зерна от плевел”. Вот так, “со значением”, предваряет М. Вострышев избранные (очень избранные...) ответы Патриарха.
Сеятель плевел, как известно, сатана: лжец и отец лжи. И странно думать, что скорбная память Святителя может пострадать от правды.
“Гражданин Василий Беллавин” долго держался против уникально бесчеловечной машины; но предел наступил, и удалось ей его придавить. И он соглашался с обвинителями, дал подписку о неразглашении “тайны следствия”. И называл имена “сообщников”...
Божий избранник, однако, не “перепутал” правду с ложью, человеческую слабость свою — с силою и “пользой” Церкви. Ясно успел сказать Патриарх о бесполезности уступок советскому строю, благословил он стойкую часть паствы на уход в Катакомбы. Об этом — исторический разговор Святителя с врачом Таганской тюрьмы Михаилом Александровичем Жижиленко (позже — епископом Максимом, получившим в 1931-м вполне заслуженные им “девять грамм”) [4]. Разговор с Жижиленко упомянут автором — на странице 286-й — глухо и невнятно. Так что читатель, не знающий загодя, что такое Катакомбная Церковь, и по прочтении книги ничего не узнает об этом.
Не узнает читатель ничего и о главном и безусловном пункте, в котором с Патриархом Тихоном разошлось последующее возглавление официальной части Российской Православной Церкви: Святитель никогда не благословлял официальный путь как единственный. Мудрый его Указ № 362 дает обоснование различным формам церковной жизни. Вплоть до созыва поместного всероссийского Собора, когда это наконец станет возможно...
Качество изданного труда ясно многим читателям. Но... “Хоть основные вехи жизни Святителя буду знать”, — говорят обычно в таких случаях.
Вряд ли, однако, стоит довольствоваться двусмысленной полуправдой. Полноту же фактов, полноту жизни, страданий и мужества святителя Тихона в книге бесполезно искать: она безжалостно принесена в жертву на алтарь идеологической лакировки.
В заключение приведу слова о. Сергия Булгакова о Патриархе (запись в Ялтинском дневнике от 6/19 мая 1922 года — эту публикацию в № 170 “Вестника РХД” за 1994 год М. Вострышев мог еще не знать):
“Вчера я прочел моск<овскую> газету с отчетом о процессе духовенства и о вызове святейшего патриарха на суд, о поношениях и глумлениях над ним. Боже, до чего тяжело! Как будто присутствуешь при поношениях и истязаниях Христа и апостолов. <...> Патриарх избранник Божий как мученик, но вместе с тем вполне трагическая фигура <...> Быть поставленным у церковного кормила в самый страшный час русской истории, <...> всеми нами, “соборянами”, вольно или невольно брошенный, без власти, но с ответственностью и “подотчетностью собору”, поставленный лицом к лицу с самыми свирепыми и бессовестными врагами веры, пред лицом закономерного развала церковного единства, он, жертвенный и чистый, обречен искупить чужие грехи, по образу Христову. Безнадежная и великая, страшная и прекрасная судьба”.
[1] Вострышев Михаил. Патриарх Тихон. М. “Молодая гвардия”. 1995. 302 стр. (серия “Жизнь замечательных людей”).
[2] Попутно замечу вот что. В подготовке и проведении всероссийского церковного Собора 1917 — 1918 годов проявилась (впервые в русской истории) роль церковной интеллигенции. В близком окружении Патриарха видим Е. Н. Трубецкого и С. Н. Булгакова, получившего от Тихона благословение на принятие священства. Ни слова обо всем этом в книге нет.
[3] См. альманах “Xpiстiанос”, Рига, 1995, вып. IV.
[4] См.: Польский М., протопресвитер. Новые мученики российские, т. 2. Джорданвилл (США). 1957, стр. 21.