К НЕБУ МОЙ ПУТЬ

Среди прочих талантов доброта не взрослеет дольше всех.
Т. Уайлдер, “Женщина с Андроса”.

пачкать свои учебники.

Однажды утром в конце лета 1930 года владелец отеля “Юнион” в Крестрего ^[1] , штат Техас, и несколько его постояльцев были раздосадованы, увидев в книге для записей на регистрационном столике свежую надпись, состоявшую из библейских цитат. Два дня спустя подобное же происшествие привело в раздражение постояльцев гостиницы Мак-Карти в Усквепо, в том же штате, а управляющий театра “Гэм”, располагавшегося неподалеку, весьма удивился, обнаружив, что схожим образом испорчен почтовый ящик на его двери. В тот же вечер некий молодой человек, зайдя мимоходом в Первую Баптистскую церковь и застав ежегодный благотворительный церковный конкурс в самом разгаре, уплатил семнадцать центов, занял место у барьера и завоевал первый приз. Его трофеем стала генеалогическая таблица царя Давида. Следующей ночью несколько пассажиров пульмановского вагона “Кверитч”, отправлявшегося из Форт-Ворс, испугались не на шутку при виде молодого человека в пижаме, угрюмо бормотавшего вечернюю молитву. Его сосредоточенность осталась непоколебимой, даже когда ему на плечо, больно ударив, свалились увесистые экземпляры “Вестерн Мэгэзин” и “Скрин Фичерс”. На следующее утро молодая леди, которая вышла из вагона на перрон, чтобы после завтрака насладиться сигаретой, вернувшись на свое место, нашла вставленную в уголок оконной рамы визитную карточку. Визитка гласила: “Джордж Марвин Браш, представитель Педагогического издательства Каулькинса, Нью-Йорк, Бостон и Чикаго. Издание каулькинсовских учебников по арифметике, алгебре и другим наукам для школ и колледжей”. По верхнему краю визитки карандашом было аккуратно добавлено: “Если женщина курит, она недостойна быть матерью”. Молодая леди слегка порозовела, разорвала визитку в клочки и сделала вид, что собирается спать. Через несколько минут она приподнялась и, напустив на себя выражение презрения и скуки, окинула взглядом весь вагон. Никто из пассажиров не выглядел способным на такое послание, и менее всех — высокий, крепкого сложения молодой человек, который, однако, остановил на ней свой серьезный взгляд.

Чувствуя, что достиг своей цели, молодой человек взял свой портфель и ушел в сторону вагона для курящих.

Там почти все места были заняты. День был жаркий, и курильщики, сбросив пиджаки, сидели, развалясь, среди синей мглы. В нескольких купе играли в карты, а в одном углу взволнованный юноша пел бесконечную песню, поочередно прищелкивая пальцами и притопывая для ритма каблуком. Группа увлеченных слушателей окружала его, подтягивая припев. В вагоне царило единодушие, и реплики летали из угла в угол. Браш оглядел всех оценивающим взглядом и выбрал место рядом с высоким груболицым человеком в рубашке с короткими рукавами.

— Садись, дружище, — сказал мужчина. — Ты шатаешь вагон. Садись и дай мне спичку.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал молодой человек, взяв его за руку, глядя прямо и строго ему в глаза. — Я рад, что встретил вас. Я продаю учебники. Я родился в Мичигане и сейчас направляюсь в Веллингтон, Оклахома.

— Это хорошо, — ответил тот. — Это хорошо, но только успокойся, сынок, успокойся. Никто не собирается тебя арестовывать.

Браш чуть покраснел и сказал с тяжестью в голосе:

— Начиная разговор, я всегда выкладываю все факты.

— А что я такого тебе сказал, дружище? — спросил мужчина, обращая на него спокойный и любопытный взгляд. — “Успокойся” и “Дай прикурить”.

— Я не курю, — сказал Браш.

Далее разговор пошел о погоде, об урожае, политике и экономическом положении. Наконец Браш произнес:

— Брат, могу я тебе сказать о самом главном в жизни?

Мужчина лениво потянулся во весь рост и склонился к сиденью напротив, подперев рукой свое длинное желтое, с хитрым прищуром лицо.

— Если ты о страховке, то я уже застрахован, — сказал он. — Если ты о нефтяных скважинах, то я не имею к ним никакого отношения. А если о религии, то я уже спасен.

Но у Браша в запасе был ответ даже на такое. В колледже он прослушал курс “Как обращаться к незнакомым людям по поводу их спасения” — два с половиной часа с зачетом, — обычно сопровождаемый в следующем семестре курсом “Аргументы в дискуссиях о Священном Писании” — полтора часа с зачетом. В этом курсе приводились все дебюты в турнирах подобного рода и вероятные ответы. Один из ответов был таков: “Незнакомец объявляет себя уже спасенным. Это утверждение может быть либо (1) истинным, либо (2) ложным”. В любом случае следующим ходом евангелисту рекомендовалось сказать то, что сказал Браш:

— Прекрасно. Нет большего удовольствия, чем беседа о самом важном с верующим человеком.

— Я спасен, — продолжал мужчина, — с того момента, когда меня один проклятый дурак сотворил в публичном доме. Я спасен, этакий ты павлин, с той самой поры, как мою жизнь стали тратить ради чужих денег. Поэтому закрой рот и убирайся отсюда — или я вырву тебе язык!

Такое отношение тоже предусматривалось стратегией.

— Ты сердишься, брат мой, — сказал Браш, — потому что ты осознаешь бессмысленность своей жизни.

— Слушай, — сказал мрачно мужчина. — Слушай, что я тебе скажу. Я предупреждаю тебя. Еще одно слово — и я сделаю такое, что ты пожалеешь. Постой! Не говори потом, что я тебя не предупреждал: еще одно слово — и...

— Мне бы не хотелось причинять тебе страдание, брат, — сказал Браш. — Но если я перестал, не думай, что я испугался тебя.

— Я что тебе сказал? — совершенно спокойно произнес мужчина. Он нагнулся, подхватил портфель, стоявший у Браша в ногах, и швырнул его в открытое окно. — Иди поищи, дружок! А после этого поучись собирать себе паству.

Браш побагровел. Он холодно улыбнулся.

— Брат, — сказал он, — твое счастье, что я пацифист. Я мог бы одним ударом подбросить тебя к потолку этого вагона. Я мог бы согнуть тебя в три погибели одним ударом ноги. Брат, я самый сильный человек из всех, кто когда-либо получал диплом нашего колледжа. Но я не трону тебя. Ты насквозь пропитан спиртом и табаком.

— Ха-ха-ха! — захохотал мужчина.

— Твое счастье, что я пацифист, — механически повторял Браш, пристально глядя ему в глаза, в желтые складки его лица, в синие пуговицы расстегнутого ворота рубашки.

На них смотрел уже весь вагон. Желтолицый мужчина махнул рукой, приглашая соседей из купе рядом принять участие.

— Он чокнутый, — объявил он.

Голоса в вагоне нарастали угрожающей волной:

— Убирайся отсюда к черту! Выбросить его отсюда!

Браш закричал мужчине в лицо:

— Ты переполнен ядом... Все видят, что ты... Ты погибаешь! Почему ты не думаешь о спасении?

— О-хо-хо-хо! — гоготал мужчина.

Шум в вагоне перерос в рев. Браш вышел в проход и направился к туалету. Он весь дрожал. Подложив руку, он уперся лбом в стену. Ему казалось, что его сейчас стошнит. Браш бормотал снова и снова: “Он весь пропитан спиртом и табаком”. Набрав в рот воды, он побулькал в горле. Наконец, окончательно успокоившись, он вернулся в вагон “Кверитч”, где ехал вначале. Он шел опустив глаза. Сев на свое место, он обхватил руками голову и уставился в пол.

— Я не должен их ненавидеть, — прошептал он.

Поезд прибыл в Веллингтон с опозданием на час. Браш занял номер в отеле, взял напрокат автомобиль и съездил за портфелем. Почти весь день он провел, дозваниваясь в директорат школы. После обеда, выйдя из столовой, он подошел к регистрационному столику и в книге записей аккуратно написал печатными буквами фразу из Библии, после чего спокойно отправился спать.

На следующее утро ему исполнилось двадцать три года. Он встал пораньше и отправился погулять перед завтраком. В руке он держал черновик своих планов на год, а также список своих достижений и промахов. Пересекая холл, он заметил, что на регистрационном столике лежит новая книга записей. Он подошел, вынул авторучку и замер в мгновенном раздумье. Затем не присаживаясь печатными буквами написал на обложке следующие слова: “Ты зришь меня, Господи”.

Скорченный на полу негр, вытиравший плевательницу, медленно поднял глаза и сказал со сдержанной злобой:

— Вам бы лучше не писать на этой книге. Мистер Гиббс ужасно сердился. Ему пришлось сразу же заменить книгу, и он ужасно сердился.

— Это кому-нибудь повредило? — невозмутимо спросил Браш, пряча в карман авторучку.

— Люди этого не любят. Мистер Блоджет, который у нас остановился, прямо-таки вышел из себя.

— Ладно. Передай мистеру Блоджету, чтобы он поговорил со мной. Я бы хотел с ним встретиться, — ответил Браш, подходя к автомату с газировкой и намереваясь утолить жажду.

В эту минуту на ступенях главной лестницы показался управляющий в сопровождении мужчины и женщины. Мужчина был невысок ростом и тучен; у него было круглое красное лицо и подвижные черные кустистые брови. Он пересек холл и остановился у регистрационного столика, выбирая ручку.

— Посмотрите! — вдруг закричал он, тыча в книгу пальцем. — Посмотрите! Это уже второй раз. О Боже, мне плохо.

— Я не могу запретить ему, мистер Блоджет, — развел руками управляющий. — Впрочем, в прошлом году тут появлялся один парень...

— Нет, я очень бы хотел встретиться с этим!.. Я бы сказал ему, что я о нем думаю!

Управляющий что-то прошептал Блоджету и указал пальцем на Браша. Блоджет присвистнул.

— Не может быть! — воскликнул он.

Тут громко вмешалась женщина:

— Послушай, Реме, ты всегда натыкаешься на какого-нибудь сумасшедшего растяпу. Когда-нибудь ты непременно попадешь в беду. Иди завтракать и оставь его в покое.

— Да-да, сестра, в дороге тебе не пришлось скучать, не так ли? — сказал Блоджет. — Это счастливый случай. Подожди меня.

Как только Браш двинулся к выходу на улицу, Блоджет протянул ему руку.

— Скажи, приятель, — произнес он спокойно, и бровь его многозначительно приподнялась, — где ты проводишь собрания?

— Я не провожу никаких собраний, — ответил Браш, пожимая протянутую руку, мельком заглянув ему в глаза. — Я полагаю, ваше имя Блоджет. А меня зовут Джордж Браш. Джордж Марвин Браш. Я продаю учебники. Рад с вами познакомиться, мистер Блоджет.

— Я тоже, — сказал Блоджет. — Доремус Блоджет. Фабрика “Вечный трикотаж”. Итак, ты путешествуешь, верно?

— Да.

— Хорошо. Но что за мысль — писать на этих книгах? Ты молодой, здоровый — ты меня понимаешь?

— Я рад возможности поговорить об этом, — сказал Браш.

— Вот тебе и подходящий случай. Послушай, Браш, а я рад убедиться, что ты рассудительный парень. Мы боялись, что ты окажешься каким-нибудь маньяком — ты понимаешь меня? Браш, я хочу познакомить тебя с моей кузиной, миссис Мак-Кой, самой чудесной девчонкой в целом свете !

— Рад с вами познакомиться, миссис, — сказал Браш.

У миссис Мак-Кой было большое одутловатое, густо напудренное лицо, переходившее в крупную голову с оранжевыми, коричневыми и черными волосами. Ее внешность не подтверждала рекомендации.

— Все-таки, как мужчина мужчине, — продолжал Блоджет, — что за мысль — писать на этих книгах, а? Не могу сказать, чтобы это подходило проповеднику. Они ведь заплатили за эти книги.

— Мистер Блоджет, я открыл в себе добрые мысли и хочу сказать о них каждому.

— Оставь его в покое, Реме, оставь его! — громко сказала миссис Мак-Кой, призывая жестом своего кузена в обеденный зал, дергая головой и поводя злыми глазами.

— А мне это не нравится! — воскликнул ее кузен с неожиданной воинственностью.

— Если вам это не нравится, — продолжал Браш, — то это потому, что вы осознаете бессмысленность своей жизни.

Тут Блоджет закричал:

— Мучение с тобой, дрянной ты реформатор! Ты что же, думаешь, что каждый...

В эту минуту Марджи Мак-Кой бросилась между ними:

— Позавтракай сначала, ради Бога, я прошу тебя! Сейчас же прекрати. Прекрати, я сказала! Ты всегда лезешь в драку. Сказал же тебе доктор, что тебе нельзя волноваться!

— Вовсе не в драку, миссис Мак-Кой, — невозмутимо возразил Браш. — Дайте ему договорить, что он хотел.

Блоджет снова заговорил, уже спокойно:

— Я не говорю, что это не подобает священнику. Но что меня задевает, так это когда какой-нибудь... Черт возьми, всему есть границы, в конце концов!

— Ужас! Да идем же наконец, я хочу кофе, — сказала миссис Мак-Кой, добавив вполголоса: — Он сумасшедший, понял? Оставь его в покое.

— Ну хотя бы скажи, почему ты не священник? Почему ты не в церкви, которая для тебя больше подходит?

— На это есть причина, — ответил Браш, сурово глядя в стену за спиной Блоджета.

— Тебе не хватает денег?

— Нет, это меня не заботит... У меня сугубо личная причина.

— Стоп! — воскликнул Блоджет. — Это меня не касается. Просто я хочу сказать, что ты выглядишь, как будто имеешь немалую личную причину заниматься этими фокусами.

Браш мрачно взглянул на него.

— Не стану скрывать, — сказал он, — я совершил нечто... Я совершил нечто такое, что священник себе никогда не позволит.

— Да, похоже на то, — вздохнул Блоджет с некоторой растерянностью. — Да... Конечно, это совсем другое дело.

— Что он сказал? — не поняла миссис Мак-Кой.

— Он сказал... Он что-то натворил такого, чего священник никогда бы себе не позволил.

Повернувшись к Брашу, Блоджет продолжал конфиденциальным тоном, понизив голос:

— Ну и что же ты такое себе позволил?

— Я не хотел бы говорить об этом при даме, — ответил Браш, насупившись.

Блоджет поднял бровь и ошеломленно присвистнул.

— Какой ужас! Замешана женщина, да?

— Да.

— Тс! Тс-с! Знаешь, что ты должен сделать? Ты просто обязан жениться на этой несчастной.

Браш пристально посмотрел на него.

— Конечно, я бы не прочь жениться на ней. Но только я не могу ее найти.

— Все, я пошла, — рассердилась миссис Мак-Кой. — Мне надоело куковать тут с вами. Брось его, Реме. Он сумасшедший. Он чокнутый!

Она решительно направилась в обеденный зал.

Мистер Блоджет напустил на себя столь таинственный вид, словно Браш сообщил ему о своей беседе с самим Наполеоном.

— Скажите пожалуйста, это ли не ужас! Как же это случилось?

— Я бы не хотел вдаваться в подробности, — сказал Браш.

Блоджет спросил еще что-то о дороге и деловой жизни в Техасе. Затем сказал:

— Как насчет того, чтобы встретиться сегодня вечерком, а? Так, немножко поболтать?

— Я бы рад, но утром я уезжаю в Оклахома-Сити.

— Вот как! Мы там будем завтра. Где ты собираешься остановиться, дружок?

Оказалось, что оба они намерены остановиться в “Мак-Гро Хауз”. Они договорились встретиться вечером, как приедут.

— Отлично! Около восьми, идет? Встретимся в баре и немножко выпьем.

— Я не пью,— сказал Браш, — но с удовольствием посижу с вами.

— О! Так ты еще и не пьешь!

— Да, я не пью .

— Мне сдается, это непорядок, — покровительственно сказал Блоджет.

— Алкоголь разрушает нервную систему и понижает работоспособность, — возразил Браш.

— Ты, конечно, прав, черт тебя возьми. Да, ты прав. Я тоже завяжу с этим делом, но попозже. Ты не будешь возражать, если мы с сестрицей немного, так сказать, “себе позволим”, а? — Он щелкнул себя по кадыку.

— Не буду, — пожал плечами Браш.

Миссис Мак-Кой выглянула из-за двери.

— Реме! Ты идешь или нет? — крикнула она. — Иди сюда сейчас же! А то он, чего доброго, еще застрелит тебя или еще что-нибудь...

— Марджи, что ты несешь: застрелит! Да он абсолютно нормален. Он хороший парень. — Блоджет хлопнул Браша по спине и добавил, понизив голос: — И никаких болезней, да? Мою сестру эти вещи беспокоят в первую очередь.

Блоджет свойски подмигнул и поспешил следом за сестрой в обеденный зал, где остывал в его ожидании черный кофе.

Браш вышел из отеля и направился вниз по улице, держась в тени тополей. Он с завистью ловил ухом звуки, долетавшие к нему из окон домов справа и слева. Хозяйки трясли с балконов половики, гремели кастрюлями на плитах. Душераздирающие голоса призывали непослушных детей, чуть ли не каждое слово которых начиналось и кончалось недовольным “ма-а!”. Несколько мужчин, пользуясь утренней прохладой, стригли газоны; пожилой толстяк отпер двери своего гаража и потом долго самодовольно оглядывал машину. На краю городка Браш сошел с дороги в высокую траву за обочиной. Миновав несколько мусорных куч и обойдя стороной лесопилку, он вышел к чистому ручью, быстрое течение которого несло к пруду перепутанные водоросли. Браш лег ничком в траву на берегу пруда и стал наблюдать. Две водяные змеи, извиваясь, скользили в воде друг за другом. На середине пруда черепаха с двумя маленькими черепашками на спине взбиралась на полусгнившую доску. Другие черепахи следовали за ней и, устроившись, прятали шейку в панцирь и закрывали глаза. Пенье и свист птиц возвещали о начале жаркого дня.

Браш задумался. Сегодня ему исполнилось двадцать три года, а дни рождения всегда были для него торжественными днями. Два года назад он вылез из раскачивавшегося гамака на веранде отцовского дома, пересек городок, именуемый Ладингтоном, штат Мичиган, и сделал предложение одной вдове, которая была лет на десять старше его. Он получил отказ, но запомнил навсегда ту веселую легкость, с которой она ему отказала, а также ее лучившиеся смехом глаза, когда она стояла перед ним, вытирая руки о передник, в то время как ее малыш ползал около на полу и тянул за шнурки его ботинок. Год назад он сидел вечером в Публичной библиотеке в Абилине, штат Техас, читая описание жизни Наполеона в “Британской энциклопедии”. Закончив читать, он вынул из кармана карандаш и написал на полях страницы: “Я тоже великий человек, но во имя Добра”, — и приписал свои инициалы.

И теперь, у этой лужи под Веллингтоном, штат Оклахома, он готовился экзаменовать сам себя по поводу своего двадцатитрехлетия. В это утро им были приняты потрясающие добрые решения. Впоследствии Браш никогда не забывал этого торжественного часа, к исходу которого, по причине пустоты в желудке, он самым прозаическим образом уснул.

В результате одного из принятых на берегах этой лужи близ Веллингтона решений Браш оказался в полдень того же дня на пути в Армину, в сорока милях от Веллингтона, куда он направился, чтобы забрать свои сбережения из банка, располагавшегося в этом городе. Управление банка занимало большой зал, высокий и хорошо освещенный, с конторкой посредине, огражденной мраморным барьерчиком и блестящими стальными решетками. Сбоку от двери, в небольшом застекленном кабинетике, с видом полной безнадежности сидел сам президент банка. Только чудо могло спасти его банк, которому осталось существовать немногим больше недели. В последние месяцы все банки штата терпели значительные убытки, и даже этот, казавшийся вечным, вскоре будет вынужден закрыть двери.

Браш сочувственно взглянул на президента, но, подавив желание подойти и ободрить его добрым словом, отошел к столику, вытащил свою чековую книжку и сунул голову в окошечко кассы.

— Я ликвидирую мой счет, — сказал он кассиру. — Снимаю все, за исключением процентов.

— Прошу прощения? — не понял кассир.

— Я забираю свои деньги, — повторил Браш, повышая голос, словно кассир был глух, — но проценты оставляю!

Кассир моргал с минуту, затем принялся рыться в своих ящиках. Наконец он произнес, понизив голос до шепота:

— Я не думаю, что мы сможем держать ваш счет открытым при столь незначительном оставленном вкладе.

— Вы меня не поняли. Я не оставляю у вас свои проценты в качестве вклада. Я отказываюсь от них. Пусть банк возьмет их себе. Я не признаю процентов.

Кассир завертел головой, бросая направо и налево испуганные взгляды. Он отсчитал как вклад, так и проценты и подвинул в окошечко Брашу, промямлив:

— ...Наш банк... Вам следует поискать какой-нибудь другой способ избавиться от ваших денег.

Браш забрал свои пятьсот долларов, остальное подвинул назад. Возвысив голос почти до крика, чтобы его услышали все в зале, он произнес:

— Я не признаю процентов!

Кассир вышел в зал, поспешил к президенту и стал что-то шептать ему в ухо. Президент вскочил в тревоге, словно ему сообщили, что в банк ворвался грабитель. Он двинулся к двери наперерез Брашу, уже выходившему на улицу, и взял его за локоть:

— Мистер Браш.

— Да, слушаю вас.

— Можно вас на минутку, мистер Браш?

— Разумеется, — ответил Браш и последовал за ним в низенькую дверь президентского кабинета.

У мистера Саутвика была большая некрасивая, похожая на баранью башку голова, которую пенсне с синими стеклами делало совершенно нелепой. Его профессиональное достоинство зиждилось на объемистом брюшке, завернутом в голубой жилет и окованном золотой цепочкой. Они уселись по разные стороны монументального стола и некоторое время с большим волнением взирали друг на друга.

— М-м... м-м... Вы хотели бы забрать из нашего банка ваши сбережения, мистер Браш? — произнес наконец президент с той доверительной интимностью, с которой обычно говорят о вопросах, касающихся личной гигиены.

— Да, мистер Саутвик, — ответил Браш, прочтя имя президента на табличке, привинченной сбоку к столу.

— ...и вы жертвуете ваши проценты банку?

— Да.

— И что же прикажете делать с вашими деньгами?

— Я не имею права советовать вам. Деньги не мои. Я не заработал их.

— Но зато ваши деньги, мистер Браш, — я прошу прощения, — ваши деньги заработали их.

— Я не верю, что деньги имеют право зарабатывать деньги.

Мистер Саутвик судорожно дернулся, словно что-то проглотил. Затем произнес поучительным тоном, которым обычно объяснял своей маленькой дочери порядок вещей:

— Но деньги, которые вы вложили в наш банк... Эти деньги работают на нас. Ваши проценты — это часть дохода, который мы с вами получили.

— Я не признаю доходов подобного рода.

Мистер Саутвик подвинул стул ближе и спросил:

— М-м... м-м... Могу ли я узнать, почему вы решили забрать ваши деньги именно сегодня?

— Отчего же, охотно вам объясню, мистер Саутвик. Видите ли, я уже давно размышляю о деньгах и о банках. Конечно, полной и точной теории у меня пока еще нет. Я хочу заняться этим всерьез в ноябре, во время отпуска. Но, во всяком случае, для меня уже сейчас совершенно очевидно, что нельзя заниматься накоплением денег. До недавнего времени я полагал, что мы должны скопить немного денег — ну, скажем, сотен пять долларов — на старость, знаете ли, на случай операции аппендицита или неожиданной женитьбы — словом, как говорят люди, “на черный день”. Но теперь я понимаю, что это неправильно. Я дал обет, мистер Саутвик. Я дал обет Добровольной Бедности.

— Добровольной — чего? — спросил мистер Саутвик, выпучив глаза.

— Добровольной Бедности, сэр, вслед за Ганди. Я во всем стараюсь следовать своему обету. Принцип состоит в том, чтобы не иметь никаких денежных накоплений. Понимаете?

Мистер Саутвик вытер пот со лба.

— Когда приходит мой ежемесячный чек, — совершенно серьезно продолжал Браш, — я немедленно избавляюсь от всех денег, что остались от чека за прошлый месяц, но в глубине души осознаю, что это нечестно. Если быть честным перед собой, я всегда помню, что у меня постоянно припрятаны пять сотен долларов в вашем банке. Но отныне, мистер Саутвик, я не нуждаюсь в банках. Прошу вас понять тот факт, что, держа у вас деньги, я тем самым признаю, что живу в страхе.

— В страхе? — вскричал мистер Саутвик.

Он стукнул в кнопку звонка так сильно, что, казалось, чуть не развалил стол.

— Да! — сказал Браш, повысив голос до тона, которым возвещают окончательную истину. — Еще ни одного человека накопления не сделали счастливым. Все деньги, запертые здесь, копятся только потому, что люди боятся “черного дня”! Они боятся, как они говорят, что за плохими временами придут худшие. Мистер Саутвик, скажите, вы верите в Бога?

Мистер Саутвик являлся дьяконом Первой Пресвитерианской церкви и уже целых двадцать лет носил во время церемоний красные бархатные штаны, но при этом вопросе он подпрыгнул, словно его ткнули иголкой в известное место.

На звонок явился клерк.

— Немедленно ко мне мистера Гогарта, — приказал президент хриплым голосом. — Немедленно!

— ...Тогда вы должны понимать, о чем я говорю, — продолжал Браш. Теперь его голос был, наверное, слышен даже на улице. Клерки и посетители оторвались от своих занятий, испуганно прислушиваясь. — Для честного человека не бывает худших времен! — гремел Браш. — Ему нечего бояться. Вы копите деньги, потому что боитесь! Но один страх порождает другой страх, а этот — следующий. Никого еще капиталы не сделали счастливым. Это просто чудо, что ваши вкладчики могут спать по ночам, мистер Саутвик. Сон тут же пропадет у них, как только они задумаются, что с ними будет, когда они станут старыми, когда они станут бедными, когда, наконец, банк разорится...

— Стоп! Ни слова больше! — заорал мистер Саутвик, красный как рак.

В банк вбежал полицейский.

— Мистер Гогарт, арестуйте этого человека. Он явился сюда, чтобы устроить скандал. Немедленно уведите его отсюда!

Браш обернулся к полисмену.

— Пожалуйста, можете арестовать, — насмешливо бросил он. — Вот он я. А что я сделал? Я ничего не сделал. Я обращусь в суд. Я повторю любому все, что говорил сейчас.

— Идем, — сказал полисмен. — И не шуми.

— А ты не толкайся, — огрызнулся Браш. — Я и сам пойду.

Вот так он и попал в тюрьму.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал он, тронув за локоть начальника тюрьмы.

— Убери свои грязные лапы, — рявкнул начальник. — Джерри, сними у него отпечатки.

Браша увели в соседнюю комнату и там сняли отпечатки его пальцев и сфотографировали.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал он, взяв за локоть фотографа.

— Вот как! — ответил тот. — Рад познакомиться. А меня зовут Бохардус.

— Извините, не расслышал, — вежливо сказал Браш.

— Бохардус, Джерри Бохардус.

Джерри Бохардус был отставной полисмен с добродушным мечтательным характером и грубоватыми манерами. Копна длинных седых волос накрывала его голову и свисала на глаза.

— Будьте любезны, станьте прямо перед этим стеклянным столом, — сказал он. — Отличная погодка, не правда ли?

— О да, — кивнул Браш. — Погода в самом деле хорошая.

— А теперь положите руку на эту подушечку, мистер Браун. Есть отпечаток. Та-а-ак-с! Отлично! — Он понизил голос и свойски подмигнул: — Не бойтесь, ничего плохого не будет, мистер Браун. Это простая формальность; мы обязаны, понимаете? Они отошлют их в Вашингтон, где уже собраны восемьдесят пять тысяч отпечатков. Там есть отпечатки даже шерифов и другого начальства. Я не удивлюсь, если там окажутся отпечатки и некоторых сенаторов. Теперь другую руку, дружище; есть оттиск. Что, раньше не приходилось делать такое?

— Нет, — ответил Браш. — В другом городе, когда меня арестовали, не утруждали себя такой процедурой.

— Возможно, у них не было аппарата, — заметил Бохардус, самодовольно пристукнув костяшками пальцев по стеклянному столу. — Мы выложили две тысячи долларов за эту штуку. Великолепная вещь!

Браш внимательно рассмотрел оттиски.

— Этот палец получился не совсем отчетливо, мистер Бохардус, — заявил он. — Я думаю, надо сделать еще раз.

— Нет, этого достаточно. Отличный оттиск. Видите эти спирали?

— Да.

— Самые превосходные из всех, что я когда-либо видел. Говорят, по ним можно узнать характер человека.

— Неужели?

— Да, говорят, можно. Та-а-ак. Готово. А теперь мы сделаем ваше фото. Будьте добры, станьте там, головой в рамку. Готово. Отпечатки пальцев, вообще-то, удивительная вещь. Держите! — продолжал Бохардус, положив на грудь Брашу картонку с номером. — Даже если сделать триллион триллионов таких отпечатков, двух одинаковых не найти.

— Вот это да! — ответил Браш, с благоговением покосившись на стеклянный стол аппарата. Бохардус накрылся с головой у камеры.

— Может быть, мне улыбнуться? — спросил Браш, глядя в объектив.

— Не надо, — ответил Бохардус, наводя резкость. — Обычно мы не просим улыбаться в подобных случаях.

— Я полагаю, за свою жизнь вы насмотрелись на уголовников, мистер Бохардус?

— Я? Еще бы. Я видывал таких убийц, которые и свою родню не жалели, которые и жен своих травили, которые и на флаг плевали. Вы не представляете себе, чего я насмотрелся. Та-а-ак-с! А теперь боком, в профиль, мистер Браун.

Он подошел и повернул Брашу голову. Пользуясь моментом, он наклонился к уху Браша и доверительно спросил:

— Извиняюсь, а в чем все-таки вас обвиняют, мистер Браун?

— Я ничего такого не сделал, — пожал плечами Браш. — Я только сказал президенту банка, что содержать банк — безнравственно, и меня тут же арестовали.

— Ох, не говорите! Подбородок чуть выше, мистер Браун.

— Меня зовут не Браун. Я — Браш, Джордж Марвин Браш.

— А-а, да-да, разумеется. Что-что? Как ваше имя, вы сказали? Хм-м. Та-а-ак-с! Готово. Я думаю, фото будет первый сорт.

— А вы не продадите мне несколько штучек, мистер Бохардус?

— Нет, извините, не положено. Хотя, должен признать, меня еще об этом не просили.

— Вот как! А я бы купил несколько штук. За последние два года я ни разу не фотографировался. Я уверен, моей маме было бы любопытно взглянуть на меня в таком ракурсе.

Бохардус строго взглянул на него.

— Не думаю, чтобы это было хорошим тоном, мистер Браун, делать из моей работы посмешище. Должен вам сказать, мне это не нравится. За пятьдесят лет, что я здесь, еще никто не смеялся надо мной, даже отпетые убийцы.

— Поверьте, мистер Бохардус, — сказал, покраснев, Браш, — я и не думал смеяться. Я знаю, вы хороший фотограф, — вот и все, что я хотел сказать.

Но Бохардус сердито молчал, когда Браш пытался вернуть его доброе расположение.

Начальник полиции, мистер Саутвик и еще какие-то должностные лица о чем-то совещались, когда Браша ввели в кабинет. Прямо с порога Браш обратился к мистеру Саутвику:

— Я не понимаю, что преступного было в том, что я сказал. Мистер Саутвик, я не могу оправдываться за те нарушения, которые я не совершал. Мне кажется, вы обиделись на меня за то, что я не вполне уважаю банковское дело, но это не повод для того, чтобы сажать меня в тюрьму, и также не причина для того, чтобы мне менять образ мыслей. Во всяком случае, все, чего я прошу, это законного суда, и я уверен, что оправдаю себя за полчаса. И я уверен, что в зале судебных заседаний будет полно народу, потому что в эти трудные времена Депрессии многим интересно будет узнать, как Ганди смотрит на деньги!

Начальник полиции вскочил и с угрозой двинулся к нему.

— Прекрати сейчас же свои глупости! — сердито сказал он. — Сейчас же прекрати! Что это с тобой такое случилось, приятель? — Он обернулся к своим людям: — Джерри, слышишь, он, кажется, того! Пожалуй, мы отправим его в Монктаун, чтобы его проверили. Как у тебя с психикой, приятель? Что это такое с тобой творится? Ты не сошел с ума?

— Нет, не сошел! — с яростью закричал ему в лицо Браш. — Я требую суда! Я совершенно точно знаю, что я не сумасшедший. Можете проверить меня, спрашивайте на память что вам угодно: даты, что-нибудь из истории, из Библии. Я — гражданин Соединенных Штатов, и я в своем уме. А если кто скажет, что я сумасшедший, я ему сумею ответить, несмотря на то, что я — пацифист! Я только лишь сказал мистеру Саутвику, что его банк — и всякий другой банк — неправедное дело, основанное на страхе и малодушии...

— Все, кончай, завязывай, — остановил его излияния начальник полиции. — Теперь слушай, Браш: если ты не уберешься из нашего города в течение часа, я тебе гарантирую смирительную рубашку и шесть месяцев в дурдоме. Ты меня понял?

— Пожалуйста, как хотите, — с вызовом ответил Браш. — Но только я не могу выбросить на ветер целых шесть месяцев.

— Гогарт, — приказал начальник, — отведи его на вокзал!

Гогарт был тот самый высокий полисмен с тяжелой челюстью и светлыми голубыми глазами.

— Ну что, дружок, сам пойдешь без глупостей или тебя придержать? — спросил он.

— Сам пойду, — буркнул Браш. — Не волнуйся.

Пройдя в молчании несколько кварталов, они остановились, и Гогарт, тронув Браша пальцем за лацкан пиджака, доверительно спросил:

— Скажи-ка мне, дружок, а где это ты услышал, что у “Мариана-банк” плохи дела? Кто тебе сказал ?

— Я не имел в виду именно этот банк. Я имел в виду все банки вообще.

Такой ответ не удовлетворил Гогарта. Собираясь с мыслями, он продолжал рассматривать Браша через свои очки. Потом отвернулся и задумчиво посмотрел вдоль улицы.

— Сдается мне, сегодня у дверей банка людей больше, чем всегда, — пробормотал он.

Вдруг он повернулся к Брашу:

— Дружок, я на минуту. Не подведи меня! — попросил он.

Он кинулся в дом, у которого они остановились. Там на кухне женщина мыла посуду.

— Миссис Каулис! — сурово воскликнул Гогарт. — Как констебль нашего города, я имею право по служебной надобности воспользоваться вашим телефоном!

— О да, конечно, мистер Гогарт! — залепетала перепуганная миссис Каулис. — Что-то случилось?

— И еще вас попрошу, мэм, выйдите, пожалуйста, на крыльцо. У меня секретное донесение.

Миссис Каулис удалилась. Когда Гогарт услышал из трубки голос жены, он сказал быстрым полушепотом:

— Мэри, слушай сюда! Немедленно пойди и забери из банка все наши сбережения! Все, до последнего цента! Поняла? И побыстрее! Чтоб в полчаса обернулась. И никому не говори об этом ни слова!

Положив трубку, он позволил заинтригованной миссис Каулис продолжить мытье посуды и вернулся к Брашу. Он еще раз глянул вдоль улицы и, сочтя свой служебный долг исполненным, доверил Брашу добираться до вокзала самому.

Мистер Саутвик вернулся домой и лег на диван в гостиной, не зажигая свет. Время от времени он ворочался, издавая тяжкие стоны, в то время как его жена, ходившая вокруг на цыпочках, наклонялась к нему и, поправляя мокрый платок у него на лбу, шептала:

— Тимоти, дорогой! Не мучай себя, не думай о делах. Постарайся уснуть.

В тот же вечер Браш приехал в Оклахома-Сити и заявился в “Мак-Гро Хауз”. На другой день он с утра занялся своими делами. Он обзванивал директоров школ, начальников отделов и руководителей комитетов по образованию. Он ездил в исправительно-трудовые колонии и намеревался собрать общее собрание студентов города.

В восемь вечера он постучал в дверь номера, где остановился Блоджет. Некоторое время из-за двери слышались громкие ссорящиеся голоса. Потом дверь отворилась, вышел Блоджет и плотно прикрыл за собой дверь.

— О, Браш! — сказал он. — Рад тебя видеть. Я хотел попросить тебя: будь осторожнее. Ты знаешь, у моей кузины нервное расстройство. Не касайся тем, которые могут раздражать ее. Ты понял мою мысль?

— Хорошо, я постараюсь запомнить.

— Да, в последнее время она часто раздражается по пустякам. Она только что развелась, и месяца не прошло, и вот она теперь... как это?

— Разведенная? — сочувственно подсказал Браш.

— Да-да, вот именно! Ну, идем, я вас представлю друг другу. — И он заговорщицки подмигнул Брашу. Затем он распахнул дверь и провозгласил с нервным радушием: — Марджи! Смотри, кто к нам пришел!

Марджи Мак-Кой полулежала на кровати, постелив газету под ноги, обутые в черные туфли с высоким каблуком. Ее затылок покоился на никелированной спинке кровати. Лицо ее было мрачно. В одной руке она держала стакан, в другой — сигарету. Ответив на довольно витиеватое приветствие Браша лишь слабым движением глаз, она снова уставилась в стену с непримиримым выражением.

Разговор продвигался с величайшими трудностями. Браш вел себя крайне осторожно, не зная, о чем говорить, чтобы не травмировать женщину, которая недавно пережила такую жестокую жизненную трагедию, как развод.

Через сорок минут этой пытки он встал, чтобы попрощаться.

— Огромное вам спасибо за то, что дали мне возможность навестить вас, — сердечно произнес он, пятясь к двери. — Мне надо идти. Я еще должен составить кое-какие отчеты и...

К удивлению обоих мужчин, миссис Мак-Кой вдруг подала голос.

— Что за спешка? Куда вы? — в раздражении воскликнула она. — Сядьте в кресло. Вы не курите? Не удивительно, что вы похожи на дурака: только сидите и треплете языком. О Боже! Ремус, налей ему пива. Пусть он хоть что-нибудь держит в руках!

Браш сел и снова пустился в разговоры. Он нечаянно проговорился, что его успели арестовать и подержать в кутузке после того, как он виделся с ними в последний раз. Собеседники, заинтересовавшись, поощряли его красноречие, и вскоре они услышали полный отчет о разговоре с мистером Саутвиком. После чего Браш принялся объяснять им теорию Добровольной Бедности. Теперь уже миссис Мак-Кой смотрела на него во все глаза с нарастающим изумлением. В конце его выступления с губ обоих его слушателей одновременно слетел один и тот же вопрос:

— А что вы будете делать, если останетесь без работы?

— Я? Ну, я не знаю пока. Никогда об этом не задумывался. Полагаю, я найду какую-нибудь другую работу. Во всяком случае, это меня не пугает. Я все время получаю повышения, что меня отчасти даже раздражает.

— Вас раздражает повышение по службе? — воскликнула миссис Мак-Кой.

— Да.

— А что вы будете делать, если вдруг заболеете? — спросила она.

— А что ты будешь делать, когда станешь стариком? — спросил Блоджет.

— Да я ведь уже объяснил вам, — сказал Браш.

Миссис Мак-Кой величественно перенесла свои ноги с кровати на пол и, уперев руки в бедра, потянулась к Брашу.

— Послушай, беби, — произнесла она. — Дай-ка я на тебя погляжу. А ты нас не дурачишь?

— Что вы, миссис Мак-Кой! — слегка обиделся Браш. — Я вполне серьезно.

Она с тем же величием вернула себя в прежнюю позицию на кровати.

— Вот как! Забавно, — пробормотала она, подозрительно поглядывая сквозь свои очки.

— Послушай, малыш, — сказал Блоджет, — а почему ты говоришь, что повышение тебя раздражает?

— Да потому, что в таком случае это повышение не достанется другому! Я думаю, Депрессия ударила по каждому в равной степени. Вы понимаете?

Миссис Мак-Кой холодно произнесла:

— Да, я все поняла. Ваши идеи не такие, как у других людей, верно?

— Нет, — сказал Браш. — Я думаю, что не так. Я не проучился в колледже и четырех лет, как пережил сильное религиозное потрясение, которое внушило мне идеи, подобные тем, каких придерживаются другие люди.

— Да, я вижу. Но ответь мне на такой вопрос: когда ты женишься, как ты будешь тратить свои деньги?

— Прошу прощения? — не понял Браш.

— Ну, вдруг твоя жена будет каждый месяц транжирить все твои денежки, которые ты зарабатываешь? А вдруг она тоже захочет жить в бедности, как и ты?

— Вполне возможно, — сказал Браш.

— Послушай, а ты не женат? — спросил Блоджет.

— Я... Практически я женат. Хотя наверняка я сам не знаю, женат я или нет.

— О-о! Вот как! А она... она красивая?

— Этого я не знаю, во всяком случае, не уверен. — Браш жалобно взглянул на Блоджета. — Не будем лучше говорить об этом, — попросил он. — Это одно из следствий той большой ошибки, которую я совершил. Вы говорили мне в прошлый раз, что не следует забивать голову на ночь подобной чепухой.

— Я хочу знать! — заявила миссис Мак-Кой. — После вашей идеи Всеобщей Нищеты я хочу знать все. В тот раз, утром, было совсем другое. Я на пустой желудок не желала ничего слушать, вот и все. Давайте рассказывайте, что там у вас стряслось.

Браш снова жалобно взглянул на Блоджета.

— Конечно, расскажи, — кивнул Блоджет. — Давай валяй.

— Мне кажется, что эти вещи слишком деликатные, чтобы рассказывать о них людям... людям, с которыми я знаком совсем недавно. Но вы понимаете, мне очень нужен совет. Перед тем как я начну рассказывать, я хочу объяснить, что я думаю о женщинах вообще.

— Одну минуту, малыш, — остановил его Блоджет, подрезая сигару. — Ты в самом деле хочешь все узнать о нем, Марджи?

— Я же сказала! Я хочу знать все.

Браш в удивлении посмотрел на Блоджета.

— А в моем рассказе ничего такого и нет, чего нельзя ей слушать. Я только хотел, чтобы вы знали, что до того, как все произошло, я повсюду искал себе жену. Нет, в самом деле — везде! Это было единственной моей мыслью: найти себе жену. Вы понимаете, мне двадцать три года. Как раз был мой день рождения, когда мы вчера с вами встретились.

— О, вот как! — воскликнул Блоджет. — Поздравляем тебя и желаем тебе счастья!

— Большое спасибо. Итак, мне уже давно хотелось взяться за какое-нибудь дело...

— Я понимаю.

— ...и завести себе настоящую американскую семью.

— Что?

Браш наклонился к нему и сказал с весьма важным видом:

— Знаете, что, я думаю, самое главное в целом свете? Это когда человек, я имею в виду американцев, сидит с женой за воскресным обедом, а вокруг копошатся шестеро детишек. Вы поняли, что я имею в виду?

— Шестеро, ты сказал?

— Да, шестеро. А если больше, то еще лучше. Да, это то, чего я хочу сильнее всего, вот почему я везде ходил и искал себе жену. И я уверен, что рано или поздно найду себе такую. Вот, к примеру, однажды я пел в церкви, — я еще не сказал вам? У меня очень хороший голос, тенор...

— Нет, это для меня новость!

— Да, значит, голос. И когда я добрался до городка, где мне надо было побывать в воскресенье, я отправился к настоятелю церкви и предложил ему попеть у него во время службы. Должен сказать, что мое участие в значительной мере оживило службу. И вот когда я пел, среди прихожан я увидел девушку, и мне показалось, что она — само совершенство. Я пел “Утраченную гармонию”, и когда я подошел к самой громкой части, вы можете себе представить, как я вкладывал душу в те слова! После службы все подходили ко мне, восхищались и благодарили, даже приглашали к себе на обед. Это было полное счастье! И отец этой девушки тоже подошел и тоже пригласил меня в гости. Конечно же, я согласился. Весь обед я сидел рядом с ней и думал, что она — самая чудесная девушка из всех, кого я когда-нибудь встречал в жизни, несмотря даже на то, что она двух слов не умела связать. А я все время боялся, что что-нибудь случится и все пойдет прахом. Я перевел разговор на общее развитие человека и понял, что ей нравится эта тема, — вы знаете, оказалось, что они тоже не верили, что человек произошел от обезьяны. Но вы, наверное, догадались, что случилось?

— Нет-нет! — сказал Блоджет. — Рассказывай дальше.

— Мы сидели так вокруг обеденного стола, и вдруг она попросила у своего брата сигарету.

— Ох, что вы говорите! Какой ужас!

— Ее матери это не понравилось, и она сделала ей замечание. Но мне это не понравилось еще больше! Сначала я подумал, что ей хочется перед гостем, певцом тем более, показаться взрослой, а вовсе не деревенской девушкой. Это происходило в Сульфур-Фол, штат Арканзас. И теперь я не могу слышать о Сульфур-Фол без отвращения.

— М-м-да! Забавная историйка, — озадаченно произнес Блоджет. — Марджи, как ты думаешь?

— Она хоть поняла, чего лишилась? — спросила миссис Мак-Кой.

Браш заулыбался.

— Она потеряла не только меня, миссис Мак-Кой, — сказал он.

Блоджет поторопился сменить тему разговора:

— А что, вам как певцу ни разу не отказывали?

— Ну, иногда, если во мне сомневались, то, конечно, проверяли. Но после первых же нот всем становилось ясно, что со мной все в порядке.

— Ты, наверное, мог бы зарабатывать этим способом.

— Нет, я не считаю, что за это надо брать деньги. Однажды в Плате, штат Миссури, ко мне подошел один человек и предложил двести долларов, чтобы я спел на собрании в “Ордене Лосей” ^[2] в Сент-Луисе. Но я отказался. Я бы спел им бесплатно, но в тот раз маршрут моей командировки не включал в себя Сент-Луис. Кстати, это еще одна моя теория. Такой голос, как, например, у меня, — это всего лишь подарок, дар, вот и все. Нельзя ведь каждому обещать, что у него будет хороший голос. Это каприз природы, как и всякий другой, как погода, например. Ниагарский водопад, пещеры в Кентукки или Джон Маккормак ^[3] — все это подарки обществу. Вы знаете, это подобно красоте, видом которой наслаждаются все. Это как сила. И я счастлив, что она у меня тоже есть. Я бы мог двигать ваши сундуки или пианино целый день и не устать. Но я не стану брать за это деньги. Вы понимаете?

— О да! — сказала в восхищении миссис Мак-Кой. — Да, я уже начинаю понимать. Ну а когда вы нам расскажете другую вашу историю?

— Ох, эту историю трудно рассказывать. Она произошла во время каникул перед моим последним годом в колледже...

— Какой это был колледж? — спросил Блоджет.

— Баптистский колледж Шилоха в Южной Дакоте, очень хороший колледж. Летом я собирался побывать в Миссури, Иллинойсе и в некоторых районах Огайо, чтобы продавать там детскую энциклопедию. Я путешествовал на попутках из одного местечка в другое. Первый день мне пришлось потерять. Я был в двадцати милях от Канзас-Сити, примерно на юго-восток. Наступила темнота, начался дождь. Тогда я зашел на одну ферму и стал проситься переночевать в конюшне. Фермер с женой пустили меня в кухню, дали мне кофе и хлеба с маслом. Они сказали, что они прихожане методистской церкви. Я увидел их дочерей: их было трое или четверо, и они все были красивы. Но я не мог рассмотреть их хорошенько, потому что они держались в стороне от яркого света. Но я заметил их, и они все показались мне очень красивыми. Я сказал себе, что утром надо получше запомнить этот дом, чтобы потом вернуться сюда. Затем я поблагодарил их, пожелал им доброй ночи и отправился спать в конюшню.

В этом месте Браш вытащил носовой платок и вытер лоб.

— Дальше пойдут деликатные вещи, — сказал он, — и я не хочу оскорбить ваши чувства, но ведь вы оба были женаты или замужем, верно?

— Да, — сказал Блоджет, — мы знаем, что такое “лихо”!

— Я проснулся в кромешной тьме и услышал девичий смех и потом, чуть позже, полусмех, полувозглас. Она спросила меня, не хочу ли я чего-нибудь поесть. Конечно, я всегда не прочь покушать...

— Хотите яблоко? — спросила миссис Мак-Кой.

— Нет, благодарю вас, не сейчас. Мы очень долго говорили. Она сказала, что ей не нравится на ферме. Я спросил, как ее звать, и она сказала, что Роберта. Во всяком случае, мне послышалось Роберта. Это очень важно, потому что ее имя могло быть просто Берта. А однажды я прочитал в газете, что есть такое женское имя — Херта. Ее имя могло быть любым из этих имен.

— Какое значение имеет ее имя! — вскричала миссис Мак-Кой.

— Вы сейчас поймете. Во всяком случае, она меня очень просила, и я не смог ей отказать. Словом, я решил, что она была той женщиной, на которой я должен жениться.

Последовала пауза; на Браша смотрели с ожиданием.

Он повторил с ударением:

— Итак, я решил, что она была той женщиной, на которой я должен жениться.

Блоджет наклонился чуть вперед и спросил взволнованным голосом:

— Ты хоть понимаешь, что погубил ее?

Браш, побледнев, кивнул.

— Дай ему выпить! — порывисто воскликнула миссис Мак-Кой. — Дай ему выпить, ради Бога!

— Я не пью, — угрюмо возразил Браш.

— Ремус, дашь ты ему выпить или нет? — закричала она еще громче. — Он должен выпить. Я не могу представить себе, чтобы он мог быть таким ребенком. Сейчас же выпей все до капли и перестань упрямиться.

Браш принял стакан и сделал вид, что пьет. К его удивлению, у него на губах остался слабый сладкий привкус.

— Давай дальше, — сказала миссис Мак-Кой. — Чем все это кончилось?

— Это все! — развел руками Браш. — Я пытался объяснить этой девушке, что вернусь завтра же и женюсь на ней, но она убежала в дом. А я вышел на дорогу, прямо под дождь, и прошагал всю ночь. Я шел несколько часов подряд, думая о том, что я скажу ее отцу, и все остальное. Но вы понимаете, с тех пор я никак не могу найти снова этот дом. Я прошел вверх и вниз каждую дорогу в том районе Канзас-Сити с дюжину раз. Я всех и каждого расспрашивал о ферме, где жил фермер-методист со своими дочерьми. Я расспрашивал всех почтальонов, но все было напрасно. Теперь вы знаете, почему я не могу стать священником.

Наступило молчание.

— И ты что же, все еще любишь ту девушку? — спросил наконец Блоджет.

Браш занервничал.

— Это не важно, люблю я ее или нет, — ответил он. — Я знаю лишь то, что я — ее муж до тех пор, пока она или я живы. Когда вы познали женщину до такой степени, то это значит, что вы не должны знать так же еще кого-нибудь до тех пор, пока один из вас не умрет.

Миссис Мак-Кой откинулась на кровати и мстительно посмотрела на стакан в его руке.

— Ты ничего не выпил! — воскликнула она. — Сейчас же выпей до дна! Не валяй дурака. Выпей все.

— Я не пью, миссис Мак-Кой, — жалобно произнес Браш.

— Меня не волнует, пьешь ты или не пьешь. Я тебе говорю — выпей!

Блоджет и сам забеспокоился, видя ее настырность. Он с выражением поднял одну бровь, подавая знак Брашу, который сделал еще один глоток. Миссис Мак-Кой враждебно за ним наблюдала. Затем она снова опустила ноги на пол и произнесла медленно и веско:

— Хочешь один совет?

— Да, конечно, заранее благодарен, — пробормотал Браш в смущении.

— Значит, я спрашиваю тебя: хочешь один совет?

— Да.

— Совет? От меня?

— Да.

— Тогда слушай! Слушай! Ты искал ее, как мог? Искал! Ты не смог найти эту девушку? Не смог! Эта девушка не захотела отыскаться? Не захотела! И если все так получилось, то забудь ее! Ты чист. Ты свободен. Начни еще раз. Начни все сначала.

— Я не могу, — с угрюмой твердостью ответил Браш. — Вы же видите, что я уже женат!

— Что за глупости ты несешь? Ты не женат. У тебя нет свидетельства. Ты не женат, понял?

— Миссис Мак-Кой, когда вы говорите, что я не женат, то вы просто играете словами, потому что я точно знаю: я женат.

Миссис Мак-Кой разъяренно посмотрела на него, затем, покачав головой, снова улеглась на кровать.

Браш продолжал, опустив глаза в пол:

— Во всяком случае, мне это совершенно ясно. Может быть, это означает, что мне совсем не следует заводить себе дом. Иногда я думаю, что если упаду духом, то действительно могу заболеть или что-нибудь еще хуже. Потому что болезнь — это как раз и есть упадок духа. Это еще одна моя теория. По моей теории, все болезни приходят, когда человек теряет надежду. Если у кого-то плохи дела в бизнесе или еще в чем-нибудь или он сделал ошибку и не может исправить ее, то этот человек непременно заболеет. Ему просто жить не захочется. Он просто потеряет всякий интерес к солнечному свету, к тому, что будет завтра и будет ли что-нибудь вообще. Он-то думает, что он хочет жить, но в подсознании у него коренится желание умереть. Во всяком случае, я намерен хорошенько обдумать эту мысль в ноябре, когда у меня будет отпуск. У меня уже набралось достаточно хороших примеров. Вот послушайте: я так переживал этот случай, что даже прошлой весной заболел инфлюэнцей. А вообще-то я в жизни никогда не болел. Вот вам и другой пример: извините, что я говорю о таких прозаических вещах, но я никогда не принимаю слабительного. Но теперь я вынужден пользоваться слабительным каждый раз. Я уже знаю, чем это вызвано. Это значит, что мне просто не хочется жить, пока я не заведу себе семью...

В этот момент Марджи Мак-Кой подскочила и закричала как сумасшедшая:

— Ремус, заставишь ты его замолчать или нет? О Боже, кончится это когда-нибудь или нет? Сдается мне, мы уже битый час обсасываем его теорию. Сейчас же смени тему! Я сойду с ума. А ну-ка выпей еще! Не-е-ет! Не такими птичьими глотками!

Браш выпил все и тут же встал.

— Мне, кажется, лучше уйти, — сказал он. — Мне надо ехать в Кэмп-Морган; поезд будет в два часа. Благодарю, что позволили навестить вас.

В смущении он остановился посреди комнаты, ожидая, не захочет ли миссис Мак-Кой попрощаться с ним за руку. Она поднялась и прошествовала к двери, при каждом шаге раскачивая бедрами. Она прислонилась к стене у двери. Двое мужчин с легким трепетом смотрели на нее.

— А теперь слушай. Слушай, что я тебе скажу! — многозначительно произнесла она. — Я заболела из-за тебя! И где же они теперь, твои теории и твои идеи? А? Нигде! Вот то-то! Живи, детка, живи! Что из всех нас, сукиных сынов, получится, если мы будем то и дело останавливаться и рассусоливать каждый свой шаг? Вымрем как вид, к чертовой матери!

Браш в раздумье взглянул на нее, глубокие морщины избороздили его лоб. Он произнес негромко:

— Ну, я-то, кажется, пока еще живой.

К изумлению обоих мужчин, она вдруг положила руку ему на плечо.

— Я имела в виду: посмотри вокруг. Мы все скоро вымрем. Если будем думать, что ничего не изменить. Если ты так думаешь, то ты вдвое гнуснее, чем просто голубой.

— Я не голубой, — обиделся Браш.

Миссис Мак-Кой с сердитым видом вернулась к столу и вынула из пачки новую сигарету.

— Ох, убирайся прочь! — сказала она.

Блоджет вышел следом за Брашем в холл.

— Я просто хотел попрощаться с ней за руку, — пожал плечами Браш.

— Не принимай близко к сердцу, дружище, — сказал Блоджет удрученно. — Она всегда себя так ведет при первом знакомстве. Она покажется тебе совсем другой, когда ты узнаешь ее поближе.

Браш медленно побрел к себе в номер. Перед тем как собрать вещи, он постоял у окна, глядя на проливной дождь за стеклом.

— Я слишком много говорю, — пробормотал он. — Надо следить за собой. Я говорю чертовски много.

Путешествие Браша в Кэмп-Морган было вызвано телеграммой, которую он получил в Оклахоме. Телеграмма, посланная его начальником, гласила: “Судья озере Морган-Кэмп устроить Гутенберг Альдус Кэкстон смазать ему лыжи пределах Эйнштейн”. Это сообщение вовсе не было столь непонятным, как могло показаться на первый взгляд. Просто отправитель был весьма жизнерадостным человеком и подписывал свои служебные распоряжения самыми невероятными, по его мнению, именами. “Судья озере Морган-Кэмп” означало, что член Палаты судья Кори, получивший свою должность по наследству от отца, проводил уик-энд на озере Морган-Чатаука, на базе отдыха под Морганвилем, штат Оклахома. Судья Кори был наиболее влиятельным членом Комитета по образованию в парламенте, выбор учебников для системы публичных школ полностью зависел от него. “Устроить Гутенберг Альдус Кэкстон” означало, что Браш должен уговорить его дать рекомендации определенным учебникам, которые выпускает их издательство. Имена великих первопечатников обозначали каулькинсовский учебник алгебры для начальных классов, “Les Premiers Pas” ^[4] мадемуазель Дефонтен и “Армию Цезаря” профессора Грабба. “Смазать ему лыжи” имело отношение к продолжавшейся шутке между начальником и Брашем — шутке, солью которой был намек на взяточничество среди членов Палаты. Эта фраза означала, что Брашу даются полномочия предложить судье Кори пост почетного члена Совета директоров в Ассоциации учреждений среднего образования. Данный пост приносил лицу, его занимающему, семьсот долларов ежегодно. Эта шутка давно уже потеряла для Браша свою прелесть, но начальник настаивал на том, что конкурирующие издательства вовсю практикуют подобные методы, предлагая некоторым членам парламента посты в консультативных советах начального и среднего образования, приносящие до тысячи долларов в год. Браш считал, что “Каулькинс и компания” не должны придерживаться такой стратегии, и кроме того, он не мог себе представить, как завязать разговор, который должен привести к подобному предложению. Что же касается его самого, то он был в состоянии положить свои учебники перед миллионами школьников и без этих сомнительных фокусов, поэтому его высоко ценили в руководстве фирмы, и особенно, как он считал, за его эксцентричность.

В действительности его эксцентричность и сама по себе доставляла его начальству немалое удовольствие. Дело в том, что в скрупулезности по отношению к расходам фирмы Брашу не было равных среди всех, кто когда-либо в ней работал. Он записывал каждый пятак и проявлял невероятную изобретательность, чтобы сберечь фирме лишний доллар. Он никогда не сомневался в том, что великий мистер Каулькинс лично читает его отчеты, и так было на самом деле. Мистер Каулькинс не только читал его отчеты, но и приносил их домой, чтобы поучить экономности свою жену, а также таскал их с собой в клуб, чтобы показать своим друзьям. Но существовал один пункт, в котором Браш и Хоуэлс никак не могли достичь взаимного согласия. Браш отказывался назначать встречи с директорами школ в воскресенье; он отказывался ездить поездом или автобусом в воскресенье с тем, чтобы в понедельник утром быть на месте. В крайнем случае он мог согласиться идти пешком или добираться на попутках. Ехать в воскресенье на поезде значило нарушать священный день отдохновения и лишать служащих железной дороги возможности сходить в церковь и провести день в размышлениях о Боге. Хоуэлс замечал ему, что поезда все равно ходят в воскресные дни “для того, чтобы скорее доставить сыновей и дочерей к ложу их родителей, которые внезапно заболели и нуждаются в помощи”. Браш отвечал ему, что родителям следовало бы выбирать другие дни для своих болезней.

Браш покинул Оклахома-Сити в два часа, пересек, попеременно пользуясь поездами, автобусами, троллейбусами и такси, почти весь штат и наконец к середине следующего дня прибыл в Морганвиль. Во время путешествия ему никто не подвернулся в качестве объекта спасения, но мимоходом он поспорил с владельцем вагона-ресторана, греком, на предмет “язычества”, которое заставило мальчишку с фермы пробивать себе дорогу в университет, которое побудило владельца гаража усыновить голодного кота и которое хочет добраться до “самой сути” смертной казни и пожизненного заключения.

В Морганвиле он сел в автобус, обвешанный китайскими фонариками и воззваниями, гласившими: “Хорошего отдыха в Кэмп-Морган!” Спинка сиденья перед ним несла на себе следующее объявление: “Девушки, расширяйте круг своих знакомств! Наш танцзал приглашает всех!” Автобус, пробиравшийся, казалось, наугад по редкому сосновому лесу, миновал группу женщин в спортивных костюмах, экскурсанток, выбравшихся на лоно природы с познавательными целями, затем объехал шеренгу мужчин, раздетых едва не до кальсон, с выпученными глазами, подгоняемых насмешливым тренером. Дорога огибала озерцо, густо покрытое шлюпками и байдарками. В самой середине озера к выступающему из воды камню был привязан огромный резиновый баллон с рекламой автомобильного бензина. Браш спешился у административного корпуса и купил регистрационную карточку, в придачу к которой получил пригоршню билетов, талоны на койку и пищевое довольствие, и пропуск на представление “Соперников” ^[5] , которое вечером дадут публике слушатели “Лесной школы” при Арденском театре.

Его койка оказалась одной из шести в палатке с биркой “Феликс”, которая относилась к “оранжевым”. Сотоварищи по палатке встретили его с большим воодушевлением, потому что на следующее утро “оранжевым” предстояло состязаться с “синими” в перетягивании каната, а Браш, казалось, мог сдернуть с ног шестерых. Потом он без энтузиазма обошел окрестности. Предвидя, что ему придется со всеми вместе петь зажигательные песни у общего костра, он отыскал директора и предложил ему свои услуги в качестве солиста, что тот воспринял с удовольствием. Затем он позвонил администратору столовой и попросил дать ему место за столом, где обычно сидит судья Кори.

Вернувшись в палатку, он стал раскладывать вещи. Он вытащил зубную пасту, щетку и бритвенный прибор и положил на полку над своей кроватью. На соседней кровати мужчина лет сорока лежал, очевидно, отдыхая от спортивных трудов. Он время от времени открывал глаза, наблюдая за суетой Браша. Потом он сел, спустив ноги на пол, с несчастным видом, охватив голову руками.

Браш внимательно всмотрелся в него.

— Вы себя плохо чувствуете? — спросил он. — Вчера, наверное, перестарались?

— Нет, со мной все в порядке, — ответил мужчина и снова замолчал в унынии.

Браш опять взглянул на него и увидел, что мужчина следит за ним скорбными глазами.

— Я не понимаю, зачем я сюда приехал. Мне надо быть у себя в конторе.

— Сегодня уже пятница, — сказал Браш. — Или вы собирались поработать в воскресенье?

— Нет-нет, ни в коем случае! Просто у меня такая должность: я прихожу на работу и сижу. Я там вместо мебели, и позвольте вам сказать, у меня бывают сердечные приступы каждый раз, как звонит телефон. Я прихожу и ничего не делаю, лишь попусту торчу за своим столом.

— И в воскресенье тоже?

— Да. Я обязан сидеть там и по выходным. И больше ничего не надо делать.

Последовала пауза. Браш стал переодеваться к обеду.

— Это моя жена затащила меня сюда. Она сказала, что хорошо бы детям посмотреть на природу и послушать здешних экскурсоводов. Ох, она сказала, что детям неплохо бы полюбоваться здешней природой и посмотреть здешние концертные программы. Кстати, приятель, меня зовут Дик Робертс. Я из Мейсика.

— Рад с вами познакомиться. Меня зовут Джордж Марвин Браш. Я в командировке по делам школьного издательства. Я живу в Ладингтоне, штат Мичиган.

— Мичиган? Ну и как там у вас с работой? Неплохо?

— Да, конечно, — сказал Браш, завязывая галстук и косо поглядывая на Робертса в зеркало. — У нас неплохо идут дела с продажей учебников.

Видимо испытывая внутреннее борение, Робертс помедлил и наконец выдавил неуверенно:

— Браш... м-м... Могу я вас попросить о маленьком одолжении?

— Конечно. Что надо сделать?

— Это вовсе не обязательно, видите ли, но просто на всякий случай. Я вижу, вы заняли кровать рядом с моей. Моя жена говорит, что я разговариваю во сне. Если я буду вас беспокоить, вы толкните меня, и я перестану.

— Вы хотите сказать, что вы храпите?

— Нет, я не храплю. Жена говорит, что иногда я кричу во сне. Не очень часто, но бывает. Если сегодня ночью такое будет со мной, то просто толкните меня, и все. И я тогда встану и пойду досыпать к озеру. Там уж я никого не потревожу.

— Хорошо, я сделаю, как вы просите.

— Я только хотел предупредить вас. У меня вообще плохой сон, — продолжал Робертс, уставившись в пол. — Порой я не сплю по неделе и больше. Вот почему я занимаюсь в этой чертовой группе здоровья. Я хотел бы поправить здоровье.

Палатка “Феликс” стояла у самой дороги, которая вела от лагеря к берегу. Браш услышал женские голоса, доносившиеся с дороги.

— Эй, Дик! Дик Робертс!

— Это ваша жена зовет вас, — сказал он.

Робертс вышел. Браш слышал, как она говорит:

— Лилиан хочет, чтобы ты пошел с нами купаться и взял ее на руки. Наверное, ты очень устал. Я думаю, тебе надо разок окунуться перед обедом, это тебя освежит.

— Хорошо, я иду с вами.

— Как ты устроился, Дик? — спросила она, озабоченно оглянувшись на палатку.

— Все в порядке, все отлично, — сказал он. — Подожди минутку.

Вернувшись в палатку, Робертс сказал:

— Я хочу познакомить вас с моей женой, если вы не возражаете.

— Конечно. С удовольствием, — ответил Браш.

Миссис Робертс оказалась невысокой хрупкой женщиной с манерами одновременно и оживленными, и робкими. После знакомства все трое медленно отправились вниз по дороге. Взгляд миссис Робертс то и дело останавливался с участием на лице мужа; он же постоянно смотрел в землю либо с интересом что-то выглядывал на другом берегу озера.

— Очень хорошо, что мы приехали сюда, — сказала миссис Робертс. — Дети прямо-таки счастливы! Они уже тут с самого начала лета и, конечно, полюбили эти места. Я уверена, вы здесь хорошо отдохнете и поправитесь.

— Нет, — сказал Браш. — Мне не очень нравятся такие места. Я приехал, чтобы встретиться по делу с одним человеком.

— О! — сказала миссис Робертс, быстро взглянув на него. — Хорошо. Я думаю, мы еще увидимся, мистер Браш. А сейчас, может быть, вам захочется поболтать здесь с какими-нибудь хорошенькими девушками.

— Мне надо надеть костюм, — сказал Робертс и оставил их.

Браш не уходил. Он продолжал шагать рядом с миссис Робертс. Она еще раз нервно посмотрела на него и, остановившись, произнесла с большим волнением:

— Мистер Браш, вы будете жить с моим мужем в одной палатке, и я должна вам кое-что сказать.

— Я знаю. Он мне уже сказал.

— О своих ночных кошмарах?

— Да.

— Может быть, ничего не произойдет. Но все-таки будет очень любезно с вашей стороны разбудить его немедленно. Я боюсь, он принимает свою работу слишком близко к сердцу. Он только и делает, что сидит в конторе целый день и весь вечер и, наверное, думает о чем попало. Вот почему я привезла его сюда, в Кэмп-Морган, хотя это довольно дорого, — чтобы немножко его отвлечь. Ох, я не знаю, что делать, и только извожу себя, думая о нем.

Тут миссис Робертс начала лихорадочно шарить в сумочке, отыскивая носовой платочек. Браш искоса смотрел на ее руки, готовый предложить ей свой платок, затем устремил взгляд на озеро.

— Вот уже более шести недель, как с ним произошло ужасное происшествие, — продолжала миссис Робертс. — И очень похоже на то, что он только об этом и думает.

— Он попал в автомобильную катастрофу?

— Нет, не то. Я бы вам рассказала, если вы сейчас никуда не спешите. Видите ли, мы с мистером Робертсом однажды пошли в парк с весьма глупыми аттракционами и катались там на “русской горке”. И один человек в точно такой же люльке, как наша, упал с высоты и разбился насмерть. И пока он умирал, он все пытался диктовать письмо своей семье в Форт-Уэйн, штат Индиана, а мистер Робертс, будучи тоже, как и этот мужчина, из клуба “Элк”, взялся записывать. Это было просто ужасно. Этот человек — хотя я не люблю говорить такие вещи, — он был просто глупый. Он из тех, кто кричит громче всех. Я полагаю, он просто хотел обратить на себя внимание каких-нибудь девушек. Ни мне, ни мистеру Робертсу он не нравился, и шутки его тоже никому не нравились. А на втором круге, на самом повороте, он стоял прямо во весь рост в своей люльке и готовился к спуску. И вдруг он выпал. Он падал и бился обо все фермы и перекладины. И потом, когда он лежал на земле в ожидании “скорой помощи”, он все звал: “Есть кто-нибудь из клуба “Элк”? Есть кто-нибудь из клуба “Элк”?” Он хотел говорить только с кем-нибудь из клуба “Элк”, и мистер Робертс подошел к нему. Это произвело на мистера Робертса ужасное впечатление.

— Я обязательно присмотрю за ним сегодня ночью, миссис Робертс, — сказал Браш. — Я действительно не сказал бы, что у него очень счастливый вид.

Она повернулась к нему и быстро с волнением проговорила:

— Вы правы, это в самом деле так. Он несчастлив. Мне кажется, я не должна говорить с вами об этом... Вы еще так молоды, и всякое может быть... Но, мистер Браш, мне кажется, на прошлой неделе он пытался покончить жизнь самоубийством.

— Да что вы?!

— Я не знаю, не знаю. Я боюсь думать об этом. Но однажды ночью я проснулась... Я увидела свет в ванной, и он стоял там, раздумывая... У него было такое лицо! Мистер Браш, у него был такой страшный вид! И теперь, когда он вскрикивает во сне, я каждый раз вспоминаю тот его взгляд, в ванной. На работе у него не много дел; в конторе ему не с кем поговорить. И он заботится обо мне, о детях. — Тут она вдруг приблизила лицо и взволнованно прошептала: — Я не боюсь, что мы станем бедными. Я не боюсь, что город будет содержать нас на свой счет. Но только я не хочу, чтобы он был таким несчастным.

— Вы обязательно должны сказать ему то, что сказали мне сейчас, — с чувством выговорил Браш.

— Я не могу. Никак не могу. Он такой гордый. Ему так хочется иметь хороший дом и хороших соседей. Он очень гордый. Иногда мне кажется, что он считает себя виноватым в своей депрессии. Вы знаете, он мог бы убить себя из-за страховки. Я знаю, он мог бы. Я из-за этого даже заболела.

— А если кошмаров не бывает, он спит хорошо?

— Я... я не знаю. Я слушаю его дыхание и порой думаю, что он только притворяется спящим, чтобы не тревожить меня.

В эту минуту мальчик лет девяти, весь мокрый, подбежал к ней, крича:

— Мама, я поймал черепашку! Я поймал черепашку, смотри!

Но при виде слез в глазах матери слова застряли у него в горле. Он переводил взгляд с матери на Браша и обратно, потом сказал тихо и жалобно:

— Мама, смотри, я поймал черепашку...

— Джорди, это мистер Браш. Он будет жить с тобой и с папой в одной палатке. Может быть, ты скажешь наконец “здравствуйте”?

Царственного вида женщина со значком на груди поравнялась с ними.

— Не забудьте, что завтра вечером будет бал-маскарад, — сказала она. — Вы можете сделать себе костюм, добавив к одежде какую-нибудь забавную вещь. Если ничего не придумаете, приходите к нам, и мы вместе что-нибудь сообразим. О, какая милая черепашка! Ты, наверное, очень рад, что поймал ее? Мистер Маклин знаток природы, он тебе все про нее расскажет. Ступай к нему.

И она пошла своей дорогой. Браш сказал:

— Я думаю, что как-нибудь смогу ему помочь.

— Но только не говорите ему ничего. Вы ничего ему не скажете, да?

— Нет-нет, ничего не скажу.

Браш повернул назад, к главному корпусу. На веранде большой краснолицый мужчина громко и с удовольствием читал мораль каким-то смущенным мальчишкам.

— Здравствуйте, мистер Кори, — сказал Браш.

— Стоп! — воскликнул судья Кори. — Я знаю ваше имя, дайте вспомнить!..

— Меня зовут Джордж Браш. Я прибыл, чтобы встретиться с вами по поводу рекомендации нескольких каулькинсовских учебников для ваших школ.

— Хорошо. Отлично. Всегда рад помочь людям. Поговорим об этом после обеда.

Браш начал было расписывать достоинства учебников, но внимание судьи уже было отвлечено.

— Да-да, все это очень хорошо, дружок. Конечно же, эти книжки подойдут. Я не забуду про них. А ты для надежности напиши мне про них письмо.

— Да я уже написал вам три письма, судья!

— Хорошо. Я распоряжусь, мой секретарь разыщет эти письма. В каких штатах вы распространяете? До самого Техаса? Вот как! А как поживает Билли Уиндерштед? Ты знаешь Билли? Слушай, Баш, я хочу познакомить тебя со своими женой и дочерью. — Он огляделся вокруг. — Куда же они запропастились? Моя дочь Миссисипи здесь так ни с кем и не познакомилась. Слушай, у меня есть идея. За каким столом ты сидишь, дружок? Не спорь! Я распоряжусь, чтобы тебя пересадили за наш стол. Они ввели новинку — поздний ужин. Тебе понравится. Они тут хорошо готовят. Да, сэр, они следят, чтобы каждый из нас хорошо отдохнул. Столик “М”. Запомни: столик “М”.

— Спасибо вам, судья. Весьма благодарен.

Судья наклонился к его уху и негромко добавил:

— У меня есть еще одна идея. Наша компания собирается отправиться в Морганвиль, в отель “Депот” примерно в десять вечера, сыграть в покер. Ты не против?

— Я не играю в карты, сэр.

— Вот как! Ты совсем не играешь?

— Нет.

— Сказать правду, я тоже устал от всего этого. Конечно, это безвредно, знаешь ли, но эта игра отнимает так много времени! Понимаешь, что я имею в виду? А, вот они! Это моя жена, а это моя дочурочка.

Тут громогласный судья Кори подхватил Браша под руку, развернул лицом к своему подошедшему семейству и, хотя и опасался, что они могут догадаться по его губам, о чем речь, все-таки шепнул:

— Скажи, сынок, ты не мог бы, пока живешь здесь, пообщаться с моей малышкой? Она тут никого не знает. Немножечко покатать на лодке, знаешь ли... Только, пожалуйста, никаких безобразий... С полчасика на лодочке или что-нибудь вроде этого.

Миссис Кори была высокой чопорной женщиной с непреклонным выражением лица. Ее дочь абсолютно походила на нее. Мать носила пенсне, свисавшее на длинной золотой цепочке. Миссисипи носила толстые очки с голубоватым оттенком.

— Девочка моя, — сказал судья. — Я хочу познакомить тебя с Джимом Башем, лучшим парнем, которого здесь только можно встретить. Джим, это моя жена. Мы вместе вот уже тридцать лет. Она — прелесть! А это — Миссисипи, самая милая и самая веселая девушка во всей Оклахоме, я тебе скажу.

— Простите, я не расслышала имя, — вежливо сказала Миссисипи.

— Баш! Джим Баш! — закричал ее отец.

— Очень приятно. Я знаю многих мальчиков с таким именем.

— Да, это Джим. Он будет сидеть за нашим столом, — продолжал судья подмигивая. — Я не хочу больше смотреть на всяких бездельников, как это было всю прошлую неделю.

— Леонидас! — воскликнула миссис Кори, теребя золотую цепочку. — Что о нас подумает мистер Баш!

— Ладно, ладно. Если он думает так же, как и я сам, то он думает правильно, — ответил судья.

— Послушай, папа, — кокетливо воскликнула Миссисипи, спрятав руки за спину. — Послушай, я знаю, что нам делать! Давай не будем здесь ужинать! Давай переплывем через озеро на лодке и поужинаем на том берегу, вон там, где огни, в том ресторанчике. Папочка, ну сделай это для твоей Сиппи...

— Дочурочка моя! Я бы все устроил, если бы мог! Я бы устроил это в два счета, но не могу. Видишь ли, Джим, я акционер этого лагеря и должен сделать одно очень важное объявление для всех за ужином...

— Расскажи, папочка, расскажи ему о своей идее! Это очень интересно, мистер Баш.

— Да, сэр. Это о том, чтобы каждый, кого волнует проблема Депрессии в нашей стране, пожертвовал пятьдесят центов. Как ты это находишь?

— Что ж, резонно, — ответил Браш.

— Так что мы с женой останемся, а вы, молодежь, отправляйтесь за озеро и ужинайте на том берегу. Потом вы мне расскажете, как все было.

— Только не оставайтесь там допоздна, Миссисипи. А то я буду волноваться.

— Простите меня, сегодня вечером я не могу поехать, миссис Кори, — сказал Браш. — Я должен сегодня вечером петь у костра, все уже оговорено.

По правде говоря, последние его слова были вызваны удивлением перед тем обстоятельством, что он уже заплатил за еду в одном месте и она пропадет, тогда как он будет ужинать совсем в другом месте.

— Но еще рано. Еще только шесть часов. Вы успеете съездить туда, поужинать и вернуться обратно, — возразила миссис Кори.

Судья Кори для убеждения Браша высказал свои опасения:

— Не знаю, не знаю. Можем ли мы доверить нашу дочурочку такому молодцу шести футов ростом! А, Джим? — И он, подмигнув, довольно крепко хватил Браша ладонью по спине.

Браш вздохнул и пошел к мосткам готовить лодку.

Через десять минут наша парочка уже сидела в ресторанчике при гостинице “Венеция”, готовая к потреблению ужина за семьдесят пять центов. Миссисипи без умолку болтала, кокетливо накручивая на палец свои кудряшки, и то и дело поправляла ворот платья на худых ключицах.

— Если вам придется быть в Оки-Сити, то я устрою большой прием в вашу честь, ладно? Мой отец любит устраивать приемы для меня, и я уверена, все наши сойдут с ума, когда увидят вас. В самом деле, наша компания всегда весело проводит время. Мы вовсе не балуемся — вы понимаете, о чем я говорю, — мы просто очень хорошие друзья. Когда вы к нам приедете, мистер Баш?

— Я не смогу приехать к вам на прием, — медленно проговорил Браш, — но я позвоню вам как-нибудь на днях. Я бы хотел с вами поговорить.

Миссисипи поморщилась и сказала с подчеркнутой небрежностью:

— Конечно, я не знаю, женаты вы или нет, мистер Баш, но я не думаю, чтобы это было важно, ведь мы просто друзья, верно?

Браш опустил глаза в тарелку.

— Практически я помолвлен, — сказал он. — Я, пожалуй, даже женат.

Такое заявление привело Миссисипи в восторг, и она начала делиться с ним своими взглядами на любовь и на брак. Браш был совершенно потрясен, узнав, как много разочарований довелось испытать его собеседнице. Однако вскоре описание ее бесчисленных страданий его утомило, мысли рассеялись, и он лишь отрывочно схватывал, что она говорила.

— Вы знаете, по-моему, как бы ни был беден человек, у него все-таки должны быть высокие идеалы, — тараторила Миссисипи. — Мои подруги говорят, что я глупая; но я думаю, что все-таки я права. Я бы не смогла согласиться стать женой человека, у которого нет высоких идеалов...

Браш покорно терпел.

Но когда Миссисипи начала хвастать своими ресторанными приключениями и принялась вовсю дымить сигаретой, Браш не выдержал.

— Заткнись! Хватит чушь пороть! — со злобой рявкнул он, сам не ожидая того.

Оба, и он и она, были потрясены.

— Ой, Джеймс Баш, — пролепетала Миссисипи. — Я и не думала, что вы такой грубый. Я вовсе не порю чушь. Я как умею, так и говорю.

— Я... я... Прошу меня простить, я сам не понимаю, как это у меня вырвалось, — виновато забормотал Браш, вставая перед ней и густо краснея. — Раньше я никогда так не выражался. Извините меня.

— Но ведь я... разве я? Разве я порола чушь? Может быть, что-нибудь есть во мне такое, что вам не нравится? Скажите мне честно. Я вовсе не тщеславна. Мне нравятся люди, которые откровенно говорят мне о моих недостатках. Честно, мистер Баш, я не обижусь.

— Меня зовут Браш. Джордж Марвин Браш. Ваш отец все напутал. Джордж Марвин Браш.

— В самом деле, я бы хотела, чтобы мне рассказали о моих недостатках. Я вовсе не думаю, что я идеал, вовсе не думаю!

Браш сел. Он склонил голову, уперев локти в колени, и посмотрел в ее толстые очки.

— Мисс Кори. Я занимаюсь исследованием психологии девочек. И где бы я ни был, я изучаю их и наблюдаю за ними. Я полагаю, что детская психика, особенно у девочек, — это самое удивительное явление на свете. И вы, конечно, в этом отношении тоже интересуете меня. Вы не могли бы на минуту снять свои очки?

Миссисипи побледнела. Дрожащей рукой она сняла очки. Ее испуганное лицо, страдальчески сморщившись, смотрело на него с ожиданием.

— Благодарю вас, можете надеть, — сурово разрешил он, встал и в раздумье начал вышагивать вокруг столика.

Последовало молчание. Затем он сел на свое место и, опустив голову, заговорил серьезным тоном:

— Из всех моих исследований я вывел несколько правил для девочек. Если позволите, я вам скажу эти правила. Вы действительно будете очень хорошей девушкой, если их усвоите.

От неожиданности она не могла вымолвить ни слова и лишь слабо махнула рукой, что Браш принял как знак согласия.

— Во-первых, всегда будьте простой во всем, что бы ни делали. Например, не хохочите громко, не позволяйте себе неестественных движений руками или глазами. Многие девушки не могут выйти замуж только потому, что нет никого, кто бы им сказал об этом. Во-вторых, ни в коем случае не пейте вина и не курите. Когда девушка пьет и курит, то очень трудно распознать в ней девушку — вы понимаете, что я имею в виду? И третье, наконец, и самое важное...

Но в этот момент с Миссисипи Кори случилась истерика. Браш никогда в жизни не забудет тех десяти минут. С ней было все, что только можно вообразить: и визг, и смех, и остановка дыхания; стакан с водой — успокоить! — разлетелся вдребезги; она каталась по полу и дрыгала ногами, не подпуская перепуганного Браша. Наконец, схваченная его крепкой рукой при попытке выброситься через парапет в озеро, она разрыдалась, восклицая:

— Какой ужас! Все смотрят на меня! Какой ужас! Честное слово, я не сумасшедшая!.. Я сама хотела, чтобы меня поправили. Ради Бога, не думайте обо мне плохо!..

Успокоив прибежавшего на шум растерянного метрдотеля, Браш, поддерживая полуживую от перенесенного шока, давящуюся слезами девушку, свел ее вниз к пристани и усадил в лодку. До самой середины озера они плыли в молчании. Миссисипи успокоилась и умыла лицо водой. Казалось, она осознала всю искренность советов Браша.

Когда они причалили к своему берегу и он помог ей выйти из лодки, все обитатели лагеря уже располагались под деревьями вокруг костра и заводили свои песни. “Дорожные работы” сменялись душещипательным “Зовом индейской любви”. Компания каких-то парней развлекалась перебрасыванием зажженного карманного фонарика из рук в руки. Браш извинился перед всеми за опоздание и отошел в сторону прополоскать горло. Он записался выступать первым в программе, потому что любил после выступления смешаться с публикой, быть в самой ее гуще, ходить среди рукоплещущих, смеющихся, разговаривающих людей и испытывать странное наслаждение от того, что никто не узнает его, только что певшего перед всеми. Концерт начался, и он объявил свой номер:

— Феликс Мендельсон-Бартольди. Родился в тысяча восемьсот девятом году, умер в тысяча восемьсот сорок седьмом. “На крылах голубя”.

Такой его педантизм и само название песни не предвещали успеха исполнителю, но все прошло хорошо. Затем Браш спел “Оборванную струну” сэра Артура Салливэна (1842 — 1900).

После этого он дважды поклонился и скрылся за деревьями. Публика долго аплодировала, и когда Браш вновь вышел на аплодисменты, чтобы поклониться еще раз и тут же уйти, все стали хлопать в такт, громко скандируя:

— Мы-хотим-еще! Мы-хотим-еще!

Сам директор озабоченно забегал меж палаток и среди деревьев, разыскивая исчезнувшего певца, но Браш спрятался на пристани за лодками и сидел там, пока не услышал донесшееся от костра объявление следующего номера: “Уважаемый мистер Кедворт сейчас прочтет небольшой философский трактат „Улыбка””. Убедившись, что он уже не потребуется, Браш вылез из своего укрытия. Бледный лунный свет падал на пустые дорожки и тропинки палаточного городка. Он вошел в читальную палатку и заглянул в книжный шкаф, но “Британской энциклопедии” там не было, и он вышел на улицу. Он заглянул в окно домика “Первая помощь”: врач в белом халате что-то читал при свете настольной лампы. Брашу захотелось зайти к нему и поговорить на какую-нибудь медицинскую тему, но, чувствуя непривычную вялость, он повернул прочь и побрел к вершине холма. По пути он бросил взгляд в ярко освещенное окно кухни. Там целая армия молодых парней и девушек перемывала горы посуды, оставленной отдыхающими после ужина. Это были студенты из разных колледжей, отрабатывающие свою летнюю практику. Все это было хорошо ему знакомо. Чувствуя счастливое возбуждение, он вошел внутрь и сказал, что хочет помочь. Ему дали большое полотенце и поставили вытирать стаканы рядом с сероглазой девушкой, в которую он тут же влюбился.

Перевел с английского А. Гобузов.

(Продолжение следует.)