Вопросы теоретической физики. Составитель В. Я. Френкель. Отв. редактор Ж. И. Алферов. СПб. Физико-технический институт им. А. Ф. Иоффе РАН. 1994. 262 стр.
Несмотря на внешне отпугивающее специальное название, книга эта вполне доступна непосвященному. Причина проста: основными действующими лицами ее являются вовсе не “вопросы теоретической физики” сами по себе; главный ее герой — человек, эти вопросы ставящий и по мере своих сил и возможностей разрешающий. Это — выдающийся физик-теоретик и педагог, член-корреспондент АН СССР Яков Ильич Френкель (1894 — 1952), столетию со дня рождения которого и посвящен сборник очерков и статей, подготовленный петербургским Физтехом, где Я. И. Френкель работал с 1921 года до конца жизни.
Увы, жизнь его была сравнительно недолгой — Яков Ильич ушел из нее на пятьдесят восьмом году. Но, как говорится в подобных случаях, одной такой жизни вполне могло бы хватить на несколько, столь оказалась она удивительно продуктивной и творчески насыщенной, изначально заряженной энергией мощной взрывчатой силы. В этом видится нечто, самой судьбой предопределенное: рождение и раннее детство Я. И. Френкеля совпали со временем, когда эволюционное развитие физики сменилось революционными событиями, положившими основания новой эре в ее истории: открытием рентгеновских лучей (1895), естественной радиоактивности (1896), началом создания квантовой теории (1900).
Книга примыкает к ранее изданному сборнику “Я. И. Френкель. Воспоминания. Письма. Документы” (Л. 1986), дополняя его новыми ценными материалами, в том числе архивными. Родные, друзья, ученики и коллеги, историки науки, в ней рассказывают о Я. И. Френкеле как человеке, семьянине, друге, его педагогической и научно-популяризаторской деятельности, вкладе его, в ряде случаев непреходящего значения, в ядерную физику, теорию поля, классическую и квантовую механику, электродинамику и теорию относительности, статистическую физику и кинетику, теорию твердых и жидких тел, геофизику, астрофизику, теорию электронного парамагнитного резонанса, физическую химию, биофизику...
Подобно Н. Бору, М. Планку, А. Эйнштейну, Я. И. Френкель был физиком-универсалом и мыслителем, своим творчеством совершавшим, казалось бы, невозможное, возвращавшим науку к ее древнейшим истокам, к временам натурфилософии Демокрита и Аристотеля, познанию природы в ее органичном единстве и целостности. Не случайно столько внимания он уделял общим проблемам физического знания (метод аналогий, взаимоотношение живого и неживого, принцип причинности и др.). Благодаря и его усилиям в 20 — 30-е годы отечественная физика вошла на равных в мировую науку, получила широкое признание за рубежом. В этом отношении творчество Я. И. Френкеля сыграло такую же роль, как и труды П. Л. Капицы, Л. Д. Ландау, В. А. Фока и других. В зарубежных изданиях по настоящее время продолжают ссылаться на его книги и статьи 20 — 40-х годов, а в нашей стране переиздаются его труды, обнаруживаются работы, ранее не публиковавшиеся. В серии “Классики науки” вышла в свет монография Я. И. Френкеля “Кинетическая теория жидкостей”, написанная в суровые военные годы и получившая Сталинскую премию I степени, а сборник его очерков и статей “На заре новой физики” издан в серии “Научно-популярные работы классиков естествознания”. С 1917 по 1950 год он систематически работал над учебными трудами и стал автором первого в мировой научно-педагогической литературе полного курса теоретической физики. Литература, посвященная жизни и трудам Я. И. Френкеля, насчитывает ныне более 250 названий.
Наиболее плодотворный период творческой деятельности Я. И. Френкеля пришелся на самое трудное для отечественной науки время. Это было время сменявших друг друга идеологических кампаний и проработок, приводивших к одинаково печальным результатам, вплоть до прямых репрессий и физической гибели ученых, независимо от того, велась ли борьба “за” что-то или “против” чего-то: за внедрение в науку диамата, большевистской партийности, бдительности и принципиальности или против идеализма, механицизма, космополитизма и т. п. Спокойно, с достоинством истинного российского интеллигента Я. И. Френкель отстаивал свои убеждения, а с ними и интересы науки. В 1931 году, выступая на VIII Всесоюзной конференции физико-химиков, он говорил: “Нахожу, что теория диалектического материализма не является тем венцом человеческой мысли, который может удовлетворить мыслящее человечество. Независимо от того, насколько она необходима для обоснования социализма, диалектический метод не имеет права претендовать на руководящую роль в науке... Я совсем не младенец в философии. То, что я читал у Ленина и Энгельса, не может заменить моих гносеологических взглядов. Это мое мнение, и я от него не откажусь”. Благодаря принципиальной позиции, занятой В. А. Фоком, М. А. Марковым, И. Е. Таммом, Я. И. Френкелем и другими ведущими физиками, в 1949 году, несмотря на все усилия партийно-академической бюрократии, была сорвана инспирированная свыше попытка фактического разгрома отечественной физики (под предлогом борьбы с “физическим идеализмом” и “космополитизмом”), подобного тому, какой произошел годом раньше в биологии.
Отношение Я. И. Френкеля к официальной философской доктрине окрашивалось нередко в юмористические тона. Это помогало в какой-то мере психологически смягчить давление идеологического пресса. Однажды, прочитав одну из бесчисленных брошюр, посвященных толкованию “Материализма и эмпириокритицизма” В. И. Ленина, Френкель так суммировал свое впечатление: “Это какой-то “Материализм и эмпириокретинизм”!” Переставив всего две буквы в слове “марксизм” (“мраксизм”), он в своей интерпретации прочитывал название журнала “Под знаменем марксизма”, в 20 — 30-е годы наряду с “Большевиком” выполнявшего роль главной идеологической дубинки.
“Отец обладал прекрасным чувством юмора, прежде всего активного, т. е. был человеком остроумным и молниеносно реагирующим на стимулирующие реплики собеседников”, — свидетельствуют сыновья Френкеля профессора В. Я. и С. Я. Френкели. Некоторые примеры стоят того, чтобы их воспроизвести.
В 1918 — 1920 годах Я. И. Френкель преподавал курс физики в Таврическом университете в должности приват-доцента. Обстоятельства сложились так (о них Френкель рассказывает в публикуемых в книге автобиографиях), что в 1919 году ему пришлось провести полтора месяца в деникинской тюрьме, откуда он писал матери: “От тоски меня избавляет оптимизм и философское настроение. Если не предаваться мыслям о том, что было бы, если бы и т. д., чего я стараюсь не делать, то можно жить припеваючи, как в санатории. Вся разница в том, что в санатории бывают комнаты, которые закрываются изнутри, а в тюрьме — камеры, закрывающиеся снаружи”.
В 1920 году в письме к родителям Френкель пишет о том, что большинство студентов, пришедших к нему на экзамен, ему пришлось отпустить ни с чем. “Одному из них, который ссылался в оправдание на произведенный у него обыск, могущий на днях повториться, я пожелал, чтобы власти нашли у него по интересующим их вопросам столько же, сколько по интересующему меня вопросу нашел у него я”.
В конце 30-х годов на заседании кафедры теоретической физики Ленинградского политехнического института, которой заведовал Френкель, между ассистентами возникли дебаты по вопросу о том, этично или неэтично, когда преподаватель приглашает свою студентку в кино. Попросили высказаться по этому поводу и заведующего. Он сказал: “Если студентка — хорошенькая, то этично”.
Из высказываний Я. И. Френкеля о физиках. О Нильсе Боре: “Это Кеплер ныне развивающейся квантовой механики” (1927). О Д. А. Рожанском: “Дмитрий Аполлинариевич всегда стремился оставаться в тени, и тем не менее, где бы он ни находился, он всегда становился источником света” (1936). Об одном незадачливом физике: “Он так глуп, что даже не понимает, какую хорошую сделал работу” (1948).
Из других высказываний: “Особенностью нашего государства является его удивительная неблагодарность”, “Мы все засекречиваем, чтобы “они” не знали, что неизвестно нам”, “Настоящий подлец это не тот, кто совершает подлый поступок, а тот, кто испытывает при этом удовольствие”.
Припоминаю еще один, не вошедший в книгу, эпизод, о котором несколько лет тому назад мне рассказал профессор В. Я. Френкель. В 1920 году, находясь в Крыму, Яков Ильич стал свидетелем развязанного там большевистской властью кровавого террора. Одним из вдохновителей его была Р. С. Землячка (Залкинд). В январе 1947 года “пламенная революционерка” скончалась. Сын принес отцу газету с посвященным ей некрологом. Мельком взглянув на текст, Я. И. Френкель сказал: “Было бы лучше, если бы эта дама скончалась в раннем детстве!”
Высказывание по поводу некоего Х, пожалуй, наиболее точно высвечивает изнутри “натуру” Френкеля: “Он такой противный, что никто не хочет ему помочь. Не пропадать же ему! Вот я и вожусь с ним!” Глубинной не столько чертой, сколько самой сущностью личности Якова Ильича была доброта. С редким единодушием это отмечалось всеми, близко его знавшими. Академик И. Е. Тамм: “Он... был на редкость добрым человеком, в подлинном, самом лучшем смысле этого слова”. Академик Н. Н. Семенов: “Яков Ильич был человеком неправдоподобной доброты”.
Доброта Я. И. Френкеля выражалась не просто в сочувственно-благожелательном отношении к окружавшему неисчерпаемому миру культуры и науки, миру, в который сам он был погружен как его малая частица, хотя такое отношение, конечно, являлось у него, как и у многих, исходным и определяющим. Яков Ильич стремился идти дальше, стремился придать доброте своей активный, созидательный характер даже и в том, что выходило за пределы его собственно научных интересов. А за их пределы выходило многое, слишком многое... В 1931 году он писал жене: “По своей натуре я не склонен сосредоточиться на одном каком-нибудь деле. Попытки сужения сферы моей деятельности всегда создавали во мне чувство острой неудовлетворенности... Я люблю науку, мне знакома радость творчества. Но я люблю и многое другое. Зачем же мне выбрасывать его из жизни? Тем паче, что чрезмерное самоограничение научной работой, опустошая мою душу, радость творчества превращает в муку”.
Как нетрудно догадаться, следуя многим классическим примерам, главной сферой вненаучных интересов и любви Я. И. Френкеля было искусство — та область, в которой, вслед за наукой, деятельное его жизнелюбие проявлялось особенно ярко и полно. Он не только любил, знал и ценил искусство, но и сам писал лирические и юмористические стихи, проникновенно играл на скрипке, не расставаясь с ней ни в длительных командировках, ни в дни отдыха; из-под его кисти и карандаша нередко выходили произведения по-настоящему талантливые. К шахматной игре он также подходил как художник, ценя в ней прежде всего красоту замысла, изящество комбинации. Длительные размышления во время игры свидетельствовали о серьезности его отношения к ней. “Сильным шахматистом был и Яков Ильич Френкель. Но он очень подолгу размышлял над каждым ходом. С ним можно было целый день играть одну партию. Помнится, одно воскресенье он мне таким образом испортил” (Гродзенский С. Я. Шахматы в жизни ученых. М. 1983, стр. 103). Скорее всего, новые веяния в шахматах, с их быстрой и сверхбыстрой игрой, не встретили бы у него сочувствия, как не были они приняты покойным М. М. Ботвинником, давним другом семьи Френкелей.
Интересны и поучительны суждения Я. И. Френкеля о литературе, о взаимоотношениях искусства и науки и т. п. Вот некоторые из них, относящиеся к 1933 году: “До сих пор литература занималась главным образом изучением взаимоотношений между людьми; природа служила только фоном, скучными страницами, которые пропускал нетерпеливый читатель. Сейчас, когда мы подходим к показу взаимоотношений людей и природы, взаимоотношения людей могут оказаться только фоном... Писатель — жертва старого отношения к естественным наукам. Считалось, что человек, окончивший юридический или филологический факультет, всесторонне образован, в то время как естественный или физико-математический факультет дает только узкую специализацию... Когда мы говорим о научной тематике в литературе, нужно говорить о расширении познаний самих писателей”.
Широта Я. И. Френкеля в его научном творчестве проявлялась и в склонности к метафорам, неожиданным ассоциациям и сопоставлениям, к словотворчеству, изобретению новых, непривычных для консервативного ученого уха терминов и словосочетаний. Все это подавалось на пиршественный стол физики нередко также сдобренным своеобразной юмористической приправой.
Так, в процессах диффузии в твердых телах пустой узел в кристаллической решетке, оставленный перешедшим в междоузлие атомом, Френкель предложил назвать словом “дырка”. Концепция “дырки” оказалась чрезвычайно плодотворной и получила права гражданства, а сам термин включен ныне не только в специальные физические справочники и энциклопедии, но и в некоторые обычные словари. Энергию, потребную для создания пары из “дырки” и соседствующего с ней атома, Френкель остроумно назвал “теплотой парообразования”, используя этот же шуточный термин в своих лекциях в Политехническом институте для обозначения энергии, потребной для возникновения электрон-позитронной пары. С его легкой руки в описании появления электронного газа используется (включая английскую физическую литературу) образное выражение “коллективизация электронов”. В одной из своих послевоенных публикаций Френкель, обозначая особый тип проводимости под воздействием внешнего давления, применил словосочетание “принудительная коллективизация электронов”. В начале 50-х годов на заседании ученого совета ленинградского Политеха это послужило основанием для обвинения Френкеля в издевательстве над колхозным строем.
К подобным и иным, менее “сильным”, щипкам Я. И. Френкель относился с добродушным спокойствием. Физик-теоретик, отмечал он, подобен художнику-карикатуристу, которому важно выявить и подчеркнуть отнюдь не все, но некоторые наиболее характерные черты, подразумевая, видимо, при этом, что материалом для словесно-образных средств ученому служит окружающая реальность, он сам и собственный его опыт общения с этой реальностью, но все, вместе взятое, далеко не всегда радует глаз и ласкает ухо. Гораздо важнее не утонуть в деталях, не запутать других и не запутаться самому в паутине математических выкладок. А потому давайте искать наиболее простые пути и не растрачивать попусту нашу умственную энергию. Парадоксально, но факт: “Не только усилие двигает науку вперед, но и леность”. В подтверждение ссылался на собственный опыт: “Хорошие мысли приходят в голову не обязательно за письменным столом. Моя теоретическая специальность дает мне возможность предаваться лени под благовидным предлогом глубокомысленных размышлений”.
Вероятно, читатель согласится с тем, что неправдоподобность доброты Френкеля состояла в ее удивительной универсальности. Он был добр во всем, в отношении ко всему, к себе самому в том числе. И в заключение сказанного выше невольно хочется воскликнуть:
— Побольше бы нам сегодня таких “ленивых” добряков!