Принцип сочувствия

Эти лекции — первая попытка в России сформулировать основы морали как этической системы, свободной как от марксистских догм, так и от обычных реверансов в сторону эволюционной этики. Для автора же данной рецензии это к тому же, как ни странно, свидание с людьми, с которыми была дружна всю жизнь, и вот теперь, десятилетия спустя, наши домашние разговоры, несогласия, размолвки, наши давние битвы за публикации вдруг стройно вошли в разговор, необходимый, оказывается, для нынешних старшеклассников.

Строго говоря, книга Юлия Шрейдера — это краткий обзор мировых этических учений (за исключением, пожалуй, разбора этики Спинозы).

“Этика, мораль и нравы” — название первой лекции. Что говорить о нравах нашего общества? Автор справедливо молчит. Безо всяких объяснений ясно, что они не соответствуют требованиям морального закона. “В морально развитом обществе нравы помогают реализации морального закона и даже порой требуют от человека большего, чем достаточно жестко интерпретируемый моральный закон”, — пишет автор. К нашим дням скорее относится другое его высказывание: “Наличие немногих праведников, задающих образцы морального поведения, внятные подавляющему большинству, делает общество моральным”.

Можно только порадоваться оптимизму автора. Также как и его наивному убеждению, что большинство людей стремятся ныне к положительной самооценке. Впрочем, Ю. Шрейдер тут же сам себя слегка подправляет: “Парадокс состоит в том, что моральное совершенствование не обеспечивает, а затрудняет положительную самооценку, ибо чем выше моральное развитие, тем строже требования к себе. (Никакой святой не способен почувствовать себя святым)”.

Автор рассматривает все системы этики с общехристианской точки зрения (“Моральная теология — это наука о том, как Бог проявляется в поведении и помыслах человека”).

Наиболее важная и свежая глава книги — “Реалистическая этика”, то есть разговор об этических нормах, скажем так, на каждый день. По мнению автора, “реалистическая этика не отрицает сверхъестественного происхождения моральных норм, признает опору на Откровение, но опирается на естественный путь их познания. Тем самым разум постоянно участвует в становлении человека и его самосовершенствования...”.

Основной темой всех лекций кажется мне сквозная мысль автора о необходимости сохранять внимательность. Большинство людей, особенно людей неверующих, живет невнимательно, не отдавая себе нравственного отчета за каждый свой поступок, каждое неловко или в раздражении и гневе сказанное слово, за прегрешения вольные и невольные. То, что было естественной нормой для верующего человека в прошлые века, человека, пусть и не осознающего глубины своей веры — ежедневный отчет, самооценка во время вечерней молитвы, — ныне становится для нас задачей на каждый день. Может быть, в давно ставшей привычной невнимательности к своей жизни, к тем духовным требованиям, которые она предъявляет к здоровью и внутреннему покою близких нам людей, и кроются дальние, неразличимые истоки тех трагедий, которые рано или поздно настигают почти каждого человека.

Автор формулирует эту такую простую и болезненную истину более учено: “Именно внимательность позволяет осознать, что мы очень часто не можем предвидеть дальних последствий собственных действий и что есть поступки, которые недопустимы ни при каких обстоятельствах, ибо они сами по себе искажают человеческую сущность”.

Я читаю эту книгу и думаю, как она может восприниматься совершенно неподготовленным всем предшестивующим жизненным опытом подростком, воспитанным не на чтении духовной литературы, а на нынешнем телевидении и видео. Что значит, к примеру, для молодого человека такое понятие, как “неустранимость происшедшего”? Это все так сложно и так редко выпадает лично на долю юной души. (Разумеется, мы не говорим об экранах, где нам бесконечно показывают убийства и нераскрытые преступления). А между тем автор настойчиво призывает в рамках реалистической этики непременно использовать трагедию, если она произошла, как причину для внутреннего самосовершенствования. Трудная, если не сказать непосильная, задача не только для подростка, но и для взрослого человека, попавшего в беду. Мысль чисто религиозная, тем более, автор утверждает далее, что сам процесс самосовершенствования способен подарить “человеку ощущение счастья”. И какое нам дело до того, что идея о счастье такого рода содержалась уже в этике Аристотеля. Хотя, как образно утверждает автор, “за счет совершенствования счастье не покупается, но человек дозревает до счастья, как дозревают плоды на свету”.

Не менее трудной выглядит и идея смирения, как основной установки человеческой нравственности. Для религиозного сознания смирение — основа отношения к миру. Автор настаивает на том, что эта установка неприемлема для утилитарного мышления вообще, но совершенно необходима каждому в обыденной жизни. Недаром он при этом цитирует Станиславского и его знаменитую, давно ставшую расхожей мысль об отношении актера к своей профессии: “Любить искусство в себе, а не себя в искусстве”.

А теперь о знакомых и друзьях. В главе “Принцип сочувствия” Ю. Шрейдер вспоминает образец ученых споров, предложенный в вязкие застойные времена известным исследователем-биологом Александром Александровичем Любищевым. Широколобый, остроглазый, несдавшийся, чудом уцелевший Любищев призывал не презирать противников в научных спорах (заметим, кстати, что противники его были, как правило, люди опасные), но попытаться додумать за них их систему аргументации, если они сами сделать этого не могут. Мысли Любищева, ученого и мыслителя старшего поколения, развил другой биолог, Сергей Викторович Мейен (1935 — 1987). В статье “Принцип сочувствия”, которую в незапамятные времена довелось редактировать автору этой рецензии, совсем молодой тогда Сергей писал: “Надо мысленно стать на место оппонента и изнутри, с его помощью рассмотреть здание, которое он построил. Принцип сочувствия Мейена оказался тесно связан с традиционным принципом человеческой морали: “Не делай другому того, чего не хотел бы для себя”. Мораль, как справедливо пишет Ю. Шрейдер, начинается с понимания соизмеримости людей, с того, чтобы суметь поставить себя на место другого и посмотреть на мир его глазами.

Моральные требования должны стоять выше узко практических интересов, иначе они не действенны. Но сами эти требования исполнимы только при одном условии. Это условие — любовь, без которой все превращается в формальность. “Через категорию любви мораль получает религиозное основание, на котором она только и зиждется”, — писал Сергей Мейен в далекие 70-е годы.

Сокровенный смысл принципа сочувствия заставляет видеть образ Христа в каждом человеке, замечает Шрейдер, независимо от его убеждений и поведения. “Человек может оказаться настолько “не ближним”, что любить его мы не способны, но любовь ко Христу помогает отнестись с сочувствием и к “не ближнему” — постараться понять его. Вот почему, — пишет Ю. Шрейдер, — мне видится в этом принципе важный шанс к созданию этики объединенного человечества”.

Думал ли так рано ушедший от нас Сергей Викторович Мейен, что его мысли приобретут ныне столь актуальное, почти прикладное значение?

Думал ли об этом же и эмигрировавший от нас в Штаты (ко всеобщему нашему тогдашнему сожалению) Владимир Лефевр, к тому времени уже известный математик и психолог, строя формальную математическую модель функционирования совести? В краткой рецензии не место рассказывать об этой модели и об алгебре комбинирования добра и зла. Пусть читатель потрудится над расшифровкой этих формул сам.

Мне же хочется сказать в заключение лишь об одном. Ничего и никогда не возникает на пустом месте, как бы рьяно ни пытались нам сейчас это доказать. То духовное возрождение, которое начинается сейчас в России, было бы невозможно, если бы не жили и не действовали, не писали и не страдали преждевременно уходившие из жизни замечательные люди, которые и создали предпосылки того духовного климата, без которого Россия была бы сейчас выжженной пустыней.

Галина БАШКИРОВА.