Размышляя над историческими судьбами России в столь переломном для нее XX столетии, невольно в который уже раз сталкиваешься с жестокой закономерностью, точно выраженной известным каламбуром: “История учит, что она ничему не учит”. И хотя “умом Россию не понять”, но необходимо наконец попытаться определить основные факторы, влияющие на ее исторические зигзаги, чтобы как-то воздействовать на них, тем самым предопределив результирующий вектор исторического развития...
Как ни рассматривай историю, а двигали ее люди мыслящие — ибо без интеллекта, и интеллекта выдающегося для своего времени, влиять на исторический процесс невозможно. Но мы остановимся не на вождях, а на том слое общества, который вырабатывал передовую для своего времени идеологию и так или иначе воздействовал и на вождей, и на формирование самих идеалов общества. Тут мы увидим, что у русской интеллигенции своя стезя — справедливость. Можно проследить, как формировалось это мироощущение историческими катаклизмами России, религиозными канонами, географическими и другими факторами, но факт остается фактом: идеалом интеллигенции России всегда была социальная справедливость, построение светлого, справедливого общества. В розовом тумане представлялось такое идеальное общество, правда, труд, самосознание являлись здесь основополагающими величинами. За это интеллигенция шла на муки и на смерть. В плоть и кровь интеллигенции въелся тезис: государство, власть есть орудие притеснения и несправедливости.
Но в XX веке история дважды — в 1917 году и в наше время — подарила нам уникальный шанс для построения свободного демократического общества, и тут накопленные веками гены социальной справедливости и идеализма сыграли дурную шутку с российской интеллигенцией. В 1917 году она сделала все, чтобы скинуть самодержавие, а дальнейшее развитие событий было пущено на самотек, так как считалось, будто основное свершилось и теперь сам народ сделает все, что надо, и построит это самое “светлое” и “доброе”. Чем все кончилось, мы знаем.
Сейчас Россия имеет все шансы на успех. Но мы видим, как по мере развития процессов реформирования жизни в посткоммунистическом обществе интеллигенция играет в них все более неоднозначную роль.
Интеллигенция показала неспособность и нежелание осознать свою роль в изменившейся исторической ситуации, выступать активным авангардом реформ; она не смогла поменять привычного образа мышления, определявшего во многом ее место в социальной и духовной структуре старой России. Конечно, гораздо легче рассуждать о демократии и номенклатурных реформах на интеллигентских кухнях и в литературных журналах, чем сделать попытку превратить их в подлинные реформы и в подлинную демократию. Отказ большей части интеллигенции от участия в насущно необходимом, активном реформировании общества ставит перед подлинными сторонниками реформ вопрос о выработке новой социальной стратегии. Это в первую очередь касается поиска наиболее оптимальных путей России в формировании рыночной экономики, с учетом своеобразия национальных особенностей и необходимости подлинного, а не поверхностного усвоения универсальных фундаментальных основ современного гражданского общества.
Особенно нетерпима ситуация с отсутствием подлинной интеллектуальной элиты в условиях углубляющегося кризиса реформ, смысл которых после отстраивания начальных этапов рыночного механизма так и не свелся к формированию российского варианта рыночного общества. Увлекаясь построением демократических механизмов, реформаторы-интеллигенты забыли, что подлинное гражданское общество строится не только на соответствующих демократических преобразованиях, но и на формировании подлинного структурно-общественного идеала, соответствующего национальным интересам, мечтам, надеждам и традициям страны. “Расколдовывая” (термин Макса Вебера) общество от чар коммунистической идеологии, разоблачая ее многочисленные мифы, они превратили демократию как таковую в некий новый идеал, оторванный от реальной жизни. Это непонимание наложилось у них на привычную у русских интеллигентов традиционную нелюбовь к государственной власти.
Профессор Московского университета, один из интеллектуальных лидеров сопротивления большевизму, П. И. Новгородцев писал о периоде после Февральской революции: “Политическое миросозерцание русской интеллигенции сложилось не под влиянием государственного либерализма Чичерина, а под воздействием народнического анархизма Бакунина. Определяющим началом было здесь не уважение к историческим задачам власти и государства, а вера в созидательную силу революции и в творчество народных масс. Надо только расшатать и разрушить старую власть и старый порядок, а затем все само собою устроится; эту анархическую веру Бакунина мы встречаем одинаково у князя Львова (первого главы Временного правительства. — Л. А.) и у Керенского. На почве таких воззрений нельзя было, конечно, организовать ни народовластия, ни управления. И если, по собственному свидетельству Временного правительства, “рост новых социальных связей стал отставать от процесса распада”, если государство стало разрушаться, то это зависело не от одного действия стихийных центробежных сил, но и от бездействия власти”[1].
В своих воспоминаниях о Временном правительстве В. Д. Набоков, один из лидеров партии кадетов, заметил, что его идеология была сродни идеологии анархизма.
Таким образом, традиция анархо-либерализма, как и неистребимого социалистического утопизма, характерная для русской интеллигенции с середины XIX столетия, стала неотъемлемой чертой и мировоззрения советской интеллигенции, прежде всего лучшей, демократической ее части. Борьба с советским тоталитаризмом лишь усилила эти ее черты, в значительной степени заменив единоспасающую идею социальной справедливости на не менее утопическую в постсоветской реальности идею абсолютного значения прав человека. Психологически понятная выстраданность этого идеала (через сталинский ГУЛАГ, брежневские психушки и тюрьмы) не отменяет его утопизма как панацеи в решении всех проблем бывшего СССР — нынешних стран СНГ.
Еще в 1918 году известный общественный деятель В. Н. Муравьев, подводя итоги первого этапа “великой освободительной” русской революции, подчеркивал: “Русское интеллигентское миросозерцание есть доведенное до конца отвлеченное построение жизни. В основах русского социализма и в значительной мере либерализма лежит отрицание истории, полное отрицание и отвержение действительности совершающегося. Интеллигентская мысль есть мысль о человеке, о мире, о государстве вообще, а не об этом человеке, об этом мире, об этом государстве”[2].
К сожалению, в советское время в условиях уничтожения и слома старой интеллигенции, когда большая ее часть исчезла как самостоятельная духовная и интеллектуальная сила, новая интеллигенция израсходовала громадные запасы нравственных, интеллектуальных и духовных сил на сопротивление (зачастую бессознательное) советской идеологической машине, стремившейся сделать ее частью своего механизма. Интеллигенция невольно занималась повторением пройденного, наивными поисками “истинного Ленина” и “истинного Маркса” как некой подлинной правды, скрытой “проклятыми бюрократами” и “негодяями сталинистами”. Все это приводило ее к открытию заново задов левоинтеллигентской мысли как Запада, так и России. Отсюда массовые социал-демократические, анархо-синдикалистские, даже неонароднические увлечения русской интеллигенции в процессе освобождения от советско-большевистского наследия.
Таким образом, подобные социалистическо-народнические взгляды с сильным анархическим привкусом, столь характерные для русского образованного сословия до семнадцатого года, стали восприниматься новой “демократической” и преодолевавшей советизм и большевизм интеллигенцией как вершина демократической мысли прошлого и основная веха на пути к российскому демократическому будущему.
В 80-е годы, когда окончательно выявилась ложность концепции “социализма с человеческим лицом”, наша интеллигенция, перейдя на либерально-рыночные, капиталистические позиции, тем не менее сохранила и даже усилила свое анархическое неприятие государства и глубокую неприязнь к его структурам, независимо от их идеологического наполнения. Это совершенно обесценило важное само по себе изменение интеллигентской позиции в отходе от социалистических утопий к либерализму. Фактически сознание русской постсоветской интеллигенции эволюционировало от весьма анархического “демократического социализма” к крайне расплывчатым идеалам “анархо-либерализма” — идеологии, ранее в природе не существовавшей, как и анархизм, она — продукт исключительно русской мысли. Это удивительная идеология, порожденная крахом длительное время существовавших в сознании российской, а позже русско-советской интеллигенции разного оттенка социалистических утопий. Это — своеобразный синтез неизжитого утопизма самоуправленческого толка, с его убеждением в возможности устраивать жизнь на самостоятельных групповых началах, без учета важности жесткой, юридически оформленной, хоть и правовой, государственной структуры.
В экономической науке подобные взгляды наиболее ярко развивала, например, Лариса Пияшева, а в политике — Валерия Новодворская. Даже в проекте конституции А. Сахарова подобные взгляды нашли свое отражение. Таким образом, представление, что права личности и права отдельных самоопределяющихся народов выше “имперской” государственности, буквально въелось в сознание мыслящей части постсоветской русской демократической интеллигенции. В этом странном мировоззрении, сочетающем идеи, свойственные западным крайне левым, с признанием необходимости развития на русской почве частной собственности и капиталистическо-рыночных отношений, совершенно отсутствует позитивно-государственная компонента, свойственная любому подлинно созидательному, не утопическому идеологическому мировоззрению, будь то консерватизм, либерализм или “нормальная” европейская социал-демократия.
Таким образом, антигосударственнические настроения старой русской интеллигенции не только не исчезли в советский период, как надеялись философы “веховского” направления (Новгородцев, Франк, Струве), но и усилились из-за постоянного противостояния советскому тоталитаризму со стороны интеллигенции, смешавшей последний с наследием русской исторической государственности, которая, вопреки расхожему интеллигентскому мнению, никогда не исчерпывалась самодержавием. Однако традиции земской компоненты русской государственности, оформившейся в 1612 году, во времена ополчения Минина и Пожарского и первых сильных земских соборов, не уничтоженной даже после установления петровской формы самодержавия (что показал 1812 год) и окончательно завершившейся в России Александра II с возрождением земств в 1864 году, оказались совершенно чужды освобождавшейся от советского наследия новой русской интеллигенции. Ориентируясь на концепцию социальной или, как вариант, либеральной демократии в их позднезападном воплощении, советская и постсоветская интеллигенция не только не учитывала разницы исторического наследия России и Западной Европы или США, но и не желала признаваться в шаткости своих столь тяжко и мучительно вновь обретенных идеалов. Относясь к идеям демократии, либерализма и плюрализма как к религиозной догме в той же степени, как их отцы и деды — к социалистическим и марксистским постулатам, она, обожествив эти понятия, создала из них столь же жесткий каркас, как и ее марксистские предшественники. Подобный подход к либеральным ценностям как к основе жизни и всеобъемлющей тотальной модели существования человека и общества, исключающей иные идеологемы, ведет к полному отрыву от реальных жизненных основ, отказу от учета каких-либо народных, национальных интересов. Истерические реакции на любые правительственные действия (или бездействия) стали нормой в этой среде. Мыслить себя в оппозиции к власти, которой приписываются все возможные и невозможные грехи, стало методом политического выживания для этого слоя демократствующих интеллигентов. Все это не ново — все повторяется.
Данная эволюция отечественных демократов встречает все меньше поддержки и понимания в обществе и народе.
Б. Н. Чичерин, выдающийся русский либеральный правовед середины XIX века, писал: “В практической жизни оппозиционный либерализм держится тех же отрицательных правил. Первое и необходимое условие — не иметь ни малейшего соприкосновения с властью, держаться как можно дальше от нее. Это не значит, однако, что следует отказываться от доходных мест и чинов. Для природы русского человека такое требование было бы слишком тяжело. Многие и многие оппозиционные либералы сидят на теплых местечках... делают отличную карьеру и тем не менее считают долгом при всяком удобном случае бранить то правительство, которому они служат... Но чтобы независимый человек дерзнул сказать слово в пользу власти — Боже упаси! Тут поднимется такой гвалт, что и своих не узнаешь. Это — низкопоклонство, честолюбие, продажность. Известно, что всякий порядочный человек должен непременно стоять в оппозиции и ругаться”[3].
Подобное мышление исключает выработку какого-либо не догматического, не ограниченного национально и при этом самобытного взгляда на решение российских проблем. Интеллигентский идеализм, отсутствие реального созидательного начала уже во второй раз в истории России XX века становится главным препятствием на пути преодоления утопического мироощущения и самосознания нашей образованной элиты. Однако в наш исторический период, в условиях необходимости срочного формирования новой жесткой антикризисной системы ценностей, такая ситуация все более нетерпима. Откровенный, хотя и, видимо, неосознанный, антипатриотизм и антигосударственная позиция интеллигенции превращается во все более разрушительный фактор нашей общественной жизни, становясь орудием в сложной борьбе многих сил (отечественных и зарубежных), стремящихся превратить Россию в сырьевой и технологический придаток западной экономики, а государство — в конгломерат слабо связанных между собой конфедеративно организованных местных номенклатурных групп и их лидеров при сохранении лишь формального единства страны. В этих условиях анархо-либеральные идеи постсоветской русской интеллигенции — это главная идеологическая сила, мешающая формированию здоровой государственническо-либерально-реформаторской программы выхода страны из кризиса. Прекраснодушие нашей интеллигенции играет с ней все ту же злую шутку, что в 1905 и 1917 годах. Забывая о судьбе своих предшественников, сгинувших в подвалах Лубянки или на Колыме от рук уголовников, они ведут себя и всю так называемую демократическую общественность к тому же исходу.
Как напоминал в 1923 году в ситуации, близкой к современной, тот же П. И. Новгородцев: “Не о том сейчас должна идти речь, чтобы торжествовать победу революции и подводить ее итоги... Надо раз и навсегда признать, что путь “завоеваний” революции пройден до конца и что теперь предстоит другой путь — “собирания русской земли и восстановления русского государства”.
Когда русские демократические партии писали в старое время свои программы, они имели своей целью сделать Россию из несвободной страны свободной. Теперь перед всеми русскими людьми стоит задача неизмеримо более тяжкая и настоятельная — сделать родину нашу из умирающей живою.
...Воссоздание России может быть совершено только подвигом и порывом общего национального объединения, только духом связанности высшими началами и святынями, сознанием ответственности перед целым. Дух классовых разделений и революционных требований должен... замолкнуть и замереть... И при этом совершенно второстепенным является вопрос, кто именно осуществит это великое дело спасения России. Те люди, которым удастся сделать так, что в России снова можно будет жить и дышать, а не погибать физически и нравственно, и будут желанными избранниками народа... Те, кто прочно станет на смену советской власти, будут, очевидно, достаточно сильны для того, чтобы откинуть всякие партийные условия и программы, как ненужную ветошь... Глубокое непонимание условий и обстоятельств обнаруживают те, которые пытаются уже сейчас установить, какие конституционные формы примет власть, призванная к спасению России. Формы будут те, которые в тот момент будут соответствовать желаниям и нуждам народным. В разоренной... стране невозможно будет мечтать о сложном аппарате государств Запада, сохранивших свои материальные и культурные средства. ...Мудрость политиков, воспитавших свою мысль на старых партийных программах и спорах... тут не поможет. Люди старых воззрений и чувств, неисправимые интеллигенты и догматики, они принадлежат прошлому. Мы же должны готовиться к будущему, которое потребует от нас новых мыслей и новых чувств”[4].
Эти мысли, столь созвучные современному духовному состоянию России, кажутся прямым предостережением и призывом к живым интеллектуальным ее силам — сплотиться наконец не на основе очередной утопической идеи переустройства общества, а на основе реальной, практической концепции воссоздания и укрепления возрожденного Российского государства как основного гаранта подлинных необходимых реформ в стране.
Конкретно это означает, что в исторической ситуации, сложившейся у нас к исходу первой половины 90-х годов, есть два реальных выхода из посткоммунистической кризисной обстановки.
Первый выход — развитие России по латиноамериканскому пути с подчинением экономики крупным западным, в первую очередь американским компаниям, заинтересованным в том, чтобы превратить нашу страну в сырьевой придаток их экономик. В этой связи напомним важное признание известного “специалиста по России”, профессора Ричарда Пайпса, сделанное им во время одного из популярных российско-американских радиомостов, где он сказал: “В интересах мировой и российской демократии является продолжение в России состояния контролируемой анархии в следующие 5 — 10 лет”. Из подобного заявления можно сделать вывод, что в условиях нынешнего российского кризиса США проводят ту же политику, что и Запад в целом в 1905 — 1907 и в 1917 — 1921 годах. Тогда Запад, всемерно поддерживая сепаратистские движения и всякого рода крайние революционные организации в России, делал все для дестабилизации динамично растущего конкурента. Вспомним равнодушную, граничащую с потворством политику Англии по отношению к русским террористам-эсерам в годы первой революции, когда Великобритания превратилась в основной склад, а также источник оружия и финансов для российских экстремистов. История о пломбированном вагоне и помощи, оказанной немецким генеральным штабом в 1917 году Ленину и его партии, не нуждается в комментариях.
Примером такой тактики в наше посткоммунистическое время является вытеснение России со всех рынков вооружений под лицемерные возгласы отечественных пацифистов (“не ведающих, что творят!”) о “новой” имперской российской политике и желание во что бы то ни стало, с помощью Международного валютного фонда (МВФ), поставить наши крупнейшие отечественные высокотехнологичные производства под жесткий контроль их западных конкурентов.
Второй вариант выхода — развитие национальной экономики путем использования того высокоразвитого потенциала, который советский военно-промышленный комплекс накопил за годы противостояния коммунистического режима крупнейшим западным державам. Тогда военно-промышленный комплекс из затратного механизма пожирания национальной энергии должен превратиться в основу постиндустриального прорыва России в новое будущее.
Сейчас крайне необходимо, чтобы наша интеллектуальная элита стала локомотивом для продвижения России по новому пути, а не помехой этому. Не претворение в жизнь общих мест марксизма, не воплощение в действительность либеральных прописей без учета национальной специфики страны, не народнические поиски справедливого общества на основе общинного устройства, а развитие национальной промышленности как основы обновления страны, устремляющейся в XXI век, — вот, думается, единственно верное направление России на пути прогресса и развития.
Л. АФОНСКИЙ.
На протяжении последних нескольких лет “Новый мир” неоднократно печатал статьи о русской интеллигенции — Д. Лихачева, Р. Гальцевой, Д. Штурман, А. Быстрицкого и многих других авторов. Письмо Л. Афонского — еще одно мнение в ряду этих публикаций. — Ред.
[1] Новгородцев П. И. Восстановление святынь. — В кн.: Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М. “Пресса”. 1991, стр. 566.
[2] “Вехи”. “Из глубины”. М. “Правда”. 1991, стр. 413.
[3] Чичерин Б. Различные виды либерализма. — “Общественные науки и современность”, 1993, № 3, стр. 120.
[4] Новгородцев П. И. Восстановление святынь. — В кн.: Новгородцев П. И. Об общественном идеале, стр. 570, 571.