Потоп

Это потоп,
это пот и топот,
трепет рощ,
опыт неплотного прилегания
седалищ к сиденьям,
это поседение влас,
последний глас
ветвяной, нутряной,
больной,
это воцарение серости
небесной и земной,
это час сырости
и сытости водяной,
скорости прибывания вод
и времени пребывания. Вот
такою видна суть —
час покоя, пузырей подводных,
белых тел холодных.
Не обессудь.

А потом остается одна вода.
Гребешки волн хохочут, они — как слюда.
Сюда
не поставишь ногу,
горем не прослезишь дорогу
душ надводных — к Богу.

А потом остается одна беда
на всех.
И уже не засахаривается смех
подмокших репутаций, прошлых заслуг,
оказанных сдуру окаянных услуг,
недосказанных слов, терпких на слух.

Из двух
пропастей доверь тело свое глубочайшей —
и мухой в кулаке зажужжит твой дух.

Кто-то наблюдает сверху.
Ну зачем ему смотреть?

Курицу и водомерку
ждет все та же смерть.

Любопытство — это стыдно.
Стадно устилали дно.
Тех, кого уже не видно,
бросил Бог в судну.

А воды рады —
принимают береговые парады,
кличут в свидетели горы,
но горизонты голы.

Логос —
это заледеневший голос,
последний утес в океане отчаянья,
твердь причальная.

Если люди все вышли —
вглубь ли, ввысь ли, —
остаются запечатленными мысли —
следами археоптерикса на камне.

А потом время закрывает ставни,
пресекает луч остатний.
И восходит темь во всей своей карме,
роняя: “Мир был, в сущности, карлик”.

Кто сидит в ковчеге,
грызет ковриги?
Кто читает коллеге
безумные книги?

Кто отобран — образцы породы
или отбросы?
Чем вы лучше того народа,
что отброшен?

Вы остались одни,
безумцы.
Нет богов, и нет от них
презумпций.

Уцелевшие, вы теперь —
посланцы.
Ждите: вот судьба открывает дверь,
вам гостинцы.

Помянем прощальным словом,
оловом литым, плавким.
А кто-то будет снова и снова
наводить справки:

сколько да где,
покажите остов ковчега...
В ветре он и в воде.
Ищи позапрошлого снега!

В толще памяти эпический сон
запечатлен многократно.
Вы же — роете склон
Арарата.