Путь к “русскому бестселлеру” тернист и долог. Будет ли он пройден, сложится ли в России институт бестселлера в том виде, в котором он существует, как ныне принято говорить — в “цивилизованных странах”, не знает никто. Тем не менее некоторые издания уже регулярно публикуют списки наиболее успешно продаваемых книг (разделяя при этом “изящную словесность” и “специальную литературу”), а книгоиздатели готовят “ударные”, “фирменные” блюда и даже в последнее время начали проводить рекламные кампании. Издатели формируют рынок. Вернее — дооформляют: книжный рынок уже давно живет своей, бурной и многотрудной жизнью.
От покупателя книг — именно “покупателя”: ожидать, что каждый, купивший книгу, ее и прочтет, несколько опрометчиво — глубинное, подлинное бытие книжного рынка скрыто. Да и знать о нем покупателю вовсе не обязательно. Он (покупатель) ориентируется по ценам и по своим пристрастиям-интересам. Которые, к слову, ему могут только казаться своими: ту или иную книгу он выбирает зачастую по чьему-либо совету, чтобы не отстать от моды, то есть находясь под влиянием реальной или воображаемой референтной группы. Более того. Приобретение книг, собирание библиотек может вообще не иметь ничего общего с чтением. Лет пятнадцать назад, когда многие другие легальные возможности для самореализации были, мягко говоря, затруднены, погоню за дефицитной книгой и похвальбу приобретенной во многих случаях можно было рассматривать как попытку доказать свою собственную, мужскую (библиофильство было и остается по преимуществу страстью сильного пола) состоятельность. Теперь же купить можно практически любую книгу. Правда — цены! Цены растут...
По мнению некоторых западных экспертов, издательский и книжный бизнес по доходности немногим уступает криминальному бизнесу на наркотиках и оружии. Отечественное книгоиздание по доходности значительно отстает, что вовсе не удивительно: пока процветает торговля воздухом, например — акциями фирмы “ООО”, пока ключевой фигурой в экономике остается пере-переперепродавец, а не производитель, надеяться на появление российских Мэрдоков наивно. И тем не менее западный постулат “печатать книги — значит печатать деньги” продолжает кружить головы и на Востоке. Возникает вопрос — что печатать и как. Здесь необходимо учитывать уже свои, типичные, “восточные”, культурные особенности. Ведь утверждать, что политика книжного рынка, политика институтов бестселлера США, Франции, Великобритании и Германии везде одинакова, значит грешить против истины. Несомненно, присутствуют общие принципы бизнеса и некоторые общие культурные характеристики. Однако достаточно ознакомиться со списками бестселлеров разных стран, как различия просто бросятся в глаза. Причем не только в плане предпочтений актуальной и потенциальной аудиторий, читающей публики (в одной стране наибольшее предпочтение отдается “черному” роману, в другой — биографиям выдающихся людей, в третьей — роману “розовому”), но и различия, так сказать, временные: пока в одной стране в разгаре мода на книги об обретении счастья в семейной жизни, в другой — ажиотаж вокруг книг о вкусной и здоровой пище, а через год-другой книжные рынки как бы меняются странами.
Но — у них там свои дела, а на наших просторах... Здесь все иное. И не только цены на полиграфические услуги, не только гонорары, проценты агентам (литературных агентств теперь не счесть!).
Книжному рынку более других свойственны “бумы”: бум на литературу фантастическую, мистику, “ужасники”, триллеры, литературу мемуарную и политическую. Несколько лет назад множество выросших как грибы после дождя издательств нещадно эксплуатировали некоторую, как казалось издателям, оторванность отечественного читателя от “мирового литературного процесса”. Перелопачивались библиотеки, частные книжные собрания в поисках остросюжетной литературы, причем желательно тех произведений, которые условно назывались “до 73-го” или “до 74-го года”: на них не распространялось авторское право. (Теперь конвенция подписана: пятьдесят лет со дня смерти автора! Все — прощай доходы!) Переводчики трудились. Редакторы правили кое-как слепленные переводы. Художники колдовали над забористыми обложками. Пышно расцветало пиратство. Некоторые сметливые “хозяева”, дабы не тратиться на переводы, поиски, чтоб не ломать голову — “конвенция — не конвенция”, организовывали авторов в команды или нанимали одиночек. Разрабатывался “крутой” сюжет, команде присваивалось кодовое имя (один мой знакомый входил в команду то ли “Симпсон”, то ли “Стетсон”), создавался текст, и творение “известного (выдающегося, знаменитого) американского (английского, канадского, австралийского, барбадосского...) писателя” появлялось на лотках. Были команды серьезные, к задаче подходившие основательно, а были и ухари, выдававшие неприкрытый стеб.
В большинстве своем эти книги (как оригинальные, так и состряпанные) были действительно очень низкого качества. Поразительно, но они, как правило, быстро распродавались. Покупателей не останавливали в три-четыре раза поднятые по сравнению с отпускной цены. Упреки — мол, плохо, господа, плохо! — по большей части были упреками далеких от реальности снобов. Видели бы они первоисточники! (Из личного опыта. Добровольное признание. В те времена, горбатясь в качестве редактора на одну из “фирм”, я, придя в состояние тихого помешательства от качества перевода, связался с переводчиком. Мы встретились, хотя такие контакты крайне не поощрялись руководством, видимо подозревавшим, где зарыта собака. Оригинал был еще хуже. Переводчик его значительно улучшил! “Коровы не летают! — философски заметил он. — Если тебе что-то не нравится — перепиши!” Я, конечно, ничего не стал переписывать: мне платили, в конце концов, не за качество, а за скорость редактирования. Однако после этого случая я позволял себе все, что угодно, следуя — каюсь! — не самому лучшему, но действенному принципу провинциальных актеров старого времени: “Публика — дура!”)
Кроме того, некоторые отечественные авторы по собственной инициативе создавали детективы “на зарубежном материале” и не скрывались под англоязычными именами. Наиболее яркий пример: Виктор Черняк, выпустивший более двадцати книг суммарным тиражом свыше трех миллионов экземпляров. В предисловии к одному из своих сборников (“Улики”. М. “Детектив Ленд”. 1993) Виктор Черняк пишет, что “обычно приходилось смотреть в свинцовые глаза совершенно безразличных, а нередко невежественных издателей, закупленных с потрохами тираническим режимом”. Вполне вероятно, Виктор Черняк прав насчет невежества и закупленности, но все же не оставляет ощущение: даже безразличный ставленник тиранов в глубине души понимал: оригинальный Чейз лучше или, во всяком случае, натуральнее вторичного Черняка.
Бывали и исключения. Издательство “Новости” со своей серией “Мировой бестселлер” стало одним из первых, кто пытался внести в царивший хаос хотя бы зачатки упорядоченности, а своей политикой приобретения авторских прав демонстрировало готовность следовать установившимся в “цивилизованном мире” правилам. Конечно, книги из этой серии были, за некоторым исключением, вовсе не “мировыми бестселлерами”. Они были и остаются книгами по большей части американских авторов, мелькнувшими в списках бестселлеров, купленными оптом на Ярмарках по бросовой цене. В результате глаз спотыкается о несуразности в тексте, вроде “ниспадающих тонзурой волос”, и обложки, рассчитанные на броскость (например: на обложке “Мира от Гарпа” художник расположил физиономию поп-звезды Принса. Зачем? Почему? Просто под рукой имелся хороший диапозитив, а Принс способен придать своему лицу некую демоническую таинственность), да и сама продукция таких “фабрик бестселлеров”, как Дин Кунц и Сидни Шелдон, что бы о них ни писали в аннотациях, своей убогостью может довести до зубовного скрежета.
В настоящее время ситуация кардинально изменилась. Не претендующий на научность опрос продавцов книжных магазинов, лоточников, мелких и средних оптовиков в “Олимпийском” на проспекте Мира показал: потребность в переводной литературе снижается и надеяться на хорошие прибыли от издания даже самой “бестселлеровой” западной книги не приходится. Нужна наша, российская. Наш, русский бестселлер. Теперь те же люди, что совсем недавно готовили к изданию перевод знаменитого барбадосского писателя или входили в какую-нибудь из команд, сами пытаются написать что-то, хотя бы отдаленно смахивающее на “лучшие” зарубежные образцы, но на отечественном материале. Другие переквалифицировались и заняты поисками авторов, которые согласятся в короткие сроки, причем иногда на заданную тему, таковой текст написать. Заявки типа “Нужны владеющие стилем, способные выполнить заказ...”, прикнопленные на доске объявлений Литинститута, никого не удивляют. Известных и не очень литераторов осаждают люди, представляющиеся агентами издательств с самыми замысловатыми названиями, и просят принести что-нибудь почитать. С перспективой заключения контракта. С выплатой аванса. В твердой валюте.
Важно отметить, что издатели, по всей видимости также не прибегая к дорогостоящим опросам, для себя уже давно выяснили, что именно нужно отечественному читателю. Кроме того, многие из них тщательно проштудировали руководства типа “Как написать бестселлер”, которых, во всяком случае за океаном, пруд пруди. Их не пугает, что в списки бестселлеров “там” очень часто попадают книги, написанные вопреки отработанным правилам и канонам, а “бестселлер” отнюдь не значит “боевик” (см.: Хлебников Борис. Секрет бестселлера. — “Иностранная литература”, 1994, № 7). Они отдают себе отчет не только в том, что налицо количественные отличия рынков. (К слову. Представляется, что число пишущих “у нас” несравнимо меньше. Заниматься литературой невыгодно, если только имярек не проскользнул в число модных в определенных кругах и походя не получил грант, если не начал печататься в переводе или же не состоит в когорте бессмертных, которым, кстати, в последнее время тоже не сладко живется. Разбогатеть в одночасье, как Марио Пьюзо, просто невозможно: самая сладкая “морковка”, покупка права на экранизацию, была и остается недостижимой мечтой. Да и постулат о “самой читающей стране” также давно нуждается в пересмотре. Прежний лозунг многих накопителей книг: “Прочитаю потом!” — уже не работает: все больше и больше людей живут “настоящим”, полагая, что 10 тысяч лучше использовать “здесь и сейчас” и вовсе не на покупку книги.) Как бы то ни было, издатели пытаются отслеживать и качественные характеристики. В частности — предпочтения читателей, кошельком указывающих и что надо издавать, и куда дует ветер.
В этой связи крайне интересен список “Чемпионы-94”, опубликованный газетой “Книжное обозрение”. В нем представлена “горячая десятка” отечественных лидеров по тиражу и по количеству изданий за прошедший год. Иначе говоря — десятка наиболее успешно продаваемых авторов. Такой список, как и подобный ему в любой другой стране, отражает в первую очередь не дарования и таланты тех или иных литераторов, что само по себе, конечно же, значимо, а определенный тип общественного сознания, определенные ориентации и предпочтения читательской массы.
Ровно половину десятки составляют авторы, чьи произведения можно условно отнести к жанру “триллер”, авторы боевиков-детективов, остросюжетной литературы: Николай Леонов (3 место, изданий — 21, суммарный тираж — 1 360 000), Юлиан Семенов (5, 18 и 1 020 000), Виктор Пронин (6, 20 и 1 000 000), Анатолий Безуглов (8, 16 и 975 000), Леонид Словин (9, 12 и 945 000). Занявшие первые места авторы представляют традицию отечественного исторического романа: Валентин Пикуль (1, 24 и 2 325 000) и Дмитрий Балашов (2, 14 и 1 620 000). Так же двое — литературу для детей: Григорий Остер (4, 28 и 1 250 000) и Эдуард Успенский (7, 11 и 985 000). Ну а на последнем месте — Лев Николаевич Толстой (15 и 880 000).
Необходимо сразу оговориться, что представление о лидерах девяносто четвертого года будет неполным без, как говорится, помесячной раскладки. Однако среди лидеров каждого из месяцев прошедшего года ситуация примерно такая же. Незначительные вкрапления литературы “розового” жанра, фантастики и мистики общей картины не портят хотя бы уже потому, что и “розовая” литература, и фантастика, и мистика суть литература переводная: с нив Romance и Mystery (включающей в себя не только произведения с “мистическим уклоном”, но и круто заваренные детективы), заполняющих длинные-предлинные полки книжных магазинов на Западе, всегда можно снять изобильный урожай.
Сейчас трудно предположить, какой будет Десятка-95. Судя по планам основных издательств, специализирующихся на массовой литературе, вряд ли следует ожидать появления новых имен. О том же, каким видится “бестселлеровый заказ”, лучше проследить по роману занявшего шестое место в Десятке-94 Виктора Пронина “Банда-2” (М. “Голос”. 1994). Читать этот роман целиком не обязательно, хотя в прошлом году Виктор Пронин и стал лауреатом престижной международной премии то ли детективщиков, то ли триллеристов. Перефразируя известные строки, можно сказать, что “и в распределении премий не существует, Постум, правил”. Для того чтобы представить уровень письма в романе, вполне достаточно ограничиться знакомством с одной, но зато длинной и красноречивой цитатой. Итак:
“Осень наступила раньше обычного, но, словно убедившись в своей силе, не торопилась все подчинить и во все вмешаться. Дни стояли прохладные, но солнечные и сухие. Листва желтела, оставаясь на деревьях, и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь красные, оранжевые, желтые листья, казались теплыми, и вообще в природе установилась атмосфера какого-то благодушия. Проходили дни за днями, погода не менялась, и лишь изредка короткие дожди освежали воздух и листву”.
Очаровательно и, главное, как оригинально!
Однако продолжим цитирование со следующего абзаца:
“Криминальная обстановка в городе оставалась постоянной, без больших перемен. Ежесуточно угоняли десятки машин, находили две-три, да и то лишь те, которые похитили школьники младших классов, чтобы покататься и пошалить. Едва начинало темнеть, улицы и электрички быстро опустевали, и гость, нерасчетливо задержавшийся до восьми, до девяти вечера, оставался ночевать у хозяев, не решаясь воспользоваться транспортом. В электричках наутро находили отрезанные головы, в оставленных рюкзаках — руки, ноги, на обочинах — остальное. Поймали нескольких людоедов. Один питался исключительно девочками, второй предпочитал любовниц. Отощавшие пенсионеры, роясь по утрам в мусорных ящиках, находили младенцев в целлофановых мешках — юные мамаши избавлялись от детей с какой-то остервенелостью, а пойманные за руку, дерзили в телекамеры, злобно смеялись, истерично рыдали, объясняя все беспросветностью своего существования: они не могли купить себе ни японского телевизора, ни турецкой кожаной куртки, не могли поехать на Канарские острова и посетить солнечную Грецию. А без этого жизнь казалась им пустой, дети — обузой, прохожие — врагами. Рыночные отношения безжалостно наступали на простодушную нравственность древнего народа. Президент время от времени исчезал на неделю-вторую, появлялся на телеэкранах с заплывшими глазами и говорил о великой дружбе с великой Америкой. Политические его недоброжелатели сидели в тюрьмах, а мордатые соратники обещали через два-три года падение страны замедлить.
Шел 1994 год”.
Остальные пятьсот три страницы романа ничем не отличаются от приведенных выше фрагментов. Картины осени. Прорастание мафии во властные структуры и “мафизация” власти. Безнаказанность порока. И проч. В романе существует инфернальный персонаж, обладающий высокими покровителями бандит-убийца, тезка древнеегипетского божества Амон (имена и фамилии персонажей ходовых романов — непаханое поле для психоаналитиков!), то ли уроженец Кавказа, то ли Средней Азии, воплощающий все низменное, подлое, злобное. Имеется также положительный Андрей, влюбленный в добрую и милую Вику. Вслушаемся в нежную мелодию разговора этих положительных персонажей: “„Ладно, кончай”, — примирительно сказал он (Андрей). „Что-что?! — Вика резко остановилась и повернулась к нему, распахнув невинные глаза. — А что ты сделал для того, чтобы я кончила?” — „Ну ты даешь!” — растерялся Андрей. „Далеко не каждому! Далеко!..”” У Андрея с Викой все сложилось вроде бы неплохо, но в их лирические отношения вклинился гадкий Амон. Ненависть Виктора Пронина к Амону и ему подобным настолько велика, что он на протяжении долгих-долгих страниц, вместо того чтобы покончить с Амоном раз и навсегда, измывается над ним всеми возможными способами. Да вообще роман многопланов и впитал в себя многое — здесь все стереотипы “среднестатистического” обывателя, в обслуживании которых явно видит свою задачу автор.
Конечно, не все произведения пяти лидеров можно поставить рядом с романом “Банда-2”. Так, пишущий вроде бы о том же Леонид Словин умудряется не перейти грань, отделяющую остросюжетный роман от невольной самопародии. “Мастер российской “полицейской” прозы”, как сказано в аннотации к книге “Бандиты” (М. “Голос”. 1993), пишет вроде бы “по-полицейски” просто и без внешних изысков. Нет того принципиального деления на “хороших — плохих”, которое, кстати, является одним из ключевых положений в руководствах “Как написать бестселлер”, да и описания интимных сцен, этот оселок вкуса и мастерства, даются автором, несмотря на шокирующую откровенность, с соблюдением такта, то есть не в качестве оживляжа, а для придания психологической достоверности персонажам романа.
Однако по большому счету все авторы из “горячей пятерки” похожи один на другого.
Почему авторы произведений иной жанровой ориентации не вошли в число лидеров? Почему нет или крайне мало отечественной массовой “не-боевиковой” литературы? Для ответа на этот вопрос нужно разобраться в том, что определило список лидеров девяносто четвертого года, в том, что двигало потенциальными читателями, когда они покупали книги именно этих авторов.
Начать следует с того, казалось бы — банального, факта, что сам институт бестселлера возник на Западе тогда, когда там сложился средний класс. Именно он, вызывающий снобистское раздражение интеллектуалов, является основным потребителем бестселлеров. Без него масскульт вообще и массовая литература в частности существовать не могут. Именно интересы и предпочтения расширяющегося среднего класса, постепенно поглощающего маргинальные группировки, приобретающего ни с чем не сравнимое влияние не только на искусство, но и на политику и экономику (на них скорее в первую очередь), именно “восстание масс” подчиняет себе и литераторов, и книгоиздателей.
Средний класс в первую очередь претендует на основательность, солидность, респектабельность. Следовательно, книги для среднего класса также должны быть респектабельными, основательными, солидными. В то же время они должны быть читабельны и модны. Кроме того, представитель среднего класса не рискует остаться в гордом одиночестве, — упомянув в компании роман модного автора, он вправе ожидать, что и другие знакомы с ним или в крайнем случае могут без проблем приобрести его в ближайшем книжном магазине.
Даже в самом “крутом”, кровавом триллере “среднеклассовец” обязательно ожидает найти то, на чем стоял и стоит сам средний класс. Помимо перечисленных качеств это хеппи-энд (в крайнем случае — надежда на подразумеваемый благополучный исход), а также отсутствие иронии, надежная серьезность. Средний класс — штука вообще серьезная и к шуткам, тем более к тем, объектом которых становится он сам, относится с большой настороженностью. Средний класс и в литературе желает видеть подтверждение того, что существующий, сложившийся порядок вещей непоколебим.
Создание и дальнейшее функционирование “бестселлеровой машинки” сравнимо с “машинками” по продаже прохладительных напитков, современной бытовой техники и одежды. Бестселлер предполагает наличие серьезных отношений рыночного партнерства. Автор, издатель и книготорговец всегда готовы предоставить читателю высококачественный товар. Со своей стороны, потребляя должным образом созданный продукт модного, бестселлерового автора, читатель вправе ожидать удовлетворения, ничуть не меньшего, чем удовлетворение от покупки и использования какого-нибудь другого, модного и удобного товара, скажем — новой модели кухонного комбайна.
Сказанное отнюдь не означает того, что бестселлер — это исключительно стандартизированное производство, в котором невозможно найти “борений духа”. Многочисленные примеры свидетельствуют, что некоторые, ставшие ныне классикой мировой литературы произведения в свое время занимали далеко не последнее место в списках бестселлеров. Главное — в другом: при отсутствии среднего класса или при его зачаточном состоянии бестселлеровые отношения между авторами, издателями и книготорговцами, с одной стороны, и читателями — с другой, невозможны. Следовательно — нет и института бестселлера.
Рискну предположить: вышеприведенный список лидеров отечественных тиражей говорит о том, что среднего класса в общепринятом понимании в России пока еще нет. То, что в списке пять позиций заняли авторы боевиков, а две — авторы исторических романов, говорит о многом. Даже поверхностное ознакомление с творчеством “горячей пятерки” показывает: эти авторы по большому счету ориентированы в прошлое, на средний класс другой страны, другого мира, на средний класс эпохи СССР или — развала Советского Союза.
Конечно, предположение о том, что в СССР существовал средний класс, вероятно, может быть оспорено, но разве Юлиан Семенов не был самым советским из советских авторов массовой литературы, создателем культовых фигур советского обывателя, человеком, породившим некую, до сих пор не иссякшую “фольклорную волну”? Действительно, некий коллективный “Виктор Пронин”, поддерживаемый прозорливыми издателями, продолжает рьяно обслуживать стереотипы обывателя. Но обывателя, а не среднего класса! И авторы и обыватели как бы застряли в минувшем. Их мучает один из самых проклятых вопросов: почему мы так плохо живем? Отражая жизнь в формах самой жизни, авторы постсоветских боевиков пытаются на этот вопрос ответить. Список “виноватых” длинен и скучен. Там всякой твари по паре. Однако для “новых русских” этот вопрос давно уже не самый животрепещущий. Как, впрочем, и вопрос: откуда мы? — поиском ответа на который озабочены авторы исторических романов. Средний класс устойчивого общества чужд “проклятых” вопросов, а вопросы, значимые для него, вряд ли можно отнести к этому разряду. Более того. Средний класс не любит предаваться глубоким размышлениям. Во всяком случае, “литературе — литературово”, и подмена эстетического политикой или идеологией средним классом воспринимается в штыки.
Чтение литературы, по выражению книгопроизводителей — “повышенного спроса”, как книг авторов, вошедших в десятку, так и оставшихся на подходах к ней, занятие увлекательное. Помимо подпитки для размышлений о нарождающемся среднем классе и бестселлере, его интеллектуальном атрибуте, такое чтение позволяет вновь вернуться к еще одному вопросу, который был вскользь упомянут выше. К вопросу об обусловленных различиями в культуре особенностях “бестселлеровых рынков”. Вполне возможно, что при более тщательном и непредвзятом рассмотрении западных традиций бестселлера и отраженных в отечественной массовой литературе отечественных же культурных традиций вся якобы обкатанная картина взаимоотношений автор — издатель — книготорговец — потребитель предстанет вовсе не такой уж обкатанной. Вполне возможно, что постулаты института западного бестселлера окажутся нетранслируемыми, не переносимыми на отечественную почву, а законы, по которым будут создаваться произведения для российского института бестселлера, будут в корне отличаться от выработанных всем остальным человечеством. Сам стиль, сама атмосфера русских бестселлеровых романов будет совершенно оригинальной. Возможно ли такое? Вполне!
Предпосылки для этого положения вещей сложились уже давно. Одна из них заключена в якобы принципиальном отделении “литературы для масс” (даже выполненной на должном профессиональном уровне) от “литературы высокой”. По сложившемуся в России мифу, работающему “на вечность” автору будто бы и в голову не придет, что попадание в список бестселлеров и есть признание его таланта. Стремление к разделению на “чистых — нечистых”, вообще составляющее характерную черту российского менталитета, в данном случае порождено не в профессиональной среде, а в среде окололитературной. Возглас: “Фи! Он работает на заказ!” — свидетельствует о лукавом забвении того непреложного факта, что не только многие гениальные тексты русских писателей создавались по заказу, но и того, что строились они в соответствии с запросами читательской массы. Тем не менее миф существует, и с ним необходимо считаться. И считаются! Подобная мифопрактическая деятельность заставляет работающего “для масс” автора как бы извиняться за то, что он делает. Однако подобное действие нуждается в компенсации: чем большим дарованием обладает работающий для масс автор, тем явственнее он, рано или поздно, начинает над своим читателем подшучивать. Сначала исподволь. Потом в открытую. Потом и издеваться.
Примером такого подхода к “массовой литературе” служит роман “Пешка в большой игре” одного из самых издаваемых сегодня авторов Данила Корецкого. Он окружен неусыпным вниманием издателей, бьющихся за право заключить с ним договор на очередной боевик. По слухам, Корецкий сейчас закончил работу над очередным романом, в котором будет, как говорили раньше, все, от колбасы до мордобоя. С красноречивым названием “Антикиллер”. Если судить по “Пешке”, то способности объединить в пространстве романа действительно все Корецкому не занимать. ГРУ — КГБ и соперничество между ними, ЦРУ, воры в законе и “новые”, цивилизованные, с пейджерами и факсами, бандиты, генералы спецслужб, мечтающие о президентском кресле, бомжи, вдруг ставшие обладателями воровского общака (в кейс было уложено полтора миллиарда рублей пятидесятитысячными купюрами!), сюрреалистическое предположение о сейсмическом оружии, “работающем” на мыле и стиральном порошке (вот оно, объяснение вечного дефицита!), пастозные сексуальные сцены, бойцы Армии освобождения Карабаха, взяточники и... И т. д. и т. п. Казалось бы, можно свихнуться, но с первых страниц начинаешь чувствовать — это нечто вроде нового “Джина Грина — Неприкасаемого”, очень смешной роман-анекдот, несмотря на льющуюся реками кровь и изощреннейшие способы убийства. Если начать считать трупы, то со счета сбиваешься сразу. Правда, если честно, я относился к “Пешке” вполне серьезно вплоть до 182-й страницы:
“Преступная биография гражданина Медведева начиналась семнадцать лет назад, когда четырнадцатилетним юношей он зверски изнасиловал шестилетнюю девочку. Потом многократно насиловал, грабил, воровал, совершал разбойные нападения, хулиганил, в последние годы довольно часто убивал. Лишь за небольшую часть содеянного он был судим, причем суд относился к нему все более и более гуманно.
Жизненный путь Лепешкина не отличался разнообразием, только изнасилований у него поменьше, зато квартирных разбоев гораздо больше.
В левом верхнем углу каждой преступной автобиографии Верлинов (тот самый генерал КГБ — ФСК, который хочет стать президентом. — Д. С.) наложил аккуратную резолюцию: „Утилизировать” — и четко расписался.
— Как „утилизировать”? — спросил начальник секретариата, которому предстояло отписать документ исполнителю.
— По делам ихним, — рассеянно ответил генерал. — Я думаю, лучше посадить на кол. Кстати, у нас есть надежные узбеки или туркмены?
— Конечно, есть, — кивнул начальник секретариата и на подколотой исполнительской карточке написал: „Капитану Набиеву. Посадить на кол. Контроль””.
Господи! И посадили! Правда, только одного. Второй успел повеситься в камере.
Прочитав это, я вернулся к началу романа и (каюсь — туповат!), только перечитав предыдущие страницы, понял: надо мной издеваются. Издеваются по нарастающей, так, чтобы на заключительных страницах романа разойтись по полной программе. Одни клички воров чего стоят: Гвоздодер, Скелет, Обезьяна, Комар, Длиннозубый. Отряд “Альфа” из чисто дружеского расположения приходит на помощь к одному из главных героев, и воры уходят в мир иной. Песня, а не роман! В “Пешке” очевидна намеренная дистанцированность создателя от созданного. Некое принижение “высокого” боевикового жанра, создание триллерного мира понарошку, напрочь чуждое авторам из “горячей пятерки”, с серьезностью, достойной лучшего применения, относящимся к выходящему из-под их пера.
Романы, претендующие на звание “нового русского бестселлера” (другим примером подобного принижения жанра может служить роман Михаила Рогожина “Новые русские”), пока еще можно назвать маргинальными произведениями. Они как бы оторваны от прежнего “серьезного советского боевика”, но и не окончательно оформились на собственной, устойчивой почве. Они и рассчитаны на новую, пока еще маргинальную часть читателей. На тех, кто перестал или перестает быть советским обывателем, но еще не влился в худо-бедно создающийся российский средний класс. Литераторы, ранее не принимаемые литературным истеблишментом, засучив рукава пытаются поймать ту новую волну, на которую перестраивается прежний обыватель. Перед ними раскрывается заманчивая перспектива: стать первыми бестселлермейкерами в новых условиях. Вполне возможно, что у них появятся и конкуренты — те писатели, которые смогут избавиться от навязанного мифа “горний-дольний”. Таких ждет успех.