“Сестра Шекспира”

Вирджиния Вулф никогда не пользовалась у нас широкой известностью — ее романы не переводились вплоть до 80-х годов. Советские критики привычно осуждали Вулф за “изощренное эстетство” (И. Левидова), за “оправдывание распада образа” (В. Ивашева), за то, что “в ее романах нет характеров — только ощущения” (Д. Жантиева), словом, за декаданс и модернизм. Но вот цензура смягчилась, Вулф стали переводить, отдавать должное ее таланту. Е. Гениева в статье, открывающей сборник “Эти загадочные англичанки” (1992), пишет о “правде видения”, сближавшей Вулф как с романтиками, так и с реалистами. И она же во вступительной статье к “Комнате Джейкоба” отмечает: произведению “пока не хватает внутреннего единства, и первопричина в том, что автор практически у нас на глазах пытается вытравить из своей поэтики традиционные приемы классического повествования”.

Писательница создавала этот роман, еще не освободившись от магии искусства Филдинга, Стерна, Теккерея, Диккенса (один из эпизодических персонажей романа носит фамилию Диккенс и напоминает комическую фигуру из “Пиквика”), но уже подпадая под влияние “Улисса” Джойса, с которым, впрочем, она по-своему и полемизирует. Кстати, “Комната Джейкоба” вышла в 1922 году, сразу после джойсовского романа, и может рассматриваться как первый художественный отклик на “библию модернизма” в английской литературе.

Е. Гениева называет роман Вулф “огромным стихотворением в прозе”, к тому же напоминающим по своей поэтичности и драматизму отдельные сцены “Гамлета” Шекспира. В известной мере это справедливо. Но очевидно и то, что перед нами — модернизированный вариант традиционного романа воспитания, история — пусть пунктирно и импрессионистично изложенная — детства и юности, возмужания Джейкоба Фландерса, младшего современника самой писательницы. Трудно согласиться с мнением исследовательницы, будто эту книгу “вообще нельзя назвать романом” в обычном смысле слова, поскольку в книге “нет никакой определенности” — ни географической, ни повествовательной. Сюжет размыт — это верно. Но он все-таки может быть реконструирован “проницательным читателем” — а на такого автор и рассчитывает. Джейкоб — юноша, для которого характерны типичные противоречия и комплексы поздневикторианской интеллигенции, он бунтует (весьма сдержанно) против кое-каких ограничений и лицемерия викторианской морали, но не принимает и новаторского духа XX века, каковой обозначен в романе именами Г. Уэллса и Б. Шоу. Точнее сказать, здесь уже не столько герой, сколько сама писательница, “прикрывшись” своим персонажем (несомненно, ей симпатичным), гневно ополчается против “массовой культуры” начала века — против тех же Уэллса и Шоу с их популярностью, против “шестипенсовых еженедельников”, выпускаемых “бледными людьми в нечищеных башмаках”, против изданий, где стоит “еженедельный скрип и визг мозгов, выполосканных в холодной воде и насухо отжатых”. Занятия филологией в Кембридже, куда он поступает в 1906 году, штудии в библиотеке Британского музея, путешествие в Грецию (очевидно, как раз перед началом первой мировой войны) заметно содействуют усилению консерватизма во взглядах героя. “Бой часов (вероятно) навевал на него ощущение старинных зданий и времен, и он чувствовал себя их наследником”. Ему все ближе делается век Шекспира и елизаветинцев (именно в эту эпоху начинается и жизнь Орландо, героя другого романа Вулф). Джейкоб уже озабочен судьбами Британской империи; “не вполне он был уверен в правильности решения о самоуправлении Ирландии” — не в пику ли Джойсу это сказано? И весьма естественно, что вчерашний юный бунтарь мечтает стать членом парламента, произносить там “блестящие речи”... “но разве могут помочь блестящие речи и парламент, если ты хоть на дюйм отступил перед черными водами”? “Темные воды”, “волны” — главный лейтмотив творчества Вулф — символ мрачных ритмов Бытия и Небытия.

Писательнице хочется “приподнять” своего юного героя, найти в нем личность, призванную спасти если не империю, то, во всяком случае, культурные традиции европейской цивилизации. Отсюда и блестки поэтического ореола вокруг чела юного Джейкоба — начиная с его имени, которое ассоциируется с библейским Иаковом-богоборцем, основавшим “дом Божий” (куда более скромно смотрится в качестве символа “комната Джейкоба”, пусть и как заглавие романа). Джейкоб к богоборчеству не склонен, хотя не прочь исподтишка посмеяться над англиканской службой в храме, — этот эпизод из третьей главы даже отдаленно напоминает проделку Тома Сойера с жуком и пуделем в церкви. Зато временами отблески божественного величия так и сияют над Джейкобом. “Цивилизации стояли вокруг как цветы... Века плескались у ног как волны, по которым хоть сейчас отправляйся в плавание”. Голова воспитанника Кембриджа превосходит красотою (так, по крайней мере, кажется его друзьям) голову “Гермеса, созданную Праксителем”! Воображение одной из героинь, влюбленных в Джейкоба, рисовало его “еще более величавым, благородным и безглазым, чем прежде”. Последний эпитет — вовсе не дань сюрреализму, а намек на “безглазость” античных скульптур и на “закрытость”, интровертивность характера заглавного героя, который все-таки остается загадкой и для самой писательницы. Недаром Вулф изящно-иронически пишет: “Все-таки что-то заставляет нас кружить, как гудящая сумеречная бабочка у входа в таинственную пещеру, и наделять Джейкоба Фландерса всевозможными качествами, которых, наверное, у него и в помине нет...” А в другой раз — вполне серьезно: “Бессмысленно пытаться понять людей. Надо схватывать намеки — не совсем то, что говорится, однако и не вполне то, что делается...”

И сколь бы ни был местами размыт контур портрета, все же благодаря намекам и “прямым” штрихам образ юного англичанина-интеллектуала начала XX века получился живым и узнаваемым...

“Орландо” — произведение с иными задачами и иной стилистикой.

Будучи проницательным, тонким и своеобразным в своих культурологических подходах литературным критиком, Вулф никогда не скрывала собственных пристрастий и антипатий, преклонялась перед Шекспиром, Теккереем, Львом Толстым, Чеховым, перед Джойсом (пусть с серьезными оговорками) и Прустом. Но она болезненно переживала “засилье” мужчин в литературе, не скупилась на похвалы женщинам-писательницам, будь то Афра Бен или Кристина Россетти, сестры Бронте или Дж. Элиот. В эссе “Своя комната”, создававшемся одновременно с “Орландо” (1928), Вулф, предугадывая идеи современного западного феминизма, ищет черты “андрогинизма” у Шекспира, Стерна, Колриджа. Она выдвигает совершенно зыбкую, но дорогую ей версию о некоей “сестре Шекспира”, которая могла бы, будь исторические условия благоприятнее, стать полноценным соавтором своего знаменитого брата! Обращаясь к женской аудитории, Вулф торжественно провозглашает: эта “воображаемая сестра Шекспира” “живет в вас и во мне”, и она станет реальностью, если женщины-творцы будут много и продуктивно работать.

Своеобразной художественной реализацией этой фантастически дерзкой идеи и стал, очевидно, роман “Орландо”. Конечно, книга эта не сводится к “доказательству тезиса” — она загадочна, многозначна, она настолько — на первый взгляд — выпадает из творчества Вулф, что наши исследователи предпочитали о романе вообще не упоминать, а переводчица произведения Е. Суриц считает его всего лишь “шуткой мастера”, пусть и “глубокой, серьезной, грустной”.

На мой взгляд, следует говорить не столько о “шутке”, сколько о тщательно продуманном, но в то же время и спонтанно излившемся маленьком шедевре, в котором мениппейно и прихотливо соединились пародия на исторический роман, и на жанр биографии, оригинальный парафраз “Улисса” Джойса (шестая глава романа, в которой действие укладывается в один точно обозначенный день, 11 октября 1928 года) и карнавальная фантазия-сказка о “вечно” живущей писательнице-англичанке, меняющей свой пол (сначала Орландо — мужчина, затем женщина, хотя “чего в Орландо было больше — мужского или женского, — сказать очень затруднительно, да сейчас и не решить”), но неизменной в своей романтической привязанности к фамильному замку, к заветному дубу в парке (героиня триста лет пишет и переделывает свою поэму “Дуб”!), в своих аристократических эксцентриадах и мистических видениях.

Откуда у героя-героини экзотичное для англичан имя Орландо? Изначальный смысл его — “слава страны”, и в этом ощутима тайная гордость самой писательницы — ведь образ героини, при всей его фантастичности, несет в себе и автобиографическое начало. Есть в герое-героине отдаленная духовная связь с персонажами поэм Боярдо и Ариосто — рыцарская героика, фантастика и юмор. Но больше, пожалуй, “отсылок” к шекспировской комедии “Как вам это понравится” (образы Шекспира, Марло, Донна, королевы Елизаветы — исторический фон первых страниц романа), где драматург погружает своих персонажей — Орландо, Розалинду, Жака и других — в атмосферу веселой театральной игры, утонченных эротических шуток — девушка переодета юношей, но заставляет Орландо ухаживать за ней (ним) так, как будто бы он (она) был девушкой, и т. п. Вся эта игра половыми ролями чрезвычайно близка Вирджинии Вулф с ее фантазиями об “андрогине” Шекспире и о “сестре” — вдохновительнице драматурга.

Елена Суриц блестяще перевела роман; его “странно найденные и странно сопряженные слова”, внезапные повороты и витиеватые узоры фраз и периодов, “драгоценные умолчания и очаровательные темноты” получили в русском языке просто великолепное воплощение. Изысканность не мешает, однако, писательнице оснащать свою речь, где это уместно, прозаизмами, просторечиями. Вот пример: “Век был елизаветинский; их нравы были не то, что наши нравы; ну, и поэты тоже; и климат; и даже овощи... Закаты были гуще; красней; рассветы — аврористей и белей”.

Фантастическое существование героя-героини и его-ее вечная молодость от елизаветинской эпохи вплоть до 1928 года — это не столько “взбрык” воображения Вулф, сколько воплощение парадоксальной, грустно-озорной веры писательницы в вековую устойчивость традиций английской цивилизации, веры в творческие силы британской интеллигенции и аристократии, которые, по мнению автора, еще не утратили связей с почвой, с духом “старой доброй Англии”. И вполне естественно, что после “Орландо” Вулф создает романы “Волны”, “Годы”, “Между актами”, биографию критика Р. Фрая, в которых она снова и снова обращается к истории родной страны, ее культуры, ищет в преемственности традиций, как она их понимает, залог дальнейших успехов английского искусства.

г. Балашов.