А. В. ЯБЛОКОВ,
член-корреспондент Российской академии наук
Начиная с 1991 года в отечественной прессе появляется все больше статей и выступлений, направленных на реабилитацию в общественном сознании ядерного комплекса — от АЭС и “мирных” ядерных взрывов и до ядерного оружия. Снова, как и накануне Чернобыля, пропагандисты ядерных технологий убеждают нас в их исключительной безопасности и экономической выгодности. Во время визита Б. Н. Ельцина в Железногорск (Красноярск-26) в июле 1994 года атака на общественное мнение достигла такой силы, что кое-кому могло и в самом деле показаться, что без ядерной энергетики нам не прожить и что ядерные технологии, включая подземные ядерные взрывы, не горе, а благо для российского общества. При этом сами атомщики и связанные с ними журналисты действуют по простой схеме: пропагандируют и детализируют лишь собственные представления, “не опускаясь” до рассмотрения аргументов противников. Они делают это сознательно, во-первых, понимая, что их контраргументы слабы, и, во-вторых, в расчете на то, что в массовом сознании в силу столь настойчивой пропаганды должны возникнуть своего рода клише, такие, как “атомная энергетика — экологически чистая энергетика”, “атомные программы экономически высокоэффективны”.
Известно, что Минатом России тратит на такую пропаганду колоссальные средства как на региональном, так и на федеральном уровнях. В “Российской газете” чуть ли не еженедельно появляется целая страница студии “НЕКОС” с открытой апологетикой ядерного комплекса, на страницах многих газет, не упускающих случая подчеркивать свою объективность, в последнее время все чаще появляется развесистая атомная клюква. Программы фирмы “Телевидео” АО “Техснабэкспорт” Министерства по атомной энергии идут не только на зарубеж, но поступают и на наш экран. Горькой иронией в этих случаях звучит известный девиз журналистов “не лгать и не допускать, чтобы тебя купили”.
Обработка общественного мнения дает свои плоды, и в результате в нашей жизни появилась новая, ядерная мифология. Она очень опасна для общества, поскольку создает благоприятную обстановку для принятия опасных решений. Я попытаюсь здесь более подробно, чем в своих газетных выступлениях, рассказать об этой современной мифологии.
Миф о безопасности атомных реакторов
В свое время академик А. П. Александров убедил руководство СССР в полной безопасности реакторов чернобыльского типа. Он утверждал, что такой реактор можно поставить даже на Красной площади в Москве. Ныне руководители атомной отрасли снова говорят о “совершенной безопасности” нового поколения реакторов (признавая тем самым, кстати, что прежние, то есть работающие сейчас на просторах страны, являются опасными), публикуют рекламные брошюры с красивыми схемами и... не могут показать положительного заключения государственной экологической экспертизы на такой реактор!
Два года назад один из генеральных конструкторов обещал быстро представить мне как советнику президента положительное заключение государственной экологической экспертизы на свой новый реактор, но так и не представил. Это не случайно. Не только у нас, но и во всем мире не прекращаются споры относительно путей создания действительно безопасных реакторов. Не оправдались надежды на термоядерный синтез. До сих пор нет действующих прототипов такого реактора, а промышленные установки, если все пойдет благополучно, могут быть созданы не ранее чем через несколько десятков лет. Сложные технические проблемы встают и при переводе атомной энергетики на реакторы-бридеры (реакторы на быстрых нейтронах). Большинство специалистов в этой области сдержанно относятся к возможности надежного обеспечения их безопасности. Физики иногда говорят о ториевых реакторах как теоретически заманчивом пути атомной энергетики, позволяющих избежать накопления плутония. Однако — и это общепризнанно — по экономическим причинам и из-за токсичности ториевого топлива такой путь малореален. Как бы то ни было, сам факт появления над всеми западными работающими реакторами непробиваемых и непроницаемых (и очень дорогих) железобетонных колпаков — так называемых контейнментов — неопровержимо свидетельствует об опасности, неизбежно исходящей от современных атомных реакторов. Эти непроницаемые колпаки в конце концов обеспечивают хоть какой-то мало-мальски приемлемый уровень безопасности всей атомной станции.
Подавляющее большинство наших АЭС построено без колпаков. Добавим к этому и существенно худшее качество их строительства. Лишь в 1989 году стал широко известен до того “совершенно секретный” факт монтажа на строительстве Кольской АЭС для ускорения работ вместо монолитной металлической заглушки — сварной пустотелой конструкции. А сколько таких же больших и малых “усовершенствований” остались необнаруженными? Добавим к этому существенно более низкий уровень автоматики наших АЭС.
“Атомные бомбы, дающие электричество” — так называют наши АЭС на Западе. И для этого есть веские основания. Лишь по счастливой случайности у нас после Чернобыля не произошло новых крупных катастроф. Однако состояние, близкое к катастрофическому, имело место уже несколько раз. Чего стоит авария на Кольской АЭС в феврале 1993 года, когда в результате — смешно сказать — разрыва линий электропередач, идущих от станции, из-за очередной арктической пурги чуть было не случилась та самая максимальная проектная авария. После отключения потребителей из-за аварии в энергосистеме нагрузка АЭС автоматически снизилась, все четыре блока АЭС отключились, начались опасные перепады давления в активной зоне реакторов, сбои в работе циркуляционных насосов, резервные дизель-генераторы запускались беспорядочно и в конце концов вышли из строя... Не были ли мы всего в получасе от второго Чернобыля? Такие “приближения” происходят у нас, по-видимому, примерно раз в год. Но не бесконечно же нам будет безумно везти!
Напомню и о серьезнейшем инциденте на Ленинградской АЭС в марте 1993 года. Тогда вследствие отказа клапана в одном из технологических каналов охлаждения произошло повреждение тепловыделяющей сборки (ТВС) — пучка тепловыделяющих элементов (ТВЭЛов), металлических трубок, содержащих ядерное топливо. Как известно, несмотря на бодрящие заявления работников АЭС (“Ничего страшного не случилось”), в результате выброса радиоактивных газов мощность дозы в окрестностях двадцатого блока увеличилась в 20 раз! На АЭС России и Игналинской АЭС (Литва) только с января 1992 по ноябрь 1994 года было более 380 аварийных ситуаций, в том числе 5 серьезных, с выходом радиоактивных веществ. “В целом состояние ядерной и радиационной безопасности в Российской Федерации нельзя признать удовлетворительным” — это слова из официальной справки Госатомнадзора, написанной в 1993 году.
Считается, что никакими переделками нельзя добиться безопасной эксплуатации реакторов типа РБМК (реактор большой мощности, канальный) первого поколения: их надо просто закрывать как можно скорее. Реакторы типа ВВЭР (водо-водяной энергетический реактор) теоретически можно в результате осуществленной переделки сделать более безопасными. Но на это необходимо затратить 22 — 26 миллиардов долларов, и займет это более десяти лет. Впрочем, и через десять лет проблема безопасности АЭС будет, видимо, так же остра, как сегодня. Ведь по технологическим причинам аварии на АЭС у нас случаются, по-видимому, лишь в 30 — 40 процентах случаев, остальные — в результате “человеческого фактора”.
На фоне этих расчетов несерьезным выглядит предложение “большой семерки” повысить безопасность наших АЭС за счет установки нового — западного — оборудования, в основном приборов и автоматики. Тут я, пожалуй, соглашусь с Минатомом, что такая “помощь” в основном обеспечит рабочие места западным компаниям, но нашу атомную энергетику поставит в полную зависимость от зарубежных фирм. Но разве это решит проблему человеческого фактора?
Понимание чрезвычайной опасности, исходящей от нашей атомной энергетики, заставило в Законе об охране окружающей природной среды (1991) специально оговорить необходимость для всякого нового атомного строительства не только положительного заключения государственной экологической экспертизы, но и решения парламента. Причем все экспертизы по радиационно-ядерным производствам должны осуществляться на федеральном уровне. Мне известна пока одна такая экспертиза — на проект Программы развития атомной энергетики. Она была закончена осенью 1993 года и оказалась отрицательной. Ни на одну из новых строящихся АЭС (ни на Дальневосточную у озера Эворон, ни на Костромскую, ни на Ростовскую и другие) не было ни заключения государственной экологической экспертизы, ни решений парламента.
Нам говорят: вот построим АЭС, тогда и проводите свою экологическую экспертизу. И это при том, что по правилам МАГАТЭ уже выбор площадки является элементом строительства АЭС и, следовательно, подлежит экспертизе. И вот при вопиющем нарушении закона создаются дирекции по строительству станций на Дальнем Востоке и в других местах и начинают такое строительство без всякой экспертизы. Генпрокуратура России, которой известно состояние дел, бездействует. Конституционный суд, принявший было к рассмотрению иск Социально-экологического союза о нарушении в декабре 1992 года правительством России закона при разрешении строительства АЭС, никак не может наладить свою работу...
Миф об экологической чистоте ядерной энергетики
То, что ядерная энергетика “экологически чистая”, — настоящий миф. Он не станет истиной даже несмотря на то, что одна из государственных ядерных программ (еще дочернобыльских, советских, а теперь и российских) Министерства науки и технической политики так и называется — “Экологически чистая энергетика”.
Конечно, одного Чернобыля достаточно, чтобы поставить под сомнение экологическую непорочность ядерной энергетики. При этом и в отношении чернобыльского выброса многое еще остается неизвестным общественности, и риск здоровью населения от аварийных выбросов этой АЭС существенно занижен. Я не настаиваю, что это сделано сознательно. Скорее дело просто в том, что в большинстве стран СНГ отсутствует хорошая медицинская статистика (многолетняя, помесячная, по небольшим административным регионам).
Рядом исследователей в США было установлено, что с мая по август 1986 года в США наблюдался значительный рост общего числа смертей среди населения, рост младенческой смертности, а также пониженная рождаемость. Высокая корреляция этих трех групп независимых данных с концентрацией радиоактивного йода-131 из чернобыльского облака, накрывшего США, настолько значительна, что не более одной тысячной за то, что эта связь случайна. Особенно подскочила младенческая смертность в южноатлантических штатах — здесь такая смертность за четыре послечернобыльских месяца выросла на 20 — 28 процентов. На 7,4 процента больше было умерших в США за четыре летних месяца 1986 года по сравнению со средним числом смертей за этот период в 1983 — 1985 годах. Количество смертей от пневмонии возросло на 18,1 процента по сравнению с 1985 годом, а вся смертность от разных видов инфекционных заболеваний — на 32,5 процента, от СПИДа — на 60 процентов. Все это с высокой, статистически достоверной вероятностью связано с поражением иммунной системы чернобыльскими радиоактивными выбросами, накрывшими, как известно, США.
Такой же точной и открытой статистики нет для большинства других стран, исключая Германию. На юге Германии, где чернобыльские выпадения были особенно интенсивными, младенческая смертность возросла в 1986 году на 35 процентов. С этими данными хорошо совпадают и данные американских орнитологов, с 1975 года проводивших наблюдения по размножению 51 вида птиц недалеко от Сан-Франциско. В июне — июле 1986 года число птенцов снизилось у некоторых видов в 3 — 5 раз (в среднем на 62 процента) ниже среднедесятилетнего. Последующие исследования показали, что сходная картина наблюдалась и в штатах Вашингтон и Орегон, но только в тех районах, где в эти дни выпадали дожди, осаждавшие радиоактивный йод-131. Статистика говорит, что вероятность простого совпадения всех этих групп фактов (увеличение смертности от болезней, увеличение младенческой смертности, пониженная рождаемость и, наконец, неудача в размножении птиц) практически равна нулю.
Вот еще несколько фактов о влиянии АЭС, работающих в нормальном режиме, без катастрофических выбросов. Департамент общественного здравоохранения штата Массачусетс с 1990 года установил, что у людей, живущих и работающих в двадцатимильной зоне АЭС “Пилигрим”, около города Плимут, в 4 раза выше заболеваемость лейкемией, чем ожидалось. Статистически заметное увеличение случаев лейкемии и рака обнаружено в окрестностях АЭС “Троян”, у города Портленд, штат Орегон. Заболеваемость лейкемией детей в поселке около британского ядерного центра в Селлафилде в 10 раз выше, чем в среднем по стране, и, несомненно, связана с его работой. Это стало известно уже в 1990 году, а недавно официально подтверждено Британским национальным комитетом по радиологии. Следовало бы проанализировать состояние здоровья населения вокруг наших АЭС, но, к сожалению, ни уровень первичных медицинских обследований, ни уровень статистики не позволяет пока решить эту задачу. Аналогичные же данные по АЭС Германии, Франции и других атомноэнергетических стран если и имеются, то тщательно скрываются, по-видимому, для того, чтобы не вызвать общественного недовольства.
Даже когда АЭС работает нормально, она обязательно выбрасывает изрядное количество радиоактивных изотопов инертных газов. У экологов постепенно накапливаются доказательства их опасности. Так же как радиоактивный йод концентрируется в щитовидной железе, вызывая ее поражение, радиоизотопы инертных газов, в 70-е годы считавшихся совершенно безвредными для всего живого, накапливаются в некоторых клеточных структурах растений — хлоропластах, митохондриях и клеточных мембранах. После установления этого факта остается слово “инертные” всегда употреблять в кавычках, поскольку, конечно же, они должны оказывать серьезное влияние на процессы жизнедеятельности растений.
Радиоизотопы “инертных” газов вызывают и такой феномен, как километровые столбы ионизированного воздуха (свечки) над АЭС. Эти образования могут наблюдаться с помощью обыкновенных радиолокаторов на расстоянии в сотни километров от любой АЭС. Кто сможет утверждать, что все это никак не сказывается на состоянии и качестве окружающей среды, на миграционных путях птиц и летучих мышей, на поведении насекомых?
Одним из основных выбрасываемых “инертных” газов является криптон-85 — бета-излучатель, образующийся в процессе ядерного деления в ТВЭЛах. Уже сейчас ясна его роль в изменении электропроводности атмосферы. Количество криптона-85 в атмосфере (в основном в результате работы АЭС) ежегодно увеличивается на 5 процентов. Уже сейчас содержание криптона-85 в миллионы раз выше (!), чем до начала атомной эры. Учтем и то обстоятельство, что криптон-85 в атмосфере ведет себя как тепличный газ, внося тем самым вклад в антропогенное изменение климата Земли. Нетрудно предположить, что проблема криптона-85 через некоторое время может стать не менее важной, чем сегодняшняя проблема истощения озонового слоя.
Нельзя не упомянуть здесь и проблему другого бета-излучателя, образующегося при всякой нормальной работе АЭС, — трития, или радиоактивного водорода. Доказано, что он легко связывается протоплазмой живых клеток и тысячекратно накапливается в пищевых цепочках. Добавим к этому загрязнение тритием грунтовых вод практически вокруг всех АЭС. На это пока мало обращают внимания, хотя ничего хорошего от вероятного замещения части молекул воды в живых организмах молекулами трития ждать не приходится. Мне несколько лет назад пришлось в составе одной из государственных комиссий обследовать Южно-Украинскую АЭС — повышенное содержание трития отмечалось в колодцах, расположенных в десятках километров от станции!
Уже давно было показано, что в окрестностях некоторых американских АЭС содержание трития в хвое деревьев с наветренной стороны в 10 раз больше, чем с подветренной, — прямое доказательство, что именно АЭС являются источником трития.
Когда тритий распадается (период полураспада — 12,3 года), он превращается в гелий и испускает сильное бета-излучение. Эта трансмутация особенно опасна для живых организмов, так как может поражать генетический аппарат клеток. Даже МАГАТЭ в одном из своих обзоров признало, что наличие трития вокруг АЭС скоро станет “главной головной болью”.
Еще один радиоактивный газ, не улавливаемый никакими фильтрами и в большом количестве производимый всякой АЭС, — углерод-14. Есть основания предполагать, что накопление углерода-14 в атмосфере ведет к резкому замедлению роста деревьев. Такое необъяснимое замедление роста, по заключению ряда лесоводов, наблюдается на Земле чуть ли не повсеместно. Сейчас в составе атмосферы количество углерода-14 увеличено на 25 процентов по сравнению с доатомной эрой.
Проблема влияния АЭС на растительность начала исследоваться, наверное, уже лет двадцать назад, и тут появилось немало тревожных симптомов. Споры идут и по сей день, но уже в 1985 году федеральное Агентство по охране среды Швейцарии вынуждено было признать, что “в окрестностях ряда АЭС и ядерных предприятий (шахты) могут возникать бульшие поражения, чем на сопоставимых площадях, не имеющих ядерных предприятий. Степень поражения сопоставима с поражением от промышленных выбросов”.
В 1986 — 1988 годах в моей лаборатории в Институте биологии развития имени Н. К. Кольцова Академии наук СССР В. М. Захаров провел обстоятельные работы по сравнению популяций рыб, обитающих в водоемах — охладителях атомных станций в Карлскруне (Швеция), Игналине (Литва) и Сосновом Бору (Россия). Рыбы, обитающие в Карлскруне, по всем показателям были нормальными, у ЛАЭС и в Игналине — заметно асимметричными. Мы до сих пор не знаем, в чем конкретные причины таких различий, но главный вывод ясен: наши АЭС экологически более грязные, чем шведские.
Но, пожалуй, главная экологическая опасность от нормально работающих АЭС — загрязнение биосферы плутонием. Проблема плутония недооценивается обществом и сознательно замалчивается атомщиками. На Земле было не более 50 килограммов этого сверхтоксичного элемента до начала его производства человеком в 1941 году. Сейчас глобальное загрязнение плутонием принимает катастрофические размеры: атомные реакторы мира произвели уже много сотен тонн плутония — количество более чем достаточное для смертельного отравления всех живущих на планете людей. Плутоний крайне летуч — стоит пронести открытый его образец через комнату, как допустимое содержание плутония в воздухе будет превышено. У него низкая температура плавления — всего 640 градусов по Цельсию. Он способен к самовозгоранию при наличии кислорода. Несомненно, что плутоний — одно из самых опасных веществ.
Нам говорят: скоро сделаем такие реакторы, которые могут работать на уран-плутониевом топливе (так называемое МОХ-топливо) или даже на чисто плутониевом, и тогда накопленный плутоний можно будет сжигать. Но в МОХ-топливе, несмотря на повышенное содержание плутония, основной компонент — уран. В результате через некоторое время в реакторе образуется больше плутония, чем его туда загружают. В лучшем случае около половины загружаемого плутония остается и во вновь отработавшем топливе. Для сжигания посредством МОХ-топлива запасов плутония потребуются многие десятилетия. Но за это время многократно большее количество плутония будет наработано другими станциями!
Зловещая цепочка событий, неуклонно ведущая ко все большему загрязнению атмосферы плутонием, не разрывается. Уже только из-за неизбежной наработки плутония современная атомная энергетика должна быть свернута.
Специалисты утверждают, что создать реактор, сжигающий чисто плутониевое топливо, вряд ли возможно: известно, что горение плутония менее устойчиво, чем урана, а значит, и реактор на плутонии будет неприемлем по причинам безопасности. Напомню, что если загрязнение радиоактивным стронцием или цезием через несколько десятилетий существенно падает (период полураспада — десятки лет), то загрязнение плутонием — это практически навечно (период полураспада плутония-239 — двадцать четыре тысячи лет).
Иногда защитники “экологической чистоты” АЭС пытаются дезавуировать все подобные вышеприведенным факты на том основании, что, дескать, столь незначительных доз радиации, выбрасываемых АЭС, просто недостаточно, чтобы произвести сколько-нибудь значимые биологические эффекты. Однако в отличие от большинства химических загрязнений радионуклиды обладают способностью накапливаться в определенных органах, тканях и органеллах внутри клетки. Это доказано для трития, углерода-14, америция, плутония, йода-131 и других радионуклидов. При этом их исходная концентрация может возрастать в тысячи и даже сотни тысяч (!) раз. Поражение генетического аппарата клеток — ДНК — при этом просто неизбежно.
У защитников “экологической чистоты” АЭС стало чуть ли не дежурным аргументом сравнивать их по величине опасных выбросов с угольными. При этом вроде бы получается, что уровень облучения в окрестностях угольных станций едва ли не в 100 раз выше, чем вокруг АЭС. На самом же деле еще в 1977 году Научный комитет ООН по действию радиации установил, что с учетом всего топливного цикла относительное (на мегаватт произведенной энергии) влияние угольных станций в 375 раз ниже (!), чем АЭС.
Но вот проходит тридцать — сорок лет с момента пуска АЭС — и станцию из-за выработки ресурса надо выводить из эксплуатации. Что с ней делать? Остановленный четырнадцать лет назад один и четыре года назад другой реактор Белоярской АЭС с тех пор лишь потребляют электроэнергию. То же самое — с двумя блоками Ново-Воронежской АЭС, остановленными соответственно десять и три года назад. А что будет через несколько лет, когда из эксплуатации будет выведено еще с десяток атомных блоков? Никто не знает, что делать с огромным количеством радиоактивных материалов от их разборки, да и как их вообще разбирать.
В заключение надо отметить, что обычно, когда говорят о радиационном загрязнении, имеют в виду гамма-излучение, легко улавливаемое счетчиками Гейгера и дозиметрами на их основе. В то же время есть немало радиоактивных бета-излучателей (углерод-14, криптон-85, йод-129 и 130, стронций-90). Существующими массовыми приборами они измеряются недостаточно надежно. Еще труднее быстро и достоверно определять содержание плутония, поэтому если ваш дозиметр не щелкает, это отнюдь не означает радиационной безопасности и говорит лишь о том, что нет опасного уровня гамма-радиации.
Итак, радиоактивное загрязнение неизбежно сопровождает все звенья сложного хозяйства атомной энергетики: добычу и переработку урана, производство ТВЭЛов, работу АЭС, хранение и регенерацию топлива. Это делает атомную энергетику экологически безнадежно грязной. С каждым десятилетием открываются все новые опасности, связанные с работой АЭС. Есть все основания считать, что и далее будут выявляться новые данные об опасностях, исходящих от АЭС.
Миф об экономической эффективности ядерных программ
Нет ни малейшего сомнения, что развитие наших ядерных программ всегда было делом экономически убыточным. С начала 40-х — в 50-х годах интенсивное развитие ядерных программ было возможно благодаря широкому применению труда сотен тысяч заключенных ГУЛАГа и военных строителей. Сейчас убыточность этой отрасли для страны значительно увеличилась из-за огромных расходов на реабилитацию территорий и групп населения, пострадавших от радиационного поражения. Суммарные затраты федерального и регионального бюджетов на ликвидацию последствий чернобыльской катастрофы плюс затраты на программы реабилитации в Алтайском крае (от последствий ядерных взрывов на Семипалатинском полигоне) и на Южном Урале (в результате известной ядерной катастрофы 1957 года и многократно большего, чем чернобыльский, по интенсивности загрязнения бассейна реки Тобол радиоактивными отходами комбината “Маяк”), наверное, сопоставимы теперь со всеми затратами на содержание Минатома. Только один конкретный пример последнего времени. В апреле 1993 года произошла авария на Сибирском химическом комбинате в Томске-7 (Северске) с выбросом сравнительно небольшого количества радиации. С тех пор на устранение последствий этой аварии только дополнительное финансирование из госбюджета составило 20 миллиардов рублей.
Все эти расходы идут по другим статьям бюджета, чем ядерные программы. Если же подсчитать их вместе, то эффективность развития всего ядерного комплекса у нас действительно окажется мифом. А ведь к ним в ближайшем будущем придется добавить еще немало расходов: на очистку омывающих Россию морей от сброшенных туда тысяч контейнеров с радиоактивными отходами и затопленных атомных подводных лодок (в том числе с не выгруженным ядерным топливом), на реабилитацию северных территорий, пораженных радиоактивными выбросами Новоземельского полигона, и многих мест, связанных с подземными “мирными” ядерными взрывами.
Аналогичная картина наблюдается и в отношении часто декларируемой дешевизны электроэнергии, получаемой на АЭС. Даже когда АЭС работает в безаварийном проектном режиме, производство электроэнергии оказывается не особенно экономически выгодным, если судить по удельным затратам на 1 киловатт установленной мощности (в ценах 1984 года):
|
Северная ТЭЦ города Москвы АЭС (усредненные данные) ТЭЦ (усредненные данные) КЭС (усредненные данные) ТЭЦ с газотурбинной установкой “Витязь” |
533 руб/квт около 500 руб/квт 470 руб/квт 250 руб/квт 100 руб/квт |
При этом не учитывается необходимость крупных затрат для АЭС в будущем в двух направлениях. Во-первых, все, что связано с практически бессрочным хранением либо отработавшего ядерного топлива (в разомкнутом топливном цикле), либо радиоактивных отходов (РАО), получаемых в процессе переработки отработавшего ядерного топлива (ОЯТ). Во-вторых, каждая АЭС должна быть в конце концов разобрана после отработки своего ресурса, как говорится, “до зеленой лужайки”. И стоимость разборки, как показывает зарубежный опыт, вполне сравнима со стоимостью первоначального строительства. Мне очень хочется, чтобы люди, которые безразлично относятся к рассуждениям о необходимости демонтажа старых АЭС, побывали бы около этих циклопических сооружений, посмотрели бы на толстые электрокабели, теперь подводящие к ним энергию. Равнодушными к этому зрелищу, похоже, остаются только сами атомщики, лишь в 1993 году (!) приступившие ни шатко ни валко к разработке планов разборки своих умерших монстров. Так и хочется спросить у руководителей Минатома: где же ваша гражданская ответственность?
Итак, если приплюсовать все эти будущие затраты к стоимости отпускаемой электроэнергии (как это делается, например, в США), тогда от ее декларированной сверхдешевизны мало что остается.
Расхожим стало утверждение о якобы высокой экономической эффективности французской ядерной программы: АЭС дают 70 процентов всей электроэнергии в стране. Однако недавно стали известны тщательно скрывавшиеся данные об огромном бюджетном дефиците этой программы: долг французских атомщиков, накопленный за последние двадцать лет, составляет ныне более 30 миллиардов долларов! Когда это обстоятельство стало известно обществу, немедленно начался процесс свертывания атомной программы: в июне 1994 года впервые за историю атомной энергетики Франции было решено отложить на будущее строительство очередного реактора. По всей видимости, это означает начало заката французской атомной энергетики. Напомню, что и по экологическим и по экономическим причинам (очень сложно получить разрешение) несколько лет назад было прекращено строительство новых АЭС в США: слишком дорогостоящими оказались меры по обеспечению приемлемого для общества уровня их безопасности.
Особо надо рассмотреть экономическую эффективность организации переработки ОЯТ. Сейчас по этому поводу в России развернулась широкая и бурная дискуссия. В ней наши атомщики часто апеллируют к якобы эффективному функционированию английских и французских заводов по регенерации ОЯТ. Они даже добились от Б. Ельцина в августе 1994 года согласия на строительство в Железногорске (Красноярске-26) второго российского завода по регенерации ядерного топлива — так называемого РT-2 (РT-1 находится на территории комбината “Маяк” в Челябинской области и перерабатывает ТВС из реакторов типа ВВЭР и от атомных подводных лодок).
“Экономический эффект от создания в Российской Федерации замкнутого топливного цикла атомной энергетики путем строительства завода РT-2 определяется двумя факторами: отказом от строительства дорогостоящих хранилищ и могильников для... ОЯТ; возможностью реализации на мировом рынке сэкономленного природного урана и услуг по обогащению урана и по переработке ОЯТ АЭС других стран”, — уверенно заявляют руководители отечественной атомной промышленности (Карелин, Курносов, 1994). Наши атомщики хотели бы повторить британский вариант при строительстве комбината TНORP (термо-окислительные перерабатывающие заводы): там заранее, на много лет вперед, собрали заказы на переработку ОЯТ от разных стран, получив от них кредиты на такое строительство. Сейчас уже ясно, что англичане горят со своими расчетами. В Германии посчитали, что хранение ОЯТ значительно дешевле его переработки: расторжение ранее заключенных договоров на переработку ОЯТ только с французской фирмой “Кожема”, несмотря на неизбежные крупные неустойки, позволит всем германским АЭС сэкономить более 3 миллиардов долларов. Такие же расчеты стали известны и для шотландских АЭС, а также для одной из двух крупных государственных английских атомных компаний. В Голландии в 1993 году парламент даже вынес решение о необходимости хранения, а не переработки ОЯТ, за чем должно последовать и расторжение договора с TНORP. Официальным прогнозам о прибыли TНORP в 500 миллионов фунтов стерлингов за первые десять лет его эксплуатации противоречат расчеты, прогнозирующие не прибыль, а от 200 до 700 миллионов фунтов стерлингов убытка. В пиковом положении оказывается и французский завод по переработке ОЯТ на мысе Ла-Аг: поступление заказов от других стран прекратилось, ранее заключенные договоры расторгаются. И это несмотря на отчаянные попытки фирмы “Кожема” привлечь заказчиков весьма длительными (пятнадцатилетними!) сроками хранения получаемых РАО (или плутония) на французской территории. Если капитаны нашего ядерного комплекса не знают об этих нарастающих тенденциях, то они, наверное, должны уйти в отставку. Если же знают и тем не менее твердят об экономической эффективности переработки, а не хранения ОЯТ — возникает вопрос: имеем ли мы право вообще им доверять? История французских и английских заводов по регенерации ОЯТ говорит о том, что стоимость переработки ядерного топлива за последние десятилетия выросла в несколько раз. Это вызвано необходимостью осуществлять все более строгие и дорогие меры по охране окружающей среды от загрязнения радиоактивными материалами и возросшими требованиями к охране здоровья персонала предприятий атомной промышленности. И это при том, что в Англии и Франции не так остро, как в России, стоит проблема избавления от жидких радиоактивных отходов: их заводы по переработке отработавшего ядерного топлива, расположенные на берегу Атлантического океана, просто сливают отходы в Атлантику по многокилометровым трубам. Радиоактивные следы этих сбросов прослеживаются вплоть до Карского моря!
Наши атомщики сейчас надеются привлечь зарубежных заказчиков на переработку ОЯТ сравнительно низкими ценами: они готовы получать 900 — 1200 долларов за килограмм вместо 2000 — 3000 долларов на французских и английских комбинатах. У нас такая низкая стоимость складывается в значительной мере из-за дешевизны рабочей силы. Однако наметившаяся здесь тенденция говорит о том, что рост оплаты труда у нас идет весьма быстрыми темпами: средняя месячная зарплата в 1992 году — около 35 долларов, в 1994-м — около 70 долларов, то есть за два года увеличилась вдвое. Значит, в будущем придется осуществлять все более дорогостоящие мероприятия по охране среды и у нас. А если учесть еще стоимость перевозки ОЯТ за тысячи километров? Похоже, что уже скоро стоимость переработки у нас и у них сравняется.
По Закону об охране окружающей природной среды 1991 года ввоз в Россию радиоактивных отходов и материалов для хранения и захоронения запрещен. Это было подтверждено и в заявлении Государственной Думы в связи со скандалом из-за недавней попытки ввоза венгерского ОЯТ. Однако представители Минатома ведут переговоры о переработке ОЯТ из Швейцарии, Швеции, с Тайваня, из Ирана и других стран! Они даже уговорили администрацию Красноярского края поддержать их (ради 25 процентов отчислений от валютных поступлений за организацию хранения ОЯТ). Это открытое, демонстративное попрание российских законов! Впрочем, такое попрание законов у атомщиков уже вошло в привычку. Президент трижды издавал указы и распоряжения о необходимости тотальной вневедомственной инспекции атомных установок на безопасность. А Минатом вместе с Минобороны говорят: не хотим! И ведь действительно не пускают инспекторов Госатомнадзора на многие объекты!
Разве выгодно для страны завозить на переработку чужое ядерное топливо, неизбежно загрязняя свою территорию огромным количеством средне- и низкорадиоактивных отходов? Для России невыгодно и опасно, но выгодно для предприятий Минатома — они получат деньги, необходимые для жизнеобеспечения бывших секретных атомградов, производивших оружейный плутоний, и... хороший повод для новых бюджетных вливаний в отрасль.
Уверен, что завод РT-2 не может быть экономически выгодным для России. Экологически он будет крайне опасен. Его деятельность окажется сомнительной и с политической точки зрения: возвращая получаемый в ходе переработки ОЯТ плутоний, мы будем обеспечивать государства-поставщики материалом для создания ядерного оружия. Недаром во многих странах мира ширится движение за законодательное запрещение технологических процессов, связанных с обогащением плутония и переработкой ОЯТ.
Надежды на щедрое зарубежное финансирование строительства РT-2 призрачны: в Указе президента России об инвестициях от 19 сентября 1994 года четко определено, что все инвестиционные проекты могут осуществляться только при положительном заключении государственной экологической экспертизы. Никакая нормальная экспертиза не даст согласия на неглубокую (такую, какая осуществляется сейчас в Железногорске, Северске и Дмитровграде) закачку под землю радиоактивных отходов. Высокоактивные отходы придется остекловывать, так же как средне- и низкоактивные, или обеспечивать их длительное хранение каким-то иным способом. Интересное дело: отказываемся от “дорогостоящего хранилища и могильника для ОЯТ”, для того чтобы... строить хранилища и могильники для РАО? Где логика? Где экономические расчеты на длительную перспективу (стоимость земли, стоимость хранения и т. п.)?
В случае с РT-2 возникает и более общий вопрос: зачем нужно строить завод по регенерации отработанного топлива, если ни регенерированный уран, ни энергетический плутоний, обращение с которыми намного сложнее и дороже, чем с природным ураном и оружейным плутонием, народному хозяйству не нужны?
Мы на много десятилетий вперед обеспечены ураном и плутонием из расснаряженных десятков тысяч ядерных боеголовок. Россия даже продала США в 1993 году 500 тонн высокообогащенного урана, который будет извлекаться из ядерных боеголовок при разоружении и который при разбавлении можно использовать в качестве топлива для реакторов АЭС. И даже после этой продажи у России еще остается 750 тонн высокообогащенного урана из расснаряженных боеголовок.
Если какие-то страны просто хотят избавиться от своего ОЯТ, а Россия готова на этом заработать деньги, то логичнее сразу строить специальные хранилища для иностранных отработавших тепловыделяющих сборок (ОТВС), предназначенные для их длительного хранения. Но как бы ни хотелось Минатому или некоторым региональным администрациям заработать на этом хорошие деньги, такая коммерция — слава богу! — прямо запрещена законом в интересах будущих поколений.
В заключение замечу, что получаемые в ходе репроцессинга регенерированный уран и плутоний имеют отрицательную экономическую стоимость: в обозримом будущем их невыгодно использовать. Подсчитано, что стоимость хранения одного грамма плутония составляет 1 — 5 долларов в год (то есть 1 — 5 миллионов долларов за тонну). Реакторы-бридеры, способные сжигать плутоний, пока где-то далеко за горизонтом. Сошлюсь при этом на доклад 1993 года известной своими глубокими прогнозами американской “РЭНД корпорейшн”: в течение ближайших пятидесяти, а может быть, и ста лет плутониевое топливо не может быть экономически эффективным. Уран же для новых ТВЭЛов гораздо выгоднее получать непосредственно из руды (это обходится всего в несколько десятков долларов за килограмм).
Похоже, что в истории с нашим РT-2 оправдывается ядовитое высказываение английской газеты “Индепендент”: “Когда ядерная индустрия встречается с нерешенной проблемой, она предлагает построить что-то очень дорогое просто для того, чтобы отсрочить решение”.
Миф о необходимости строительства новых АЭС
Чтобы решить, нужно ли в России строить новые АЭС, следует ответить на вопрос: сколько электроэнергии нам требуется? Энергоемкость нашего национального продукта в 2—3 раза выше, чем у большинства других промышленно развитых стран. Это означает, что можно сократить потребление электроэнергии вдвое и получить то же количество продукции, что получаем теперь. Поэтому прекращение работы всех АЭС не представляет смертельной опасности для экономики страны, ведь они дают нам всего 12 процентов электроэнергии. Вспомним и о сокращении промышленного производства за последние три года, по-видимому, не менее чем на 40 процентов (в основном за счет производства энергоемкой военной продукции). Вспомним, наконец, что мы активно торгуем электроэнергией (электроэнергию — за рубеж, а нам — радиоактивные отходы от АЭС).
Ответ на вопрос о необходимости (или ненужности) развития атомной энергетики должен быть дан в Энергетической программе России. Эта программа вот уже несколько лет разрабатывается под эгидой Минтопэнерго. Известно, к сожалению, что этот проект безальтернативно исходит из необходимости развития ядерной энергетики. По моей просьбе в 1992 году группа экспертов — экономистов и энергетиков — представила в Минтопэнерго действительно альтернативную к разрабатываемой концепцию энергетической программы. В ней обосновывалась принципиальная возможность надежного обеспечения развития России на обозримое будущее без ядерной энергии. Для того чтобы эта концепция стала многотомным альтернативным проектом, нужны средства, нужно подключение крупных коллективов. Ничего этого Минтопэнерго делать явно не собирается, видимо боясь испортить отношения с Минатомом.
Не организовав разработку альтернативных концепций Энергетической программы, правительство готово порой весьма неэффективно потратить изрядные суммы. Так, в одной из принятых в 1993 году программ под названием “Экологически чистая энергетика” заложены затраты на прокладку штольни для ядерного испытания на Новой Земле! Планировавшихся на это средств хватило бы для разработки упомянутого проекта альтернативной энергетической программы. Тут даже риторические вопросы излишни: ясно, что политика в области разработки Энергетической программы находится под мощным давлением Минатома, для которого собственные интересы важнее общероссийских. Одно из наглядных свидетельств этому тот факт, что в России до сих пор не построено ни одной современной электростанции: ни газотурбинной, ни работающей на технологии сжигания бурого угля в кипящем слое. Именно такие станции служат экологически приемлемой заменой АЭС в США, Германии и других странах.
Вот конкретный пример. Для замены устаревших и опасных реакторов Ленинградской АЭС на более совершенные атомные нужно около 4 миллиардов долларов. Американская фирма “Альстром—Пайропауэр” предлагает заменить существующие реакторы АЭС на экологически чистую и более экономически эффективную ТЭЦ за... 1,6 миллиарда долларов! Однако и на ее предложение нашему правительству, и на мое прямое обращение к мэру Санкт-Петербурга ответов не последовало.
Эффективные газотурбинные станции есть и у нас: разработанные в свое время двигатели СУ для военных самолетов после минимальной переделки способны работать на земле как великолепные, высокоэффективные газотурбинные электростанции. Они автономны, дешевы, надежны, экологически безопасны, быстро монтируются.
В настоящее время в России в результате конверсии оборонной промышленности сложилась исключительно благоприятная ситуация для массового производства модульных газотурбинных установок (ГТУ) разной мощности: от сравнительно небольших (по 20 — 25 мегаватт) до 60 — 80 мегаваттных. Разные подсчеты показывают, что в течение шести-семи лет при затратах 6 — 7 миллиардов долларов можно было бы заместить газотурбинными установками все имеющиеся в России АЭС. Напомню, что, по некоторым оценкам, для доведения наших АЭС до западных стандартов нужно 26 миллиардов долларов и более десяти лет. Почему же правительственная комиссия, созданная после моих обращений к Б. Н. Ельцину и Е. Т. Гайдару еще летом 1992 года, так ни разу и не собралась для обсуждения этой проблемы? Самый вероятный ответ: потому что это невыгодно российскому ядерно-промышленному комплексу.
И еще один интересный факт, иллюстрирующий эффективность отечественных ядерных программ: восемь лет назад на Годичном собрании Академии наук СССР академик Ж. И. Алферов сообщил, что, если бы на развитие альтернативных источников энергии было затрачено всего 15 процентов средств, брошенных в СССР на развитие атомной энергетики, для производства электроэнергии АЭС вообще не потребовались бы.
Убежден, что строительство новых АЭС в России сегодня стимулируется ведомственными и корпоративными интересами и не отвечает долгосрочным национальным интересам нашей страны. В ряде стран, активно развивавших (Великобритания, Франция, Китай) или развивающих (Индия, Аргентина, Израиль, Иран, Ирак, ЮАР, Япония, обе Кореи, Пакистан) атомную энергетику, такие программы были стимулированы явно желанием поближе подойти к обладанию ядерным оружием.
В последнее время сторонники ядерной энергетики, исчерпав другие аргументы в ее защиту, утверждают, что АЭС могут служить гарантом мирного развития: если страна имеет АЭС, то на нее страшно нападать. Я, пожалуй, согласен с этим. Надо просить экспертов рассчитать, не стоит ли срочно построить АЭС во всех горячих точках мира — глядишь, и разом прекратятся все войны. Боюсь только, что мы стали заложниками собственных АЭС: теперь у террористов и вымогателей невиданные потенциальные возможности диктовать свою волю угрозой взрыва АЭС. Эта соблазнительность АЭС для террористической активности — еще одна дополнительная причина, почему я считаю опасным широкое распространение атомной энергетики. Причем таким ядерным терроризмом могут теперь успешно заниматься целые страны. В 1994 году мы наблюдали, как Северная Корея, шантажируя все мировое сообщество, фактически заявила: стройте мне современные АЭС — или я буду продолжать производить плутоний для ядерных бомб на своих реакторах. Результат? 4 миллиарда долларов, выделяемых США, Южной Кореей, Японией и другими странами этому государству-шантажисту. А ведь из криминальных романов хорошо известно, что даже обычный шантаж, как правило, кончается крупными неприятностями...
Что же надо делать с энергетикой, если не строить новые АЭС? Конечно, прежде всего — энергосбережение. Во-вторых, по мере вывода из строя стареющих и не отвечающих современным требованиям безопасности АЭС замещать их газотурбинными и тепловыми станциями, работающими на современных, экологически безопасных и экономически выгодных технологиях. В-третьих, нам необходимо более активно развивать в России освоение как водородной энергетики, так и “классических” альтернативных источников энергии (ветер, солнце, приливы и др.), а также подключаться к аналогичным международным программам. Есть, например, обоснованные проекты получения практически неограниченного количества водорода из воды. Для опытной проверки этих проектов необходимы затраты, сопоставимые со стоимостью всего лишь одной АЭС. Но этих денег мы никак не можем найти, и опять по той же простой причине — это невыгодно атомной промышленности.
Миф о решении проблемы радиоактивных отходов
На заре атомной эры никто всерьез не думал о долгосрочных последствиях развития ядерных программ, хотя деклараций по этому поводу хватало. МАГАТЭ писало еще в 1960 году: “Безопасный сброс все возрастающих объемов радиоактивных отходов, накапливающихся в результате эксплуатации атомных объектов, является проблемой первой величины”.
В ходе каждой ядерной реакции неизбежно образуются побочные продукты: радиоактивные “осколочные” элементы или радиоактивность, наведенная на другие конструкционные материалы (стенки реакторов, трубопроводов и т. д.). Длительность действия радиоактивности одних веществ измеряется минутами, других — тысячелетиями.
Любой технологический процесс предполагает уборку рабочего места. Так и в атомной промышленности надо что-то делать с РАО, масштабы накопления которых, похоже, уже перешли все мыслимые границы и ныне составляют реальную угрозу национальной безопасности России. Чтобы более наглядно представить себе эти масштабы, замечу, что они стократно превышают весь чернобыльский выброс! И с каждым годом объемы РАО увеличиваются на несколько миллионов кубических метров, а радиоактивность — на десятки миллионов кюри. Этого количества уже, наверное, достаточно, чтобы всю территорию России превратить в одну сплошную чернобыльскую зону по величине ее радиационного загрязнения.
Уже сорок лет нам твердят: не беспокойтесь, это сравнительно простая, чисто техническая проблема, она вот-вот будет практически решена, раньше просто руки не доходили, а сейчас возьмемся... Собираются бесчисленные научные симпозиумы, выдвигаются и обсуждаются самые фантастические предложения (вроде отправки РАО в космическое пространство, “уничтожения” их посредством подземных ядерных взрывов), а на практике все кончается либо спуском их в глубины Мирового океана, либо закачкой в поверхностные (первые сотни метров) геологические формации, либо остекловыванием, битумированием, бетонированием и... закладкой на хранение в возникающих тут и там хранилищах-могильниках.
Масштабы проблемы РАО огромны. В ходе переработки тонны отработавшего ядерного топлива возникает (по минимальным оценкам) 4,5 тонны высокоактивных отходов, 150 тонн жидких среднеактивных и более 2000 тонн низкоактивных отходов.
Работа трех подземных атомных реакторов и радиохимического завода, на котором выделяется плутоний, а также остальных производств в Красноярске-26 привела к загрязнению одной из самых крупных рек мира, Енисея, на протяжении полутора тысяч километров, и, по всей видимости, эти страшные выбросы уже попали в Северный Ледовитый океан. Отходы от английских и французских атомных заводов загрязнили радиоактивными элементами практически всю Северную Атлантику: Северное, Норвежское, Гренландское, Баренцево и Белое моря.
К сказанному надо добавить, что физические процессы, происходящие при хранении РАО, еще далеко не изучены. Обычно такие отходы представляют собой смесь различных радиоактивных веществ и других химических элементов. И в каждом хранилище таких отходов неизбежно пойдут свои собственные процессы, будь то подземный горизонт, поверхностный водоем или искусственная емкость. А чем это чревато, наглядно показала радиационно-химическая катастрофа в Кыштыме, на Южном Урале, в 1957 году. Тогда в результате мощного радиоактивного загрязнения огромной территории пострадали десятки тысяч людей. Там до сих пор многие тысячи гектаров земли выведены из хозяйственного оборота.
Напомню, что радиоактивные элементы отличаются от всех других тем, что со временем изменяются, причем эти изменения не всегда ведут к ослаблению их воздействия. От альфа-излучателя плутония можно защититься даже листком бумаги (правда, попадание плутония внутрь организма с воздухом, пищей, водой или через кожу чревато развитием самых тяжелых, иногда смертельных, заболеваний). Но изотоп плутоний-241 со временем превращается в америций-241 — сильнейший гамма-излучатель (опасное свойство америция — способность распространяться с водой). Получается, что территории, загрязненные плутонием, через некоторое время могут сначала стать относительно радиационно спокойными, поскольку тяжелый элемент плутоний опускается в нижние слои почвы. Однако через несколько лет они могут опять превратиться в весьма опасные из-за образующегося америция. Именно это, похоже, происходит сейчас в чернобыльской зоне.
С моей точки зрения, не идеальный, но хоть минимально приемлемый вариант решения проблемы РАО — это опускание их на значительную глубину (на несколько километров) в земную кору. У РАО не должно быть никаких шансов выйти на поверхность на протяжении столетий. Но, похоже, и тут нас ждут сложности: на Кольской сверхглубокой скважине трещины и воды были встречены на глубине более десяти километров! Кроме того, для захоронения сколько-нибудь заметного количества РАО такие скважины должны быть более значительного диаметра (несколько метров). И тогда такое решение проблемы РАО, похоже, обойдется человечеству в десятки, если не сотни миллиардов долларов.
Если обобщить все те немногие методы, которые сейчас используются для обращения с РАО, получается простая схема: высокоактивные отходы концентрируются и изолируются, средне- и низкоактивные — разбавляются и распыляются. Пусть простят меня атомщики, которые всегда считали себя лидерами научно-технического прогресса, но эти решения, с моей точки зрения, выглядят безнадежно устаревшими.
Все другие отрасли промышленности уже давно намучались и с концентрацией и с разбавлением отходов. Вспомним, например, как в этом веке “подрастали” дымовые трубы, достигнув двухсот и даже трехсот метров. В результате то же количество отравы отравляло не локальную, а большую территорию. Теперь все прогрессивные технологии в промышленности основаны на принципе безотходности. Это оказалось выгоднее и экономически и экологически. Атомная промышленность, к сожалению, не спешит пойти по этому единственно правильному пути. Сегодня, без преувеличения, это самая грязная отрасль промышленности.
Нет, не решена проблема радиоактивных отходов, и пока не видно приемлемых путей ее решения. А радиоактивность ядерных материалов по всему свету ежедневно возрастает на десятки, а возможно, и на сотни тысяч кюри — ведь во всем мире работает уже несколько сотен атомных реакторов.
Миф о безопасности подземных ядерных взрывов
Одна из настойчиво пропагандируемых в последнее время ядерных технологий — использование подземных “мирных” ядерных взрывов. Академик Е. Н. Аврорин и другие руководители Минатома говорят о них только хорошее. А недавно, в 1994 году, на симпозиуме “Урал атомный” был даже прочитан доклад на тему “Подземные ядерные взрывы для улучшения экологической обстановки”.
Я побывал на местах более десятка таких взрывов. Видел рыжий лес, уходящий на несколько километров от берега реки Мархи в Якутии и безошибочно свидетельствующий о мощном радиационном выбросе от взрыва “Кратон-3” 1978 года. Говорил я и с родителями детей, заболевших лейкозом через несколько лет после проведения серии таких подземных ядерных взрывов в бассейне Вилюя. Да, конечно, точных измерений радиоактивности вод Вилюя в то время не велось, но не было раньше и стольких случаев детских лейкозов в Якутии. Остается только предположить, что это последствия подземных ядерных взрывов. Обследование, проведенное в 1993 году, показывает уровни загрязнения плутонием в десятки тысяч (!) раз выше, чем фоновые. Нашли там даже радиоактивный кобальт, что неоспоримо свидетельствует о выбросе из скважины, с глубины около шестисот метров, остатков металлической оболочки взрывного устройства. Известно также, что люди, находившиеся тогда вблизи места взрыва, получили мощную дозу облучения. Экспедиция 1993 года располагала уже и доказательствами миграции плутония в реку Марху, приток Вилюя. А выброшенное радиоактивное облако, как теперь стало известно, ушло на юго-запад на расстояние не менее двухсот километров. Наверняка и заболевали, и раньше времени умирали люди, попавшие под это облако, но в то время было даже невдомек — отчего. Только с 1989 года — спустя одиннадцать лет! — якутское правительство получило доступ к прежде секретным данным. И только тогда стали срочно проводить исследования. И вот что для меня самое удивительное: как могли люди, отвечавшие за проведение таких взрывов, знавшие в деталях их страшные последствия, молчать все эти годы? Где их раскаяние в содеянном?
Был я и на местах таких взрывов в Астраханской области, где на поверхности радиационная обстановка спокойная, но подземные технологические емкости, созданные подобными взрывами, разрушились и схлопнулись уже через несколько лет. Теперь остается только ждать, где на поверхности обнаружится грозная радиация.
Известны и сокрушительные неудачи подземных ядерных взрывов, рассчитанных на выброс больших масс земли. Я осмотрел в Якутии территорию одного такого выброса: вместо того чтобы насыпать плотину водохранилища, атомный заряд под красивым названием “Кристалл” в 1974 году недалеко от знаменитой алмазной трубки Удачная образовал небольшую воронку, а радиационная волна поразила при этом близлежащий лес. И здесь концентрации плутония в тысячи раз выше фоновых, и по совокупности критериев эту территорию следует отнести к зоне экологического бедствия. И в Пермской области в ходе реализации приснопамятного проекта по повороту северных рек на водоразделе Печоры и Камы не получилось направленного выброса грунта, однако вполне получился серьезный выброс радиоактивного облака. Говорят, уже тогда, в середине 70-х годов, американцы со спутников по пятнам “рыжего леса” определяли места и масштабы радиационного загрязнения России. Они — знали, а население пораженных радиацией районов даже не подозревало, что здесь нельзя больше собирать грибы-ягоды, нельзя бить зверя и птицу, нельзя пить воду...
Иногда утверждают, что “мирные” ядерные взрывы “приносили миллиарды рублей экономике страны и позволяли решать многие экологические проблемы наиболее загрязненных районов России”. Насчет помощи экологии, так это, что называется, с больной головы на здоровую: подземные взрывы не решили ни одной экологической проблемы, но создали изрядное количество новых. Взять те же подземные емкости для особо опасных отходов. Не будь этого ядерного соблазна — создать пустоту и закачать туда любую отраву, — быстрее нашлись бы способы усовершенствовать производство.
Наивными оказались представления атомных проектантов о том, что взрывом будет создана полость с крепчайшими, непроницаемыми на века стенками. И стенки неизбежно трескаются, и полость ненадежна. А какими миллиардами оценить утраченное людьми центральной Якутии здоровье?
Те, кто в наши дни активно проповедует необходимость возобновления подземных ядерных взрывов, не могут по роду своей деятельности не знать о приведенных выше фактах. Знают и продолжают утверждать, что без таких атомных взрывов “сохранить природную среду... невозможно” (А. Васильев), “технология этих работ отшлифована, она весьма совершенна. Это касается изучения... всех последствий взрывов” (Е. Аврорин). Эти безответственные высказывания даже не хочется комментировать!
Подземные атомные взрывные технологии не только запредельно опасны, но и экономически невыгодны. Если бы это было не так, то почему тогда в США прекратили реализацию намеченных было в 60-е годы проектов? Почему такие взрывы не производят Франция, Великобритания и другие западные страны? Просто потому, что на Западе умеют считать затраты и выгоды лучше, чем это делаем мы.
Не можем мы не учитывать и возможного сверхдальнего влияния подземных ядерных взрывов: гипотезы о провоцировании такими взрывами отдаленных землетрясений (так называемое тектоническое оружие) звучат фантастично, но никто всерьез их пока не опроверг. Напротив, хорошо известен (и используется в геофизике) факт распространения сейсмических волн от подземных ядерных взрывов на тысячи километров. Известно также, что А. Д. Сахаров в последние годы активно интересовался возможностью с помощью таких взрывов управлять землетрясениями, и эти идеи всерьез обсуждаются и поныне.
Не прибылью, а колоссальными убытками обернулся для нашей страны недальновидный энтузиазм атомных покорителей недр.
Миф о “миролюбии” ядерной энергетики
Не всем известно, что военные ядерные программы Великобритании, Франции и Китая основаны на широком использовании наработанных в реакторах АЭС материалов. В январе 1994 года британское правительство признало, что более чем в 570 случаях “в интересах национальной безопасности” подобное имело место. Доказана на практике возможность создания ядерной бомбы из урана и плутония, полученных из переработанного ядерного топлива АЭС (а не из специального оружейного плутония, как в “обычных” атомных боеприпасах). Как свидетельствуют недавно рассекреченные документы, такой эксперимент в начале 70-х годов успешно был проведен в США. Именно после этого Соединенные Штаты и решили воздержаться от переработки ОЯТ: не только потому, что хранить такое топливо дешевле, чем перерабатывать, но и для того, чтобы избежать серьезной опасности дальнейшего распространения ядерного оружия.
Эксперты МАГАТЭ неоднократно заявляли, что основная угроза режиму нераспространения ядерного оружия скрывается в плутонии, получаемом при переработке ОЯТ обычных АЭС. Специалисты говорят, что любая страна, обладающая АЭС, способна в небольшой лаборатории (с персоналом в 20—30 человек) извлечь из ОЯТ плутоний и сделать примитивную ядерную бомбу.
Затянувшийся скандал вокруг северокорейских АЭС советской постройки, успешно использованных для производства пяти ядерных зарядов, должен развеять последние сомнения у тех, кто никак не хотел поверить в тесную связь между атомной энергетикой и производством пусть не такого совершенного, как у великих держав, но несомненно вполне боеспособного ядерного оружия. Как после всех этих сведений прикажете относиться к заявлению наших ведущих специалистов-атомщиков — директора “радиевого института” в Санкт-Петербурге и генерального директора ВНИПИЭТ (Всероссийский научный и проектный институт энерготехники): “Плутоний из топлива АЭС... не подходит для использования в военных целях”? Заподозрить их в незнании проблемы невозможно. Значит, опять “ложь во благо”? Это еще одно яркое свидетельство, что давно назрел открытый, честный и принципиальный разговор атомщиков с общественностью. Без такого разговора им трудно будет рассчитывать на доверие общества, которого они так добиваются.
Ядерная энергетика и ядерное оружие — близнецы-братья. Сложно воспрепятствовать созданию ядерного оружия в странах, обладающих ядерными электростанциями. Поэтому развитие ядерной энергетики делает наш мир все более и более опасным.
Миф о Минатоме как “становой отрасли” России
Слова в названии этой главки позаимствованы из одной из последних статей министра атомной энергетики России В. Н. Михайлова. Его заявление, отражающее, вероятно, естественную гордость за свое родное министерство, представляется самообманом. Это не “становая отрасль”, а едва ли не главная головная боль новой России.
Советский Средмаш, а сейчас российский Минатом — это государство в государстве. Создавая ядерное оружие, советское руководство сконцентрировало невероятные ресурсы (людские и природные) и создало замкнутую систему, самодостаточную для выживания в разных условиях. Система бывших закрытых городов — лишь верхушка айсберга. В Минатоме есть все, начиная от полного набора предприятий коммунального и сельского хозяйства, добычи золота и драгоценных камней и кончая собственной строительной индустрией и авиацией. Минатом, пожалуй, сравним в своей самодостаточности и закрытости только с системой ОГПУ-МВД-КГБ, с которой он, кстати, и сращен по целому ряду направлений. По отношению к КГБ российское общество уже давно поняло опасность такой самодостаточной закрытой системы. Выход был найден в виде разделения его на ряд самостоятельных ведомств, в большей степени находящихся под контролем государства.
То же самое необходимо сделать с Минатомом. Я недавно был в Кирово-Чепецке на огромном химическом комбинате, когда-то созданном для производства компонентов ядерного топлива и до сих пор принадлежащем Минатому. Сейчас это современное химическое производство, не имеющее ничего общего с ядерной индустрией. Зачем оставлять его под крылом Минатома? Те продукты, которые будут нужны предприятиям атомной индустрии, они могут получать на коммерческих началах от других отраслей промышленности, как это происходит в США, Германии, Англии, Франции. И это ничуть не нарушает национальной безопасности, на которую так любят ссылаться сторонники закрытости Минатома.
Учтем и неизбежное и уже интенсивно идущее сокращение размеров ядерного оружейного комплекса в жизни страны. Средмаш произвел, как теперь мы понимаем, в десятки раз больше ядерных боезарядов, чем этого требует любая доктрина ядерного сдерживания. Сейчас перед нашим ядерным комплексом не менее грандиозная задача — ликвидация этих сверхзапасов. И потребуется, видимо, несколько десятилетий для ее решения. Кроме того, надо поддерживать и безопасность остающегося ядерного оружия. Обе эти задачи и могли бы составить основу деятельности будущего самостоятельного “военно-атомного” федерального органа.
Атомная же энергетика должна развиваться отдельно. Уже сейчас Ленинградская АЭС не входит в единую систему Минатома и юридически самостоятельна. В большинстве стран мира атомные электростанции принадлежат не государству, а частным компаниям. Это же неизбежно произойдет и у нас. Тогда никакого федерального органа, занятого лоббированием их интересов на правительственном уровне, и не потребуется — будет работать экономика, и АЭС станут строить только там, где это экономически выгодно и безопасно. За их безопасностью будет наблюдать ныне существующий Госатомнадзор, который, конечно же, должен быть усилен и получить реальные, а не бумажные, как сейчас, права.
Естествен вопрос: что же надо делать с нашими атомными программами? Поскольку ядерное разоружение продлится десятилетия, необходимо на высоком и достойном уровне поддержать соответствующие научно-производственные подразделения.
Надо разработать и принять вариант Энергетической программы с постепенным выводом и замещением мощностей АЭС неядерными источниками электроэнергии.
Следует разработать и принять правительственную программу разборки отслуживших свой срок АЭС до “зеленой лужайки”.
Необходимо на федеральном уровне принять программу ликвидации радиоактивных отходов и основательно ее профинансировать.
Надо выполнить уже принятую правительственную программу по утилизации отработавших свой срок атомных подводных лодок (их уже сейчас около 100, и это количество катастрофически растет, создавая крупнейшие проблемы для национальной безопасности в северных и дальневосточных регионах страны).
Надо организовать глубокие (и честные!) научные исследования по влиянию радиации на живую природу и человека на базе уникальных ситуаций, данных нам нашей трагической историей, вокруг Семипалатинского и Новоземельского полигонов, в чернобыльской и уральской зонах. Эти данные нужны не только России, они нужны всему мировому сообществу, чтобы объективно оценить масштабы опасности радиоактивного загрязнения.
Необходимо неуклонно выполнять программы реабилитации пострадавших от радиации районов России — не только чернобыльского, но и южноуральского, и новоземельского, и семипалатинского (алтайского), и дальневосточного (бухта Чажма), и десятков других, более локальных, от Калмыкии до Забайкалья.
Для реализации этих планов следует разделить Минатом на два ведомства. Одно будет связано с решением проблем радиоактивных отходов и реабилитацией радиоактивно загрязненных территорий, а также будет решать, как поступать с высвобождающимися при разоружении ядерными материалами, как разрабатывать ядерные технологии будущего и т. д. Другое же ведомство станет осуществлять чисто оборонные программы (безопасности и надежности существующего ядерного оружия и т. п.).
Миф об объективности МАГАТЭ
МАГАТЭ — Международное агентство по атомной энергии — было создано ООН в 1957 году после известной речи Дуайта Эйзенхауэра “Атомы для мира”, он сказал о необходимости распространения мирного атома и контроля за военным применением атомной энергии. Это было время, когда утверждалось, что к концу XX века в мире будет не меньше 1800 атомных станций, которые дадут 21 процент мирового производства коммерческой энергии (на самом деле сейчас около 400 АЭС, и они дают менее 5 процентов энергии). МАГАТЭ и было призвано “ускорить и расширить применение атомной энергии для мира, здоровья и процветания во всем мире...” (из устава МАГАТЭ).
МАГАТЭ — уникальное подразделение ООН. Оно единственное, призванное способствовать распространению одной технологии. Все остальные агентства ООН связаны с такими проблемами, как культура (ЮНЕСКО), сельское и лесное хозяйство (ФАО), охрана окружающей среды (ЮНЕП), здоровье (ВОЗ), проблемы беженцев, развивающиеся страны, демография, голод, климат, метеорология. Естественно, что технологии в решении всех этих глобальных проблем являются подчиненными, вторичными: сегодня одни, завтра, по мере развития науки и техники, — другие. МАГАТЭ же как будто застыло на уровне менталитета 50-х годов: атомная энергия несет избавление человечеству от всех бед, и нужно только получше присматривать за ядерным оружием, которое разрешено иметь пяти избранным странам.
МАГАТЭ олицетворяет собой осуществление в международном масштабе порочного принципа “козла в огороде”: одновременной поддержки распространения ядерных технологий и регулировки использования атомной энергии.
В советское время вся атомная проблематика была объектом повышенной секретности. И тогда многим из нас казалось, что к словам международных экспертов, не связанных обязательствами “о неразглашении”, можно относиться с доверием. Сейчас нужно с горечью признать, что в отношении МАГАТЭ это совсем не так. Прежде всего потому, что сам устав МАГАТЭ определяет его пристрастное отношение к распространению ядерных технологий. МАГАТЭ именно для этого создано, и если его сотрудники будут говорить что-то против атомной промышленности, значит, они поступают нелояльно по отношению к работодателю.
Тем, у кого осталась вера в объективность МАГАТЭ, стоило бы проанализировать его официальные заключения по поводу разных атомных станций. Говорят, не было среди них ни одного, которое однозначно рекомендовало бы закрыть какую-то АЭС. Во всех случаях, отметив даже очень серьезные нарушения или возможные опасные последствия, общий вывод экспертов МАГАТЭ оказывался положительным: продолжать строить, продолжать эксплуатировать.
Предельно отчетливо предвзятость МАГАТЭ проявилась в оценке последствий чернобыльской аварии. В 1989 году по просьбе советского правительства (которое находилось под мощным общественным давлением) МАГАТЭ организовало международную комиссию для выяснения “истинных” масштабов и последствий чернобыльской катастрофы. Мы все напряженно ждали результатов. Результаты работы комиссии были ошеломляющие — “ничего страшного”! Когда я просмотрел полуторатысячестраничный отчет комиссии, мне все стало ясно: высокая “научная” и “объективная” комиссия пользовалась только официальными данными! Не было сделано даже попытки проанализировать вопрос о том, как сказалось на официальных данных “сов. секретное” распоряжение 1988 года, запрещавшее советским врачам устанавливать причинную связь между радиационным поражением и заболеваемостью людей. Не высказано даже тени сомнения в уже тогда широко оспаривавшихся официальных оценках размеров выброса радиоактивных веществ.
В 1993 году у меня состоялся интересный и обстоятельный разговор с Гансом Бликсом, генеральным директором МАГАТЭ. Это интеллигентный и высокоэрудированный человек, приятный собеседник. Среди моих вопросов к нему был и такой: как могло получиться, что в СССР не было ни одного закона об атомной энергии? Ведь чуть ли не первым и главным правилом МАГАТЭ для любой страны, развивающей ядерные технологии, является предварительное принятие общенациональных законов! Ответ был прост: рекомендации МАГАТЭ необязательны для стран — членов этой организации. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Да ведь наши атомщики нам много лет жужжали, что они-де выполняют все требования МАГАТЭ! Почему же МАГАТЭ не обращалось к правительству?
Позднее г-н Бликс прислал мне целую стопку нормативных изданий МАГАТЭ. В одном из них я нашел важное для России определение: строительство АЭС включает все подготовительные работы, такие, как выбор площадки, подведение дорог и других коммуникаций. А наши атомщики умудрились убедить российское правительство, что все эти работы — вовсе не строительство АЭС (и поэтому никакой государственной экологической экспертизы на эти мероприятия не требуется). МАГАТЭ, зная эту нелепую и опасную ситуацию, опять же молчит. Потому что его главная цель — распространение ядерных технологий, а совсем не поиск более эффективного решения проблем энергетики (где-то — АЭС, а где-то — другие источники энергии).
В уставе МАГАТЭ до сих пор прямо записано: способствовать всемерному распространению подземных ядерных взрывов для решения народнохозяйственных проблем. И это тогда, когда давным-давно стала ясна огромная опасность этих технологий.
Нет никакого сомнения в том, что уже давно настало время для коренной реорганизации МАГАТЭ. Один из путей — превращение МАГАТЭ в орган ООН, способствующий решению всех энергетических проблем мира: где-то (как и у нас в России) есть колоссальные резервы по экономии энергии, нам можно производить тот же объем валового национального продукта при вдвое-втрое меньших затратах энергии; а где-то надо строить ветровые, приливные (а может быть, и атомные) станции, но обязательно быстро распространять самые современные технологии в энергетике. Сейчас таковыми служат мощные паровые турбины, работающие либо от сжигания низкосортных твердых теплоносителей (например, бурого угля в кипящем слое), или парогазовые турбины.
Реформа МАГАТЭ необходима и потому, что полностью провалилось решение второй главной задачи — препятствовать распространению ядерного оружия: МАГАТЭ не смогло предотвратить появления ядерного оружия в Индии, Пакистане, Израиле, Южно-Африканской Республике, Северной Корее, Ираке и, возможно, еще в ряде стран. Число государств, получивших доступ к ядерным технологиям, создавших свое ядерное оружие в обход договора о его нераспространении, сейчас превышает число официальных обладателей ядерного оружия. Мир в результате деятельности МАГАТЭ не стал более стабильным.
* * *
Когда в декабре 1992 года на заседании правительства я отчаянно выступал против известного решения о возобновлении строительства АЭС, В. С. Черномырдин спросил меня: “Вы в принципе против развития ядерной энергетики?” “Нет, — ответил я.— Но только при условии обеспечения приемлемого уровня экологической безопасности”.
С тех пор прошло два года. Все сказанное выше, как и целый ряд других фактов, свидетельствует: развитие ядерных программ делает мир все более взрывоопасным. Настало время, когда общество должно еще раз, как в 1956 — 1957 годах, проанализировать свое отношение к ядерным проблемам и, я уверен, пересмотреть многие ранее принятые решения.
Сегодня все такие решения должны основываться на приемлемом уровне экологической безопасности, на приоритете общечеловеческих и общенациональных интересов над ведомственными. Отказ от ядерной мифологии, открытое и честное обсуждение с “неспециалистами” и общественностью проблем, генерированных атомной промышленностью, — вот единственный путь.
Ну а нам, “населению”, необходимо быть активными сегодня, чтобы завтра не стать радиоактивными.