МАРИНА БОРОДИЦКАЯ
*
Я НАДУВАЮ ПУЗЫРЬ ТИШИНЫ И УКЛАДА
* * *
Единого не было бога в моем дому:
Яриле, Зевсу, Тору — и никому!
И если Символ Веры я перейму,
То я из уст твоих его перейму.
Три тыщи язычников — родом из наших мест.
Три тыщи безбожников — вышло из наших мест.
И если я когда поцелую крест,
То я на твоей груди поцелую крест.
* * *
Дюймовочка, Снегурочка —
Изгваздана в снегу,
Бахрушинская дурочка,
В слезах домой бегу.
А дома — ноты стопкою
Да книжные тома,
А дома спросят: “Кто тебя?”
А я скажу: “Сама!”
“Вольно ж тебе с хулиганьем!” —
В сердцах воскликнет мать,
Но дед покажет мне прием,
И я пойду опять...
А у татарки-дворничихи
Трое татарчат,
Они с утра в окне торчат
И гадости кричат,
А Санька, белокурый бог,
Заедет мне под дых!
А что прием, когда врасплох?
И мне никак не сделать вдох,
Не добежать до них...
Но крыша возле чердака
Звенит, как зыбкий наст,
Но чья-то грязная рука
Скатиться мне не даст,
И я вдохну все звуки дня,
Весь двор — со всех сторон, —
И никогда уж из меня
Не выдохнется он!
* * *
Заземлите меня, заземлите, я больше не буду!
Ну смеялась над физикой — так не со зла ж, не назло!
Я не верила, что электричество водится всюду,
Чуть притронулась — и затрещало, и всю затрясло.
Кареглазый учитель, явись из глубин лаборантской,
Что-нибудь отключи, расконтачь, эту дрожь пресеки!
Никогда я поступок свой не повторю хулиганский:
Не дотронусь до юной твоей долгопалой руки.
Заземлите меня! Если надо — землей закидайте:
Я читала, ударенных громом так можно спасти!
Ну хотя бы учебник, учебник по физике дайте —
Там уж, верно, укажут, куда мне заряд свой нести...
Из Китая
Треск резинки — и взлетает
Резкий, хрупкий вертолет.
— Пап, откуда?! — Из Китая.
Пятьдесят девятый год.
Зонтик лаковый, бумажный
В трубку толстенькую сжат,
И шуршит на кукле важной
Неснимаемый халат.
Круглый веер с веткой дуба:
Шелк натянут — в пальцах зуд,
Но, сияя белозубо,
Кеды взнузданные ждут!
Воспитательница Сяо
В детской книжице жила:
С детских слов письмо писала,
Тонкой кисточкой вела.
С папой книжку полистаю,
Суну нос в цветочный чай...
Я когда-нибудь слетаю
В этот праздничный Китай!
* * *
Я раздеваю солдата,
Спящего праведным сном.
Вот кобура уже снята
И гимнастерка с ремнем.
Я раздеваю солдата —
Как же еще поступать?
Легче ведь без автомата,
Да и без обуви, спать.
Я раздеваю солдата
Прямо-таки до белья.
Знаю, скандалом чревата
Бесцеремонность моя.
Я поднимаю солдата,
Спать уношу без помех...
Боже, всего и труда-то!
Я их раздела бы всех.
* * *
Катятся праздники — лишь поспевай:
Пасха, субботник, а там — Первомай...
Только вчера отхрустели мацой,
Глядь — уже пахнет ванильной пыльцой.
В булочной запись идет на кулич,
Архиерей выверяет свой спич,
Бабушки в гетрах сидят во дворе,
Речи ведут об озонной дыре.
Господи! Вот оно, царство Твое, —
Двууглекислое наше житье.
Отче Всеблагий! Прости нам опять:
Воздух насущный не дай растерять.
Вешним дыханьем да входит в уста
Пасха, приспевшая после Поста!
Иже еси
На небеси —
Пенье церковное
По Би-би-си.
* * *
Бабушка, видишь, я мою в передней пол.
У меня беспорядок, но, в общем, довольно чисто.
Глажу белье, постелив одеяльце на стол,
И дети мои читают Оливер Твиста.
Бабушка, видишь, я разбиваю яйцо,
Не перегрев сковородку, совсем как надо.
В мире, где Хаос дышит сивухой в лицо,
Я надуваю пузырь тишины и уклада.
Бабушка, видишь, я отгоняю безумье и страх,
Я потери несу, отступаю к самому краю:
Рис еще промываю в семи водах,
А вот гречку уже почти не перебираю.
Бабушка, видишь, я в карауле стою
Над молоком, и мерцает непрочная сфера...
Вот отобьемся — приду наконец на могилу твою,
Как к неизвестному воину, бабушка Вера!