ЦЕЦИЛИЯ ФОН ШТУДНИЦ. Максим Горький и его жизнь

Вскоре после смерти Максима Горького Иван Бунин высказал достаточно вызывающую мысль: “Как это ни удивительно, до сих пор никто не имеет о многом в жизни Горького точного представления. Кто знает его биографию достоверно?” А ведь к тому времени было опубликовано множество биографических книг о Горьком, воспоминаний людей, с ним встречавшихся, автобиографических текстов самого писателя. И вот через полвека с тех пор, как Бунин усомнился в нашем знакомстве с истинным Горьким, в Германии выходит новая биография Максима Горького, написанная Цецилией фон Штудниц. Любопытно, что немецкая исследовательница неоднократно оговаривается, что не уверена в безусловной истинности своего представления о всемирно известном и вроде бы достаточно открытом русском писателе.

Книга, в которой подробно рассказывается о всех этапах внешней жизни писателя и его внутреннего развития, завершается вымышленной беседой автора с Максимом Горьким в одном берлинском отеле сегодня, когда потерпели крах те идеи, за которые он страстно вроде бы боролся как публицист, общественный деятель и художник, завоевавший огромную популярность не столько благодаря своему мастерству, сколько способности угадать настроения революционных кругов начала века. Первый же вопрос, который фон Штудниц задает тени Горького, звучит так: “Нас интересует Ваше действительное отношение к людям, к жизни, к революции”. Явление, признаем, уникальное: автор книги, содержащей более 300 страниц, выражает тем самым сомнение, что весь этот действительно богатейший материал раскрывает самую суть героя исследования. Откуда же это недоверие биографа к результатам своего труда? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к методологии работы фон Штудниц над биографией Горького.

Главным источником для фон Штудниц стали художественные тексты писателя, которым немецкая исследовательница полностью доверяет как достоверной информации о жизни и воззрениях их создателя. Книга и начинается с повествования о попытке самоубийства, которую предпринял в молодости Алексей Пешков. Фон Штудниц подробнейшим образом описывает состояние писателя в тот момент, погоду на Волге, людей, нашедших окровавленного юношу. Только плохо знакомому с творчеством Горького читателю неизвестно, что этот эпизод будто бы из жизни самого Пешкова — простой пересказ его очерка “Случай из жизни Макара”. По этому принципу и построена чуть ли не вся книга. А так как Горький писал о себе весьма много и даже посвятил этому целую трилогию — “Детство”, “В людях”, “Мои университеты”, — изучение его жизни на основе его же произведений значительно облегчается. Вот между этим доверием к художественному тексту как чуть ли не важнейшему источнику биографии автора и сомнением в его достоверности и развиваются основные линии повествования о Горьком.

Помимо литературных текстов, фон Штудниц привлекает и уже известные жизнеописания Горького, предпринятые и русскими и западными его биографами, а также воспоминания людей, встречавшихся с автором “Клима Самгина”. Фон Штудниц — исследователь абсолютной честности, она не исходит из какого-то априорного представления о своем герое, не отбирает материал, долженствующий лишь что-то проиллюстрировать, и не отбрасывает неудобных для априорной концепции фактов.

Из книги немецкого биографа Горького возникает образ страдальца, метавшегося между двумя началами — ленинским и самгинским. Как Тургенев когда-то стыдился своей гамлетовщины и хотел воспитать в себе донкихота, так изображенный фон Штудниц Горький подавлял в душе свою истинную, а именно — самгинскую, сущность и строил себя по Ленину, в ком видел идеал человека революционной эпохи. Самгин не трактуется немецкой исследовательницей как тип отрицательный. Наоборот, Клим Самгин — это-де тайная любовь писателя: разоблачая его индивидуализм, его противостояние претензиям коллектива, его отвращение к партийности, Горький, как полагает исследовательница, выталкивал из себя истинно гуманистическое начало, освобождая в душе место для некоего последовательного, беспощадного борца с эксплуататорским строем. Отсюда и странный гуманизм Горького: нам известны борцы, страдающие за человечество и безразличные к судьбам отдельных людей. Горький же заступался перед палачами за конкретных мучеников и прославлял общественный строй, требовавший для своего утверждения миллионы жертв. Он плакал, получив известие о смерти того или иного ученого, но звал к истреблению “буржуазной интеллигенции”. Все это фон Штудниц объясняет шизофренностью Горького, не прибегая к этому термину психиатрии. Горького теснили его двойники, замечает биограф, обнаруживая тему двойничества как раз в “Жизни Клима Самгина”.

В Горьком фон Штудниц увидела русского интеллигента с жизненным опытом маргинала и нигилиста. Горький в ее книге — это чудо: гуманист, огромный талант, каким-то образом возникший из российского варварства и, естественно, его возненавидевший и наконец нашедший в большевиках и Ленине тот тип человека, который был способен разрушить эту мерзкую русскую жизнь.

Завороженная левым интеллектуальным сознанием, немецкая исследовательница с полным пониманием относится к горьковскому неприятию российского капитализма, вольно или невольно прощая своему герою переориентацию с анархических маргиналов (босяков) на маргиналов (пролетариев), организованных в большевистскую партию. Не имея ничего против горьковского социализма, фон Штудниц всякий раз выражает удивление, сталкиваясь с горьковским большевистским радикализмом. Она журит своего героя за то, что тот во время московского восстания 1905 года хранил и распространял оружие для революционеров, вряд ли понимая, что в этом случае речь идет не только о политическом заблуждении Горького, но и прежде всего о его серьезных нравственных и мировоззренческих изъянах.

Вообще фон Штудниц сама себя загнала в угол, сосредоточившись на узком пространстве политики и психологии: она совершенно равнодушна к системе горьковского миросозерцания — первоосновы всех его политических симпатий и антипатий. Это повлияло и на изображение исторического фона, который определял развитие Горького. Подробно и достаточно корректно рассказывая о политических событиях первой трети XX века, фон Штудниц ни словом не обмолвилась о религиозно-философской революции в русском обществе. А ведь это было время пересмотра позитивистских представлений, господствовавших в русской интеллигентской среде второй половины XIX века. Горький не только оказался совершенно неспособным усвоить нравственно-духовный аспект человеческого бытия — он (в статьях 1915 года, которые фон Штудниц, естественно, не упоминает) обрушился на гениев русской нравственной философии Толстого и Достоевского, обзывая их ужасно ругательным словом “мещане”.

Трудно сказать, известны ли фон Штудниц работы о Горьком русских философов-идеалистов или же она посчитала точку зрения советских горьковедов Груздева и Роскина и кокетничавшей с социализмом графини Марион фон Дёнхов и им подобных заслуживающей большего доверия? Во всяком случае, к анализу личности и творчества Горького, который мы находим в статьях Льва Шестова и Юлия Айхенвальда, раннего Корнея Чуковского и Николая Минского, Философова и Иванова-Разумника, в книге фон Штудниц уважения не проявлено.

Понять Горького, этого безусловно выдающегося художника и работника на ниве российской культуры, человека милосердного в общении с ценимыми им людьми, но убежденного сторонника большевизма даже в его самом страшном, тоталитарном варианте, невозможно без анализа самой сердцевины его мировоззрения, тем более что это мировоззрение господствовало и поныне господствует в среде европейской и русской интеллигенции. Горький был убежденным сторонником общественного прогресса, понимаемого им как поступательное развитие от несовершенных форм жизни ко все более разумным и справедливым. Подобно всем представителям цивилизаторского сознания, Горький — в отличие, скажем, от Макса Вебера — рассматривал ушедшие и современные эпохи как свидетельства человеческих заблуждений, достойные лишь отрицания во имя будущего царства правды. Горький путал культуру с цивилизацией. Не принимая этого во внимание, невозможно объяснить ненависть Горького к крестьянству, мещанству: ведь эти сословия были главным препятствием в поступательном движении к новому миру, миру, где нет места личному интересу, где человек растворится в торжествующем коллективе. Цивилизация, конечно же, требует человеческих жертвоприношений, и Горький это принимал в расчет — без всяких комментариев фон Штудниц приводит слова Горького, служащие оправданием ленинских зверств: “Нужно все-таки иметь в виду, что с развитием цивилизации явно понижается цена человеческой жизни”.

Социализм был для Горького прежде всего организующей идеей. И его блистательная критика большевизма в первые месяцы нового режима сменилась в 20-е и 30-е годы восторженными песнопениями в его честь потому, что Горький признал — внутренне — свое заблуждение: большевизм — это не анархический бандитизм, как он его обозначал в “Несвоевременных мыслях”, но сила, способная подавить человеческий эгоизм, мешающий строительству будущего и вносящий в мироустройство хаос. Как и все люди цивилизаторского мировоззрения, Горький ненавидел природного человека. Отсюда его уважение к Шопенгауэру, солидаризуясь с которым он в письме Ольге Форш назвал природу глупой.

Все эти соображения не умаляют информационную ценность книги фон Штудниц о Горьком. Почти все, что сказано в ней о Горьком, совершенная правда.