IМартин Хайдеггер

Так уж получилось, что к основным событиям в философской мысли XX века русский читатель причащается только теперь, наконец получив возможность встречи с текстами Гуссерля и Хайдеггера, Мерло-Понти и Сартра, Арто и Делеза...

В книгу Хайдеггера вошли статьи и доклады разных лет: “Что такое метафизика?” (1929), “Преодоление метафизики” (1936 — 1946), “Письмо о гуманизме” (1947), “Вопрос о технике” (1953), “Поворот” (1949), “Путь к языку” (1959), “Вещь” (1950), “Учение Платона об истине” (1931) и др.

До этого издания (в серии “Мыслители XX века”) Хайдеггера читали, кто мог — в библиотечных немецких изданиях, остальные собирали по крохам отдельные переводы, опубликованные в 80-х чаще всего в специальных реферативных сборниках, в последние годы — в журналах и разрозненных книжных публикациях. Первая попытка — “Высшей школы” — издать Хайдеггера вышла не слишком удачной; выяснилось: чтобы переводить Хайдеггера, его надо еще и понимать.

Так что перед нами фактически первая книга Мартина Хайдеггера на русском языке — в переводческом исполнении его знатока В. В. Бибихина. Правда, знакомство с Хайдеггером читатель теперь начнет “с конца”. “Время и бытие” — название одной из поздних работ философа, зеркально отражающее имя его первой, во многом определившей пути европейской мысли XX века книги “Бытие и время”, изданной в Германии в 1927 году.

О переводе “Бытия и времени” в отечественном философском сообществе сложились уже легенды. В 80-е Москва читала в анонимных переводах отдельные главы этой книги, ходившие в машинописных списках; позже кто-то “видел” у одного из наших переводчиков ее целиком и даже свидетельствовал, что этих переводов два — более полный и сокращенный; в 90-х многие ожидали появления какого-нибудь “самопального” перевода — из “глубинки”, где увлечение Хайдеггером пришло на смену пиетету перед Гегелем и ранним Марксом...

Наконец, перевод “Бытия и времени” обещает нам — уже публично — Владимир Бибихин в своей вводной статье к вышедшему тому Хайдеггера, правда, опять таинственно умалчивая, с какой стороны его ждать и из чьих рук он наконец появится.

Но, видимо, такова судьба Хайдеггера в нашей культуре — появляться сквозь завесу “тайны”...

Эту “тайну” хранили до сих пор те, кто обладал привилегией ученой интерпретации текстов Мартина Хайдеггера. Сегодня эти тексты непосредственно доступны в прекрасном русском переводе, и, возможно, миф о “закрытом” для непосвященного читателя авторе, о “темном” философе XX века начнет постепенно исчезать. Но одно уже несомненно: мы все, читающие сегодня Хайдеггера по-немецки или по-русски, уравнены в своих правах чтения его текстов и понимания его мысли.

Поэтому можно примкнуть к интерпретаторской версии Владимира Бибихина, которую он предлагает в своем предисловии, можно довериться его опыту не только переводчика, но и философа, размышляющего о Хайдеггере, — а можно и не примкнуть и не довериться. Уж больно умиротворенно-гармоничен Хайдеггер в этой версии, уж очень соблюдает приличия и благопристойность его мысль, стремящаяся “к согласию с миром”, “к измерению человека мерой мира, мерой согласия; к тому, чтобы человек уступил себя целому”. И остается лишь гадать, откуда же пошло революционное влияние его мысли на современный “непристойный”, с точки зрения академической метафизики, философский авангард.

Впрочем, эти мои замечания — о В. Бибихине-истолкователе. Переводческий же труд В. Бибихина обрел свое собственное и отдельное существование. Наверное, можно резонно — как сделал в своей рецензии на эту книгу в газете “Сегодня” А. Плотников — усмотреть в бибихинском Хайдеггере мыслителя почти русского, а не немецкого. Но мне кажется, что именно утопия Бибихина о “нетронутом философском богатстве русского слова” помогает его личному усилию переводчика.

Судьбу русского Хайдеггера вряд ли кто-то возьмется сейчас предугадать. Хотя: он наверняка не раз угодит в очередную утопию русской культуры, будет притянут к какой-нибудь идеологии, вновь будет опознан как представитель определенной “тенденции” и, конечно, охраняем апологетами, пытающимися говорить на его — теперь уже русском — языке.

Однако помимо этого вполне утилитарного использования есть надежда — Хайдеггер может, наряду с другими мыслителями XX века, стать элементом нашей собственной мысли. Примером тому, на мой взгляд, недавно вышедшая в издательстве “Наука” книга философа В. Подороги “Метафизика ландшафта”.

Читатель этой рецензии (если таковой найдется) давно ждет хотя бы краткого прикосновения к “сути” книги. А я — все вокруг да около. Но мне вдруг показалось, что, решившись излагать некую “суть”, я тоже попаду в ловушку хайдеггеровской монологической речи и смогу лишь имитировать ее движение. Читать Хайдеггера вовлеченно и в то же время сохранить по отношению к нему свою дистанцию удается не всем. Хайдеггера надо читать медленно и осторожно, не только догоняя его, но и не теряя собственного пути.

Отечественное книгопечатание обогнало мое перо: сразу же вслед за “Временем и бытием” появился еще один Хайдеггер — в переводе Александра Михайлова. В этот том избранного, выпущенный в новой серии издательства “Гнозис” (“Феноменология, герменевтика, философия языка”), вошли несколько параграфов из “Бытия и времени”, одна из основных работ Хайдеггера “Исток художественного творения” (напечатанная параллельно с немецким текстом — что призвано удостоверить серьезную научную ориентацию серии) с приложением введения к ней Г. Г. Гадамера, целый ряд небольших работ, среди которых: “Творческий ландшафт”, “Проселок”, “О тайне башни со звоном”, “Жительствование человека”. В книге — обширное предисловие переводчика и составителя и его же заключительная статья “Мартин Хайдеггер в наше время”, написанная и приведенная здесь на немецком языке.

В этом оставшемся без перевода эпизоде немецкого языка мне увиделось нечто не случайное: действительно, Хайдеггер принадлежит пока лишь европейскому времени и языку европейской культуры. Появившиеся на русском языке книги Хайдеггера — лишь первый шаг, лишь инициация. Перевод Хайдеггера на русский язык, безусловно, большое культурное событие. Но совершится ли вместе с тем событие перехода мыслителя в язык другой культуры — над этим переводчик не властен. И дело здесь, может быть, даже не в том, на что уповает А. Михайлов — на появление многих и разных переводов; их существование еще не гарантирует размыкание круга, вхождение того или иного иноязычного автора в опыт отечественной мысли. Знаменитое хайдеггеровское “Dasein” стало устойчивым именем большого европейского философского события — ухода со сцены западной мысли “человека” нового времени. Чем станет и сможет ли стать чем-то для нас сегодня михайловское “здесьбытие” — буквально точно передающее немецкое “Dasein”?

Как-то сиротливо и нездешне выглядят несколько напечатанных в книге параграфов из “Бытия и времени”. Как будто переводчик побоялся обрушить на нас сразу всю мощь того инопланетного языка, на котором говорит “Бытие и время” Хайдеггера. Странность языка перевода здесь, однако, вовсе не свидетельство несостоятельности переводческого усилия. Она — естественное преломление искусственного языка самого оригинала, проявление новационного характера пути, на который встает Хайдеггер-мыслитель.

Конец 30-х — начало 40-х годов — время активной работы Хайдеггера с Ницше: он читает целый ряд посвященных его философии курсов лекций, в 1936 — 1937 годах пишет свою большую работу “Beitrдge zur Philosophie (Vom Ereignis)”, являющуюся также откликом на мысль Ницше. В 1943 году написана статья Хайдеггера “Слова Ницше „Бог мертв””. Мысль Ницше, как представляет это Хайдеггер, есть завершение проекта западной метафизики — “низложение сверхчувственного”. Обесценивание высших ценностей, поддерживавших и организующих западную культуру, дававших существованию западного человека идеи и идеалы, цели и основания, — так можно расшифровать слова Ницше “Бог мертв”. Нигилизм Ницше был призван устранить само место возможного полагания ценностей — саму область сверхчувственного. Слова “Бог мертв” заключают в себе утверждение: “Ничто ширится во все концы”. И все же проект “переоценки ценностей” Ницше остается, согласно Хайдеггеру, по сути, метафизическим проектом. Ницше говорит о “ценностях”, остающихся центрами жизненной констелляции, центрами господства, образованиями, осуществляющими волю к власти. Воля же к власти волит господство над сущим, воплощая стратегию покорения бытия человеком...

В том, как подобраны тексты в этом сборнике Хайдеггера, безусловно, просматривается авторский замысел переводчика. У А. Михайлова — свой Хайдеггер. Это Хайдеггер, идущий от критики традиции к “умудренной простоте” ценностей земли, почвы.

Для Михайлова ключ к поздней философии Хайдеггера в его “Проселке”. Этот небольшой текст был впервые опубликован в 1949 году, и напоминает он скорее автобиографическую лирическую прозу, чем собственно философскую работу. Но разве не живет мысль на пространствах разной речи, вовсе не обязательно размеченных условными обозначениями жанров, видов и дисциплин? Это “автобиографическое” произведение Хайдеггера — еще и герменевтический эксперимент, философский опыт сопряжения сторон и сил Четверицы: Земли и Неба, божественного и смертного — опыт выявления архетипического, собирания и обживания мира.

Михайлову близок Хайдеггер-романтик, пытающийся “вернуть человечество к целостно постигаемому миру”, к простоте и “кротости” его бытийного устройства, — Хайдеггер “возврата”, времени “собирания камней”, Хайдеггер, противостоящий “раскованным энергиям разрушения и уничтожения”. Сегодня на Западе эту ориентацию позднего Хайдеггера часто называют “фундаменталистской”, что прочитывается как упрек так радикально начинавшему свою философскую карьеру Хайдеггеру.

Поздний Хайдеггер, действительно, все чаще апеллировал к “вечным ценностям” жизни и труда на земле, а за его, казалось бы, отвлеченной речью все яснее вырисовывался сельский ландшафт Шварцвальда. Но как быть нам, сегодняшним? Опоэтизировать еще одну утопию или все же держаться строгости и продуктивной критичности мысли Хайдеггера?