А. ДАНИЛИН
Несколько лет тому назад в “Новом мире” (1989, № 12) в рубрике “Из редакционной почты” была напечатана статья “Научна ли “научная картина мира”?”. Ее автор, математик В. Н. Тростников, на основании новейших научных открытий и гипотез оспаривал так называемую “научную”, а точнее сказать, вульгарно-материалистическую, атеистическую концепцию мироздания. Тогда эта публикация вызвала многочисленные и самые разноречивые читательские отклики.
Сегодня, как бы в продолжение однажды поднятой нами темы, мы публикуем эссе еще одного представителя науки, на этот раз врача-психиатра А. Данилина, который, исходя из собственного медицинского опыта, на основании своей многолетней врачебной практики говорит о надрациональной, метафизической природе как душевных заболеваний отдельных людей, так и духовных недугов нашей “гуманистической” цивилизации в целом.
Очевидно, некоторые утверждения А. Данилина покажутся кому-то излишне субъективными, слишком произвольными, не всегда согласующимися и с положениями современной психиатрии (впрочем, также достаточно произвольными, не до конца устоявшимися), и с канонами традиционного богословия. Однако сам характер идей этого эссе, его пафос (пусть даже несколько неофитский) и направленность, во многом созвучные поискам и открытиям многих западных и русских религиозных мыслителей, равно как и его проблематика, затрагивающая одну из наиболее острых и актуальных тем — духовного и психологического состояния современного человека и общества, думается, делают появление материала А. Данилина на страницах нашего журнала вполне оправданным и правомерным.
“БОГ ВЕКА СЕГО”
Заметки психиатра
...приходит лукавый и похищает посеянное в сердце...
Матф. 13, 19.
Для неверующих, у которых бог века сего ослепил умы, чтобы для них не воссиял свет благовествования о славе Христа...
2 Кор. 4, 4.
Mногие, очень многие люди в наши дни начинают не столько понимать, сколько интуитивно чувствовать существование Силы, без постижения которой, как показывает История, невозможны никакие самые благие рассуждения о смысле жизни и уделе человеческого существования, более того, невозможным в весьма скором времени может стать и само существование как отдельного человека, так и всего человечества.
Сила эта, присутствие которой люди ощущали всегда и на всех языках называли Богом, имеет свои законы и несет их человеку. В этих законах, наиболее полно воплощенных в Библии, суть существования и развития Человечества. Непонимание же Закона, или отпадение от него, всегда приводило и приводит к деградации человека, к свертыванию его развития в изначальную точку — ноль творения, к тупику и смерти.
Может быть, то обстоятельство, что эти строки пишет не священник и не философ-богослов, а самый обычный практикующий врач-психиатр, представитель профессии, скомпрометировавшей себя за годы господства в нашей стране коммунистического режима, будет важным для моего читателя. Как и большинство моих современников, я воспитывался “материалистом”, и к убежденности в существовании Бога и Его Законов меня привела моя работа, муки моих больных, мое желание и зачастую невозможность помочь им.
Чем чаще и безнадежнее я пытаюсь вырваться за пределы психиатрии — бесплодного, уродливого дитя, родившегося от противоестественной “связи” материалистической науки и сокровенной тайны познания души, — тем все яснее и страшнее, в бедах и судьбах моих пациентов, в истории моей родины, вижу вывернутый наизнанку, будто навечно обожженный ухмылкой лик Зла.
У него столько имен, он скрыт под неисчислимыми масками, он — “князь мира сего” и “бог века сего”.
Но все-таки, кажется мне, несмотря на множество масок, каждый может сорвать их и начать борьбу — борьбу с ним, с собой за свою душу, за брезжущий где-то огонек, за Свет мира.
Мне представляется несомненным, что поиски Зла шли в неверном направлении, что искали все эти века его лик не там, ибо даже в самых смелых открытиях и безумствах человеческого Духа упрямо хотелось людям выделить дьявола как совершенно отдельную, ничем и никак не обусловленную Силу. Может быть, в этом и есть главный соблазн, главный обман великого лжеца?
Между тем чуждое дуализма церковное учение о духах тьмы признает диавола созданием Бога, бывшим первоначально добрым ангелом (то есть являвшимся неотъемлемой частью общего замысла Бога о мире) и лишь затем противопоставившим себя Единому Сущему и отпавшим от Творца.
Созданный по образу и подобию Божиему, человек от рождения наделен потребностью и свободой подражать Создателю, творя свой собственный мир. Но наступает момент — и от человека отделяется нечто, что, будучи его творением, делом его жизни и души, становится вдруг его личным демоном, его адом...
Возможно, я говорю об очевидных истинах; но не становится ли сама эта очевидность слишком отвлеченной для большинства из нас? Рассуждения о Боге и сатане мало-помалу превращаются в модную абстрактную “художественную” игру ума и воображения, часто не имеющую ни малейшего отношения к нашей повседневной жизни.
Однако опыт врача-психиатра привел меня к убеждению, что все это отнюдь не только предмет для отвлеченных рассуждений, не ошибка мнений на философском диспуте. Отпадение от законов Бога имеет прямые не только социальные, но физиологические последствия для каждого из нас, для наших семей, государства, всего мира. Не ведая того, мы поддерживаем и творим ту силу, которая противостоит развитию и издревле предстает людям в образе ангела ада. Нельзя забывать, что страшнее всего дьявол невидимый, дьявол забытый, ведь зло слаще всего творить в темноте и неведении.
В большинстве древних культур учение о зле занимает гораздо больше места, чем учение о Творце; это относится и к Ветхому Завету. Книги как будто говорят: прежде чем обращаться помыслами к Вышнему, “виждь и внемли” злу, распознай его, пытайся избавиться от него, только тогда ты сможешь двигаться дальше. Но в самом учении о зле есть одна характерная особенность: оно обычно скрыто и запутанно, почти всегда не имеет полноты и законченности.
Когда начинаешь вчитываться в древние тексты, вместе с ощущением необъятности проблемы возникает мысль о том, что слишком мало изменилось за тысячелетия.
Меняется, по существу, лишь язык, посредством которого мы, люди разных эпох и культур, пытаемся выразить невыразимое. Если все попытки объяснить какое-либо явление ни к чему не приводят, человек придумывает новое слово и на этом успокаивается, полагая, что, коль скоро явление названо, тем самым оно и объяснено. В конце XX века мы только-только начинаем понимать, что наш атеизм есть всего лишь возврат к самым черным формам языческих религий прошлого. К самому слову “сатана” мы относимся как к чему-то архаично-примитивному; как бы сами собой находятся различные новые определения — “маньяк”, “фашист”, “шизофреник”. Никто даже не задумывается о том, насколько неполно и фальшиво претворено в наших “научных достижениях” исконное древнее представление о зле...
Безусловно, что зло появилось вместе с человеком, отпавшим от Бога. Только человек грешный принес в мир лик истинного зла. Зверь убивает, чтобы выжить; человек — для удовлетворения чего-то тайного в себе, порой даже не без скрытого, а то и явного удовольствия. То, что у животного есть проявление инстинкта, у человека превращается в крайнюю степень вырождения, в бессознательное согласие на поклонение сатане.
Человеческий зародыш, развиваясь, проходит все стадии эволюции вида. Душа, развиваясь, также проходит все как бы заданные этапы своей истории. Любой грех всегда повторяет грех первородный, описание любого отпадения заключено, как в праобразе, в начале Библии — Книге Бытия.
Тайна Книги Бытия всегда волновала человека. Еще в добиблейских религиях присутствовало ощущение какой-то первичной трагедии, отделившей людей от Бога и тем самым обрекшей человека на гибель.
Посланник Духа в мир враждующей природной стихии — человек имел великое предназначение. Нам неведомо, какая именно роль предназначалась ему. Должен ли он был явиться гармонизирующей силой Вселенной? Создать на земле подобие Эдема? Цивилизации Бога и Духа?.. Ветхозаветный миф об Адаме содержит лишь символический рассказ о том, почему этого не произошло.
Со времен Филона Александрийского образ Адама понимался как образ собирательный, включающий в себя все изначальное человечество. В иудейской Каббале “Адам-Кадмон” — “идея”, олицетворяющая человечество — космический принцип его существования.
Адам — плод творчества Логоса и, следовательно, часть его — пребывал в Эдеме, и всякая тварь подчинялась ему. Его силы — силы Образа Божьего — были безграничны. Как образ и подобие Бога он имел свободу. Свободу определять свой путь, свободу делать выбор. Невозможно представить себе творение как часть Творца, лишенное при этом присущей Творцу свободы; нельзя представить себе творение, вынужденное подчиняться... Добру.
Адам испытал самый страшный из известных человеку соблазнов. “Будете, как боги”, — шептал змий. И гордыня толкнула Адама к сакральному знанию, которое еще не был готов принять человек, — знанию, символически названному в Библии “древом познания добра и зла”. Гордыня определила выбор, выбор-судьбу... Первородный грех стал изначальным отпадением духа, утвердившего себя не в Боге, а в самом себе. Результатом Адамова прикосновения к Тайне явилось его... раздвоение. Неизвестный автор Книги Бытия выразил в ветхозаветном мифе меру своего (или нашего) понимания случившегося. Груз Знания, взятого с Древа Вселенной, раздробил богоподобную, но еще не божественную душу на две половинки; цельность Адама-Кадмона распалась на два пола: Адама, изначальную мужественность, и Еву — женственность. Эти два уже не были одним, то есть уже не являлись в полной мере образом и подобием Бога...
Затем последовал третий шаг отпадения и его результат: вечная тоска человека о слиянии в единое духовное существо, вечный поиск партнера для тела и души, вечное одиночество, в котором человек гордый, забыв о Творце, пытается подменить Его земными кумирами, тем самым бесконечно углубляя и усугубляя свой грех.
Вот три шага отпадения, три основных лика сатаны: ГОРДЫНЯ (антихрист), ПОЛ (раздвоенность Адама), ОДИНОЧЕСТВО (отчуждение от Бога), — источником которых является соблазн.
* * *
Соблазн — нулевая точка отсчета, точка начала вектора греха. Человек, изгнанный из Рая, тем не менее по-прежнему обретается в самом центре мироздания. От его свободной, в пределах собственной судьбы, воли все так же зависит земной мир. Способен ли человек осознавать всю меру ответственности не только за свои поступки, но и за каждый свой помысел, за движение души?
Бог не может ограничить нашу свободу. Он — ПОМОЩЬ на верном пути. Он, по бесконечно верной мысли Хомякова, отдал нам на заклание Своего Сына, чтобы умерить наши роптания на небеса. Сын указал путь к Истине, но путь этот — лишь подсказка, не приказ. Идти Его путем сложно, ибо человек сам должен отыскать эту единственную дорогу в Царство Божие, к собственной гармонии.
На этом пути его ждут соблазны — соблазны сиюминутных целей и простых способов их достижения. Проникнувшись соблазном упрощения, человек раздробил цельность и соразмерность бытия сначала на дух и материю, а потом и на несметное множество осколков, каждым из которых, в отсутствие цельности, легко завладел темный бог.
Части можно погубить, целое — никогда. Удержать человека как подобие Бога в его извечном стремлении к цельности можно только дробя реальность на его пути, заставляя за осколками не видеть очевидного. У рвущегося к власти над миром сатаны это звучит совсем по-макиавеллиевски: разделяй и властвуй. (Есть все основания полагать, что сам Макиавелли точно знал, чьему примеру он следовал.)
Очевидно, что совершить зло во имя благой цели можно, только с самого начала разделив в сознании мир на части. Именно такое дробление в конечном итоге множит наши неблаговидные деяния, позволяя закрывать глаза на всю цепь их последствий.
Однажды соблазнившись кажущейся простотой решений, человек как бы перестает видеть мир во всей полноте; и как следствие — в зашоренных глазах мало-помалу начинает вспыхивать огонек ограниченности и фанатизма.
Душа, отданная во власть лика темноты, незаметно, исподволь, претерпевая метаморфозы, все более и более погружается в самое себя, в безысходный тупик непонимания, недумания, жестокости. При этом человек меняется к худшему не только морально, но и органически, всем своим существом, превращаясь нередко в параноика, этого типичного пациента современной психиатрии.
Соблазн простоты — вот главное оружие сатаны. Зачем — вопрошали гуманисты века Просвещения — усложнять себе жизнь Богом? Все ведь просто и разумно — давайте же сами строить свое счастье!
Построили...
Человек во веки веков является центром борьбы двух изначальных сверхличностных, сверхисторических сил, действующих во Вселенной. Когда он решается сотворить зло, оправдывая его часто благой целью, то сразу же, с первого шага, с первой пагубной мысли, в которой заключено “добро” на совершение этого зла, он лишается всякой самостоятельности, окончательно теряет право на дарованную ему свыше свободу. И тогда уже не он истинно властвует над собой, а кто-то иной владеет им. Стоит только внутренним помышлением разрешить себе зло, незримо протянуть руку к запретному плоду, раздробить этим гармонию мира в себе, как кто-то тотчас же ввергает нас в определенный, словно заданный, водоворот событий, встреч, происшествий, ведущих неминуемо к преступлению.
Сколько раз в своей жизни обращаемся мы к самим себе, окидываем внутренним оком некоторые свои поступки, задаем запоздалый вопрос: “Разве мог я совершить такое?”!
Нет, как образу и подобию Божьему такие поступки нам не свойственны. Но, все-таки разрешив себе подлый поступок, оправдав в душе необходимость его совершения как единственно доступного средства для достижения какой-либо своей цели, в тот самый миг и отдаем мы себя во власть темного бога.
И если рано или поздно человек опомнился, пришел в себя, а опомнившись, ужаснулся содеянному, он испытал стыд. Перед кем же ему стало стыдно? Ведь никто из окружающих так и не узнал об этом поступке. Мы, совершив зло, стыдимся Того, образом и подобием которого являемся. Стыд — одно из неопровержимых доказательств бытия Божьего. Стыд — это бессознательный сигнал угрозы отпадения, это механизм защиты от сатаны, наша надежда на искупление. И если человек утратил стыд, он потерял Бога и душою его обладает и властвует над ним дьявол.
Именно злой умысел порождает болезнь души, а не наоборот: болезнь — умысел...
Может быть, здесь таится ответ на главные вопросы психиатрии?
Полностью здоровая душа, дух, существующий в Боге, не примет злого умысла, отторгнет его. Душа примет соблазн зла, если на месте Бога зияет пустота. И в этой пустоте может зародиться, укорениться древний змий тьмы.
Именно здесь кроется разгадка древнего страха перед колдунами, шаманами и чародеями. Ни один человек, разрешивший себе зло, никогда не знает точно, какие силы он приведет в действие, на кого и как обратятся вызванные им из хаоса разнузданные энергии... Змий всегда сам кусает себя за хвост.
Если мы разрешаем себе в помысле своем совершить зло, если берем себе право на его совершение, то это всегда означает, что мы уже ощущаем себя князьком какой-то из частиц раздробленного мира и, поддаваясь соблазну простоты, напяливаем на себя один из сатанинских ликов, который с давних времен именуется гордыней.
1
Гордыня. Видимо, отпадение человека от Бога — процесс единый и перманентный. И во всемирной истории, и в отдельной человеческой жизни первичный грех неминуемо ведет к непрерывной цепи катастроф, которую вряд ли можно разделить на части. Поэтому столь условна приводимая ниже картина отпадения, попытка деления ее на три “шага” — три грани темного лика. Лишь потому, что перо и мысль, как правило, с трудом обходятся без градаций и классификаций, мне приходится разделять “формы” отпадения.
Гордыня — это одновременно и соблазн, и главное отпадение. В ней истоки одиночества пола и одиночества личности. Она развертывает последствия свои через века и народы. Но здесь представляется резонным коснуться такой громадной темы в преломлении истории наших дней, породивших людей — средоточия гордыни, воплотивших в себе антихриста Нового Завета.
Новейшая история наиболее явственно и зримо явила тип людей, которые, будучи ведумыми безмерной гордыней, осознавая или интуитивно чувствуя весь соблазн и колоссальный разрушительный эффект исповедуемой ими лжи, с упоением поклонялись злу. Эти люди в большей или меньшей степени совершенно сознательно отторгают себя от Бога, усилием злой воли калечат души себе и другим соблазнившимся, чтобы, отринув все моральные преграды, самим встать на место кумира забывшей Бога толпы. Практически всегда они понимают, что, заменяя собой Бога, тем самым призывают дьявола. В безумстве гордыни они не верят, что власть “золотого тельца” длится лишь до возвращения Моисея, что змий неминуемо пожирает не только людские души, но и самого себя.
Появление таких людей, княжение их над XX веком закономерно. Оно лишь плод все того же древнего нашептывания змия: “Будете, как боги”. Шепот этот особенно отчетливо раздавался над миром около четырехсот лет назад, когда просветители и гуманисты эпохи Ренессанса “упростили” бытие, объявив человека Богом, “созданием гармоничным и совершенным”, царем природы и абсолютизировав его рассудок. Но именно обожествление человеческого разума и слепое поклонение ему в конечном счете погрузили мир в пучину тьмы. Позднее идеи просветителей (в особенности Руссо) привели к кровавой вакханалии Великой французской революции. На мыслях гуманистов выросли и те, кто правил веком нынешним.
Известно, что Гитлер в молодости мечтал о духовном сане, а Гиммлер даже начинал учиться на священника, точно так же как и Сталин. Дзержинский в юности хотел стать ксендзом.
Что это — закономерность?
Для меня — да, несомненно. Выходец из глубоко религиозной семьи, юный семинарист Джугашвили не мог осознавать материализм и коммунизм иначе как отказ от Бога и поклонение сатане. Мы воспитывались атеистами; они, жившие в другую эпоху, — нет. Тезой и антитезой их юности, их семей были Бог и дьявол. Отказ от одного неминуемо означал вручение души другому...
Впрочем, почему мы начали со Сталина и Гитлера? Начнем лучше со стихов:
“Видишь этот меч —
Князь Тьмы подарил его мне...
Ты, Сатана, летишь в пропасть,
Я, смеясь, лечу за тобой;
И скоро я брошу человечеству
Мои титанические проклятия;
Приняв мое учение,
Мир глупо погибнет”.
Строки эти — из драмы молодого Маркса под названием “Квалнем”. Самое название — древнееврейская анаграмма имени Христа, а посвящено произведение, соответственно, антихристу.
До того как стать коммунистами, Маркс и Энгельс были членами целого ряда довольно странных тайных обществ, об истинном предназначении которых можно лишь догадываться. Существует даже гипотеза, что по заказу одной из таких сект и был написан “Коммунистический манифест”, который издавался первые двадцать лет анонимно, без упоминания имен авторов.
Возможно, подобная точка зрения и неправомерна. И тем не менее очевидно одно: дитя начала девятнадцатого века, сын и внук раввина, юный Карл Маркс не мог, так же как и юный Сталин, не осознавать, что коммунизм и материализм в практическом их осуществлении есть не что иное, как обращение к сатане.
Помысел Маркса и его соблазн появились вовремя. Русские славянофилы, начиная с Хомякова, быть может, как никто другой почувствовали тупик западной рационалистической мысли, выраженной до Маркса в возвеличивании абстрактного, отторгнутого от Бога гегельянского рассудка. Гегелевское “абсолютное знание о Духе” стало, по существу, осквернением, профанацией Духа; оно “вытеснило” Бога из человеческой души, освободив тем самым место для всякого рода химер, идолов и кумиров.
Ульянов-Ленин... Трудно писать о человеке, с которого до конца — по крайней мере в сознании еще очень многих людей — не снят ореол земного бога и памятники которому, как родовые тотемы, встречаешь повсюду. Мог ли Ленин, человек несомненно энергичного ума, выходец из семьи либеральной интеллигенции, не думать о последствиях своей теории? Откуда в нем столько жестокости и примитивной грубости, которые долгие годы подавались советской пропагандой как нечто обаятельно-пролетарское, хотя ничего даже отдаленно пролетарского в его происхождении и в самом его характере не было? И что бы там ни пытались писать различного толка социалисты с “человеческим лицом”, потоки крови полились именно при нем; раздробление семей, распадение духа и тела великой страны началось именно с характерного взмаха его, а не чьей-либо еще “легкой” руки. Откуда в этом талантливом человеке такое чудовищное, бездонное властолюбие? Почему он так люто ненавидел Церковь и веру? Почему создавал молох ЧК? Раскаивался ли он перед смертью? И не стала ли его смертельная болезнь результатом саморазрушения рассудка и души, безмерно отягощенных поистине дьявольской гордыней, множеством других тяжелейших грехов и начисто лишенных источника света и очищения?
В автобиографии Бухарина, помещенной в последнем издании Энциклопедического словаря Граната, Николай Иванович вспоминает о том, как в определенный период, юношей, он ощущал себя антихристом. Не последствие ли этого — страшная смерть его самого, жуткая судьба большинства революционеров ленинской плеяды?
Много проще с “фюрером”. Гитлер и не пытался скрывать свои претензии на роль мирового антихриста. В сущности, нацистская организация СС являлась оккультно-сатанистской сектой, а не просто одной из форм вооруженных формирований или тайной полицией. В структуре организации было около сорока тайных институтов оккультизма.
Женоподобный мазохист в интимной жизни, сентиментальный и жестокий истерик, соблюдающий “трогательные” филистерские приличия в отношениях с собаками и секретаршами, не стремившийся к чувственным радостям власти (точно так же как не стремились к ним Ленин и Сталин), он сделал сознательным смыслом своего существования воистину сатанинские деяния.
Аскеты от власти и крови, эти люди полностью поставили свои жизни на службу темному лику.
Мы не в состоянии охватить сознанием масштабы дьявольской, бессмысленной резни, устроенной этими людьми — самодержцами безбожной эпохи. И если правители прошлого в большинстве своем еще понимали, что они грешат, и знали, перед Кем они в ответе, то ужас нашей эпохи в том, что новые самодержцы сняли с себя эту ответственность. Вместе с Богом отвергнутыми оказались Совесть и Стыд. Власть лика стала почти беспредельна. Сон Души породил таких чудовищ, которых еще не знала история.
...Но только ли про великих мира сего пишутся эти строки? Не стремятся ли многие из нас стать безраздельными властителями своего кусочка раздробленной вселенной? Не попутал ли нас самих бес гордыни?
Для воцарения антихриста силам тьмы нужно не только чтобы человек был обуян нечеловеческой гордыней; нужно подготовить биологию антихриста. Нужно из поколения в поколение за счет вырождения Образа и Подобия Бога создавать тех, кто не сможет никогда понять и принять Добро, ибо это будет слишком cложно для них, — лишь примитивные простые “истины”, имеющие источником своим зло, должны быть доступны их сознанию.
Вот и мерцает темный лик зла в одной из главных проблем человеческого бытия — проблеме пола.
2
Пол. Проблема пола, неизбывного трагизма половой любви, загадка разделенности тела и души человека на женское и мужское начало — все эти вопросы наверняка так и останутся неразрешенными. Тайны эти мучили людей со времен Адама. На попытках приоткрыть их завесы строились языческие религии, философские системы и научные школы.
Мышление современного западного общества уходит своими корнями в психоанализ Фрейда и его последователей, целиком построенный на проблеме половой любви. Однако, блистательная в лице своих великих авторов — Фрейда, Юнга, Фромма, — школа психоанализа так и не смогла ответить на главный вопрос: почему?
Почему человек испытывает вечную неудовлетворенность в любви?
Почему два человека, живя вместе и создавая семью, продолжают чувствовать свое одиночество?
Почему абсолютно счастливая семья — фактически миф, а случаи даже относительной гармонии в любви и браке настолько редки, что как исключения лишь подтверждают правило?
Почему мгновения истинной любви так скоротечны и зачем они так быстро уходят, оставляя разочарование и пустоту?
Откуда в людях эта постоянная потребность соединения не только тела, но и души и почему это единение почти невозможно?
Фрейд писал в конце своей жизни: “Древние демонологические учения в существе своем оказались верными”.
Юнг и даже “марксист” от психоанализа Фромм обратились к религии и ее образам в поисках ответа на мучившие их вопросы.
Много лет занимаясь практическим психоанализом, я так же, как и многие мои коллеги, остановился перед тайной одиночества и проблемой неудовлетворенности. И неожиданно отгадка нашлась в Библии и русской религиозной философии.
Очевидно, существовал иной психоанализ, психоанализ иного рода, никем не названный, — “русский психоанализ”, в котором степень человеческого одиночества и причины его ставились в прямую зависимость от степени отпадения человека от Бога. Так воспринимали личность и пол Соловьев, Розанов, Бердяев, Шестов, Карсавин, Франк.
Русская религиозная философия считала одной из тайн существования Бога и одной из главных перспектив развития человеческого Духа за гранью бытия слияние полов в Боге в одно неразрывное существо — Адама-Кадмона древней Каббалы. Самое первое последствие первородного греха Адама — разделение его целостного и гармоничного естества на две части, а главное наказание — вечная мука в попытках обрести утраченную цельность. В этих попытках многие великие умы видели смысл человеческой любви. Быть может, тупик классического психоанализа и заключается в вечной боязни науки напрямую обратиться к религии — допустить проблему любви женщины и мужчины в вековечную мечту о едином человеческом Духе.
Один из крупнейших русских богословов нашего столетия, В. Н. Лосский, в своем знаменитом “Догматическом богословии” пишет:
“Святой Григорий Нисский, которому следует в этом вопросе святой Максим Исповедник, отвергает якобы неизбежную связь между разделением на два пола и грехопадением. Святой Григорий говорит, что Бог создал пол в предвидении возможности — но именно только возможности — греха, чтобы сохранить человечество после грехопадения. Половая поляризация давала человеческой природе известную защиту, не налагая на нее никакого принуждения; так дают спасательный круг путешествующему по водам, отчего он вовсе не обязан бросаться за борт... В этом контексте пол есть не причина смертности, но как бы относительное ее противоядие.
Однако мы не можем согласиться с Григорием Нисским, когда он, основываясь на этом “охраняющем” аспекте пола, утверждает, что разделение на “мужеское” и “женское” есть некое “добавление” к образу. Действительно, не только разделение полов, но и все разделение тварного мира приняло после грехопадения характер разлуки и смерти. И человеческая любовь, страстное стремление любящих к абсолютному, в самой фатальности своего выражения никогда не перестает таить щемящую тоску по раю... Райская сексуальность, всецело внутренне единосущностная, с ее чудесным “размножением”, которое должно было все заполнить и которое, конечно, не требовало ни множественности, ни смерти, нам почти что совершенно не известна: ибо грех, объективировав тела (“они увидели, что наги”), превратил две первые человеческие личности в две раздельные природы, в двух индивидуумов, между которыми существуют внешние отношения. Но новая тварь во Христе, Втором Адаме, приоткрывает перед нами глубинный смысл того разделения, в котором несомненно не было ничего “добавленного”: мариология, любовь Христа и Церкви и таинство брака проливают свет на полноту, возникающую с сотворением женщины”.
Человеку дано испытать тоску и неудовлетворенность в любви; но из-за неизбывного греха он не в состоянии постичь причины этой тоски. Человек испытывает непонятную тревогу: он почти никогда, за редчайшим исключением, не чувствует удовлетворенности в реальном партнере; не покидает его и ощущение неполноты любви, как бы недостаточности живого человека, находящегося рядом.
Трагедия любви заключается в том, что двое, любовная или супружеская пара сама по себе, не может дать целого. Два человека способны найти счастье и единение лишь в том случае, если их объединяет Дух. То есть то, что человек верующий называет Богом, а человек неверующий — Любовью. Только через Дух может быть преодолен первородный грех. Только Дух может позволить двоим стать единым целым, достичь счастья в единстве. Восстановить его можно, признав Любовь воплощением главной и отдельной самостоятельно живущей Сущности. Лишь понимая и признавая ее, способен человек понять себя и другого. Любовь — это свойство бытия, но сама в себе она довременна, неизъяснима и изначально разумна.
Для человека, лишенного веры, такое единение в Боге невозможно, и он — вечный Адам — раз за разом уходит из рая, влекомый раздельностью, не осознавая тождества понятий “Бог” и “Любовь”, как и той Третьей Силы, без которой объединение двоих мучительно, ибо несет на себе печать извечной тоски и неудовлетворенности.
В итоге — метания, стремление, порой насильственное, найти в партнере некий абстрактный идеал. То есть попытка превращения другого человека в кумира, которая заведомо обречена на провал. Неудовлетворенность сохраняется, и человек часто вступает на патологический путь.
Одним из вариантов такого пути является создание своеобразной оргаистической культуры. Человек непрерывно меняет партнеров, стремится обострить сексуальное ощущение с помощью различных “технических” приемов... Все напрасно — похмелье любовного угара гнетет душу бессмыслицей и пустотой, “амоком”.
Вечная неудовлетворенность пола порождает вещи и гораздо более серьезные. Неосознанный поиск бога в партнере нередко приводит к сексуальному интересу к людям, от рождения являющимся духовными авторитетами, то есть к родителям или ближайшим родственникам, объединение с которыми в области духа бессознательно кажется более простым. Подобное влечение запрещалось как большинством религий, так и социумом. Осознанное или неосознанное кровосмешение — инцест — приводит к бесконечным и страшным последствиям дегенерации и вырождения, которые в невообразимой степени усиливают отпадение потомков, невозможность их духовного роста. Ужас кровосмешения и наказания за него выражены в древнегреческом мифе о царе Эдипе. Этот миф стал одной из главных опорных точек психоанализа Фрейда, хотя сам ученый уже на закате своих лет признал, что так и не смог объяснить происхождение мифа с достаточной полнотой.
Возможно, те же метафизические причины неудовлетворенности сексуальным партнером лежат в основе происхождения гомосексуальных связей. Гомосексуальные отношения в животном мире являются экстраординарными исключениями. Объяснить их появление с эволюционно-биологической точки зрения практически невозможно.
Здесь скорее всего тоже прослеживается неосознаваемая попытка поиска партнера, который кажется человеку, лишенному Бога, более близким по духу. Вспомним “Смерть в Венеции” — гениальную новеллу Томаса Манна и одноименный фильм Лукино Висконти. Профессор влюбляется в мальчика последней, предсмертной, любовью. Мальчик превращается для него, по существу, в ангела смерти. Образ истинной любви здесь гомосексуален, видимо, потому, что авторы пытались выразить в нем суть предсмертной, прощальной любви, любви как искупления, любви скорее к духу, нежели к плоти.
Но это — художественный образ. А в реальности гомосексуальная связь оборачивается все тем же тупиком — все тем же ликом зла. Ибо все, в чем нет будущности человеческого рода, устраивает его...
Невыносимое чувство одиночества и изоляции, заключенное в проблеме пола, неспособность осознать животворящее участие Третьей Силы применительно к нормальным половым отношениям приводит к тому, что все чаще один из партнеров добровольно принимает на себя роль бога и становится кумиром. Такое выделение себя на бессознательном уровне постепенно и неминуемо делает человека садистом. Садистическое наслаждение выражается в стремлении подчинить себе партнера, сделать его как бы частью, придатком самого себя, унижая и принося ему боль.
Через некоторое время подобная бессознательная агрессивность начинает выходить за рамки непосредственно сексуальных отношений. Подавляя других, вовлекаясь в вектор темной силы, такой человек уже не в состоянии остановиться. Он ищет продолжения и восполнения чисто сексуального удовольствия в своей общественной жизни, стремясь и там унижать и подавлять других.
Есть и противоположный путь. Это путь создания кумира-садиста и последующего самоунижения перед ним. Человек становится зависимым, он не способен принимать решения, ибо полностью подчинен своему идолу. Подчинение идолу — темному богу, которого человек нашел в своем партнере, — начинает приносить странное удовольствие. Человек медленно превращается в мазохиста...
Существует и третий путь — попытка избежать партнера вообще, то есть “возлюбить себя”, и только себя одного. В истоках эгоцентризма (“нарциссизма” психоанализа) скрывается проблема незрелой, одинокой, инфантильной души, способной ласкать только самое себя. Человек становится кумиром... самого себя. Сам себе — садистом, сам себе — мазохистом. При этом его участие в активной жизни, по существу, прекращается, а заменой служат все те же мечты и фантазии. Человек находит вроде бы самого близкого “по духу” партнера — себя. Но кончается это, как и в мифе о Нарциссе, неспособностью к жизни...
Вполне понятно, что те отношения, которые могут возникнуть у эгоцентриста, садиста и мазохиста, конечно, никто и никогда не посмеет назвать Любовью.
Пол — это не только изломы психики. Он залог продолжения рода. Через него человек, подобие Божие, как бы повторяет одно из дел Творца: вызывает из небытия новую жизнь. Охрана этой важнейшей функции человеческого бытия являлась главной заботой всех общественных формаций и языческих религий — религий, обращенных к роду. Лишь откровение Христа принесло вопрос: да, мы можем сотворить человека... но какого?
После Христа недостаточным уже стало найти удовлетворение и смысл только в механическом продолжении рода. Христос — Адам новой эпохи — показал путь к утраченному единству человека с Богом. Но сколько раз и с какой ужасающей легкостью люди пренебрегали великим смыслом Его искупительной жертвы.
И как следствие темный бог воплотился в скрытых от постороннего глаза тайнах семьи, определяя и усиливая главную беду человеческого рода — одиночества.
3
Одиночество. Большинство людей в наше время не задумываются всерьез о существовании Бога и дьявола; они просто живут. Живут, неся на плечах крест судьбы, уготовленный эпохой и теми, кто стоит у власти. Они пришли в этот мир в век безверия, во времена, когда многие вслед за Ницше готовы расписаться в “гибели Бога”, когда Дух человека, рожденного и живущего вне Бога, отпадает от Духа Божьего только потому, что среда обитания либо вовсе не содержит символов Бога в себе, либо ей абсолютно противна сама Идея Его (как это, скажем, произошло у нас), либо существующие еще остатки религиозного культа выхолащиваются, превращаясь в формальный, лишенный полноты смысла веры ритуал, — будь то посещение церкви или невнятная скороговорка традиционной молитвы с осенением себя крестным знамением за воскресным обедом, — по существу, никак или почти никак не влияющий на реальную повседневную жизнь (как это происходит в сознании большинства людей на Западе).
Виноваты ли они в своем отпадении от Бога? Ведь всю историю человечества можно рассматривать как такое отпадение...
Наказанием за нежелание понять цельность мира и вернуться к ней, горьким плодом гордыни и пола, являющихся сущностью современного, отпавшего от Бога, человека, остается вечное чувство одиночества.
Потеря радости от ощущения присутствия в мире сущности, несравненно более высокой и доброй, чем мы сами, калечит Душу, уродует ее, вызывая в ней ужас “темной дыры абсурда”, образ которой, под разными личинами, описали едва ли не все мыслители эпохи “смерти Бога”, от Ницше до Камю.
Объявление непреложным законом “факта” гибели души одновременно со смертью тела превратило все помыслы Духа в “факт мракобесия”, “поповщину”, глупость, недостойную человека, лишив тем самым этого человека единственного ориентира, нравственного закона, смысла жизни.
Но ведь ложь о смертной душе (читай — ложь об ее отсутствии) противоречила не только опыту тысячелетий; подобная ложь противоречила и доводам породившего ее рассудка. Раздробленность, неполнота знания мешала это понять, обрекая человека на одиночество даже на смертном одре.
Со времен Ренессанса пытается человек, объявивший себя богом, построить цивилизацию. Сейчас уже наглядно виден результат этих попыток: цивилизация без Бога не может быть добра к человеку. Цивилизация гуманистов оказалась самым негуманным созданием человека.
Эта цивилизация и ее плоды выразились вовсе не в стремлении к справедливости, как думалось поначалу, а в стремлении либо к механизму для перемалывания костей, в котором отдельный человек — лишь “винтик” безжалостной государственной машины, либо к механизму другого рода — постиндустриальному потребительскому обществу, в котором человек одинок и беззащитен, хотя и пользуется гарантированными законом свободами.
В нашей стране попытка построить государство без Бога привела к молоху революции, став, в сущности, лишь гигантским экспериментом в духе Раскольникова — метафизическим бунтом против Бога (“Кто я — тварь смердящая или право имею?”).
В основе революций, особенно русской, всегда заключался вопрос Бытия Божьего — “вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской Башни, строящейся именно без Бога не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю” (Достоевский, “Братья Карамазовы”). Русский социализм должен был принять и принял мироощущение, навеянное образами Апокалипсиса. Миф коммунизма есть, в сущности, конец бытия, конец развития, окончательное состояние, попытка построения Царства Божьего на земле... без Бога, варварским принудительным путем.
Нужно ли говорить, в чьем царстве мы оказались в итоге?
Бердяев отмечал вслед за Великим Инквизитором Достоевского: “Религия социализма принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне во имя свободы человеческого духа (разрядка моя. — А. Д.). Религия социализма принимает соблазн превращения камней в хлеб, соблазн социального чуда, соблазн царства этого мира (все три соблазна, в сущности, — соблазны частичности. — А. Д.). Религия социализма не есть религия свободных сынов Божьих, она отрекается от первородства человека, она есть религия рабов необходимости, детей праха”.
Социализм нашептывает на ухо вечному Адаму словами Великого Инквизитора: “Все будут счастливы, все миллионы людей... Мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь, как детскую игру: с детскими песнями, хором и невинными плясками. Мы разрешим им грех, они слабы и бессильны... Мы дадим им счастье слабеньких существ, какими они и созданы...”
Достоевскому же принадлежит, кстати говоря, честь открытия “бесноватости” — душевной патологичности в людях, которые делают революции: почти всем им свойствен феномен родового вырождения, способствующего полярности, однобокости, однозначности мышления.
Но только ли русская революция стала результатом безбожного гуманизма?
Технократический прогресс современного Запада, ведущий ко все большему и большему раздроблению, выхолащиванию духовных ценностей, неизбежно подводящий личность к пропасти одиночества, является плодом того же “гуманистического” мышления.
Чувство разобщенности, ощущение абсурдности бытия — не симптом ли нездоровья современного Запада, не мечется ли Европа и Америка так же, как и мы, в поисках новых кумиров? Так ли уж мы далеки друг от друга?
Ведь свобода, лишенная своего божественного первоисточника, оторванная от евангельских заповедей, неминуемо вырождается в опустошительное, всеразрушающее своеволие или в лучшем случае в бессодержательную, абстрактную категорию, и итог ее один — мрачное и бессмысленное ничто. Человек, отпущенный на свободу и, в отсутствии Бога, не знающий, что с ней делать, либо погружается в пучину самодовольства, либо закабаляет себя бесчисленными угодливыми ипостасями темного лика.
Разница между нами и Западом заключается разве что в том, что западный рационализм — это умеренный рационализм прагматика, сохраняющего хотя бы “на всякий случай” частичный страх перед Богом; русский же рационализм — это рационализм максималиста, богоборца, апокалиптика и нигилиста.
Разве не в замене смысла формой и цели средством наша общая драма? Разве не в подмене целого частью причина краха тех же молодежных западных движений?
Смутно чувствуя необходимость прорыва к чему-то, они бросали вызов обществу, дразня и эпатируя его, но лишь полая, самодовлеющая форма осталась их уделом. Под внешним, под формой скрывалась, сгущаясь, пустота, которую мог заполнить — как и всегда, почти не встречая сопротивления — темный бог наркотиков и новомодных кумиров.
Человек XX века совершил поистине головокружительный скачок, поломав себе при этом обе ноги: он “отменил” Бога, но не смог без него обойтись.
Поэты, художники и музыканты в начале нынешнего века мучительно пытались разложить на составные части не дающуюся им формулу гармонии; с помощью магической “формы форм” они рассчитывали найти на развалинах собственного безверия нового бога. Но там скрывался лишь зловещий лик. Зачастую многие из них были истинными, искушенными мастерами своего дела, подлинными художниками, правдивыми в том, что изображали. Мир, который они творили, не был миром Бога, то был безбожный, обездушенный мир — мир сатаны.
Что пытается выразить с начала века искусство абсурда и беспредметности?
Доходя до предела в выхолощенных конструкциях и образах, доводя затемняющую смысл форму до своего логического конца, до полной автономности — до распада, эта литература, живопись, музыка и их талантливые создатели, бравируя новшествами, апеллируя к избранному числу поклонников, очевидно, все же смутно чувствовали ущербность, неполноту того, что выходило из-под их пера и кисти; хотя поначалу и мерещилось им, что там, за пределами традиций, на дне разума что-то есть, что-то не выразимое обычными словами и образами, что-то, что продолжает жить и после гибели освященных столетиями форм.
Но это что-то не было Богом — там скрывался, не давая узнать себя, все тот же темный бог.
Именно дьявол порождает чувство абсурдности и бессмысленности существования; а потеряв смысл, человек логически подходит к тому, что все религии мира осуждали как величайший “грех совокупления с сатаной”, — к различным формам самоубийства личности.
Самоубийством одинокой души может стать физическое насилие над собой — своего рода попытка бегства из мира, лишенного смысла; а может в этой роли выступить и алкоголь или наркотики, иссушающие душу изнутри, пока не наступит ее смерть раньше смерти физического тела.
Это тупик рассудка. Рассудка, замкнутого на самом себе. Ибо, лишенный Бога, путающийся в тенетах, неприкаянный и одинокий, он съедает сам себя.
Мы почти физически чувствуем сейчас тупик, безысходность того феномена человеческого разума, который так прославляли гуманисты. Рассудок оперирует словами и категориями, но не чувствами и откровениями. В самой его основе заключен механизм раздробления Цельности и Красоты на неуловимые составные части. Сколько раз мы чувствовали ложь слова! Сколько раз понимали, что именно слова помогают пустой душе лгать, ибо всегда предоставляют множество одномоментно существующих истин, из числа которых так удобно выбирать ту, что соответствует минутной выгоде, да еще способную оправдать любую нашу мерзость!
Но ИСТИНА только одна.
Ее, эту Истину, мучительно ищет заблудившаяся цивилизация, довольствуясь пока подменой в лице мелких, лживых, зато общедоступных, простых кумиров.
ИСТИНУ не постичь только рассудком.
Рассудок рационалиста не выдерживает своего одиночества; дробя мир на куски, он не в силах собрать его вновь...
Наука, казавшаяся себе великой... В наши дни она все более и более чувствует немощь от своей раздробленности, на которую, впрочем, была обречена с самого начала. Не в силах справиться с разобранным миром одинокой человеческой души и медицина. В самой произведенной XX веком подмене духовника и исповедника врачом-психиатром или психоаналитиком кроется ложь.
В самом деле, мы, медики, пытаемся лечить от одиночества — этого тупика рассудка — с помощью опять-таки рассудка; тогда как для того, чтобы вывести пациента из состояния душевной “грогги”, целитель должен стать носителем и проводником не “клинического” или “эротического”, но этического, духовно-го начала. Иначе он не распутает узел, лишь сам превратится для больного в кумира; а привязав к себе душу страждущего, став его мнимым партнером, способен, подчас даже не осознавая этого, занять место темного бога.
Несколько лет назад мы, психиатры, пытались изучать проблему одиночества, интервьюируя одиноких женщин. Когда я читал и перечитывал те части текста этих бесед, исповедей, посвященных описанию самого чувства одиночества, то неожиданно для себя понял:
ОДИНОЧЕСТВА НЕ БЫВАЕТ.
Женщины описывали свое одиночество как некую сущность, как нечто отдельное от себя, нечто, “терпеливо ждущее дома”, “прячущееся в углах”, “обнимающее и не отпускающее”. В этом была не только символичность, свойственная человеческому мышлению, но и реальное ощущение, которое человек не в силах описать до конца. И сама собой напрашивалась все та же мысль — если у нас, рядом с нами нет Бога, нет Любви, мы все равно не можем остаться одни, у нас появляется другой партнер — все тот же древний змий, темный кумир, заменяющий нам Бога.
Чувство одиночества — потеря не только Бога. Одинокая душа неминуемо замыкается сама на себя, теряет чувствительность; она не в состоянии понять и почувствовать другого человека. Понять другого, а значит, возлюбить его без ориентира Духа невозможно. Именно Дух — “третья ипостась” любого человеческого общения, как и любви, — точка отсчета взаимопонимания. Темный бог, пущенный в душу, окружает ее непроницаемой оболочкой равнодушия.
Почему же Бог не вмешается и не остановит всего этого?
Вот тот самый роковой вопрос, который вызвал некогда ощущение “смерти Бога”. И ответ на него один: человек не был бы образом и подобием Божьим, если бы не было у него свободы выбора. Свободы самому создавать себя и свой мир, свободы ошибаться.
Но есть ли у человека свобода не замечать своих ошибок, игнорировать воздаяние в своей судьбе, в судьбах своих детей, не задумываться о темном боге?
В начале нашего века, ознаменовавшегося констатацией “смерти Бога”, в науке, занимающейся болезнями души и бывшей когда-то прерогативой монастырских стен, возникло новое учение. Два блестящих немецких психиатра, Крепелин и Блейер, создали учение о так называемом “раннем слабоумии”, или шизофрении (“схизофрении” — в старых переводах). “Схизис” — раздвоение души. В нашей стране это слово теперь знают все. С ним связано многое: принудительная госпитализация, изоляция инакомыслящих в психиатрических больницах. Однако не все представляют себе, что же такое шизофрения с медицинской точки зрения. В научном синтезе Крепелина и Блейера шизофрения представлена как болезнь, главным внешним проявлением которой является возникновение странных галлюцинаторных состояний. В учебниках их называют “синдромом психического автоматизма”, а в реальности это ощущение потери автономности психики. Человек физически чувствует, как его мыслями, телом, движениями, ощущениями начинают управлять некие внешние силы — в 20-е годы это были “ведьмы” и “лешие”, а в наши дни — “пришельцы” или “телепаты”. Они якобы двигают руками и ногами человека, вкладывают ему в голову мысли, “показывают” различные картинки и образы. По мере развития болезни человек начинает ощущать себя ареной метафизической борьбы двух противоположных сил — добрых и злых. Эти ощущения усиливаются, человек начинает чувствовать себя центром вселенной. Затем мозг истощается, и наступает слабоумие. Вместе с приобретенными в результате болезни внешними проявлениями душа человека начинает определенно терять некоторые качества. Эта “потеря” описывается в медицине тремя главными понятиями:
редукция энергетического потенциала: потеря активности и самостоятельности волевого усилия. Человек дрейфует, как льдинка, плывет по течению жизни, не сопротивляясь и поддаваясь любому внешнему влиянию;
аутизм: мышление становится оторванным от действительности, замыкается на себя, делается непонятным для окружающих;
эмоциональный дефект: человек теряет эмоции. Он не впадает в депрессию, он постепенно становится бесчувственным. От больного начинает веять чем-то “механическим”, исчезает способность к теплоте, к адекватному эмоциональному отклику.
Человек отрывается от других людей, будучи не способным понять их чувства, он пытается заменять эмоции словами. Складывается впечатление, что он... теряет душу.
Пусть простят меня коллеги за то, что на одной страничке я не могу пересказать все многопудие томов, написанных после Крепелина. Однако внимательный читатель, наверное, уже понимает, к чему я, собственно, клоню.
Обратившись к старым книгам по психиатрии, легко узнать, что шизофрению открыли только в начале XX века лишь потому, что до этого ее просто не было. Во всяком случае, не было как массового явления. Все болезни, описанные ранее, например одержимость бесами, ведовство и т. д., на самом деле относились, даже с медицинской точки зрения, к совершенно другим заболеваниям — эпилепсии или истерии.
Заболевания, похожие по описанию на шизофрению, встречались, конечно, в древности, но как редчайшие исключения (да и то у очень немногих бунтарей-богоборцев), а вовсе не как массовое явление, каким стала эта болезнь на рубеже XIX — XX веков и в наши дни.
Почему шизофрения сделалась своеобразной “визитной карточкой” неблагополучия эпохи рационализма; почему именно о ней говорят как о болезни того, что мы называем цивилизацией? Почему, наконец, диагностика шизофрении приобрела такой невероятный размах именно в советской и немецкой психиатрии, что стала восприниматься чуть ли не как единственная форма душевной болезни, а все остальные формы стали трактоваться как ее разновидности?
Обращает на себя внимание то, как странно повторяют симптомы болезни описания-исповеди о человеческом одиночестве. Невольно приходишь к мысли, что шизофрения, в сущности, и есть болезнь отпадения. Душа не в силах перенести свое одиночество, находит себе болезненные “подпорки”, начинает физически ощущать все то, что для других составляет лишь философский ребус. Подпорки оказываются ложными. Не будучи в состоянии выдержать груза, они, как хрупкая палочка-опора в картинах Дали, в конце концов ломаются, вызывая гибель души при жизни тела. В результате на месте полноценной и многоплановой человеческой личности возникает механический Голем, продукт эпохи “гибели Бога”, существо слабоумное и нежизнеспособное...
Атмосферу неизбежного нарастания лавины бездуховности отразил в массовом сознании всемирный кинематограф.
Пазолини даже попытался создать вывернутую наизнанку эстетику обездушенности.
Ту же проблему остро почувствовал и Кубрик, еще в романтических 60-х сняв свой легендарный “Механический апельсин”...
Неудивительно, что в наши дни, когда большинство людей столь остро и болезненно чувствуют свою неприкаянность, одиночество и потребность в духовной опоре, как грибы после дождя появляются десятки квазирелигиозных сект, сотни всевозможных кумиров и кумирчиков, самозваных “гуру”, учителей жизни, шаманов и врачевателей, — всех этих мунов, кашпировских, чумаков, лонго и иже с ними, наживающих себе капитал на том, к чему не вправе прикасаться ни одна нечистая рука. Как и положено кумирам, они умеют ловко прельщать и манипулировать людьми, умеют лгать, ибо ведумы отцом лжи.
Кумиром для человека может стать другой человек, а может — собственная работа, собственное дело, бизнес и т. д. (Многие нынче говорят: “Дело. Одно только дело. И ничего больше...”) Но вот приходит день — и еще недавняя работа-радость, или пол-радость, или свобода-радость вдруг трансформируются в уже зачастую бессмысленную и вполне болезненную одержимость, в фанатизм. Дело или любовь лишаются своего источника и, следовательно, своего основания, своей цели и смысла, превращаясь в работу ради работы, в секс ради секса. Так все даже, казалось бы, самое благое в нашей жизни, оторванное от своего Божественного Первоначала, дробит, иссушает и опустошает душу, ведет к одиночеству, унынию и отчаянию.
Как только человек утрачивает целокупный взгляд на мир, на его удивительный, волшебный и многогранный кристалл, маниакально вперяя взор лишь в какую-то одну его грань, он рискует незаметно для себя подпасть под власть темного бога, перестать видеть что-либо вокруг себя и постепенно погрузиться в бездну абсурда.
* * *
Сто лет назад, обращаясь к своему современнику, Владимир Соловьев писал: “Все твое долженствование и все твое могущество в Боге... Твоя немощь есть, в сущности, такая же аномалия (разрядка моя. — А. Д.), какую ты сам видишь в бесстыдстве и безжалостности; эта аномалия происходит от твоего разобщения с безусловным началом всего должного и всего могучего, и через воссоединение с Ним ты можешь и должен исправить эту аномалию”. Эти слова русского философа, прозвучавшие на пороге XX века, сегодня, уже на излете нашего столетия (когда мы в основном приступили к подведению его итогов), не менее, а наверное, и более актуальны, нежели тогда, когда были впервые произнесены.
А. ДАНИЛИН,
действительный член Британской
ассоциации психоаналитиков.