АНДРЕЙ СЕРГЕЕВ
*
ИЗГНАНИЕ БЕСОВ
Рассказики
ДЕНЬГИ
Мы жили дружной коммуной в боковой комнатушке Юсуповского двоpца и занимались социологией.
Человечество бесилось с жиpу. Каждый год сносилось и отстраивалось заново по пол-Ленингpада — единственно по той пpичине, по какой дамы меняют наpяды.
Несколько лет назад мы были свидетелями полного отмирания бумажных денег. Бригада художников Гознака во главе с Ю. Васильевым лихорадочно печатала кредитки — то рембрандтовски строгие, то ажурные, как кружева, то ни на что не похожие сюрреалистические и абстрактные купюры. Все было напрасно: никто их не брал.
С темпами, свойственными веку, вышла из обращения и жалкая нынешняя мелочь. Ее заменили прекрасные тяжелые старинные рубли. Позапрошлой осенью вошла в моду антика, что было пресечено кровавым вмешательством государства: при cовременной технике Грецию и Pим чеканили в любой подворотне.
И в один прекрасный день Витька Мохов по прозвищу Карл Маркс собрал нас всех и неожиданно спросил:
— Что, парни, может существовать общество без денежного обращения?
— Нет! — хором ответили мы, и эхо гулко прокатилось по нашим пустым желудкам.
— Так вот, тенденции развития неизбежно приведут к тому, что в обращении в качестве последнего средства останется одна-единственная монета-уникум. Однако, не располагая достаточной статистикой, я не могу сказать, какая именно...
Витькиным словам было суждено сбыться через неделю. Это был латунный рубль, который партизан Ковпак сделал сам для себя.
Легко представить, с какой скоростью он переходил из рук в руки, обслуживая трехсотмиллионное население. Все были довольны, а рубль, истираясь, буквально таял на глазах.
Общество стояло на грани катастрофы...
1956.
СТАРАЯ НОВАЯ МОСКВА
— Кремлевскую стену еще при Ленине построили. Против левых эсеров. И Спасскую башню тоже. Еще кино было “Кремлевские куранты”.Там один все старается, чтобы они гимн Советского Союза играли. А Верховный Совет, дворцы и палаты — при Сталине. Украшательство. Архитектурные излишества.
— Церкви там старинные вроде?
— Какие старинные! Были бы старинные, их бы живо снесли. Под метлу. В Москве ни одного старого дома не осталось! Тоже при Сталине построили.
— Зачем Сталину церкви?
— А для культа личности. Для иностранцев.
— А на Красной площади Василий Блаженный?
— Тоже при Сталине. Покрасили его, правда, при Хрущеве. При Хрущеве еще на месте арcенала Дворец съездов отгрохали. Там тогда по воскресеньям кино бесплатно показывали. Сталин, тот всех боялся, арсенал в Кремле устроил. А Хрущев арсенал снес, все хотел показать, что ему-то бояться нечего...
1965.
УКАЗ ПPЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА ОБ УПОРЯДОЧЕНИИ
НАИМЕНОВАНИЙ ИСТОРИЧЕСКИХ ЦЕНТРОВ СТРАНЫ
С целью расширения и углубления социалистических преобразований упорядочить наименования исторических центров страны, в связи с чем с 7 ноября с. г.:
столице нашей родины городу Москве как историческому центру, наиболее тесно связанному с расцветом политического творчества основателя советского государства Владимира Ильича Ленина, — присваивается наименование Ленинград;
городу Ленинграду как исторически новому образованию, имеющему целью исполнение интернационалистского долга и оказание братской помощи народам Европы, а также в память о свержении царского самодержавия, — присваивается наименование Новгород;
бывшей столице Владимирского княжества, а ныне образцовому центру ленинского труда и дисциплины городу Владимиру в честь Владимира Ильича Ленина, — присваивается новое наименование Владимир;
городу Киеву с целью упрочения его значения как исторического центра всех славянских народов и против украинских буржуазных националистов, — присваивается наименование Москва;
городу Новгороду как старейшему историческому центру Древней Руси и матери городов русских, прусских, польских, литовских, латышских, эстонских, финских, шведских, норвежских, датских, голландских и других, — присваивается наименование Киев.
Председатель Президиума Верховного Совета
Секретарь Президиума Верховного Совета
Ленинград, Кремль.
7 ноября с. г.
1980.
ПРЕКРАСНАЯ ФРАНЦИЯ
Ясновидящий Кукушкен не советовал генералу Ауйе лететь на Мартинику.
И вот теперь Кукушкен стоял на панихиде в Доме инвалидов и с огорчением видел, что в урну якобы с прахом разбившегося генерала чья-то бесчувственная рука натрусила горелой обивки от самолетного кресла.
Сопровождая выспренние слова дидактическими телодвижениями, президент де Голль произносил длинную самовлюбленную речь. Кукушкен понимал, как досадно президенту, что гибель генерала нельзя приписать проискам американцев или хотя бы англичан.
“Не пущу их в Общий рынок, — думал де Голль. — Пусть себе хуже сделаю, а не пущу!”
“А ведь и правда хуже сделает, — понял Кукушкен. — Если только не помрет вовремя. — Кукушкен привычно сосредоточился. — Съедят его евреи”. — Кукушкену стало неловко от неуместного профессионализма, и он уставился в пол.
Плита, на которой он стоял, была стесана снизу на дюйм. На стесанной поверхности ее когда-то было выбито: “Здесь гниет зловонная туша контессы Де Ноай, любовницы последнего Капета. Прохожий, плюнь на эту могилу. Патриоты XI аррондисмана”.
Кукушкен горестно вздохнул и под косыми взглядами присутствующих протиснулся на другое место. Теперь под ногами не было никакой надписи. Зато справа и чуть впереди он увидел сквозь сияющие новые сапоги сбитые в кровь ноги советского военного атташе. Лицо атташе изображало неподдельное страдание.
“Все разбейтесь, сделайте одолжение!” — прочитал Кукушкен мысли представителя Великобритании. Зато американский атташе был светел лицом и чуть ли не радостен.
“Вот славный парень был! — думал американец про усопшего. — Как мы с ним здорово пили! Умеют это французы. Жаль, что на такую дрянную фирму работал!”
Кукушкен повернулся и стал пробираться к выходу. Стоявший в почетном карауле за урной кофейный господин с Мартиники смотрел на уходящего с ненавистью. Кукушкен спиной чувствовал, что кофейный господин думает:
“Черт бы тебя побрал! В кой век раз помянут Мартинику, так ты нос воротишь! Метрополия...”
1962.
ВОЕННАЯ МУЗЫКА
Капеллу собрали за месяц до фестиваля народной музыки. На первой же репетиции бас Фюлеп безобразно сфальшивил. Когда капеллу погнали на рентген, доктор Шпиц легко обнаружил, что Фюлеп тайно залечивает колит. Фронтовые товарищи с позором изгнали дезертира.
Репетиции шли. Поскольку ни один из участников не мог протянуть более восьмитакта, партитура была расписана со скрупулезной точностью. Зияние, образовавшееся после удаления Фюлепа, было поистине вопиющим. За двадцать дней до открытия маэстро фон Галустьян скрепя сердце пригласил на вакантное место фройляйн Магду Позен, давно добивавшуюся этой чести. Капелла роптала, ветераны говорили о фронтовом товариществе и окопном братстве, но все понимали, что поделать уже ничего нельзя.
За неделю до фестиваля доктор Шпиц посадил капеллу на усиленную зондердиету, исключив из рациона белый хлеб и введя в него консервированную болгарскую фасоль в томате.
В день открытия перед культурхалле собралась невиданная толпа. Несчастные спрашивали друг у друга, нет ли лишнего билетика, и не удостаивали друг друга ответом. Важно шествовала на концерт столица. Весело неслись Штирия и Каринтия. Чинно шагали баварцы в охотничьих шляпах с перышком. Соря деньгами, двигались американцы. Рассказывают, что на концерт без билета прошел один рисковый советский турист, пожертвовавший всей своей скудной валютой на проезд от Вены и обратно. Словом, вся Австрия с соседями и гостями была в этот вечер в Линце. И это несмотря на то, что поблизости в Граце для отвлечения публики гастролировал хор Александрова. И никто не обращал внимания на нескольких мрачных немолодых субъектов, обреченно стоявших в углу с плакатами: “Дружный бойкот реваншистскому сборищу!”, “Мир победит войну!” и “Янки, прочь из Вьетнама!”.
Как шел концерт — не важно. Все ждали заключительного номера. И наконец вислоухий детина, позвякивая голосовыми связками, как связкой ключей, зычно возвестил:
— Музыка двух мировых войн! Выступает объединенная австро-германская фурцкапелле под управлением Зигфрида фон Галустьяна!
Занавес пополз вверх, и восторженные зрители, допущенные не ближе десятого ряда партера, увидели фронтовых товарищей, которые возлежали на черных шезлонгах без сидений. На фраках поблескивали ордена и медали. На груди дирижера лоснился цинковый знак за Крым.
— Зиг хайль! — крикнул кто-то из ложи.
— Баба! — охнула галерка, увидев элегантную Магду Позен.
— Марш Радецкого! — выкрикнул вислоухий детина.
Дирижер поднял палочку. Капелла натужилась. И вдруг дробь невидимого барабана рассыпалась в напряженной тишине. Звуки военных флейт и труб заметались по сцене. Бас Магды Позен и фагот одноногого ландштурмиста зычно вплетались в общую гармонию. То тут, то там глухо ударял контрабас...
— Венн вир марширен! — объявил детина. И тут зал не выдержал. Звуки песни, которая была песней молодости большинства присутствующих, воскресила в памяти веселые отчаянные годы, когда они с шутками шли по Варшаве, Парижу, Афинам, Риму, когда блеск легких подвигов затмевал все на свете. Пели тирольцы и баварцы, пела Штирия, Каринтия и Северный Рейн—Вестфалия. Подпевали ничего не подозревавшие американцы. Подпевал даже рисковый советский турист — тем более что песня напоминала ему не то Блантера, не то Мокроусова...
Стоит ли говорить о дружном возмущении газет, о дипломатических нотах, клеймивших реваншистскую вылазку. Это и правда была реваншистская вылазка. Но это также событие и, как всякое событие, несомненно заслуживает благосклонного внимания художественной литературы.
1966.
ТЕЛЕГА-ДЕРЕВО
Он убил его. Он убил его, как всякий русский может убить китайца. И вот его вели на казнь. Вернее, не вели, а вел безоружный конвойный китаец, все время путавший хорошо утоптанные безлюдные улицы и переулки дачного поселка. Наконец китаец увидел за полотном железной дороги название станции и кивнул головой.
Мимо них прошли две пожилые женщины с кошелками. Одна говорила:
— ...и написано: от десяти сорока часов до восемнадцати сорока часов...
Надо было спуститься с насыпи на полотно, и китаец сказал:
— Иди вперед.
В голосе его слышалось сочувствие. Русский пошел вперед, но китаец, плохо координировавший движения, сбегая, опередил его и первым пересек полотно, спотыкаясь ногами обо все рельсы.
“Ишь, телега-дерево, — подумал русский, — спотыкается”, — и сам споткнулся правой ногой о последний рельс. Внутри его что-то оборвалось.
“Господи, спаси, Господи, пронеси, Господи, избави”, — быстро заговорил он про себя, взбираясь на противоположный скат, но душа была ленива и молитвы не получалось.
Перед ними была поляна с тремя виселицами из телеграфных столбов. Слева на сосне виднелось облупленное объявление, на котором можно было разобрать только:
“...от 10.40 часов до 18.40 часов...”
Кругом не было ни души.
“Бежать!” — мелькнуло в сознании. Но бежать не хотелось.
И вот он висел, отделенный от всех тонкой красной полоской на шее. Лицо его было гладко выбрито. На лбу чернела царапина.
1957.
СОБ. ИНФ.
Вопреки распространенному мнению, Колумб не открывал Америки. К западу от Канарских островов его шхуны “Пинта”, “Нинья” и “Санта-Мария” попали в зону действия известной магнитной аномалии. В силу этого дальнейший путь Колумба пролегал не к Америке, но к Гренландии. Рассказы его моряков о тропических лесах следует приписать стрессовому состоянию, вызванному недостатком витамина С. Однако сообщения о голых туземцах не надо считать вымыслом: доказано, что при определенных условиях эскимосы могут оставаться на сильном морозе без одежды по пять и более часов. Известный норвежский путешественник Хер Туйердал, повторивший путь Колумба от Палоса до Гренландии на базальтовом плоту, утверждает, что открытие Америки и проникновение в Новый Свет европейских поселенцев относится к концу восемнадцатого — началу девятнадцатого века. Он полагает также, что Соединенные Штаты могли быть основаны не ранее чем в семидесятые годы прошлого века.
1964.
ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЙ МОНОЛОГ
Лавры, лавры тебе, Каррера, освободитель Гватемалы.
Лавры, дважды лавры тебе, Артигас, освободитель Восточного Уругвая.
Лавры, трижды лавры тебе, О’Хиггинс, освободитель Чили.
Лавры, четырежды лавры тебе, Сан-Мартин, освободитель Аргентины.
Лавры, пять раз тебе лавры, Идальго, скромнейший провозгласитель свободы Мексики.
Лавры, шесть раз тебе лавры, Дуарте, освободитель от негров, создатель Доминиканской Pеспублики.
Лавры, семь раз лавры тебе, божественный Боливар, освободитель семи республик.
Но я скажу лишь одно слово, одно лишь слово: лавры, стократно лавры тебе, наш возлюбленный Сукре, освободитель родины.
Я любуюсь — не я, почему я один? — мы все любуемся твоим благородным индейским профилем.
Мы, коренные жители континента, любуемся твоей — своей — красотой. Твоей — своей — силой. Твоим — своим — мужеством. Твоим — своим — гением.
Высокие духом, как ты, как мы, рождаются только в горах — в Андах, в Альпах.
Мне сказали, что в Альпах был герой Вильгельм Телль, освободитель Швейцарии. Думаю, ты превзошел Телля. Ибо Швейцария — маленькая страна на краю Европы. А нам, сынам Сукре, Господь и природа дали место в самой середине земли.
Мне сказали, мне было неловко слушать, что Срединной страной китайцы считают Китай, прилепившийся к тесным Желтым морям.
Мне было стыдно слушать эти слова. Ибо посередине земли — мы. Середина земли в каждом звуке нашего наименования. И мы глядим в океан, в распахнутый мир.
В нашем гербе гора, океан, пароход. Символы высоты, бескрайности и всемирной отзывчивости. Мы думаем обо всем человечестве и говорим всему человечеству.
Скажите — вот вы, нет, лучше вы, нет, лучше вы все скажите: кто в мире не слышал наш голос? Кто в мире не слышал “Голос Анд”? Кто не слышал слово спасения?
Колумбия? Восточный Уругвай? Янки?
Даже русские в мрачной России, где снег не только на горных вершинах, но и на полях и на пастбищах, — даже русские слушают “Голос Анд”.
Ради русских к нам с края света, из дальней Канады, приезжает несравненный Яков Соленко, и русские затаив дыхание слушают его пение, слушают “Голос Анд”, слушают Голос Господа.
Ибо Богу было угодно, чтобы наш голос стал Его Голосом.
Голос Господа, “Голос Анд” всесилен.
Общеизвестно, что третья мировая война давно назрела. Поджигатели готовы развязать ее даже сию минуту. Но смотрите — смотрите — смотрите — ее нет! Ее нет уже сто — что я сказал? — сто пятьдесят лет! В мире мир. И причиной тому — я, вы, мы, наш благодатный голос. Смолкни на миг “Голос Анд”, и на юг с пением “Таракана” ринутся орды захватчиков. Но голос не умолкает, и реваншисты бессильно в своем кругу поют мерзкого “Таракана”, отвратительную “Кукарачу”. Стоя по правую руку Господа, мы сознаем свою силу и с презрением позволяем им тайно мечтать о Великой Мексике в границах империи Итурбиду. Наш голос вечно хранит мир в западном полушарии и во всем мире.
Лавры, тысячекратно лавры мне, ему, ему и ему, и ему, и всем сынам Сукре, палабра.
Я счастлив, что я эквадорец.
1984.
ТОВАРИЩ ФУЛЬХЕНСИО
Если в приверженцах какого-либо учения видеть не фанатиков, ослепленных целью, но обычных людей, более всего поглощенных повседневными заботами и увлечениями, то придется признать, что Куба при диктатуре Фульхенсио Батисты была настоящим раем для коммунистов. Они получали деньги и указания из Кремля, деньги безбоязненно тратили на свои личные надобности, указания исполняли про форма, щеголяя революционными фразами и послушно голосуя за благодетеля на международных форумах, но к власти не рвались, предпочитая ей тихое процветание под сенью необременительного режима. Видя это, Батиста не только не притеснял их, но даже делился с ними некоторыми внешними атрибутами власти, возвышая членов коммунистической партии до министерского ранга.
Москва радовалась успехам кубинских собратьев, а те так привыкли мысленно благословлять Батисту, что на XIX съезде ВКП(б), намереваясь провозгласить здравицу товарищу Сталину, Сьенфуэгос невольно воскликнул:
— Да здравствует товарищ Фульхенсио!
За исключением пишущего эти строки, вряд ли кто из присутствовавших заметил его оплошность, ибо под влиянием общего энтузиазма как испаноязычные гости, так и советские переводчики в сознании соединили благое пожелание с верным его воплощением.
Известно, что никакой статус-кво не бывает вечен, и с течением времени на Кубе Батиста всем опротивел. В отличие от своего доминиканского аналога Леонидаса Трухильо, удерживавшегося у кормила поистине мафусаилов век, Батиста не обладал ни львиной свирепостью, ни счастливой наружностью, ни изящными манерами. Если доминиканцу не стоило труда переименовать столицу из Санто-Доминго в Трухильевск, то Гавана ни при каких обстоятельствах не превратилась бы в Сьюдад-Батиста, ибо приземистый толстобокий Фульхенсио, справедливо опасаясь насмешек, не посмел даже воздвигнуть себе конную статую, которую уже изготовил для него известный венгерский скульптор Кишфалуди-Штробл.
Радость Москвы, революционные лозунги и мнимые успехи кубинских коммунистов вкупе с одряхлением диктатора не на шутку встревожили Вашингтон, и поэтому, когда Кастро поднял мятеж, Соединенные Штаты поддержали его как движение, направленное против возможной и нежелательной революции, и тем самым вместо мнимой опасности приобрели реальную, ибо для успеха своего предприятия Кастро вынужден был объявить себя истинным марксистом, т. е. лицом более радикальных воззрений, чем весь кубинский истеблишмент от диктатора до коммунистов. Кремль увидел в кастроатах, не признававших его авторитета и откровенно занимавшихся вымогательством, силу, ослаблявшую позиции заокеанского cоперника, и предоставил им щедрую помощь, которая все более и более отдаляла Кубу от американского материка.
Мог ли что-нибудь предпринять Вашингтон, когда Соединенные Штаты еще переживали те блаженные времена, в которые слава бессмертных братьев Маркс намного превосходила известность их темного лондонского однофамильца? И могли ли американские государственные деятели — а среди них было немало людей трезвых и дальновидных, — могли ли они, воспитанные в понятиях джентльменской добропорядочности, отказаться от данного слова и прийти на помощь к расползавшемуся по швам Батисте и тем более — обреченным на физическое уничтожение коммунистам? Читатель сам даст верный ответ на эти вопросы, особенно если учтет, что антидемократические устремления Батисты никогда не казались американцам привлекательными.
Телезрители обоих полушарий помнят, как перед расстрелом Сьенфуэгос со скорбной улыбкой промолвил:
— Товарищ Фульхенсио...
1984.
БЕТХОВЕН
Бетховену дали однокомнатную квартиру со встроенным роялем на первом этаже тысячеквартирного блока окнами на Карлмарксаллее. Гудки машин и хрип транзисторов не беспокоили глухого музыканта, зато летними вечерами гуляющие могли в открытое окно слушать “Лунную сонату” или что-нибудь столь же успокоительное. Во избежание недоразумений под окном прибили мемориальную доску: “Здесь живет великий немецкий композитор Людвиг Бетховен (1770—1827—1968— )”.
Эксперимент удался на славу, тем более что Бетховен не нашел общего языка с гражданами ГДР и, следовательно, не мог вести среди них враждебную пропаганду.
Скрытые микрофоны и телекамеры круглосуточно регистрировали отправления воскрешенного маэстро. Контейнер под унитазом давал ценнейшую пищу для размышлений. Наконец параметры гения были установлены, и электронно-вычислительная “Кама” стала производить 1,32 симфонии, или 4,75 сюиты, или 5,20 сонаты, или 146 багателей в смену. Произведения в порядке очередности приписывались активистам и осведомителям из народной консерватории. Бетховен тем временем что-то кропал вручную, но никто не обращал на него внимания. Когда он вторично умер, Ульбрихт прислал роту солдат для воздания воинских почестей.
“Нойес Дойчланд” взахлеб восхищалась новой немецкой классикой, а западные газеты нехотя писали об унылых эпигонах, которых невозможно отличить друг от друга. Арт Бухвальд даже договорился до того, что вся гедеэровская музыка сочинена компьютером, по-видимому устаревшей конструкции.
1965.
ВОРОШИЛОВ
Я спешил по аллее, окаймленной высокими кустами таволги, и чуть не столкнулся с Ворошиловым. Я не сразу сообразил, что это он, и сделал было шаг вперед, но вовремя спохватился и поздоровался. Я избегаю встреч с официальными лицами, но с Ворошиловым я недавно виделся в одном доме и не поздороваться с ним значило бы обидеть этого седого старого человека. Он протянул мне руку — небольшую, почти квадратную, с короткими пальцами и жесткую, как мозоль, — и вдруг наискосок подался ко мне и поцеловал меня в угол левой щеки, туда, откуда начинаются губы. Я остолбенел, но через мгновение вспомнил, что на официальных церемониях Ворошилов ежедневно жмет руки и целует людей — не то в щеку, не то в губы. И поцелуй, которым он наградил меня, был машинален и ничего не значил.
1955.
КУРОЕДОВ
Шло богослужение.
В задней части храма за деревянным магазинным барьером стоял председатель Комитета по делам православной церкви Куроедов и тщательно избегал случайных взглядов молящихся.
Вслед за шефом я прошел за барьер, шеф опередил меня и скрылся за боковой дверью. Прячась за стекла пенсне, Куроедов принялся меня разглядывать. У него были седоватые волосы, по-школьному стриженные под бокс; к низу белого бабьего личика сбегали тонкие глубокие морщины; стираная гимнастерка подпоясана узким кавказским ремешком с висюлькой; на ногах штатские брюки в полоску и начищенные детские полуботинки.
Он старался не глядеть мне в глаза, но я изобразил на лице такое счастье, такое восхищение, что он не выдержал:
— Не католик? И то благо. Помолиться пришли? Я вот теперь Богу почти не молюсь, только человекам. Уповаю, может, кто за меня помолится...
1966.
чем не является, при том что томность издания отрицательно отражается на последующих контингентах.
Так, из читателей “Войны и мира” I том прочитал 61 проц., II том[1] — 48 проц., III том — 41 проц., IV том — 39 проц. Обратим внимание на симптоматический разрыв (13 проц.) между I и II томами, демонстрирующий психологический барьер томности, равно как ничтожную разницу в показателях (2 проц.) III и IV томов. Видимо, в последнем случае далеко зашедший читатель решается проделать путь до финиша.
Но как быть с детерминантом № 1 — с 39 проц. читателей, не дочитавших до конца I том упомянутого издания? Неужели вина за это ложится только на них? Тем более что в обследованной группе 47 проц. составляют лица с незаконченным и законченным высшим образованием, в том числе несколько носителей ученых степеней? По какому же пра пра пра пра пра пра
1977.
ГОСТЕПРИИМНАЯ БАЛТИКА
К курортному сезону в Паланге готовятся с осени. В беседе с нашим корреспондентом председатель Палангского горсовета тов. Ш. Микунис рассказал:
— Следующее лето будет жарким — 129 солнечных дней за период с первого июня по тридцать первое августа. Эту и другие точные цифры мы получили на новой советской электронно-вычислительной машине “Кама”. Мы постараемся достойно принять очень дорогих гостей. Их будет 106 472 человека. По одному месяцу проведут на курорте 76 201 человек, по два — 28 890. По три месяца будут гостить у нас 1281 человек. Интересно отметить, что из этих 1281 человек — 1280 московские пенсионеры. За тот же период утонут в море 147 человек, в том числе мужчин 32, женщин 19, детей и стариков 96. По национальному составу утонувшие распределятся следующим образом: на первом месте русские (42 человека), на втором евреи (41 человек), на третьем латыши (29 человек). Советуем соблюдать особую осторожность нашим гостям с Кавказа: из 32 азербайджанцев навеки останутся в волнах 27. Зато литовцам бояться особенно нечего — на их долю приходится всего одна утопленница, семилетняя девочка с дефектом речи. Политический облик утопленников будет таков: членов КПСС — 80, комсомольцев — 2, беспартийных — 57, агентов иностранной державы — 1. По понятным причинам имена утонувших заранее опубликованы не будут.
1967.
ОТОВСЮДУ
Учащиеся третьего ремесленного училища города Соликамска готовят к Шестому всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве интересный подарок — настольные часы из пластилина.
1955.
СТРАННЫЙ ПОСТУПОК
Директор магазина “Изотопы” некий Барышников пытался похитить знамена московских профтехучилищ, стоявшие в гардеробе нового здания ЦДЛ, что на улице Герцена, во время проходившей там учительской читательской конференции, причем подверг радиоактивному заражению латунный наконечник древка 613-й школы Шкирятовского района.
Задержанный не мог дать никакого объяснения своему поступку.
Старший следователь московской городской прокуратуры тов. Беглов, учитывая отличную производственную характеристику и профессиональное заболевание Барышникова, а также невозможность сбыта красных знамен, высказал предположение, что они были похищены под влиянием минутной слабости.
1965.
ЯКИР
С командных высот нам бросили нужный лозунг: даешь ГНЗ! Он понятен всем командирам и комиссарам, за него идет в бой каждый червоноармеец. Мы провели совместные маневры трех округов и рапортуем наверх: есть ГНЗ!
Граница на замке, но враг не дремлет. На маневрах мы впервые в истории успешно применили массированное использование воздушных десантов и танковых соединений. Каков будет наш ответ, если это применение использует панская Польша или боярская Румыния? Наш ответ: сегодня на замке граница, завтра — вся республика.
Начнем с центра. Товарищ Скрыпник правильно предложил наименовать его районом сплошного ПВХО СРУ. Столица Радянськой Украины будет на замке через три месяца. Для этого потребуются четыре мероприятия:
1. Переселение населения с верхних этажей домов на нижние, желательно в подвалы и полуподвалы.
2. Размещение на верхних этажах и крышах свыше четырехэтажных домов артиллерийских и пулеметных гнезд для огня по аэропланам, парашютистам и городу.
3. Сознательное приобретение всеми гражданами противогазов Зелинского—Куманта последнего образца. Обратить внимание резиновой промышленности на производство масок для дошкольников и лиц грудного возраста.
4. Ударная ликвидация в черте города всех зеленых насаждений как мешающих быстрой дегазации.
Товарищ Косиор напомнил о ПТО СРУ. Есть, товарищ Косиор! Намечены два мероприятия:
1. По периметру внешнего обвода укрепрайона в радиусе не менее 25 километров разместить в лесистых зонах на удалении не более 25 километров друг от друга железобетонные огневые точки с вращающимися бронебашнями.
В бронебашнях установить луч смерти инженера Цериовича. Обеспечивает полное уничтожение танков и живой силы на расстоянии свыше 25 километров. Близлежащие села и города в целях маскировки не эвакуировать.
2. Там же построить не менее пятидесяти насосных станций для полного заболачивания предполья на максимальную глубину.
Товарищи Чубарь и Петровский улыбаются. Верно улыбаетесь, товарищи! Часть насосных станций мы соединим с городской канализацией — пусть враг понюхает, как пахнет его смерть!
1974.
ФИНИНСПЕКТОР О ПОЭЗИИ
— Декларация... поэзия, точка... та же добыча радия, ра-ди-я... в грамм добыча, в год труды... Грамм в год... Радий, радий... “Рабкрин”, “Рабовладение”, “Радек”, “Радий”, да... радий: 120 тысяч американских доллбров за грамм... Так... Са-мо-об-ло-же-ни-е... из расчета ста двадцати тысяч американских доллбров в год...
1972.
СЕКРЕТОРНАЯ
На станции Секреторная никто их не встретил. Сталин легко спрыгнул с подножки и кошачьей походкой направился к станционному зданию. Он успел убедиться, что там нет ни начальника, ни кассира, ни телеграфиста, а Ворошилов еще спиной вперед тяжело выползал из вагона, вцепившись обеими руками в древко правого поручня и беспомощно перебирая ступеньки короткими ногами. Плечи ему оттягивал огромный круглый мешок.
— Никого, — сказал Сталин.
— Никого, — пусто отозвался Ворошилов и вдруг прибавил: — Ты как хочешь, а я пойду.
— Куда? — удивился Сталин.
— На завод. К немцу, — и заверил: — Примет, у него забастовка.
Сталин долго стоял на перроне, глядя, как с одной стороны по пыльному шляху удалялась паукообразная из-за мешка фигура главнокомандующего, а с другой — прямоугольные очертания уменьшавшегося поезда.
1970.
ФАКИРОД
Войдя в тесноватое помещение лавочки “Факирод и сын”, вы обычно видели в глубине налево, за дощатым прилавком, заострившиеся черты всегда небритого высохшего человека с костлявыми ладонями и плечами. Это и был сам Иван Исаевич Факирод, неожиданно тощий колбасник, паук и ворон здешних мест, выходец из кантонистов.
Иногда же за прилавком не было никого, зато направо, под аквариумом с золотыми шемаханскими рыбками, служившими для привлечения покупателей, вы вдруг замечали отвислый тучный живот и ноги, похожие на колонны. И вам на минуту казалось, что аквариум покоится не на тонких железных ножках, а на этих двух слоновьих ногах, одетых в серые полосатые брюки. Однако и на сей раз это был тот же Иван Исаевич Факирод, сам залюбовавшийся своими же рыбками и застигнутый вами в редкую минуту задумчивости.
Ибо неожиданной его худобе в лице, груди и руках соответствовала еще более неожиданная тучность, даже отечность всего, располагавшегося у него ниже пояса.
Сын его, Гавриил Факирод, получавший образование в прогимназии, попытался как-то объяснить данный феномен стоячим образом жизни, за что был нещадно высечен и три дня не пускаем в дом.
Рыбки ловили ртами протухлый воздух. Николай Гаврилович зашел в лавочку и спросил фунт чайной.
1957.
ИЗ ВЕЛЬТМАНА
Фекал Иваныч был мирной башкирин. Фамилию его я вряд ли слышал более одного раза и теперь не припомню, а это особенно огорчительно, ибо именно ему я обязан своим спасением и жизнию.
В 188* году я по роду своих занятий должен был объехать верхом всю Голодную степь. Цели моего путешествия я точно не знал, да и когда впоследствии осведомлялся о ней в Петербурге, то неизменно встречал лишь многозначительное пожимание плечами или туманные рассуждения о материях столь возвышенных, что простому смертному о них лучше и не задумываться.
Поездка моя была однообразна и утомительна, и, может быть, о ней не стоило бы рассказывать столь подробно, если бы не то обстоятельство, что на всех этапах пути моим попутчиком странным образом оказывался кандидат ***ских наук Тригорев, с которым я незадолго до того познакомился в Пишпеке.
Трагедия разыгралась одиннадцатого августа. Добрейший Фекал Иваныч поднял меня ни свет ни заря. Губы его дрожали, с кончиков пальцев капала кровь.
— Вставай, бачка, — говорил он. — Тиригори тебя убила — ай-яй-яй.
Я приподнялся на кошме и увидел пустое место в том углу юрты, где располагался на ночлег мой непрошенный спутник. Напрягши слух, я различил слабый стук удаляющихся копыт.
— Бир манат, — сказал Фекал Иваныч.
Мне нечем было отблагодарить славного туземца, и я с немалым сожалением отдал ему сопутствовавший мне во всех скитаниях по морю житейскому эмалевый портрет моего деда — известного реформатора времен Александра Благословенного графа Алексея Андреевича Аракчеева.
1965.
КОНТРОВЕРЗА
Как известно, Маркс обозвал Герцена царским шпионом, а Герцен обозвал Маркса плюгавым мерзавцем.
Замечательно, что этот обмен репликами не имел какой-либо политической подоплеки.
В Марксе говорила досада ущемленного собственника, в Герцене — сознание сексуального превосходства.
Речь идет о малоизученном и психологически не вполне объяснимом романе Герцена с женой Маркса.
Поистине непонятно, что нашел Герцен в перезрелой матроне с шестью дочерьми. Так же непонятно, что нашла бывшая аристократка в прижимистом неопрятном варваре. Разве что ее дворянскую чувствительность до глубины души оскорблял цветущий фурункулез мужа.
Перед историком в неожиданном свете предстает идеальная Елена Демут, сыгравшая роль сводни. Елена Демут усердно служила Марксу многие годы и даже родила ему сына, Карла-младшего, и не получила за это ни гроша вознаграждения. Можно предположить, что ею двигала месть, а может быть, она прельстилась на широкие посулы и небольшие подачки русского барина.
1986.
ТРИ ГЕРМАНИИ
Когда баварцы расколошматили пруссаков под Штутцем и вступили в Берлин, не было на свете людей несчастней, чем венские классики.
Сообразив, что темный Берлин не будет долее выгодным противовесом просвещенной Вене, Брамс с чемоданчиком забежал предупредить ленивого Шумана.
— Вена погибла. Теперь нам тут нечего делать. Наша столица — Мюнхен, — выпалил он.
Слова его доходили до слабоумного Шумана добрую четверть часа, столько же понадобилось ему, чтобы оценить их справедливость. Еще минут десять Брамс собирал в дорогу хозяйские вещи и ноты, так как Шуман все время путался под ногами. Когда они вышли на улицу, было уже поздно.
Весь Мюнхенский тракт насколько хватал глаз был запружен напуганными композиторами. Впереди всех несся, бросив семью, Моцарт. За ним поступью гриммовского скорохода мерно вышагивал счастливый Глюк. Пронырливый Малер бодро толкал перед собой тачку с имуществом. Впрягшись в телегу, упрямый Бетховен с ненавистью тащил партитуру Девятой симфонии. Добрый Гайдн нес на закорках больного Шуберта.
А в дальней дали, там, где небо сходилось с землей, Вагнер уже раздавал пограничникам золотые дукаты, чтобы те не впускали в Баварию конкурентов.
Весело улыбался в Лондоне предусмотрительный Гендель, а в Берлине Бисмарк брел под конвоем на виселицу — но и ему было легче, чем Брамсу и Шуману.
1972.
ДВОРОВЫЙ МАЛЬЧИК
Молодой Шереметев зазвал Николая Павловича в Останкино и повел себя, как диндон де ля фарс.
Государь объявил, что завтра же вернется в Москву, а пока никого не желает видеть.
Государь не привык к одиночеству и томился за утренним кофием. Глядя в окно, он заметил, что из-за Артемиды с колчаном и стрелами на него смотрит дворовый мальчик.
Николай Павлович любил детей и властным манием руки призвал нежданного соглядатая.
— Сей будет мой сотрапезник! — громко сказал он и спросил: — Ты любишь своего царя?
Мальчик кивнул.
— Тебя как звать?
— Андрюня.
— Не Андрюня — Андрей, — исправил Николай Павлович. — Век будешь помнить, как пил кофий с царем!
Николай Павлович жестоко ошибся в госте. Дворовый Андрей, уже после кончины Николая Павловича, убил его сына и преемника императора Александра Второго.
1982.
КОСТЮШКО
Генералиссимус Суворов познакомился с Костюшкой во время девятого польского бунта. При штурме Праги щуплый человечек поймал трех казаков за пики и попытался вонзить острия себе в сердце.
— Отставить! — крикнул Суворов.
Казаки приволокли человечка.
— Помилуй Бог, да это Костюшко! — Суворов запел петухом. — Гей, чудо-богатыри, согласны служить под таким героем?
Как всегда, казаки были согласны.
— А ты — ты хочешь быть их есаулом?
Костюшко не захотел:
— Нех пан пулководец пустит меня до Америци.
Суворов никогда никому не отказывал.
Вскоре Костюшко познакомился с генералом Вашингтоном.
1982.
КУРГАНОВ
— Светон, добрая душа, — говорили о нем, когда утром он гнал гусей по мосту, и то же самое говорили о нем, когда вечером он совершал обратный путь в бричке с плисовым верхом, ибо это была ИСТИННА.
1975.
СТАРИННЫЙ АНЕКДОТ
Некий человек, вынося вазу, узрел в бариновом дерме золотую иглицу и, паки удивившись, вопрошал:
— Како возможно, прияв сию иглицу, издать ее не оцарапамшись?
— Дурак, — ответствовал барин, — это от камзола.
1963.
АБСОЛЮТ
— Почто не шевельнешься? — спросили убитого.
Оный не удостоил ответом.
1962.
[1] Здесь и ниже — данные по томам, прочитанным изолированно, так и вкупе с предшествующими. (Прим. ред.)