В 1975 году в издательстве “Наука” вышел первый том материалов, объединенных простым, но емким названием: “Памятники культуры. Новые открытия Письменность. Искусство. Археология”. С тех пор в течение более чем полутора десятилетий регулярно, бесперебойно, каждый год появлялась на прилавках магазинов объемистая книга в полтысячи страниц, снабженная большим количеством “деловых” иллюстраций.
Программа издания, сформулированная в первом выпуске и выражавшая достаточно традиционное представление о памятниках культуры, обещала широкий разворот тем и сюжетов предполагавшихся публикаций и потому не представлялась тогда особенно жизнеспособной — казалось, что собрать читателей, заинтересованных, как правило, лишь какой-то одной областью культурно-исторического процесса, будет нелегко. Однако вскоре появилась потребность еще более расширить программу. В “Памятниках культуры...” за 1978 год была опубликована статья Д. С. Лихачева “О задачах ежегодника”. К этому времени опыт издания показал, что расширилось само понятие “памятник культуры”. Д. С. Лихачев обратил внимание на те явления, которые либо не получили своего воплощения в материальной форме, либо эту реализованную однажды форму утратили. Речь здесь идет, например, о личных библиотеках, которые, будучи влитыми в фонды какой-нибудь крупной научной библиотеки, растворяются в ней. К памятникам культуры и искусства относятся не только материальные предметы, но и замыслы — нереализованные архитектурные проекты, идеи, не получившие письменного оформления и известные со слов очевидцев. Статус значительных памятников культуры приобретают не оцененные ранее произведения архитектуры эпохи эклектики или стиля модерн, иконы XVIII — XX веков, уличные вывески и многое другое. Как памятник культуры можно истолковать исторический ландшафт, связанный с тем или иным событием, с той или иной личностью.
Казалось бы, в процессе этого расширения самого понятия “памятник культуры” все более утрачивалась надежда на успешное обретение “потребителя”. Где он, тот идеальный читатель, которому будут интересны и фрески Нередицы, и антропософские увлечения Андрея Белого, и музыкальная грамота допетровской Руси? К тому же составители поставили своей целью строго придерживаться намеченного жанра статей. Этим жанром должна была стать публикация как таковая, в которой не Предполагается теоретических обобщений, а искусствоведческий или литературоведческий анализ становится лишь вспомогательным средством для атрибуции, на первое же место выдвигается сам памятник — будь то неизвестный портрет, произведение архитектуры, целый город с его архитектурным ландшафтом, опись какой-либо частной библиотеки, письмо видного деятеля искусства или описание быта помещика-мецената.
Между тем замысел составителей оказался правильным, их надежды оправдались. Ежегодник приобрел популярность — и во многом благодаря широте программы, выдвинутой с самого начала, а затем еще и расширенной. Программа эта соответствует той идее сохранения и возрождения культуры — и особенно национальной, — которая сегодня овладела многими...
Но проблема культуры шире. В наш век научной специализации представителям гуманитарных дисциплин не хватает знания всей культуры в целом. Разумеется, объединяющее начало легче достигается тогда, когда люди разных профессий приходят к сближению через обобщение, через философию культуры, к которой каждый из них имеет хоть какое-то отношение. Это как бы путь через верхние этажи познания. Но есть и другой — “интеграция снизу”, сближение на уровне фактов. Факты истории культуры, в изобилии доставшиеся от “соседа по профессии”, рождают аналогии и, взятые вместе, способны дать картину того или иного этапа национальной или даже мировой культуры.
Нет возможности да и надобности на страницах журнала разбирать или хотя бы упоминать все то, что опубликовано в пятнадцати томах, изданных к сегодняшнему дню (в предпоследнем ежегоднике, за 1988 год, дается полный перечень изданных статей). Я остановлюсь лишь на некоторых чертах этого издания, представляющих сегодня особый интерес.
В каждом томе “Памятников...” самым обширным традиционно является раздел, посвященный искусству, раздел письменности меньше, а самый сжатый — раздел археологии. Такое распределение “мест” находится в известном противоречии с составом редколлегии, большинство членов которой — словесники, за ними (по количеству) следуют историки, а завершают этот ряд искусствоведы. Литературоведы в этой ситуации, видимо, взяли на себя искусствоведческие задачи и, судя по всему, справились с ними.
Что касается искусствоведческой проблематики, то среди видов искусства преобладают пластические (в основном живопись и архитектура), а за ними следуют театр и музыка. Не хочу делать из этого сопоставления никаких специальных выводов. Отмечу лишь, что довольно часто мы имеем дело с такими публикациями, которые являются свидетельством сближения разных видов искусства, поиска их синтеза, а также синтеза искусства и жизни. Эти проблемы всегда волновали художников в России, они возникли еще в средние века и были связаны с христианской эстетикой, но с новой силой заявили о себе в начале XIX и в XX столетии, когда разные виды творчества теснейшим образом переплелись друг с другом. Сегодня эти проблемы стоят не менее остро, чем в эпоху романтизма и “предавангарда”.
И. А. Мыльникова публикует (1983) несколько статей Вячеслава Иванова о Скрябине, сопровождая их комментарием и серьезным вступительным текстом. Вяч. Иванов всей своей деятельностью давал пример глубокого синтеза теории, философии, поэзии, искусствознания. Он словно воплощал тезис своего младшего современника Александра Блока о синтетичности русской культуры, в которой — в силу ее молодости — разные сферы не могут существовать друг без друга: живопись без поэзии, музыка без театра, философия без религии, политика без искусства. Вяч. Иванову удалось раскрыть национальное своеобразие скрябинского творчества и одновременно его вселенский характер.
Статей, дающих примеры органического вхождения искусства в жизнь, среди материалов ежегодника чрезвычайно много. Все формы прикладного творчества (от живописи на эмали до проектирования и украшения экипажей), произведения древнерусских мастеров, создававших предметы, связанные с православным богослужением, древние рукописи, украшенные миниатюрами, средневековые граффити на стенах храмов, дающие своеобразный синтез письменности и пластических искусств, — вот лишь краткий перечень явлений, попавших в орбиту внимания публикаторов.
Особенно следует выделить альбомную культуру, которая в России получила высокий расцвет в первой половине XIX и затем на рубеже XX века. Поэзия и проза соседствовали здесь с живописью и графикой, с разного рода прикладными формами художественного творчества. “Домашнее искусство” в то время поднималось до высокого профессионализма; в этом искусстве свои следы оставили великие поэты и большие художники. Но не их достижения особенно важны для понимания этой особой сферы культуры России. Важнее опыт дилетантов, людей того времени, способных оставить стихотворение или рисунок в домашнем альбоме, обозначив тем самым характер художественного восприятия, уровень возможностей и тип бытования произведения в определенный период историко-художественного развития. Вот только некоторые публикации, посвященные “альбомной культуре”. Е. 3. Тарланов, “Альбом Е. В. Гоголь-Быковой” (1985), Ю. А. Козлова, “Альбом О. Л. Делла-Вое-Кардовской” (1986) .особенно две публикации А. В. Корниловой— “Альбом помещика конца XVIII в.” (1975) и “Рисунок в альбомах первой половины XIX в.” (1976). Показательно, что две последние публикации переросли в книги (“Картинные книги” и “Мир'альбомного рисунка”), вышедшие соответственно в 1982 и 1990 годах.
Тот же “художественно-бытовой разрез” характерен для публикаций группы исследователей, занимающихся довольно оригинальным явлением русской и западноевропейской культуры — деятельностью артистических кабаре (А. Е. Парнис, Р. Д. Тименчик, “Программы „Бродячей собаки"” /1983/, А. М. Конечный, В. Я. Мордерер, А. Е. Париис, Р. Д. Тименчик, “Артистическое кабаре „Привал комедиантов"” /1988/). На Западе артистические кабаре, ставшие примечательным явлением художественной культуры конца XIX — начала XX столетия, изучаются давно. В России же обращение к этой теме идет с опозданием, но опоздание это с лихвой перекрывается интенсивностью исследований, их значительной фактической оснащенностью. В названных публикациях раскрыт удивительный мир артистизма, веселой, но подчас серьезной игры, неукротимое желание каждого из представителей художественной интеллигенции сохранять артистическую сущность своей личности, оригинальность своих поступков даже в условиях всемирных катастроф и глобальных потрясений. Нельзя ли в этом увидеть некоторые — пусть периферийные — проявления национальной культуры? И если иметь в виду, при всем различии исторического колорита, сам характер поведения, то возникнут параллели между началом нынешнего века и его концом. В наше время художник (особенно связанный с “концептуальными” формами творчества) часто реализует себя в необычном для окружающих действии, поступке, и это “поведенческое” начало характеризует его индивидуальность. Такие переклички с современностью и определяют скрытую актуальность публикаций обозначенного круга.
...Как уже было сказано, книги “Памятников...” содержат материал средневекового, нового и новейшего времен. Особенно последовательно этот полный “состав” истории чувствуется в статьях о русской культуре. Сопоставляя отдельные явления, взятые из разных этапов ее истории, убеждаешься в существовании неких общих соединяющих их черт. Например, статья, посвященная Елабуге (В. М. Возяинская, “Новые материалы о Елабуге. Этапы формирования и принципы композиции города” /1988/), дает возможность наблюдать процесс перехода особенностей древнерусской архитектуры в новое зодчество XVIII — XIX веков, сближение народных черт с чертами того или иного стилевого направления (классицизма или эклектики), господствовавшего в ту или иную эпоху. С другой стороны, образуется единство и на иной почве. Традиции парсуны откликаются в портретописи XVIII века (Е. Ю. Иванова, “Традиция “парсуны” в произведениях Николая Семеновича Луж-никова” /1987/), живут в XIX веке (Г. С. Островский, “Липецкие портреты” /1979/; И. Г. Котельникова, “Ф. А. Тулов — малоизвестный русский портретист первой половины XIX в.” /1980/), возрождаются в неопоимитивизме века XX.Похоже, что идея двух культур отступает на второй план перед идеей единой целостной культуры. Я уж нс говорю о том, что в творчестве мастеров русского средневековья, в прикладном искусстве всех времен эта общность явно господствует над различием. Трудно судить о том, была ли эта идея специально выдвинута составителями ежегодника, но материал, который ими предложен, во многом идею эту подтверждает.
Очень важно то общее чувство, которое оставляет чтение любого тома ежегодника: культура рядом с нами; ее проявления подчас не слишком заметны; иногда обычные явления жизни и быта при внимательном к ним подходе оказываются значительными памятниками культуры. Человеческая деятельность во многих своих проявлениях творит культуру. Эта традиция культуротворчества подлежит возрождению.
Цель настоящих заметок не только в том, чтобы лишний раз отметить научную и просветительскую ценность описываемой серии. Сегодня возникают и другие вопросы. “Памятники культуры...”, “Литературное наследство”, академические собрания сочинений русских классиков, фундаментальные научные монографии — все издания такого типа тяжело переносят перемены, происходящие сегодня в книжном мире. Не будучи способными конкурировать с расхожей и дешевой литературой, они оказываются подчас у порога смерти. Необходимо искать возможность предотвратить их исчезновение, сохранить эти издания для русской культуры, утвердить их бытие как культурную традицию.
Д. САРАБЬЯНОВ.