ЕВГЕНИЙ ВИНОКУРОВ
(1925 — 1993)
*
ГОЛУБАЯ ВЕЧНОСТЬ
ПОРУЧЕНИЕ ВЫПОЛНИЛ
Когда подведен печальный итог, становится яснее, что итога личности, таланту, произведениям поэта подвести невозможно. В принципе. Навсегда останутся загадки, ощущение какой-то возможной новизны в будущем прочтении тех же книг, давно известных стихов.
С психологической точки зрения, мне всегда казалось, что в душе у Винокурова Сальери, вместо того чтобы травить Моцарта, стал с ним сотрудничать. В его музыке, в его поэзии, несмотря на трезвость мысли, а то и обнаженность приема (когда порою кажется, что стихотворение — на грани сухой схемы), все-таки сохраняется, каким-то образом присутствует и нечто иррациональное.
Тут нельзя не обратиться к главному, генеральному мотиву в его творчестве, причем прямо декларированному во многих стихах, в том числе и в публикуемой ниже подборке. Помню, как меня поразило одно стихотворение. Автор не раздобрился в нем ни на один спасительный эпитет, ни на одну выручающую метафору:
Любят падчерицы мачех,
Я слыхал в болотах рачьих
Свист. Но я вас потрясу:
Я видал, как бьют лежачих
Каблуками по лицу!
Хвост цыган пришил кобыле.
Было раз — скалу разбили
Криком: “Отворись, Сезам!”
Я видал: лежачих били
По глазам и по слезам.
Казалось бы, какая уж тут поэзия. В этом крике раненого сердца. Нет! В этом и есть суть мастерства Винокурова, избегающего демонстративного мастерства.
Но в чем же оно проявилось в данном случае? А вот в чем. Четырехстопный веселый хорейчик с набором частушечной чепухи вдруг обрывается, и в ту же легкую поэтическую ткань, в радужный целлофановый мешочек неожиданно вдруг бухнул тяжелый кровавый свинец страшных последних строк в первом и втором пятистишиях... Это — вызов стихоплетству, поэтической болтовне, словесной пиротехнике. Ибо пустота, даже прекрасно декорированная, была наипервейшим пожизненным врагом Винокурова, потрясенного страшным контрастом, характерным для нашего века: палачество в жизни на фоне кинокартин “Светлый путь”, “Кубанские казаки” и социально благостных стихов Лебедева-Кумача. Частушки — и кровавая трагедия...
Да, Винокуров всю жизнь жаждал истины: “Пусть кто-то сказку любит. Я ж рад — исподтишка, коль истина проступит как шило из мешка”! И тем не менее, несмотря на постоянную, иногда до назойливости, декларацию поэтического аскетизма, он был прелестно противоречив, как сама жизнь, сам мир. Вот его определение вдохновения:
Нет, не гордое паренье,
Вид у ней нехитр и прост,
Ящерица вдохновенья
Ускользнет, оставив хвост...
Какая же голая суть, кратчайшая прямая, чистый смысл, если необходима эта трудноуловимая, почти иррациональная ящерица вдохновения, являющаяся к тому же героиней великолепной метафоры? Именно особое “чувство иррационального”, свойственное каждому истинному поэту, и вознесло его в свое время к “Синеве”. Книге, исполненной чистейшей, я бы сказал — небесной поэзии.
В молодости он был истинным гедонистом и даже, пожалуй, немножко эпикурейцем. Естественно, когда позволяло здоровье. И жил соответственно, при сохранении условностей и рамок, диктуемых осторожностью в обстановке жесткой партийной морали.
Тяжесть потери... Единственное утешение: человек прожил жизнь достойно и более или менее счастливо. А Винокурову, можно сказать, даже повезло: он не погиб на войне, не был репрессирован, не был исключен из института (определение счастья в России в наш век начинается с частицы “не”), не был обижен критикой, не был обойден издателями. И даже работал в Литинституте, в журналах “Молодая гвардия”, “Октябрь”. Тринадцать лет заведовал отделом поэзии в “Новом мире”.
Публикуемые стихи свидетельствуют, что Винокуров до конца своих дней остался верен собственным художественным принципам.
Если не ошибаюсь, Розанов сказал, что секрет писателя заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может сделать из себя писателя. Но он не писатель. У Винокурова была эта музыка от рождения и до конца его дней.
И еще хочется вспомнить слова Баратынского: талант — это поручение.
Винокуров это поручение выполнил* .
Вадим СИКОРСКИЙ.
Сухость
Карлик в перевозбужденном цирке
прыгал, многоцветен и горбат,
между тем на радужной подстилке
медленно работал
акробат...
Я сидел с отцом на верхотуре, —
доставал макушкой до плеча!..
Чувствовал я:
не в моей натуре
пестрота и ловкость
циркача.
Вырос я
и вот теперь взыскую
честного и грубого
стиха.
Я люблю поэзию
такую, что была б
бесцветна
и суха...
Впервые
Помню:
когда-то я баржи грузил
в полном составе полка...
Был от усталости смертной без сил...
Белой — звалася река...
Где-то была в отдаленье Уфа...
Вдруг мне, как будто в бреду,
в жизни впервые простая строфа
странно пришла на ходу,
Вдруг я увидел неведомый свет,—
Голос во мне не затих!..
Так же ведь вздрогнул
и сам Магомет,
божий услышавши
стих...
Маркс и Энгельс
Похвально
презирать буржуя...
И человечество уча,
и мир в умах преобразуя,
пьют пиво
два бородача...
Да, в будущее путь
неведом, —
там люди разберутся, но...
Да, но ученым и поэтам
гадать о будущем
дано...
Открытье
мировых законов!..
Двоим дана над миром власть!..
Да, но десятки миллионов
людей
должны за это пасть!..
То истинно, что справедливо,
нет в мире истины иной.
Глотают мюнхенское пиво
два друга в сумраке пивной...
* *
*
Мы не были с отцом
чужие, —
читал я тоже “Капитал”...
И к мировой буржуазии
я просто ненависть питал!..
Хочу я разобраться в сути,
ведь разобраться-то пора!..
Дельцы же ведь такие ж люди
и тоже ведь корпят с утра.
Когда я многим был моложе,
тогда я был не прав вполне!..
Но и сейчас скажу я
все же:
чужие эти люди мне...
* *
*
Был отец фанатик.
Это плохо.
Жизни не щадил, как большевик...
Разве
виноват он, что эпоха показала
свой кошмарный лик?..
Что он видел?..
Перед ним эпоха
чертовым кружилась колесом!..
Он и в книгах разбирался плохо,
что он понял на веку своем?..
Он читал, как Библию, газету,
Маркса, что ему не по уму!
Но ему все ж оправданья нету,
как и миру нашему всему...
Мысль
Не ходил давно уж в гости я...
Я встречать привык рассвет
за столом...
И удовольствия
более на свете
нет...
Внутреннего путешествия,
видимо, настал черед.
Мысль —
таинственная бестия —
мне покоя не дает...
В небесах бывал и в бездне я,
на земле и на воде...
...Но раздумья интереснее
не изведал я нигде...
Подпись
Художник бы рычал свирепо —
была натура нелегка!..
Вино в цветном графине,
репа,
стакан высокий молока,
с большими грушами тарелка, с вином алеющим бокал...
Беру! А это не подделка?! — распоряжается нахал.
Оранжевая занавеска,
горох рассыпан по столу...
Мэтр подписал когда-то резко
свою фамилию
в углу...
Но для тщеславного кретина
важны ведь были не мазки.
Не то, что бьет в глаза картина,
а подпись старческой
руки.
В сибирской глуши
Живет малыш на дальнем хуторе.
Его с ладошки кормит мать...
Не на каком-нибудь
компьютере,
на счетах учится
считать!..
На нем рубашка вся залатана,
ему шалить уже нельзя...
А ведь на свете эра
атома,
смерть медлит, над землей скользя.
У нас эпоху предвоенную
разбудит страшный взрыв...
И лишь
останется на всю вселенную,
быть может,
тот
один
малыш...
Бандеровка
Вспоминаю
в радости и в грусти
позабытую мной
до сих пор
в дальнем украинском захолустье
деревеньку у Карпатских гор...
...Подносила
кротко и стыдливо
в этом удивительном краю
девушка
в макитре желтой
пиво,
говорила ласково:
— Люблю... —
Песни, прибаутки, поговорки,
древние ковры,
цветной наряд...
А народ тот назывался
“бойки”,
охранял старинный свой уклад.
Близкие язык, душа и вера,
но различная
была судьба...
Их вождем был сам
Степан Бандера,
и стояла по ночам
стрельба.
Вечерами теплилась лучина.
Ты все пела,
голову склоня...
Ты была бандеровкой,
дивчина, —
как же не убила ты
меня?
Бандуристы распевали были...
Жизнь была в те дни недорога!..
Как же мы друг друга не убили,
два друг друга
любящих
врага...
Грех
Я
в молодости был скитальцем...
И как-то раннею весной
я стал случайным постояльцем
в дому
у женщины одной...
Я ей носил с водою ведра
и делал мелкие дела...
Смотрел я, обомлев, на бедра, когда она полы мела
или копалась в огороде...
Я же ворочался во сне,
и ощущенье тайной плоти
покою не давало мне!
И я теперь уже не скрою,
я далеко ведь не монах, —
я целовал ее порою
в тех ею вымытых сенях.
Я был в какой-то тайной власти,
в слепом плену ее утех!..
Ту страсть
я не назвал бы страстью,
тот грех
я не назвал бы
грех...
Слово
Туземец
ранил леопарда,
но он решил его добить
в пылу счастливого азарта,
чтоб шкуру пеструю
добыть...
И он сменяет эту шкуру
на ниточку стеклянных бус.
А это ведь совсем не сдуру —
он просто молод
и не трус...
Я ж
от тебя хотел бы снова,
как тот отчаянный зулус,
не что-то,
а простое слово, —
как ниточку стеклянных
бус...
Абсурд
Будет все то,
что когда-то уж было...
Снова полюбишь, вконец разлюбя.
Женщина та, что тебя разлюбила,
через полвека полюбит тебя...
Век мой наступит —
тот самый, что прожит...
Снова замкнется классический круг.
Та, что влюбилась однажды, —
та может
вновь разлюбить тебя запросто вдруг!.
Взрослые к старости
станут как дети.
Скептик уверует сразу во все!..
Вечно так будет крутиться на свете
это
всемирное
колесо...
* *
*
Казалось, был он напророчен
в дни юности.
Но вышло так,
что оказался он непрочен,
предсказанный мне
прочный брак...
Я в предсказанья верю свято —
и по руке, и по глазам...
Не ты, гадалка, виновата, —
а тут уж я виновен сам...
* *
*
С утра
ни спереди, ни с тыла
нельзя к ней было подойти...
Она сидела
и грустила,
считай, в отчаянье почти.
Она смотрела зло и строго.
Ее я в этом не виню.
У женщин настроений
много,
сто раз сменяется на дню.
Я знал —
пожил на этом свете, —
что был не я тому виной!..
И тот, кто знает
тайны эти,
тот долго будет
жить
с женой...
Дом
Много разных стран на свете видел!..
С многими поэтами дружа, привозил от них то плащ, то свитер непременно из-за рубежа...
Но другая вдруг пора настала, — сделалась иной душа моя
или просто намертво устала
от поездок в чуждые
края...
Будь же проклят дом, —
но по-иному
дом я осознал,
и стар, и сед...
К родине моей несчастной,
к дому
намертво
прибит я,
домосед...
Мещанин
“Мещанин”, —
произносим мы часто,
ожидая ухмылки в ответ,
между тем как святое мещанство
наполняет собой
этот свет.
Но что значит то слово
по сути?
Почему им привыкли бранить?
Это ж просто лишь
честные люди
без потребности мир
изменить.
Он живет в мире том,
где кроваво,
там, где небо багрово на цвет!..
...Презирать его может лишь,
право, в мире этом
лишь только — поэт.
Осень
Из пиджачишки
нос высовывая,
дрожит прохожий на ходу...
Температура минусовая
и даже лужицы во льду.
И как уже ведется исстари,
висит над улицею муть...
Девчонка-дикторша
в транзисторе
боится, как бы
не чихнуть...
Бродяге псу какой-то помеси
уже на свете счастья нет...
Лишь космонавт,
в бездонной пропасти,
вдали
от этих всех
сует...
* *
*
Хотя дано Адаму было тело,
хотя земная плотскость хороша,
но голубая вечность
без предела —
и в беспредельность тянется душа...
Хотя,
земную чашу подымая,
придя с нелегкой пахоты, Адам
уже совсем забыть не может Рая
и как в блаженстве жил когда-то там.
И хоть ночами спит, сопя, на ложе
и за сохою ковыляет днем,
Адам о небе позабыть не может,
и голубая вечность где-то в нем...