Н. Н. С у х а н о в. Записки о революции. В 3-х томах. М. “Республика”. 1991 — 1992. Т. 1 — 383 стр., т. 2 — 394 стр., т. 3 — 414 стр.
Уже тяжело больной и частично парализованный 23 декабря 1922 года, В. И. Ленин, получив разрешение врачей на чтение, взялся за только что вышедший второй том “Записок о революции” Н. Суханова. В таких обстоятельствах и в соответственном, надо думать, настроении Ленин, по его словам, “перелистывал” эти “Записки...”, а 16 и 17 января 1923 года продиктовал стенографистке свои замечания на них.
Отклик на сухановские “Записки...”, озаглавленный “О нашей революции”, был последним ленинским “залпом” по меньшевизму. Речь шла уже не о прошлых разногласиях, не о частностях, а об оценке социального смысла октябрьского переворота и о дальнейшей судьбе России.
“Записки...” Н. Суханова — очевидца, участника и вместе с тем мыслителя, пытавшегося по горячему следу событий дня проникнуть в их историческую суть, в общий смысл происходящего, — естественно, привлекли внимание Ленина. Он и ранее не проходил мимо трудов Суханова — по аграрному вопросу, статистике, — полемизировал с ним.
Заметки Ленина о сухановских “Записках...” не рецензия, не аннотация. Это памфлет. Оставляя в стороне подробнейшую (на двухстах страницах) хронику всего лишь тридцати двух дней — с 3 апреля по 5 мая 1917 года, — Ленин не касался ни калейдоскопа событий, ни характеристик партий, ни впечатляющих зарисовок их лидеров, в том числе и его самого. Свою немногословную отповедь Ленин сконцентрировал на неприятии Сухановым и меньшевиками Октябрьской революции — в силу “педантского” понимания ими марксизма, “шаблонного” представления “закономерности развития” исторического процесса (45, 378, 379).
Но политические взгляды Суханова за восемь месяцев — от февраля до октября 1917 года (три тома его “Записок...” охватывают именно этот период) — претерпели существенную эволюцию. Судя по первому отклику на февральский переворот, ему казалось, что “власть, идущая на смену царизма, должна быть только буржуазной. Трепова и Распутина должны и могут сменить только заправилы думского “Прогрессивного блока”” (I, 50). Впрочем, автор признает: первая оценка февральской революции “была решена мною довольно легкомысленно”. Уже на шестой день революции он уточняет свою позицию: “Постановленное к власти национал-либеральное правительство есть не итог и не цель, а заведомо короткий этап революции... Это поистине тот мавр... который, судя по началу, сделает свое дело и может после этого уйти. Должен уйти” (I, 207).
В наблюдениях Суханова встречаются проницательные, созвучные нашим нынешним оценки. Будучи членом президиума Петросовета со дня его возникновения, членом ВЦИКа 1, 2, 3 и 4 созывов, Суханов сумел усмотреть антидемократическую тенденцию этого представительства трудящихся: “...лозунг (“Вся власть Советам”. — Б. Л.) самими большевиками принимался за чистую монету и вовсе не служил в их глазах одним прикрытием полицейской диктатуры партийного Центрального Комитета” (II, 23). “Полицейскую диктатуру ЦК” большевиков, таившуюся в лозунге “вся власть Советам”, Суханов уловил задолго до того, как она сделалась более очевидной и циничной, пока наконец не была официально включена в качестве 6-й статьи в брежневскую конституцию. Рядовыми партийцами-большевиками “власть Советов” действительно понималась как власть большинства трудящихся, “до которой Ленину уже тогда, — считал Суханов, — несомненно, не было никакого дела” (II, 23).
В своих замечаниях на книгу Суханова Ленин иллюстрировал решимость большевиков на Октябрьское восстание девизом Наполеона: “Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет” (45, 381). Современному читателю, обремененному нашим семидесятипятилетним опытом, этот девиз, возможно, покажется справедливым, скажем, при вооруженном столкновении с местной властью, но не при глубочайшем социальном перевороте, да еще в стране со стопятидесятимиллионным населением, занимающей шестую часть земной суши.
Доказывать сегодня, что ставка Ленина на мировую революцию — его “генеральный” просчет, это трюизм. Суд истории подтвердил хотя и не намеренное, но обусловленное собственным заблуждением лжепророчество большевиков. Впрочем, мировая революция в 1918 году казалась вполне вероятной и Суханову. Но с той существенной разницей, что е с л и русская революция окажется запалом мировой, то только мировая создаст для нашей революции реальную возможность стать подлинно социалистической. “Наша революция, хотя и совершённая демократическими массами, не имеет, правда, ни реальных сил, ни необходимых предпосылок для немедленного социалистического преобразования России. Социалистический строй мы создадим у себя на фоне социалистической Европы и при ее помощи” (I,131). Это утверждение об отсутствии предпосылок социализма и было главным в полемике Ленина с Сухановым.
А “что если полная безвыходность положения, — заявлял Ленин, — удесятеряя тем силы рабочих и крестьян, открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западноевропейских государствах?.. почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы” (45, 380, 381).
Эта, с позволения сказать, “рокировка”: перемена последовательности фазисов органического процесса (сначала установление социалистической государственной власти, а потом подведение под нее фундамента технико-экономического и культурного), стремление “перескочить” через закономерный этап — вот что тогда противопоставило Ленина не только меньшевикам, но, как последние утверждали, и марксизму. По Ленину, “основной организующей силой анархически построенного капиталистического общества является стихийно растущий вширь и вглубь рынок, национальный и интернациональный” (36,171). Через него Ленин и призывал “перескочить”, преодолеть его, заменить государственной планово-распределительной системой. Ленин включил в проект программы РКП(б) “замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе, распределением продуктов... РКП, — писал он, — будет стремиться к возможно более быстрому проведению самых радикальных мер, подготовляющих уничтожение денег” (38—99, 100).
Не прав ли был Суханов, упрекая в своих “Записках...” лидеров большевизма, принявших названную нами “рокировку” и тем “отряхивающих от ног своих прах марксизма”? (II, 142).
“Его (Ленина. — Б. Л.) “Заметки о Суханове”, обосновывающие возможность сначала захватить власть, а потом строить экономическую базу для социализма, были ниспровержением самых основ марксизма”, — писал ранее примыкавший к большевикам Н. В. Валентинов. Ведь Ленин сам признавал, что “наша предыдущая экономическая политика (сказано это в 1921 году. — Б. Л.)... безрасчетно предполагала, что произойдет непосредственный переход старой русской экономики к государственному производству и распределению на коммунистических началах”; так “поступали во вторую половину 1918 года и в течение всего 1919 и всего 1920 годов” (44, 156).
За две недели до диктовки своего антисухановского памфлета Ленин продиктовал “Странички из дневника”, посвященные грамотности населения России по данным переписи 1920 года. Оказалось — на тысячу россиян приходилось всего 319 грамотных, то есть почти 68 процентов граждан РСФСР не умели читать и писать. А ведь Ленину принадлежат слова: “Безграмотный человек стоит вне политики, его сначала надо научить азбуке” (44, 174). Как же можно было вовлечь в политику построения социализма людей, не умеющих читать?
Мы взяли неграмотность как “противопоказатель” социализма не только потому, что Ленин столкнулся с ней как раз перед ответом на сухановские “Записки...”, но и потому, что из других “противопоказателей” она легче, быстрее и “дешевле” преодолима, нежели техническая отсталость в сфере производства, транспорта, связи.
Рабочий класс России (составлявший примерно 15 — 20 процентов населения), только что проснувшийся, по словам Ленина, к политической жизни (это сказано в апреле 1917 года), недостаточно сознателен и недостаточно организован (см. 31, 106). В массе населения преобладали экономические отношения полунатурального характера. Кое-где даже кочевой образ жизни.
Задачи цивилизации России, поставленные историей, капитализм не успел решить. От Октября и до нэпа функции рынка “возмещались” с помощью террора — продотрядами, комбедами, ревкомами, ЧК. Но и взнузданная таким путем Россия не смогла перескочить через рынок. В 1919 году Ленин признавал, что питание рабочей семьи в столице (не говоря уж о провинции) лишь наполовину обеспечивалось пайками. Вторая половина отоваривалась полулегальным черным рынком, мешочниками, обменом в деревне городских шмоток на хлеб и картофель (см. 38, 362). Нэп явился попыткой восстановить рынок после хозяйственного краха планово-распределительной системы. Но это была только краткая передышка — лет на восемь.
После “года великого перелома” экономические проблемы снова пытались решать диктатом администрации при еще более широком экономическом терроре — принудительной коллективизацией, раскулачиванием, насильственной депортацией целых народностей в неосвоенные районы, ГУЛАГом. Издаваемый в эмиграции “Социалистический вестник” в 1930 году писал: “Утопические эксперименты террористической диктатуры над хозяйством отсталой страны доказали невозможность перескочить через фазу капиталистического хозяйства”.
Игнорирование объективных экономических законов активно осуществлялось и в годы нэпа. Девизом волюнтаризма в сталинские времена стало хвастливое изречение: “Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять”.
Политическая структура, формируемая ныне на основе рыночной экономики, гарантии свобод, плюрализма идей и многопартийности, более походит на модель, видившуюся Суханову, нежели на ленинское “государство переходного периода”. Как-то в иной связи Суханов записал: “Не будем же негодовать на законы истории. Но будем справедливы к тем, кто в неравной борьбе потерпел поражение за единственно правильный курс революции” (I, 321).
Был ли меньшевистский курс “единственно правильным”? Каждая партия считает свою программу абсолютно верной. Меньшевикам и Суханову казалось, что их политическая структура — парламентская многопартийная демократия — исключила бы насильственный эксперимент над хозяйством и бытом населения страны, обеспечив экономическую политику, определяемую не монопольной доктриной, а реальными потребностями, отвечающими объективным законам общественного развития. Что, как позднее утверждали меньшевики, устранило бы причины гражданской войны и хозяйственной разрухи.
Свои заметки “О нашей революции” Ленин завершает следующим пассажем: “Слов нет, учебник, написанный по Каутскому, был вещью для своего времени очень полезной. Но пора уже все-таки отказаться от мысли, будто этот учебник предусмотрел все формы развития дальнейшей мировой истории. Тех, кто думает так, своевременно было бы объявить просто дураками” (45, 382). Так достаточно однозначно и сурово оценил Ленин в своих заметках труд Н. Суханова. Неудивительно, что многие десятилетия эту ленинскую рецензию-памфлет в наших вузах изучали чуть ли не в обязательном порядке, тогда как сами “Записки...” долгие годы практически оставались недоступны читателям. Изданные З. Гржебиным в Берлине небольшим тиражом в 1919 — 1923 годах, экземпляры “Записок...”, попавшие в Россию, прочно осели в спецхранах некоторых крупнейших книгохранилищ страны.
Автор же их разделил печальную судьбу своих былых единомышленников. Порвав с меньшевистской партией в 1922 году, он тем не менее через восемь лет был арестован по “делу” “Союзного бюро ЦК меньшевиков”. Этот инспирированный ОГПУ процесс завершился для Суханова лишением свободы на десять лет. Вторую половину тюремного срока ему заменили ссылкой в Тобольск. Здесь в 1937 году последовал новый арест, обвинение “в антисоветской деятельности”, а позже — расстрел.
Так большевики расправились с автором “Записок о революции”, в петроградской квартире которого (с его согласия) они провели некогда историческое совещание ЦК, приняв решение о вооруженном восстании. Видимо, большевистским вождям мешали уже не только сухановские “Записки...”, но и сам он — свидетель истории...
Впервые переизданные на родине Н. Суханова семьдесят лет спустя, его записки, по существу, только входят в широкий читательский оборот. Это уникальный человеческий документ очевидца и участника многих эпохальных событий февраля — октября 1917 года. При всей субъективности отдельных авторских оценок и суждений, вызвавших противоречивую реакцию современников от Ленина и Сталина до Троцкого и Милюкова, “Записки...” Н. Суханова остаются ценнейшим и талантливейшим мемуарным источником, значение которого с годами все возрастает. Справедливыми в этой связи представляются слова современного историка А. Корникова из предисловия к новому изданию “Записок о революции”: “Возможно, что... Н. Н. Суханов канул бы в Лету, как многие другие участники великой российской революции. Однако написанные им “Записки” стали тем памятником, который спас его от забвения”.
Б. ЛИВЧАК , доктор исторических наук.
Екатеринбург.