Лазарь Карелин. Свой

Всем известно, что земля начинается с Кремля. Так вот же он — рукой подать. Из окна служебного кабинета, который обживает герой повести, прекрасен обзор и кремлевских стен с башнями, и куполов Василия Блаженного. Не менее заманчив и вид из окон пятикомнатной двухэтажной квартиры, предоставленной герою: вот храм, где венчался Пушкин, а вот дворец-особняк для правительственных приемов. Правда, если от приглядных объектов ступить в сторону пяток-другой шагов, взору откроется дичь и хлам постперестроечной столицы. Но Петра Лукашова возят по Москве в “Чайке” по ухоженным трассам, оберегая от негативных впечатлений. Так что вчерашний провинциал еще цветущего возраста (нет сорока), но уже вознесенный в министерское кресло, может без помех дивиться спецщедротам, какие посыпались на него вместе с высоким назначением.

Известный своим интересом к криминалу во властных структурах, Лазарь Карелин со всем тщанием разрабатывает ситуацию “не было ни гроша, да вдруг алтын”. Или — “простолюдин в королевских покоях”. Какая мина на лице больше пристала такому удачнику? Отвисшая челюсть в нашем случае была бы преувеличением, ибо упомянутый Лукашов возвысился до степеней известных, послужив прежде науке (как физик-ядерщик), да и у себя в области успел поначальствовать. Но некоторая оторопь перед всем совминовским великолепием тут, разумеется, не исключена. Поэтому подробные описания роскошных интерьеров, лимузинов, чудо-кресел, подгоняемых под сановные округлости, щедрых возлияний посреди рабочего дня, департаментской женской обслуги с выразительными бедрами — все это читатель готов воспринять как экспозицию к действию, а возможно, дань психологизму: взгляд новичка въедлив.

Но экспозиция что-то никак не кончается. Персонажа и автора заметно сроднила ситуация “мы такого не видали никогда”. Да и чудеса множатся по нарастающей — жаль упускать. Вот свеженазначенного Лукашова оглядывают коллеги-министры. В присутствии президента Ельцина. Тут уж проза Карелина готова перенять цепкость взгляда у телекамер и увлеченно репортерствует, приближая к нам подробности обстановки, лица государственных мужей.

Что у нее при этом на уме? Ответственность момента, когда она дерзнула запечатлеть столь авторитетное сборище. А еще что? Превратности судьбы славного малого Лукашова, вознесенного в такую-то высь. Прозаик не дает персонажу оступиться на ковровых дорожках, окружая его теплом общей приязни, ловя и тут же передавая многоустой молве брошенное им крылатое словцо, сближая до неразличимости свою, авторскую стилистику с речевой манерой героя. Так ведь сказано же нам: “свой”. И внутренняя речь у него — “свойская”. О спортивной закалке Лукашова читаем: “Мог и пробежечку оторвать километров на двадцать”. О количестве приключений по амурной части: “Пяток курортных развлекаловок”. А рядовые заботы наш герой “сечет”. И верно: “свой”.

Тем не менее развязка всей истории неутешительна — его самоубийство. Довели. Кто? Ловкие дельцы с помощью роковой обольстительницы (“стройноногой весны”). Каким способом? Шантажом.

Двигалось весьма пространное повествование с резким креном на один борт, где на зависть смертным выставлены вещественные приманки власти, а бурливую криминальность зачерпывая другим бортом: качка. Что же до представленного нам госдеятеля, то, отбыв из провинции, он попал в стихию провинциализма, на сей раз беллетристического, где и сделался “своим”. Вознесенный выше некуда герой перемещается внутри заштатного, по сути, мирка. Пусть и с видом на Кремль.