ФЛОКСЫ ЦВЕТУТ В КРОВИ СКВОЗНЯКА

Я дальним эхом знал, что Слово — Бог,
я чуял точку ту, где жизнь словесна,
а слово тесным яблоком телесно,
о, ты Его узнать бы в ней не смог,
в ней яблоко берется целиком —
всем шелком кожуры, надкусом кислым
до семечек с их черным, клинописным
на лунках перепончатых письмом,
а прежде —ветвею
с сорванным кивком, а прежде

Медлит буксир на реке
стройка и дым вдалеке
осень на волоске
сердце болит в мотыльке

дом у реки ни огня
дверь приоткрыта в меня
там причитает родня
комнаты гул западня

Проснувшись от страха, я слышал,
он вывел меня из ряда предметов,
уравненных зимней луною.
еще затихала иного волна бытия,
как будто в песке,
несравненно омытом волною,

еще возбегали в ту область ее мураши,
нетрезвые пузы, зыри, не успевшие смыться,
и запечатлелась озерная светлость души,
пока на окраинах доцокотали копытца,

причиною страха был ангел,
припомненный из ангины и игл,
бенгальским осыпанных златом,
и если продолжить, то чудные звуки неслись,
и створки горели, просвечены тонко гранатом,
и женщина, ты —

из белого тела была ты составлена так,
как песня того, кто тебя бесконечно утратил,
тот лирик велик был, и мной завоеванных благ
он более стоил, поэтому их и утратил,

он был вожаком, протрубившим начало поры,
когда с водопоем едины становятся звери,
и в джунглях у Ганга топочут слоны как миры,
и тени миров, преломившись, ложатся на двери,

и фермер Флориды следит,
как порхающий прах монарха,
чьи крылья очерчены дельтой двойною,
своим атлантическим рейсом
связует мой страх с его стороною,

и запах был тот, что потом к этой жизни вернет,
явившись случайно, явившись почти что некстати,
и свет, что так ярок, и страх, что внезапно берет,
впервые горят над купаньем грудного дитяти.

Ляжем, дверь приоткроем,
свет идет по косой,
веет горем, покоем
и песчаной косой,

это жизнь своим зовом
обращается к нам,
вея сонным Азовом
с Сивашом пополам,

ты запомни, как долог
этот мыслящий миг,
что проник к нам за полог
и протяжно приник

Квартира в три комнатных рукава,
ребенок из ванной в косынке,
флоксы цветут в крови сквозняка,
стопка белья из крахмала и синьки,

темная кухня, чашка воды
с привкусом белой рентгеновской ночи,
окна свои заметают следы,
разве ты сможешь сказать, что не очень

любишь, и разве не знаешь, как сух,
плох этот стих — мимоходной кладовки не стоит,
той, на которую надо коситься, и двух-
трех обветшавших на плечиках, съеденных молью историй,

это не время истлело, а крепдешин,
форточку-слух заливает погасшее лето
все достовернее, и если бессмертней души
что-то и есть, то вот это, вот это, вот это.