ЮРИЙ ПЕТКЕВИЧ
*
ДЕТСТВО
Рассказ
Иванушка был маленький, а девочки выросли большие и толстые. Иванушка любил одну девочку, но девочка любила похороны. Мама ее готовилась к собственной смерти, и девочка не пропускала ни одни похороны — в окружении мудрости.
В мае внезапно становилось жарко, даже очень жарко, после прохлады начальной смиренности весны. Мама любимой девочки работала учительницей. В жару она ходила без трусов. Она была толстая и большая, как столб, никакой фигуры, а лицо розовое. Однажды, гуляя по разноцветному лугу за школой, Иванушка увидел, как два мужика обнимали ее: мама девочки оказалась такой мягкой, что мужики сжали ее, как гармошку, и она сделалась, как рюмка, — и женщина захохотала, как бочка, и под мышками ее тряслись две головы, жалких и с закрытыми глазами.
В классе Иванушка сидел за первой партой, рядом с любимой девочкой, и часто лазил под стол учительницы — и смотрел, и любовался. Но однажды мама девочки догадалась — и даже ноги ее покраснели, и, когда ошеломленый особой тишиной Иванушка вылез наверх, на свое место, она выбежала из класса. Любимая девочка сидела около Иванушки как на подушках, а потом пришел директор школы Евменов и повел его к себе в кабинет. Когда они очутились наедине, Евменов показал Иванушке фигу. В ответ Иванушка показал ему две фиги. Тогда директор выгнал Иванушку гулять.
Безоблачное синее небо, мохнатое из-за разнообразнейших оттенков; цветной воздух, горячая земля; березы с сережками, желтые, как осенью, исходили немыслимой тоской. У Иванушки заболело сердце, а вокруг было так хорошо, да и внутри разливались покой и роскошь в самом-самом; сокровении души. Недалеко от школы расположилась белая церковь среди нежных старых кленов, в те времена еще действовавшая. Иванушка зашел в церковь. В погребальном сумраке суетились, как в воде, оранжевые, голубые, красные и полосатые лица, исполненные торжественного страдания. Иванушка заплакал наконец, но никто не обращал внимания — это выглядело в таких местах как должное; и желая, чтобы кто-нибудь погладил его по голове и обнял, он гулял по церкви с задранной вверх головой и рассматривал солнце и клены через оранжевые, голубые и красные стекла на витражах в окнах. Когда радость, кажется, овладела всем существом, и не по высокой причине, а только лишь из-за цветного стекла, тоска снова пришла к Иванушке, и он вышел из церкви на жару как обреченный. Рядом с церковью в легкой тени под кленами стояли три креста; люди слушали старые могилы под ними, преклоняясь и прикладывая уши, и — слышали.
Иванушка приплелся на берег реки; папа любимой девочки гулял там — снял тапочки и показал ноги, как колоды. Он любил май и побродил в еще холодной реке, и у него опухли ноги. Один глаз его был косой и с голубым бельмом. Папа любимой девочки любил смотреть на течение воды и успокаивался.
Иванушка пришел домой, а его отец лежал полуголый на кровати и думал. Он был кузнец и очень добрый душой. А мама Иванушки — не то глупая, не то скупая и не умела шить ему подштанники. Когда папа утром шел на работу в колхозную кузницу, подштанники потрескивали всю дорогу: тресь-тресь, тресь-тресь. А возвратясь с работы, он разорванные подштанники забрасывал на чердак... Иванушка с отцом захотели тоже побродить в реке и корзинами наловить рыбы. Они оделись в старую одежду для рыбной ловли, но у Иванушки не было обуви — тогда он взял сапоги старшей сестры на высоких калбуках, подумал и отрубил каблуки топором. Но и так ходить оказалось тоже невозможно. Иванушка выбросил сапоги и потерял интерес к рыбе. Явилась сестра, увидела искалеченные сапоги и зарыдала; прибежала мать и даже не побила Иванушку...
Когда пришло лето, мама любимой девочки забыла, что Иванушка видел ее без трусов. Она приходилась родной сестрой маме Иванушки и на голове носила шляпы. Учительница часто приходила к сестре и ловила во дворе шляпу, вечно задевая ею за бельевую веревку, которую никогда не снимали. Однажды учительница взяла племянника в собой в город покупать платье на смерть. А любимая девочка осталась в Яблоновке, потому что ранним утром изумительно сладко спала, попуская слюнки, — а окна вспотели от холода на воздухе.
В городском магазине учительнице очень понравилось одно платье. И хотя оно было пятьдесят шестого размера, а мама любимой девочки носила шестьдесят второй размер, она примерила его, и ей очень понравилось; однако оно оказалось таким тесным, что — как стала снимать его, то снять не смогла... Собрался весь магазин. В магазине пришло время обеда, всех покупателей выдворили, окружили продавщицы маму любимой девочки; Иванушка заплакал от испуга; продавщицы поставили учительницу раком, потому что она была необычайно высокая, и с превеликим трудом содрали через голову с исполинского тела черное платье.
Когда Иванушка с тетей приехали вечером в Яблоновку, на церкви увидели согнувшийся крест. Любимая девочка встретила их заплаканная — из-за того, что ее не взяли в город покупать платье; но к сумеркам лицо ее просветлело. Иванушка спросил, отчего согнулся крест.
— Летел самолет. И очень низко. Выпал мешок и упал на крест на церкви, и крест согнулся, — рассказала любимая девочка.
— Мешок с чем? — спросил Иванушка.
— С мукой, — ответила маленькая красавица, — и мука рассеялась по крыше, кленам и по траве.
...У папы любимой девочки была лодка. И целыми днями Иванушка с девочкой катались на ней по маленькой речке. Девочка объедалась ягодами. которые Иванушка воровал для нее, и на прекрасной попе высыпала сыпь. словно комары искусали, и девочка печально задумывалась.
Сестра Иванушки читала толстые книги в тени под яблонями, в саду на скамеечке, а под вечер перебиралась в дом и однажды в сумерках спросила брата, что он сделал сегодня прекрасного для человечества.
— На лодке научился кататься, — подумал и ответил Иванушка. Однажды ночью пробушевала необычайная гроза. Сестра Иванушки вечером ушла в клуб смотреть кино и не вернулась. Ужасные молнии сверкали почти без перерыва всю ночь, и гром гремел так, что хата дрожала; мама включила электрический свет и ходила беспрерывно по комнате, как зверь , думая, что дочь убило громом. Проехали пожарные по дороге. Иванушке сделалось страшно, даже укрывшись с головой под одеяло; казалось, что именно от электрического света их всех убьет, не скрывающих свое существование перед неизвестным. Но когда под утро гроза начала утихать и стало не страшно, а прекрасно и даже восхитительно, сестра явилась насквозь мокрая, но такая горячая, что когда Иванушка увидел ее в окне, как она медленно брела по улице, ему показалось, что на холоде от нее подымается пар, как от реки утром... Приехали пожарные с пожара на озеро и набирали воду. Ничего не говоря, сестра стала раздеваться при Иванушке — и мама и Иванушка увидели, что ее спина и задница пупырчатые от отпечатанных красных трав.
— Фантастический крокодил! — воскликнул изумленный Иванушка. А сестра заплакала и улеглась в постель и еще хныкала, когда совсем рассвело и пошел пар со всей земли. Особенно хорошо стало, когда солнце засверкало вовсю, — и кто мог подумать, что существуют ночь и гроза. Только иногда весело при утреннем нежном свете урчал где-то далеко-далеко гром за голубыми лесами... Проснулся папа Иванушки с похмелья и засмеялся; он поднялся и открыл окно, и оттого, что папа открыл окно утром после грозы, и оттого, как листва и травы блестели, птицы щебетали как-то особенно. Иванушка почувствовал прелесть своей грустной жизни и, лежа на железной кровати с сеткой — чтобы не упасть, — как в клетке, ощутил счастье... Полчища мух облепили стены и еще спали. Холодок струился из открытого окна. Папа ходил по хате и хрустел. С похмелья у него болели ноги, а не голова, и хрустели при движении, и в отличие от многих людей при похмелье к нему всегда приходила радость, может, оттого, что похмелье всегда приходилось на утро...
Вскоре узнали, что сгорела одна далекая деревня, и на следующий день сестру Иванушки вместе с другими старшеклассниками отправили пилить лес. В те времена транспорта было мало, и школьники двинулись пешком. Когда они пришли, погорельцы уже обжились в вырытых землянках и нехотя приняли школьников, потому что их надо было кормить, а они сами голодали и питались почти одной картошкой... Сгоревшая деревня находилась в лесу. Местами остались полуобгоревшие дома, которые удалось потушить, от которых исходил запах гари. Растасканные по сторонам бревна, мокрые, с большой чешуей, как огромные черные рыбы, лежали поодиночке на траве, немножко изогнутые. От частых дождей что-то происходило с запахом гари, дыма и огня, отчего сестра Иванушки ощущала этот запах все сильнее, и лес пилить не хотелось, и директор Евменов, который имел автомобиль и иногда приезжал проконтролировать школьников, обзывал ее дурочкой...
Где-то посередине лета наступало время, когда люди в Яблоновке начинали часто умирать и каждый день были похороны. Этого времени никто не ожидал, кроме любимой девочки Иванушки, все люди забывали про него и вспоминали лишь тогда, когда оно приходило. В тот далекий год остановили мельницу и перед ней спустили озеро, и земля оказалась серебряная от рыбы. И как спустили озеро, в Яблоновке стали умирать.
...Когда созревали вишни, у Иванушки был день рождения. В долгожданное утро Иванушка приходил рано-рано к любимой девочке и будил ее. Ее одевали в белое платьице, и Иванушка отправлялся с девочкой под руку к себе домой, где уже шло приготовление к празднику. Они залезали на вишню, которая росла у окна на кухню, и смотрели, как мама Иванушки печет торты и как суетятся возле нее мужики, и ели вишни — их разрешали рвать, потому что день рождения. И каждый год к самому времени застолья белое платье девочки от вишен окрашивалось в горошины, и толстая мама водила девочку переодеваться домой в другое белое платьице и ругала по дороге. А Иванушка оставался сидеть на дороге, и на этот раз, ожидая любимую девочку, мальчик смотрел на дорогу, но краем глаза заметил, как по его штанам ползла большая оса с голубыми, отражающими небо крыльями, и показалось, что штаны загорелись ц идет небесный дым.
Собирались многочисленные родственники, причем почти все они были дураки, и устраивался настоящий пир. Гости за столом пели песни и после каждой плакали, а Иванушка подыгрывал на гармошке. В разгар веселья, когда лица опухли от слез, Иванушка украл бутылку шампанского и вместе с любимой девочкой отправился на реку. Там он поставил бутылку на берег, а девочке скомандовал спрятаться за горку. И когда прозвучал выстрел, девочка в это время выглядывала из-за горки и увидела, как пена шипела и скатывалась по толстому стеклу в траву. Они немного выпили из горла бутылки, причем девочке больше понравилось шампанское, а Иванушке — только пена. Он спрятал бутылку на берегу у воды, и они отправились гулять по лугу и набрели на папу Иванушки, который лежал в траве и смотрел в небо. Папа не любил торжеств и пил всегда в одиночку, и тоже, видно, украл бутылку, опорожнил ее и тосковал теперь. Иванушка и любимая девочка опустились рядом на землю и стали смотреть ввысь. На небе, еще когда пили шампанское — чистом, незаметно успели появиться маленькие тучки, вплотную прикасавшиеся друг к другу — все вместе, как чешуйчатая пелена, — и затянули все небо. Может, это и были обыкновенью облака, только необычайно высоко поднявшиеся. Иванушке ничего не думалось, но он почувствовал, что облака — человеческие души. Когда сырость земли подняла на ноги, а красное солнце закатывалось, Иванушка, папа и девочка отправились в Яблоновку, полные покоя и высокой печали... С папой Иванушка вернулся домой. Гости уже расходились, и в полумраке под вишнями все были так несчастны! — а пьяные плясали. Когда уже совсем стемнело и в доме зажгли огни, пришел какой-то мужик с изумленным и незнакомым в сумерках лицом и сказал, что папа любимой девочки умер.
— Как? — спросили незнакомца.
— Сидел с доченькой во дворе на лавочке и отдыхал. Шла корова и наделала кучу. Он пошел в хлев за лопатой и умер.
— Какая легкая и красивая смерть! — изумился Иванушка и вспомнил, что папа любимой девочки не пришел на день рождения, и догадался, что он умер оттого, что его ноги опухли, как колоды.
Когда-то маме Иванушки посоветовали: для того чтобы вылечить мужа от алкоголизма, дать ему выпить воды, которой покойника обмывали. Мама Иванушки сразу ушла к покойнику. А притихшие гости бродили полночи по деревне в темноте и дрожали от прохлады в легкой одежде. Иванушка гулял вместе с ними и боялся, что они в конце концов пойдут посмотреть на мертвеца, и ужасался этому и думал, что и все боятся, и они так и не осмелились ночью пойти туда, а Иванушка с папой наконец пришли домой и легли спать на одной кровати.
Назавтра папа, оставшись за хозяина, сделался необычайно добрый и захотел необычайно накормить Иванушку, потому что мама была скупая, и нажарил ему сковороду из двух десятков яиц, и стал варить кашу в свином чугуне, насыпав его полный крупы — от щедрости и оттого что был дурак. Как стала переть каша, он закрыл чугун сковородой и положил сверху кирпич, и кирпич стал шевелиться, и — каши наварил полную печь и полный припечек...
Вышедши во двор, Иванушка обнаружил, что от вчерашних чешуйчатых тучек не осталось и следа. Небо было горячее и синее. Иванушка гулял по огороду, и рассматривал цветы, и видел многие мелочи, каких не видел ранее, но тоска в душе все более вырастала, и он чувствовал по другую сторону от зрачков в глазах черный цвет в себе. Заниматься каким-нибудь полезным трудом Иванушка не мог, и стоять на месте не мог, и уйти гулять далеко не мог, и бродил беспрерывно около дома босиком по раскаленному острому песку...
Папа ушел на кузницу; иногда Иванушка заходил в пустой дом, в котором после дня рождения по-прежнему еще стояли столы с грязной посудой; солнечные потоки заливали их из окон, но от беспорядка в доме и яркого света становилось еще более безнадежно. Утомившись ходить и спасаясь от жары, в полдень сел на стул посреди дома и стал читать книги сестры; тогда пришла мать и принесла с собой запах покойника, которым пропиталась ее одежда, и Иванушка почувствовал холод ее рук. Мама стала переодеваться в праздничное черное платье; пыль заметалась в лучах солнца из окон, еще более подчеркивая хаос в доме. Платье пахло нафталином и другими, давними, неведомыми Иванушке смертями. Он перестал дышать от пыли и запахов и, задыхаясь, начал выходить поспешно из дома на свежий воздух, но мама окликнула его, и Иванушка вернулся к ней, медленно и неглубоко дыша. Она дала ему денег и приказала, чтобы он купил на поминки мешок хлеба и привез к покойнику...
Леса для сгоревшей деревни напилили сколько требовалось; приехал директор школы Евменов на своем автомобиле и разрешил школьникам идти домой, а сестре Иванушки сказал, что у нее умер родственник, и даже не рассказал конкретно — кто, но предложил подвезти. В какой-то деревне по пути они остановились и зашли в одну хату — и учитель хочет устроить пир! Хозяйка поставила Евменову полный графин самогонки и сковороду сала. Сестре Иванушки стало страшно. Евменов выпил весь графин и сожрал сало, сделался красный, огненный и обливался потом. Они снова сели в автомобиль и поехали дальше. Лицо Евменова все более раскалялось. Леса чередовались с желтыми громадными полями, ровными, как блин. Птицы уже не пели. Даже на полях царило безветрие, и застойный воздух уныло пахнул теплой землей и травой. Вдруг Евменов взял руку сестры Иванушки и поцеловал ее, а потом другую и почувствовал, как они пахнут сырым деревом. Когда автомобиль выехал из леса, Евменов свернул и поехал по полю прямо по ржи. В окна ничего не было видно, кроме колосьев, и даже через рев двигателя они шелестели о железо и стекло. Так Евменов ехал неизвестно куда, а когда остановился и наступила тишина, почудилось третье дыхание.
Сестра Иванушки оглянулась на дорогу, проложенную автомобилем за собой. Только оттуда шел голубой свет. Они сидели в желтом сумраке. Евменов заплакал. На их лицах лежала соломенная печать. Сестра Иванушки быстро дышала и вдруг открыла дверку в рожь и прошуршала по краю автомобиля. Но только она выбежала на дорогу из сломанных и вдавленных в землю стеблей, где прошли колеса, будто кто-то ей подножку подставил. Она повалилась и ударилась носом, и сразу же Евменов упал на нее и заорал в ухо о коммунизме, поглаживая руками, как собаку. Но как только достиг женской сути и начал делать однообразные движения — Евменову стало скучно, и он отвалился с ее тела, опрокинувшись на спину, и посмотрел в голубое небо опустошенными глазами...
Иванушка купил мешок хлеба и на велосипеде привез его и бросил у крыльца дома любимой девочки. Окна были занавешены от солнца; изнутри шел желтый свет от свечей и слышалось пение. Иванушка, от ужаса необычайно медленно и неслышно ступая, начал уходить с пустынного двора, но дверь из дома открылась и вышла мать со стеклянной банкой в руках, отдала ее Иванушке и приказала отнести домой. Из черной глубины проема двери выглядывали улыбающиеся бурые лица. Не глядя на маму, Иванушка взял банку и велосипед и пошел домой не улицей, а через луг, прижимая банку к себе. От ходьбы мутная вода болталась внутри и иногда проливалась на рубашку, а Иванушка почувствовал что-то невероятное, голова его закружилась, и он чуть не упал с велосипедом и банкой. Любимая девочка, вдруг увидел он, собирала ромашки, улыбаясь таинственно, около сломанной березки с пожелтевшими листьями. Вдруг она почувствовала — и с испугу села в траву перед Иванушкой, а букет рассыпался по земле, и девочка горько заревела. Иванушка с банкой и велосипедом бросился было погладить девочку по голове, но потом подумал: что же скажет ей? — и тогда пошел дальше своей дорогой, догадавшись, что она собирала цветы умершему папе...
Вечером Иванушка отправился встречать корову с пастбища. Он вышел за околицу, а коров не было. Оранжевым мягким светом покрывалась равнина, а из затененных выщербин леса лился махровый синий цвет. Иванушке сделалось вольготно, но тут он заметил на лугу мужика, который поспешил скрыться в кустах. Скуластое его лицо, сутулая фигура и черный старый пиджак напоминали папу любимой девочки, только этот неизвестный Иванушке человек был немного выше ростом и моложе, и Иванушка почувствовал, что у этого мужика голубого бельма нет. Пришел пастух и сказал, что коров зарезали волки. Иванушка не расстроился, потому что пастух был глупее всех в Яблоновке. Все получалось немного страшно, но все равно хорошо и чуть-чуть грустно. Пастух отправился домой спать, а Иванушка — искать корову. Все более и более пахло сыростью, травой, цветами. Солнце зашло. Зелень почернела и стала казаться глазу прозрачной, как дым. Бредя по берегу маленькой речки, Иванушка услышал, как в сумерках плескалось что-то в воде, и подумал, что это корова, — но это сестра, явившаяся из погорелой деревни, нагнувшись, умывалась. Только небо оставалось по-прежнему светлым и чистым, но когда зажглись звезды, вдруг помрачнело. Наконец в зарослях крапивы Иванушке встретилась старуха. Она тоже искала свою корову; Иванушке надо было что-то сказать старухе, и он проговорил о папе любимой девочки: “Какая легкая и красивая смерть”, рассуждая, как старик.
Старуха сказала, что выше по течению реки где-то находится спиртзавод и там почему-то вылили спирт в реку — и коровы, напившись, сделались пьяные. Древняя красавица шагала впереди и вдруг остановилась. Иванушка натолкнулся на нее и, подняв голову, увидел на фоне синего неба ангельский, но черный профиль и на подбородке волосы, как паучьи лапы, и испугался и начал зевать со страху, а потом заметил в затоне у противоположного берега лебедя, который изгибал длинную шею, прислушиваясь и волнуясь. Когда уже сделалось совершенно тревожно и Иванушке не нужен стал даже лебедь, а только — светло, из-за олешин выбрели неслышно две коровы, и, насколько можно было увидеть во мраке, Иванушка рассмотрел, какие пьяные коровы хитрые...
В день похорон делали лодку. Папа Иванушки любил железо, поэтому и лодку захотел железную. На солнце она накалилась так, что невозможно дотронуться. День выдался воздушный и солнечный, как парус. Более всего Иванушка страшился траурной музыки, которую придется услышать и от которой можно только далеко уйти из Яблоновки, но одному бессильно. Собралось много родственников, которые, видимо, тоже боялись и нашли себе повод — лодку, чтобы не идти на похороны. Когда железо покрасили и оно моментально высохло, поволокли лодку по дну бывшего озера перед мельницей к маленькой речке. Оставшаяся рыба сгнивала. Над землей плавал тлетворный запах. Желтые тела рыб душились под ногами, и за лодкой размазывался белый след из маленьких копошащихся червей. А на середине озера рыба разложилась, и потеряла свои очертания, и превратилась в сверкающую и шевелящуюся на солнце кашу. И между червей иногда начали вырастать жалкие стебли травы. Тянуть лодку по всему этому было ужасно грустно. Наконец в деревне раздалась музыка.
— Несут, — проговорил кто-то из старших.
Люди на бывшем озере разогнулись и посмотрели. Иванушке почудилось, что он увидел любимую девочку в страшной процессии на горке у белой церкви, хотя издали все сливалось, и, может быть, в радостное. На расстоянии похоронная музыка разобщалась надвое. Пение труб еле слышалось и — обособленно, нежно-комариное, а где-то дальше, и всегда в разных местах, но неутомимо приближаясь, стучал барабан, подчиняя все в мире себе неумолимостью, и это действовало на Иванушку так, что он даже не смог заплакать.
Мужики снова поволокли железную лодку по червям. И вдруг в Иванушкину душу, которой было так хорошо и так плохо, нахлынуло что-то стремительное, и она начала возноситься в небеса. Музыка замолкла, а они спихнули лодку в маленькую речку и поплыли.
На большой реке в железной душной лодке Иванушка заснул. Лодка понемногу остывала из-за воды, большого простора и вечера, и это тоже было грустно. Мужики осматривали смиренные берега. На дедушке Иванушки загорелась телогрейка: видно, кто-то днем еще подшутил над ним или он сам влез телогрейкой в костер, когда делали лодку. Из ваты пошел дым, и старичок хлопал по себе руками и рукавами. И люди долго так плыли в праздничном состоянии, а дедушка хлопал по себе, удивляясь, и всегда казалось, что он уже потушил, но наконец дым повалил безостановочно, а там, где материя на телогрейке была порвана, вата заискрилась, особенно когда ветерок находил. Но дедушка никого к себе не подпускал и сам, как маленький, желал потушить огонь, но не снимая телогрейки. Иванушка смотрел в небо закрытыми во сне глазами, перед которыми вдруг стали проходить тучи. Тут снова заиграла музыка: папу любимой девочки вынесли из церкви. Иванушка сразу же проснулся. Дым пролетал над ним, и на лице мелькали оранжевые тени.
— Я хочу, чтобы меня погладили, — сказал он дедушке, — слева и немного сверху.
Папа Иванушки силой снял со своего отца телогрейку и бросил ее в воду. Когда летела, она красно разгорелась, а шлепнувшись в реку, задымила и зашипела. Берег подымался высокий, и за ним Яблоновка пропадала, и музыка слышалась как из-под земли. Со сна Иванушка с ужасом подумал, что это вторые похороны за сегодняшний день, и со сна ему сделалось так, что заболела кожа рук и лица, а затылок от жара железа сварился. Телогрейка в реке намокла и потемнела. Папа Иванушки достал ее и, не дожидаясь, чтобы стекла вода, бросил на дно. И, мокрая и черная, она чуть-чуть дымила. Старик надулся, жалкий и несчастный, и когда уже Иванушка не ожидал и даже забыл, дедушка лег возле Иванушки слева и немножко сверху, но по дну от телогрейки разливалась лужа. Берег опустился, и за Яблоновкой, на горе, из лодки увидели словно черную змею на извилистой дороге среди золотых хлебов, ползущую на сосновое кладбище, но музыканты не играли, и только сверкали трубы, будто не трубы, а огромные зеркала...
На другой день после похорон, пасмурный и тихий, утром всей семьей пошли на поминки, которые еще продолжались после утреннего наведывания кладбища. Подштанники папы Иванушки потрескивали: тресь-тресь, тресь-тресь. Когда явились к дому любимой девочки, еще только выгоняли корову на пастбище. Иванушка увидел корову как виновницу смерти, которая и сама понимала, что она виновница, а глаза ее блуждали, затравленные оттого, чего она не понимала. Во дворе лежала привезенная откуда-то не вовремя большая куча опилок для хозяйства. Окна в доме были раскрыты, и там за столами уже разговаривали много людей и стучали вилками. В одном окне пьяный мужик заплакал и начал стучать кулаком по столу и жаловаться на свою жизнь. Мать завела Иванушку и сестру в дом и усадила. Им дали по две большие длинные котлеты. Иванушка издали рассматривал желтую кучу опилок в окнах — и папа начал носить по двору опилки железным корытом в хлев. Иногда папа всовывал голову в раскрытое окно и улыбался, и тогда ему давали водки. Люди вокруг казались возбужденными, будто от радости. Близсидящие все время просили Иванушку съесть котлеты. Пришла в темную хату любимая девочка, как свечка, но увидев Иванушку, исчезла. От ее одного вида, не зная, куда деваться от вдруг непонятного горького разочарования, он начал есть котлету, но она оказалась еле теплой и от мыслей — такого вкуса, что Иванушка почувствовал, что ест тело папы любимой девочки.
К вечеру из-за туч просияло солнце и незаметно очистилось и поголубело небо. Иванушка прогуливался по деревне и когда явился домой — полуголый папа быстро на четвереньках спустился с крыльца, а дедушка бежал за ним с ремнем и держал свои штаны одной рукой, а потом стал душить папу за горло. Папа зарыдал, полез на чердак и все разорванные подштанники выбросил! — а затем развесил на заборе и созвал соседок.
— Ты что, Люба, не знаешь, что клинья нужно вставлять??? — изумились женщины.
И когда папа, поскандалив, отправился спать, мама взяла банку воды, которой покойника обмывали, и которую Иванушка принес, и которая показалась ему сказочной, намешала туда варенья и поставила, как обычно, мужу питье на ночь.
Назавтра он проснулся радостный. Никогда уже больше в жизни на железной лодке почему-то не катались, она так и осталась нетронутая.
Когда Иванушка подрос, его учителем стал Евменов, и Иванушка полюбил Евменова.
У Евменова было пять детей и жена, маленькая и худенькая. И он в семьдесят лет нашел другую женщину, которая имела где-то особняк, и ездил каждый день в школу издалека. А когда он совсем состарился и эта женщина увидела, какая это рухлядь, она за ним не ухаживала. Евменов увидел истину. Он взвыл и позвал свою жену:
— Забери меня. Я здесь погибаю. Жена забрала его, и он умер у нее, и она сказала:
— Он такой хороший и прекрасный.