Итоги конкурса эссе к 120-летию Николая Заболоцкого

7 мая 2023 года исполняется 120 лет со дня рождения Николая Заболоцкого. Редакция «Нового мира» объявляет конкурс эссе, посвященный этой памятной дате.

Работа должна быть посвящена биографии или творчеству Николая Заболоцкого, она может рассказывать о событии в жизни автора, которое связано с творчеством Николая Заболоцкого.

В конкурсе могут принять участие все авторы и читатели "Нового мира".

Эссе принимаются с момента объявления Конкурса. Прием произведений на Конкурс завершится 31 марта 2023 года в 24:00 по московскому времени.

По решению главного редактора журнала Андрея Василевского эссе победителей конкурса будут опубликованы в 5-м номере журнала “Новый мир”: май 2023 года.

Число победителей Конкурса будет зависеть от решения редколлегии журнала и главного редактора.

Объем произведения не должен превышать 7 тысяч знаков с пробелами по статистике редактора Word.

Материалы следует посылать модератору Конкурса Владимиру Губайловскому на адрес telega1@yandex.ru.

Участникам Конкурса.

1. Не забывайте представляться. Напишите несколько слов о себе - откуда вы, где учитесь, чем занимаетесь. Это не обязательно, мы примем и анонимное сочинение, но желательно.
Укажите:
1. Имя
2. Профессию, образование или учебное заведение (для учащихся)
3. Место жительства

2. Напоминаем: "Новый мир" публикует только неопубликованные произведения. Размещение текста в личном блоге автора публикацией не считается.

3. Редколлегия журнала может признать присланное произведение, не соответствующим теме Конкурса. Автор непринятого на Конкурс произведения будет об этом оповещен в ответе на письмо. Принятые на Конкурс эссе будут размещаться на этой странице под объявлением о Конкурсе. 

4. Количество произведений, представленных одним участником - не более двух.

По любым вопросам размещения эссе и порядку проведения Конкурса связывайтесь с модератором Конкурса Владимиром Губайловским по электронной почте: telega1@yandex.ru.

Примечание. Мы проводим юбилейные конкурсы эссе регулярно и регулярно получаем письма, в которых организаторов конкурса спрашивают: будут ли выдаваться сертификаты участникам Конкурса. Заранее сообщаем: сертификаты для участников не предусмотрены.  

ПРИЕМ ЭССЕ НА КОНКУРС К 120-ЛЕТИЮ НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО ЗАВЕРШЕН

Всего на Конкурс принято 73 работы. Они размещены на этой странице.

Спасибо, всем приславшим работы на Конкурс.

Победители будут объявлены на позднее 8 апреля на этой странице (следите за обновлениями)

Произведения победителей будут опубликованы в 5-м номере за 2023 год. 

Update 1 апреля 2023. Эссе № 73 пришло вовремя, но в формате pdf, с которым мы не работаем при приеме эссе. Сегодня оно пришло повторно в текстовом формате. Эссе полностью соответствует правилам конкурса, а то, что не надо присылать работы в формате pdf, не было указано явно (в дальнейшем обязательно укажем). Мы решили принять работу на конкурс и внести изменения в итоги конкурса.

8 АПРЕЛЯ. ПОБЕДИТЕЛИ КОНКУРСА К 120-ЛЕТИЮ НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО

Главный редактор журнала "Новый мир" Андрей Василевский утвердил список победителей конкурса эссе к 120-летию Николая Заболоцкого.

На Конкурс было принято 73 работа. 11 эссе победителей Конкурса будут опубликованы в 5-м номере "Нового мира" за 2023 год.

Победителями Конкурса названы:

1. Александр Мелихов, писатель. Санкт-Петербург
Гениальный счетовод

2. Александр Марков, профессор РГГУ и ВлГУ
Заболоцкий и объектно-ориентированная онтология

4. Александр Костерев, инженер, автор стихов, песен, пародий, коротких рассказов. Санкт-Петербург
«Система кошек» Николая Заболоцкого

13. Татьяна Зверева, доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы и теории литературы Удмуртского государственного университета. Ижевск
«Доживем до понедельника»: о чем поет иволга?

16. Евгений Кремчуков, поэт. поэт, Чебоксары
«Троица» Заболоцкого

22. Леонид Дубаков, филолог, преподаватель. Ярославль
Советская смерть

26. Ирина Сурат, филолог. Москва
Разговоры с птицами

28. Василий Авченко, писатель. Владивосток
Геохимики и лирики, или Необозримый мир туманных превращений

31. Татьяна Северюхина, преподаватель. Ижевск
«Начало зимы»

65. Герман Власов, поэт, переводчик. Москва
Категории «мастер» и «ученик» в поэтике Н. Заболоцкого

72. Павел Улизко.

Поздравляем победителей и благодарим участников конкурса! 

ВСЕ ЭССЕ НА КОНКУРС НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО

73. Эвелина Кириловская, ученица ЧОУ "Школа будущего НСК". Новосибирск

«Звёзды, розы и квадраты» Н.А.Заболоцкого: попытка интерпретации

«Звёзды, розы и квадраты» — достаточно «тёмное» стихотворение Н. А. Заболоцкого, попробуем разобраться, что в нём происходит, восстановить его лирический сюжет. Звёзды, розы и квадраты можно считать мастями карт в гадании. В таком случае звёзды — это трефы, квадраты — бубны, а розы — это и червы, и пики), поэтому первую строку стихотворения можно воспринимать как начало гадания, расклад карт. А если рассматривать эти элементы как отдельные карты или же части изображения на каждой карте, то это можно расценить как надежду на хороший исход, так как основное толкование карты «Звезда» в картах «Таро», как пишет Папюс (а это толкование начала 20 века могло быть известно Заболоцкому) — это надежда. Можно также отметить, что для гадания часто используются только Старшие арканы, а на многих старших картах изображена роза. Вполне возможно, что задаются «правила» расклада.

Вторая строка стихотворения задаёт время года, т.к. северное сияние можно увидеть весной или зимой.

С третьей по пятую строку начинается гадание. А за «домами» в этом случае могут стоять сектора эклиптики, по которым составляют гороскопы. То есть снова начало предсказания, пророчества.

В шестой строке опять можно увидеть разделение карт на Старшие и Младшие арканы: упоминание Младших арканов — жезлов, кубков и колёс. Причём колёса, как нам кажется, могут являться одним из названий пентаклей (пентакли круглые, по форме похожи на колёса).

Визжание кошек в седьмой строке можно рассматривать по-разному. С одной стороны, это может быть очередным указанием на время года — на весну. С другой стороны, согласно поверьям, кошки чувствительны к мистическим явлениям и могут почувствовать сближение с астральным миром или даже реагировать на само гадание.

Телескоп же грохочет потому, что его передвигают или ставят в нужное положение с целью посмотреть на звёзды и составить предсказание. Позже говорится о том, что в телескоп напрасно пытались что-то рассмотреть. Причём после «в небе бегала напрасно» стоит двоеточие, и после этого квадраты улетают, жезлы и кубки исчезают. Поэтому квадраты, жезлы и кубки в этом случае могут быть созвездиями. Если же отмести версию с созвездиями, то одиннадцатую и двенадцатую строки можно воспринимать как гадание, которое не складывается, которому что-то мешает (квадраты улетают, а жезлы и кубки исчезают).

С четырнадцатой по шестнадцатую строки, скорее всего, делается расклад и выпадает карта «Звезда» между картами «Солнце» и «Луна». На изображении карты «Звезда» в колоде Райдера-Уэйта (разработана в 1910 году, была очень популярна и вполне могла быть известна Заболоцкому) как раз есть птица. И она «советует» завершать гадание и начинает петь песню об исходе всего гадания целиком или о крайнем раскладе. Сама её песня тоже содержит «Солнце» и «Луну». В гадании сочетание этих карт говорит о поиске вдохновения, перепутье и сложном выборе. Тем более «Солнце» означает материальное счастье и плодовитый брак, а «Луна» — тайные враги и опасность. Так что птица поёт о том, что решение проблемы в балансе или принятии решения. Здесь же можно вспомнить пословицу «утро вечера мудренее» (а тут как раз утро символизирует решение проблемы). Да и утро само по себе — переходное состояние между ночью и днём, гадание же к этому времени должно завершаться.

Таким образом, всё стихотворение ведётся рассказ о процессе гадания, от разделения карт по арканам до итога. В одной из редакций стихотворения автор «поделил» его на части, каждая по четыре строки, с помощью заглавных букв. То есть одна строка идёт с заглавной и потом три строки начинаются с маленькой буквы. Тем самым всё стихотворение поделено на пять частей, для каждой из них можно выбрать тему. Для первой и второй частей подойдёт «начало гадания», для третьей — «неполадки, помехи для гадания», для четвёртой — «последний расклад» и для пятой — «конец, результат».

72. Павел Улизко

…И вот в октябре 1957 года он отправился в Италию.

Делегация советских поэтов вылетела самолетом. Ему же из-за проблем с сердцем предписано было ехать поездом. Через Будапешт и Вену по настоянию строгих врачей он отправился в одно из двух главных путешествий в своей жизни. Первое было почти двадцать лет назад. Совсем в другую сторону, но, нужно признать, тоже поездом. И тоже за счет государства.

А где-то высоко над ним, среди меркнущих знаков Зодиака летел такой же удивленный собственной траекторией первый спутник Земли. Он тоже отправился в путь в октябре 1957 года. Он подавал сигналы, как космическая колотушка, баюкающая животное Паука. Он видел, что на Земле поменялись времена: как в зеркальном отражении, бывший обэриут, переложивший «Слово о полку Игореве» на русский язык ХХ века, едет с востока на запад, а не наоборот. Едет во Флоренцию. Как так? Да просто в обозначенный первым пунктом прибытия летучей советской делегации Рим он уже не успевает.

В купе его будет слушать Борис Слуцкий - поэт, строки которого после войны выходили, как осколки, со сгустками крови. Он будет слушать его, сына вятского агронома, валившего узловатый лес на каменистых сопках, рассказывающего фронтовику о Велимире Хлебникове, как о хлебе насущном.

Далее в историю входят неспешные и пологие холмы. Они предвосхищают Флоренцию. Она приходит вслед за холмами из-за горизонта, как может быть когда-то в эти края приходили чума и Возрождение, не оставляя прежним ничего. Поэт вступает в город, созвучный его поздним стихотворениям, спокойным и торжественным, как ботичеллиевские лики.

Тут стоит оговориться: в своей поэзии он отнюдь не был Ботичелли, воспевающим женщину как божество. «Женщина не может любить цветы» – это его высказывание. «Баба не поэт» - тоже его. И его же – «Зацелована, околдована…» – строки стихотворения «Признание» невероятной силы и красоты, которую не смогли опошлить даже кабацкие перепевы годы спустя, как не смогли опошлить сувенирные репродукции «Весну» и «Рождение Венеры».

Он не Ботичелли. Он гораздо ближе к Джотто, одному из первых мастеров, работы которого откликнулись в раннем треченто. Лица на фресках, словно вытесанные из камня, а над ними удивительной глубины небо. И его поэзия во многом портрет неба, психологическая астрономия.

Еще была Венеция. Ведь он рассказывал потом именно о Венеции своему близкому товарищу Корнею Чуковскому – вычурная, экзальтированная эстетика этого лукавого и неземного города волновала его, но поразительным образом ускользала, когда он пытался облечь ее в стихотворные строки. Будто акварелист, пытаясь в мельчайших подробностях передать ломкую и ускользающую красоту каналов и площадей, потерял сам воздух, без которого не существует пространство Венеции. Возможно, понимая это, он не включил стихи о Венеции в список для опубликования.

Но еще до Венеции с ее вапоретто, крылатыми львами и зеленой водой, до скандального требования «выставить коммунистов из города» и комфортного бегства в Рим, до тысячного витка невидимого среди звезд спутника вокруг Земли – была Равенна.

В отчете значится, что делегация советских поэтов в Равенне возложила цветы у гробницы Данте. По факту следует признать, что написанное несколько месяцев спустя стихотворение Николая Заболоцкого «У гробницы Данте» является шедевром выдающегося поэта.

И, возможно, это одно из лучших стихотворений о Родине на русском языке.

В нем нет казенной меди оркестров, в нем поэт не клянется в верности ни родным холмам, ни собору Санта-Кроче, ни гонфалоньерам справедливости и святой церкви.

Он просто признается, что был, есть и останется частью этой прекрасной и неласковой Родины. Даже после того, как его самого уже нет.

Искусственный спутник Земли закончил свой полет в начале 1958 года. Когда его уже не было, Николай Заболоцкий написал несколько выдающихся стихотворений. Последней строкой поэта была пронзительная и светлая «Пастухи, животные, ангелы…»

Ровно через год после встречи с Данте.

71. Мария Соловей, реставратор. Санкт-Петербург

Служение слову

За-бо-лоц-кий. Это имя занимает особое место в моем пантеоне поэтов. Инициалы НЗ: Новая Земля. А может быть, Неприкосновенный Запас, который берут с собой в далёкую экспедицию, на необитаемый остров — чем воспользоваться можно в случае крайней нужды, ради спасения жизни. Ибо стихи Заболоцкого утверждают жизнь, как никакие другие.

На маленьком стуле сидит старичок,
На нём деревянный надет колпачок...

«Сказка о кривом человечке» была напечатана в моей детской книжке вместе со стихами других поэтов-обэриутов. Даже в этом шуточном стихотворении раскрывается главный интерес поэзии Заболоцкого: живой интерес к природе — родоначальнице жизни (природа — natura – рождающая). Глубокий интерес поэта к природе был, вероятно, обусловлен ещё в раннем детстве. После нескольких лет жизни близ Казани маленький Николай с родителями переехал на родину отца — в село Сернур Вятской губернии, где отец получил должность агронома. В этом уголке России издавна бок о бок жили русские, марийцы, удмурты. Чудесная природа Сернура никогда не умирала в душе поэта и отобразилась во многих его стихотворениях. В доме Заболоцких стоял отцовский шкаф с книгами, за стеклом которого висел плакат-наставление: «Милый друг! Люби и уважай книги. Книги — плод ума человеческого. Береги их, не рви и не пачкай. Написать книгу нелегко. Для многих книги — все равно, что хлеб». Именно там, в Сернуре, Николай Заболоцкий навсегда выбрал себе дело жизни — писать, служить Слову. Заболоцкий — в самом его имени есть плеск волны, что-то влажное и прохладное, но вместе с тем и загадочное, по-ту-сторонее: где находится эта заболотная страна и существует ли на самом деле? Не случайно самым лестным для себя комплиментом Николай Заболоцкий считал сказанное знакомым литератором: «В вашей поэзии есть нечто таинственное».

Ещё одно детское впечатление: в 90-х на экранах телевизора появилась очаровательная песенка «Колотушка» с самобытным клипом, герои которого сошли будто бы с картин Брейгеля. Гениальной песню, кроме музыки, сделали стихи, на которые она написана: «Меркнут знаки Зодиака...». Стихотворение можно было бы назвать «Колыбельная», если бы оно не было так похоже на то, что пишется в приступе бессонницы. Отчётливые ассоциации с пушкинским «Лукоморьем»: разгул сказочности, нечистой силы, русалки и лешие… Странный бестиарий, который представлен в стихотворении — это обитатели небесного, земного, водного, подземного миров: верования мари схожи с представлениями древних скандинавов. «То, чего на свет нет», - это пространство мифа. Но «животное Паук» и «рыба Камбала», и «птица «Воробей» отсылают также и к библейскому Сотворению мира. Поэт (не случайно в Библии греческим словом «поэт» назван Творец Вселенной) раздаёт имена живым тварям, подобно Творцу в заключительные дни творения мира. Я думаю, Заболоцкому бы понравилось переложение этих стихов на музыку. Он вообще очень любил музыку и признавал её главенство над Словом. Музыка по Заболоцкому — полнота жизни. Полнота музыки: фуга. Значит: фуга жизни.

И в моём окне на весь квартал Обводный царствовал канал. Обводный канал для Питера — река Стикс. Граница между миром живых и мёртвых. Провинциал Заболоцкий, переехавший в Петроград после нескольких лет жизни в Москве констатирует чрезмерность, избыточность всего: конских морд (район Обводного — ямщицкая слобода), пьяниц, грязи, уличного шума. Однако даже эти неприглядные картины знаменуют торжество жизни. В Петрограде-Ленинграде Заболоцкий входит в круг обэриутов, здесь началась его настоящая писательская жизнь, были изданы первые книги. Одной из его способностей было: видеть большое в малом. От принципов обэриутства он постепенно отходит. Его увлечение физикой, его переписка с Циолковским, все его последующие стихи позволяют считать его поэтом-космистом. Он осмысляет не родной городок, не Петроград, не Россию — весь мир. В его стихах мир непрерывно рождается и умирает. Кроме вполне научного, натурфилософского объяснения этого непрерывным делением и обновлением клеток я вижу в этом отблески мифа о Протее как о постоянно меняющемся существе. Так, даже вечные камни живут и изменяются, отживают и снова превращаются в новые камни. Заболоцкому выпало жить в годы великого преобразования природы. Он горячо приветствовал технократию, век машин, со-творчество человека и природы. Природа, хоть она и со своими законами, по его представлению — хаос, который необходимо упорядочить разумным преобразованием. Поэтическим венцом проблематики отношений «природа — человек» стала написанная в 1931 году поэма «Торжество земледелия». Наверное, её стоило написать человеку, чей отец был агрономом. При чтении не оторваться от ощущения, что это — настоящий былинный эпос. Часть поэмы и вовсе написана в размере «Калевалы». Однако поэма была воспринята как антисоветская. Даже написанное на смерть земляка Сергея Кирова и ряд подобных «заказных» стихотворений не спасло Заболоцкого от репрессий. Только чудом избежав смертной казни, он был отправлен в дальневосточный лагерь. Памяти своих друзей-поэтов он спустя много лет посвятит горькое стихотворение «В широких шляпах, в длинных пиджаках, с тетрадями своих стихотворений...». Сам он, к сожалению, не дожил до того времени, когда стихи и память о Кручёных, Хармсе, Введенском были возвращены читателю.

Во время ссылки Заболоцкого вновь спасает служение Слову: там, где другой, обычный — озлобился бы, он работал над начатым ещё в Ленинграде переводом памятника древнерусской словесности — «Слова о полку Игореве». Символично, что шли годы Великой Отечественной войны… Перевод был высоко оценён правительством, и поэту разрешили поселиться в Москве. Заболоцкий считал литературный перевод особым родом творчества, ранга не ниже, чем написание собственных стихов. У многих его собратьев по цеху мнение на этот счёт было иным: переводами занимались вынужденно ради заработка. Заболоцкий же воспринимал искусство перевода как труд по упорядочиванию хаоса вавилонского смешения, как таинство, в чём-то даже близкое работе медиума или духовного проводника. Особенно известны его переводы грузинской поэзии, в первую очередь, «Витязь в тИгровой шкуре». Благодаря Грузии мы можем буквально слышать голос Заболоцкого: сохранилась единственная запись его выступления перед декадой грузинского искусства и литературы в Москве 1958 года. Голос Заболоцкого напоминает спокойный голос диктора советского телевидения с идеально выверенными интонациями. «Каков человек, такова и его речь»...

В московский период жизни было написано огромное количество «золотых», лирических стихотворений, в которых поэтический талант Заболоцкого раскрылся во всей зрелости. В этот последний период жизни ему был преподнесён неожиданный подарок — поездка в Италию. Там он побывал на гробнице Данте, который, подобно ему, был так же изгнан с родной земли.

70. Светлана Изотьева, поэт, журналист, эссеист, студентка Литературного института имени А.М. Горького. Москва.

«Николай Заболоцкий – поэт голых конкретных фигур…»

Так о себе написал поэт в манифесте обэриутов. И добавил: «Слушать и читать его следует более глазами и пальцами, нежели ушами».

- Мама, а как это – душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь?

- А то, девочка моя, и означает, что внутри каждого из нас есть свой мир –это наша душа. Этот мир надо постоянно чем-то заполнять: читать много, развиваться, накапливать знания, не лениться. Стихи эти написал Николай Алексеевич Заболоцкий. Послушай, что пишет о Заболоцком Евгений Шварц (помнишь, мы смотрели фильм «Золушка», снятый по его сценарию?), Шварц вспоминает: «Своими повадками, методичностью, важностью он напоминает немца. За что друзья его зовут иной раз, за глаза, Карлушей Миллером». А сам он как-то своему другу Л.С. Липовскому сказал: « Некоторые находят, что у меня профиль и фас очень разные. Фасом я будто русский, а профилем будто немец». На что Даниил Хармс, другой его друг, заметил: «Что ты? У тебя профиль и фас так похожи, что их нетрудно спутать». Смеёшься? Я тоже смеялась, когда прочитала. Правда, когда Заболоцкий писал стихи для детей, то подписывал их почему-то «Яков Миллер». На самом же деле, он был очень дисциплинированным человеком. Как-то друзьям поэт сказал: «Хочу походить на самого себя». Всегда был уравновешенным, тактичным, серьёзным, аккуратно одетым. А ещё, девочка моя, у него были аккуратно сшитые тетрадки, в которые он переписывал красивым каллиграфическим почерком свои стихи. Писал не чернилами, а тушью: текст - чёрной, а начальные буквы – красной. Это напоминало старинные рукописи.

Они очень дружили: Заболоцкий, Хармс, Олейников и Липовской. Л.С. Липовской вспоминал: «На вопрос что кого интересует, Николай Алексеевич ответил:

- Архитектура, правила для больших сооружений. Символика. Изображение мыслей в виде условного расположения предметов и частей их. Практика религий по перечисленным вещам. Стихи. Разные простые явления – драка, обед, танцы. Мясо и тесто. Водка и пиво. Народная астрономия. Народные числа. Сон. Положения и фигуры революций. Северные народности. Музыка, её архитектура. Фуги. Строение картин природы. Домашние животные. Звери и насекомые. Птицы. Доброта-Красота-Истина. Фигуры и положения при военных действиях. Смерть. Книга, как её создать. Буквы, знаки, цифры. Кимвалы. Корабли. <…> Удивительная легенда о поклонении волхвов, высшая мудрость – поклонение младенцу».

Из этого набора привязанностей вырисовывается Человек как совокупность разбитых образов, обнажая стиль раннего Заболоцкого. Его мир дробится на отдельные геометрические элементы, нарушающие правила и перспективу. Мысль изображается случайно, алогично. На этот стиль Заболоцкий был вдохновлён кубистическим движением современных художников, с которыми сдружился. Он и сам неплохо рисовал, ему нравилось изображать карикатуры. В точном смысле кубизма в литературе не было. Но был метод распластывания всякого органического бытия. Заболоцкий жил в эпоху разрушения , когда не осталось даже Бога. Хотя сам поэт утверждал, что «предмет не дробится, он, наоборот, сколачивается и уплотняется до отказа». Классическая форма была взорвана изнутри. Кубизм процветал на фоне классицистского рисунка. Гротеск и абсурдность шли не только от авторитетов бессмыслицы, но ещё и от увлечения идеями Эйзенштейна и Циолковского. Заболоцкий даже переписывался с Циолковским.

Молодой Заболоцкий был озорным поэтом, но озорство у него было то весёлым, то горьким. Это и отразилось в его «Столбцах», где предметы поэт расположил на холсте словесном. Кто-то даже назвал этот приём «калейдоскопом битых стёклышек». В дебютной книге поэта теряется реальность, а мудрствуют деревья и животные. Всё – на уровне инстинктов. Идёт подмена животного мира человеческим. Синтез философии, биологии, астрономии. Сцены из жизни современной – это Вселенная поэта и он в ней движется. Здесь не только ирония и отрицание, но и утверждение трёхмерности мира. После выхода «Столбцов» в журналах появились ругательные рецензии. Обличитель мещанства превратился в апологета мещанства. Сам же Заболоцкий говорил, что в «Столбцы» вложил понятие дисциплинарного порядка – всего, что противостоит стихии мещанства. Вспоминает Т. Липовская, жена друга Заболоцкого: «Он говорил о метафоре, которая , пока жива, всегда алогична, если же алогичная метафора, говорил Николай Алексеевич, перестаёт для поэта быть только средством, то есть только поэтическим приёмом, и становится самоцелью, то она превращается в бессмыслицу. И называл это материализацией метафоры». Возможно, что всякая бессмыслица- это материализованная метафора. Гротеск, иррациональные словосочетания вносят удивительно мажорную нотку в россыпь словесного свитка «Столбцов», показывая, что мир огромен, разомкнут. Всё условно в мире перевёртышей. Слово прирастает к действиям. Почти как у Платонова, у которого главный герой – язык: свежий, неординарный.

Полезно ли человеку писать?
Очень полезно.
А почему?
Потому что на голове появляются умные бугорки, чтобы мыслить.
А что же мыслить?
О пользе жизни. Кому какая от этого польза.
А кому какая?
Разная. Где ходят звёзды – почему они ходят, а что же будет, если они перестанут ходить?
Расскажите всё подробно.
Так. Посмотрим на воздух. Какая же в нём сила? А сила есть.
Сила от него идёт сквозь тело, потому человек и ходит.
А если человек не ходит?
Тогда сидит. В нём все кости сидят одна на другой, пока не умрёт.
А когда умрёт?
Тогда есть червяк. Червяк бывает двойной: один от мудрости, другой от глупости.
Что такое мудрость?
Там, где умный глуп.
А где глупость?
Там, где глупый умён.
Вот спасибо. Теперь я понимаю, как и что.
До свидания. Н. Заболоцкий.

Товарищи по литературному цеху считали Заболоцкого эгоцентриком, обвиняли в мании величия. А ему не нравились методы пропаганды обэриутов, некая клоунада и эпатажность.

Путь от захватывающей дисгармонии «Столбцов» к поздним произведениям Заболоцкого был фатумным. Имя его было запрещено в СССР до середины 1960 года, оттаяло в оттепель. В 1938 году Заболоцкого обвинили в создании контрреволюционной организации и приговорили к пяти годам лагерей. В ссылке он смог закончить перевод «Слова о полку Игореве». Стихи московского периода (после заключения) пропитаны философским смыслом и глубокой пронзительной лирикой. В 1948 году вышел третий сборник стихотворений поэта.

-Мама, я уже прочитала стихотворение «Некрасивая девочка». Признаюсь, чуть не заплакала… Теперь я знаю, что такое душа, как она должна трудиться и, самое главное, что она должна быть чистой, незапятнанной. Прости, мамочка, я как-то заговорила высокопарно, но у меня такое творится в душе. Понимаешь?

- Понимаю, родная, меня в твоём возрасте тоже потрясло это стихотворение. А когда выросла, то убедилась, что душевная чистота важнее внешней красоты.

- А я сегодня прочитала ещё стихотворение «Признание» у Заболоцкого. И мне показалось, что откуда-то я знаю эти слова. Потом вспомнила, когда наш Вадим окончил школу, он под гитару пел эту песню. «Не весёлая, не печальная»…

- Правильно, это стихотворение легло в основу песни «Очарована, околдована» барда Александра Лобановского.

- Какие чудесные стихи! Если бы я так могла… Удивительные люди – поэты.

69. Павел Щербаков, студент Литературного института имени А. М. Горького. Москва

Николай Заболоцкий

Исследовать философские поиски и натурфилософские концепции Николая Александровича Заболоцкого весьма любопытное занятие. Основы этих концепций в значительной степени заполняют собой содержательную часть его творчества, как правило именно они и приковывают внимание учёных философов, но для нас, для людей любящих поэзию, Николай Заболоцкий в первую очередь является великим поэтом, поэтом в том самом высоком, Блоковском понимании – Поэтом – сыном гармонии.

Несмотря на тот футуризм, тот абсурдизм, ту смысловую игру, которая была присуща раннему периоду творчества Николая Заболоцкого, уже в нём ощущается то, что отличает футуризм поэта от творческих поисков его единомышленников. В нём пребывает та музыка, которая ещё не обрела необходимую ей полноценную форму, но которая неуклонно к ней прорывается.

«Меркнут знаки зодиака/Над просторами полей/Спит животное Собака/Дремлет птица Воробей.», эти знаменитые строки, взятые из «Столбцов» наполнены чистейшим звуком.

Так же было нужно, чтобы от этой «музыкальной трещотки» поэт пришёл к той «звукосмысловой» гармонии, что и была свойственна его ещё не раскрытой истинной поэтической природе?

Здесь уместно вспомнить слова Вячеслава Ходасевича в отношении Георгия Иванова.

Ходасевич желал Георгию Иванову большого человеческого горя, по его мнению, только оно и могло сделать из Г. Иванова поэта. Собственно, так и произошло.

Какое же горе необходимо? Для Георгия Иванова этим большим горем стала эмиграция, «изгнание», но объективные причины здесь не так уж важны, но важно внутреннее проживание этого чувства, чем бы оно ни было вызвано.

В марте 1938 года Заболоцкий был арестован, а затем осуждён по делу об антисоветской пропаганде, на «свободу» он вышел только в 1944.

После таких испытаний любая словесная мишура отпадает сама собой и переживается как пошлость.

Гротеск и ирония отступают, поэт говорит «последние» слова, слова самые необходимые, слова, которые нельзя не сказать.

Теперь поэт как будто осуждает своё прошлое: «Нет! Поэзия ставит преграды/Нашим выдумкам, ибо она/Не для тех, кто, играя в шарады, /Надевает колпак колдуна.»

В позднем периоде своего творчества Николай Заболоцкий передает красоту и полноту классической формы:

А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Столетия проходят, язык меняется, но музыка, гармония, пробивается сквозь века и дарует поэту бессмертие.

68. Елена Солод-Сургутова, окончила мехмат МГУ им. М.В. Ломоносова, писатель. Москва

Уважаемый Николай Алексеевич!

Пишет Вам выпускница мехмата. Помню, готовилась к защите диплома, а мой научный руководитель спросил: «Лена, а что дал Вам Московский университет?» Не долго думая, выдала: «Мужа».

Свадьба была на четвёртом курсе, свекровь подарила своё напутствие. Но оказалось, что оно было Ваше: «Не позволяй душе лениться…» Вы скажите, зачем выбрала такой факультет? Всё просто. Я любила многое но ненавидела машины, в том числе и вычислительные, терпеть не могла компьютеры. Но вдруг нам на втором курсе ввели программирование и практикум вёл Александр Алексеевич Суханов.

Кстати, он бард и написал красивую мелодию на Ваш «Можжевеловый куст»:

— Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он…

Надо сказать, что за мою улыбку некоторые на курсе называли меня даже Мона Лиза. Думаю, что шутили ребята. Но один, не будущий муж, после первого курса спросил у меня, люблю ли я поэзию и прочитал:

— Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей…

Дорогой Николай Алексеевич!

Как же деликатны и точны Ваши мысли об отношениях между мужчинами и женщинами. Признаюсь честно, вышла замуж за очень хорошего человека. Но оказывается, любила другого.

Вспомнила вдруг одну нашу встречу с любимым. Дело было зимой. С трудом оставила двух своих детей на соседок. И вот я в поезде. Боковое нижнее почти в конце вагона — просто удача. Напротив меня расположился мужик, с лицом, напоминающим печёное яблоко, и начал разговор:

— Прям до конечной?

— Да.

— Будем знакомы — Иван. А вас?

— Света, — сказала я почему-то.

— Ну, надо же! Как мою жену.

— Вань, давай, подтягивайся к нам, — сказал высоченный пассажир и ушёл вперёд вагона к шумной компании.

— Пойдём к ребятам. Мы тебя не обидим, — позвал Иван.

Естественно, я отказалась. За окном темень и столбы, деревья, столбы и деревья.

«Была у него на Николу в мае. Завтра — Никола зимник. За столько лет — первый раз обещал встретить на вокзале... Прогресс, можно сказать,» — так я думала.

Иван вернулся слегка «навеселе», угостил меня котлетой с огурчиком и ушёл. «Жена ему готовила, старалась, а досталось мне. Вкусно. Интересно, Серёга с цветами придёт?» Неожиданно вспомнила, как на встрече выпускников, он объяснял мне, что так сложилось, что у каждого есть своя семья, свой путь. Потом снял очки, убрал пальцем из внешнего уголка глаза ту самую скупую мужскую слезу.

«Да он во всём скупой. За все годы — ни одного подарка. Ну и что? За то — он мой.»

Я посмотрела на своё отражение в окне и вспомнила: «Ну, и глаза у тебя! Так и просят, — говорила подружка в седьмом классе, когда я первый раз накрасила ресницы. — Чего просят? — …Мужика!» Вот и сейчас из моих глаз выплёскивались гормоны любви.

— Всё. Я пришёл, Света... Вот тебе — конфета.

Ясное дело, улыбнулась банальщине, но сладенькое взяла. Ваня начал рассказывать о себе, о жене, о детях. Что всё ради детей он делал и делает. Говорил долго и рассматривал лицо в тусклом свете засыпающего вагона. Потом неожиданно склонился к моему уху:

— Я бы тебя каждый день…

Скажу честно, привыкла, что подвыпившие мужики мне говорили: «Ты такая… ладненькая, уютная, кровь с молоком». Но чтобы вот так!

— Ваня, уже весь вагон улёгся спать. Ладно. Давай залезай на свою верхнюю и… спокойной ночи.

Резко пролетел мимо окна встречный поезд. Я даже вздрогнула. Иван сложил на столике руки, как прилежный ученик и выдал огненным шёпотом:

— Я… тебя… люблю.

— … Ваня, это ты так говоришь, потому… что выпил. Ночью поспишь, и к утру вся любовь пройдёт.

— Не. Не пройдёт, — сказал он и полез на свою верхнюю полку.

Я слушала, как судачат колёса, словно вспоминают… Как осталась когда-то одна в купе, как заботливый проводник принёс дополнительное одеяло. Угостил гранатом. Сел напротив, потом — ко мне, и …:

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!

Гранат съела, стихи послушала и… От меня проводник ничего не получил. Об этом я вспоминала, засыпая на нижней полке, а на верхней — Иван.

Утром за окном мелькали разбавленное молоком небо и деревья, деревья. Линии высоковольтных электропередач бежали наперегонки с поездом.

Мой попутчик с верхней полки снова уселся напротив, рассматривая меня уже при солнечном освещении. Подперев лоб ладонью, сделал вывод:

— Не… разлюбил.

А я подумала: «Вот, кажется, и приехали. Конечная.

Деревья, дома, дома. Перрон. Остановка. А вот и он. Ещё с первого курса у меня при виде его силуэта всякий раз подкашивались ноги. Многие на курсе говорили, какая мы красивая пара.»

Компания Вани вышла из вагона и смотрела нам вслед.

У Сергея зазвонил телефон. Прошла пара минут.

— Слушай, ты не представляешь. Жена сидит дома, не работает. Ты приезжаешь раз в полгода. Так она приезжает в офис ровно два раза в год. Понимаешь? И ровно в тот день, когда — ты. Не понимаю, как…?

— Ладно. У меня обратный билет на поезд через шесть часов. Придумай что-нибудь.

Гостиницу он оплатил на сутки. Пластиковый ключ не пускал нас в одноместный номер.

— Господи, как в фильме «Красотка». И смех, и грех, — злился и веселился Серёга.

Джаза в постели не было. Просто играли по нотам — ритмично и без фальши.

— Ты был прав. Всё-таки надо было бутылочку винца взять.

— Вообще-то, меня надо слушать.

— Хорошо... Слушаю... Вот скажи, ты кого-нибудь любишь? Честно.

— Знаешь, если честно, Светк, я жену не люблю и тебя… не люблю. Я люблю только свою маму и своих пацанов.

— А что ж у тебя было ко мне в универе?

— Знаешь…Минутная слабость.

— Минутная слабость?!. Ладно. Сделай мне массаж, — я улыбнулась и перевернулась на живот.

— Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, проехал поезд запоздалый.

«Вот, кажется, и приехали… Конечная...»

Одевались быстро. Ещё быстрее выходили из гостиницы. Обслуга провожала нас словно деда Мороза и Снегурочку. Он — высокий, большой и щедрый. Я — светленькая, с милой улыбкой. На улице побелело. Таких огромных снежинок, равномерно спускающихся с небес на землю, я не видела никогда.

Потом мы зашли в ресторан. Сергей, как всегда, был галантен и на редкость разговорчив:

— Слушай, мне кажется, что мы с тобой, как параллельные прямые на сфере. Только две точки пересечения — на полюсах.

— Да, ладно. Теперь мы как рельсы.

Он поспешил в офис, в своё кресло гендиректора. Я приехала на вокзал и смотрела, как в тупик подают состав моего поезда, а шею холодили, не трудно догадаться, аметистовые бусы от Серёги.

Милый мой, Н(иколай) А(лексеевич)!

Вы уже поняли, что я сделала с этими бусами. Да-да, рассталась. Ведь аметист приносит горе. Есть у меня наглая мысль, что свой «Можжевеловый куст» Вы написали при похожих обстоятельствах:

— В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!

Не буду больше утомлять Вас своими воспоминаниями, как Вы писали Константину Эдуардовичу. Скажу лишь одно: «С днём рождения!»

Начинающий литератор, Лена.

67. Анна Комарова, филолог. Москва

Космос и поэзия. Заболоцкий и Циолковский

Философия и литература, а в частности и поэзия - две неразрывно связанные формы познания человеком мира. Часто философы придавали своим сочинениям литературную форму (например, Жан-Жак Руссо), а писатели и поэты развивали целые философские концепции в своих произведениях. Среди поэтов ярко выделена фигура Ф.И.Тютчева, пронёсшего через своё творчество идеи натурфилософии Шеллинга, почти ни разу не отказавшись от её основных постулатов, что часто делали другие поэты. Другим поэтом, развившим философские идеи в своих поэтических текстах, был Н.А.Заболоцкий. 1932 год стал для него по-настоящему переломным: незадолго до этого распалось ОБЭРИУ, так что поэт уже примерно год занимался творчеством вне группы; этот год как бы разделяет ранний период творчества Заболоцкого, когда тот писал под влиянием абсурдизма, что отразилось в сборнике «Столбцы», и более зрелый этап 1932-1945 год. Также этот период определяет новую ступень в философских поисках Заболоцкого - примерно в 1931 году он знакомится с идеями К.Э.Циолковского.

Но прежде чем подойти к этой дате, перенесёмся сперва в период раннего творчества Н.А.Заболоцкого, когда только формировались его философские взгляды и творческий метод. В этот период абсурдистская и футуристичная манера эволюционирует в более традиционную. В ранних текстах гротеск сплетается с лубочностью. В более зрелых текстах лирический субъект будет органически вписываться в окружающую природу, здесь же он вклинивается, разрушает гармонию. До 1930-х все метаморфозы в текстах Заболоцкого искусственны, они не являются частью бытия, как стало позднее (для них характерна динамика и сюжетность, что вообще характерно для ОБЭРИУтов). Здесь очевидно влияние будетлянина В.Хлебникова (анималистические образы во многих стихотворениях Заболоцкого очень напоминают зверей из «Зверинца» Хлебникова). Но постепенно влияние Хлебникова-футуриста перестаёт быть столь значимым, на первый план выходит Хлебников-философ. В письме Циолковскому от 18 января 1932 года Заболоцкий отмечает связь стихотворения «Я и Россия», написанного в 1922 году, с философией Константина Эдуардовича. Здесь лирический субъект ощущает себя городом, государством, в чьём пространстве происходит непрерывная жизнь. Где-то к 1928 году лирический субъект Заболоцкого начинает ощущать свою неразрывную связь с миром, что в терминологии Циолковского называется монизмом. В тексте «Начало осени» начинают совмещаться идеи всеохватности Вселенной и разума, объединяющего всё в ней: «..и выстрелом ума/ Казалась нам вселенная сама». В «Смешанных столбцах» начинают постулироваться идеи антропоморфности животных и их роль как медиаторов между миром природы, вселенной и миром людей («Лицо коня»), непостижимости мира единства человека и природы («В жилищах наших...»), о слиянии с природой через изменение формы и разложения на отдельные части и смерть («Искушение»), связи и неразрывного протекания жизни и смерти в природе («Прогулка»).

И вот в 1931-1932 годах Н.А. знакомится с идеями Циолковского (хотя, возможно, они были обрывочно известны ему и ранее, ведь слишком много общего у них с ранними стихотворениями из «Столбцов»). 7 января 1932 года Заболоцкий вступает в переписку с Циолковским, познакомившись с некоторыми статьями 1929 года, он замечает: «Ваши мысли о будущем человечества поразили меня настолько, что я не успокоюсь покуда не прочту других сочинений Ваших». Автор данной статьи считает, что следует описать то, в какой последовательности и с какими идеями знакомился Н.А.

В статьях «Растение будущего», «Животное космоса» и «Самозарождение» Циолковский даёт представление о прошлом нашей планеты («Самозарождение») и о перспективах эволюционного развития растений и животных («Растение будущего» и «Животное космоса»), где он совмещает философскую точку зрения и естественно-научную. Именно такую оптику в дальнейшем будет использовать Заболоцкий. В статьях же «Воля вселенной» и «Будущее Земли» Циолковский делает ещё более смелые заключения. В «Воле вселенной» раскрываются ключевые идеи единства человека во всех формах (монизм), теория атома-духа, когерентность человека космосу, эволюционизм.

Однако Заболоцкий соглашается не со всеми постулатами Циолковского, а в более позднем творчестве он и вовсе выходит за рамки философии космизма. Например, он критикует теорию атома-духа: для Циолковского бессмертны и человек, и его материя, а Н.А. подвергает сомнению саму идею человеческого бессмертия, для него бессмертна лишь материя, а атом способен к делению, следовательно смертен.

Рассмотрим как это отразилось в лирике 1930-1938гг. В основном в этих текстах происходит совмещение в духе теории монизма традиционно разделяемых сфер общественного сознания («И раскололся мир двойной, / и за обломком тканей плотных / простор открылся голубой» «Школа жуков»). Ключевой причиной объединения становится разум, вездесущий в традиции пантеизма. Совмещаются мир человека и мир животных («Школа жуков» и «Торжество земледелия»), обычно угнетённый, природа и техносфера (финал «Лодейникова»), жизнь и смерть («Птицы»), добро и зло, безумия и ума («Предостережение»). При этом огромную роль здесь играет музыка. Должно быть, особая музыкальность и тяготение к естественно-научному знанию создают разнообразие текстов Заболоцкого. Музыка здесь интерпретируется как идеальная гармония, обозначенная в статье Циолковского «Происхождение музыки и её сущность». Музыка в том числе объединяет человека с природой, с предками («Человек наследовал свои качества от предков, т.е. от животных. Пение— от певчих птиц, членораздельную речь— от попугаев и ворон» из упомянутой статьи о музыке), не случайно именно насекомые и природа сравниваются с музыкальными инструментами («Ночной сад»).

Но после 1946 года Заболоцкий отходит от постулатов Циолковского. Н.А. полностью отказывается от персонализации эволюционирующего субъекта, теперь его интересует больше материя и её метаморфозы, ключевой темой становится тема смерти. Он пишет стихотворение «Бетховен», в котором лишь после смерти рождается новая, более идеальная форма. Характерным является стихотворение «Прощание с друзьями», в котором лишь материя смерти (а она здесь очень вещественна) позволяет эволюционировать формам погибших друзей и соединиться с миром насекомых.

В заключение автор данной статьи хочет сказать, что Заболоцкий предлагает гораздо более широкий поэтический взгляд на космос Циолковского. Если учёному интересна эволюция конкретных царств животных, то Заболоцкому гораздо важнее сама природа как пространство метаморфоз. Если у учёного каждый атом хранит информацию о своих бывших формах, то у Заболоцкого он хранит память о всём мире. Должно быть, наиболее ярко идеи монизма, атома-духа он развил в программном стихотворении «Метаморфозы», где все превращения плавно перетекают друг в друга и связывают микрокосм, макрокосм и творчество.

66. Ирина Апатова, художник. Москва

Диалогическая реальность Заболоцкого

Мир Заболоцкого, это мир диалога, мир правды иволги, рассказанной ею самою. Ценности одуванчика, одной секунды мига, где «кипарис, как живой, говорит».

Заболоцкому удалось создать некую третью реальность, где объекты, неважно одушевленные или нет, становятся полноценными субъектами, вступающими в диалог Я-Ты. Они обладают голосом, языком и именами. Это и лес «виновник откровений и мук», клен, бук и шиповник. Нет ничего неважного. Дуб равен гениальному Рембрандту. А сам Заболоцкий «сделался нервной системой растений». И каждый имеет право сказать свое основное слово, и даже защищать себя, ибо «малых не бывает», как грачиха в «Сказке о кривом человечке». А «кривой человечек» выглядит менее значительным, чем грачиха. Но в мире, где есть диалог, все заканчивается хорошо. Начинается музыка и танец.

В реальности Заболоцкого новые пространственные ориентиры. Ю. Лотман[1][i] отмечает у Заболоцкого «высокую моделирующую роль оппозиции «верх-низ». «При этом «верх» всегда оказывается синонимом понятия «даль», а «низ» - синонимом понятия «близость». Стихотворение Прохожий о высшей близости, проявившейся в диалоге. Истинная близость соединяет верх и низ. Вдали остается только «тело» без имени и голоса. Диалог ведут души сосен и юноша-летчик, «легкое шуршание почек» и «медленный шум ветвей». Неспособность услышать диалог делает «тело» безгласным, далёким – странным, безымянным, несуществующим. Основные вопросы стихотворения, что является живым, а кто исключен из жизни даже являясь «душою живою». В мире «весенней глуши» сосны оказались живыми, живым оказывается юноша-летчик, но путник остается только «телом». Путник, «живая людская душа» исключается из жизни, а «невидимый юноша-летчик» ведет диалог. «Тело», бредущее «по дороге», выпадает из диалога и остается безымянным. Сам глагол брести не наполнен энергией и волей, и за ним «и горе его и тревоги бегут, как собаки, вослед».

Антихрупкость определяется наличием имени собственного. Парадоксально, что «живая душа» выпадет из живого в отличие от летчика и сосен вокруг. Но путник «склоняется в смущении», и это и надежда на вероятность соединения в диалоге. Заболоцкому был понятен этот диалог и эта связь. Она для него это признак гениальности, как все вечно живое.

В какой-то степени идеи стихотворения «Прохожий» перекликаются с идеями стихотворения Слепой. Герой стихотворения оказывается неспособным видеть «в тумане привычек», «суетной» жизни. Та же самая причина неспособности близости, видеть, слышать, быть живым.

Невнимательный, суетный, злой!

Та же самая причина, которая не позволила Прохожему принять участие в беседе. Быть в мире живых и найти слова «для возвышенной песни живой». Для Заболоцкого гениальность – это противоположность предпониманию, механическому восприятию мира. И сила исключительности не признает предпониманий. Как и антропоцентризм для него ¬– это вид слепоты.

Начальный побег с земли в Столбцах закончился взаимным отражением земли и неба в «Лесном озере». Философия растворилась до правды и чувства жизни.

Способность видеть лица, узнавать имена собственные через их собственный голос в диалоге. Гений наблюдения имеет силу остановить поток времени до мига, полноценного мгновения близости. Это почти что магия. Заболоцкий доказал, что миг диалога сильнее городов. Лица он сравнивает с дворцами и хижинами. А «песня небесных высот» делает хижины «тяжелее» городов с их дворцами. Лица разговаривали с ним. Камни разговаривали с ним Я-Ты. Уважение к разным формам жизни, почти благоговение. К птице и ее гнездам, ее праву жизни на земле. Быть поэтом – умение видеть ценности неочевидные для других. Заболоцкий – гений близости, которую он передал в поэтической форме. Благодаря способности увидеть за привычными образами мир без предпонимания и предпосылок. Он стоял за антихрупкость птиц и всего малого.

Этика замолкает, она уже не нужна, так как она уже исполнилась, она в действии. Этика Заболоцкого особого рода, не от добра и зла, а от отношения, когда все имеет право голоса.

Диалог возможен только между равноправными «игроками», субъектами. Всё вокруг уже не в системе, где в центре субъект, его воля и его желания, его слепота и безвозвратно потерянная гениальность. Завоевание гения не просто «чувствовать себя государством», а вступить в диалог, задать вопрос, вслушиваться и получить ответ. Если наблюдать вечность, как свет, то она станет не потоком, а множеством мигов, наполненных смыслом. Миг из области мгновенного, летучего, а от того, кажется, что не ценного. Как и летучая песня иволги, и веера одуванчика, который разлетелся под порывом ветра.

Заболоцкий озвучивает право всех, кого услышал в диалоге Я- ТЫ. Право грачихи, право умного коня, людей и растений, птиц и животных, мира с голосами и именами собственными. Быка, который беседует с природой («Прогулка»). Кипариса, который говорит, как живой («Тбилисские ночи»). Ему понятен «живой язык проснувшейся природы». Шуршание почек и разговор сосен с летчиком. У него деревья читают стихи. Деревья поют, и страшным разговором пугает бык людей. (Посмеется ученик). Он слышит «камня мертвый крик». «Кто мне откликнулся в чаще лесной?» Совершенно логично, что и рыба тоже имеет голос «чахоточная воет рыба» «во всей его живой архитектуре».

Имя нарицательное становятся именем собственным в диалоге. В разговоре на «птичьем блаженном наречье». У Заболоцкого поэзия «не ограничена областью переходных глаголов»[2], а вся сказана «основными словами, которые исходят от существа человека»[3]. Так Заболоцкому и удалось создать новую реальность. Ему была чужда «деятельность, которая имеет Нечто своим объектом». Мартин Бубер называл это «царство Оно». «Царство Ты» – реальность Заболоцкого. Это диалоги, которые он озвучил, «со-стоя в отношении».

Познание мира у Заболоцкого происходит через полноценный диалог. «Я смотрю на дерево», – писал М. Бубер. Заболоцкий смотрел на дуб, сосны и видел их души, слышал их голоса. И видел его не только как «зрительный образ». Как у великих диалогистов, Бахтина, Розенштока-Хюсси, Бубера, Кристевой, у Заболоцкого деревья заговорили, и он смог ответить им. И эта сила исключительности, которая останавливает эти миги, дает имена. Когда человек не просто «тело», бредущее по дороге в сторону Переделкино.

Небо для Заболоцкого тоже «Ты». И только так оно соединяется с землей и лесным озером, становится его отражением. Ничего неподлинного не проникнет сюда. У Заболоцкого говорят даже «косноязычные глаза» коровы и «умное лицо» коня, который «слышит говор листьев и камней», «знает крик звериный и в ветхой роще рокот соловьиный». Заболоцкий предполагает, что вполне логично дать возможность говорить тому, кто слышит, может вступить в диалог, а не останется просто «телом, бредущим по дороге».

Примечание
[1] Юрий Лотман, Анализ поэтического текста: Структура стиха. Л., 1972.
[2] Мартин Бубер, Я и Ты, М., Высш. шк., 1993
[3] Там же

65. Герман Власов, поэт, переводчик. Москва

Категории «мастер» и «ученик» в поэтике Н. Заболоцкого

Тема ученичества, постижение тайны Природы как некой цельности развивается у Заболоцкого в так называемый «срединный» период творчества и анализ его, возможно, послужит одним из «мостов», связующим ранний (главным образом «Столбцы») и поздний периоды. Герои карикатурного быта «Столбцов», активно в нем действуя, не ищут выхода из инфернального круга - бутылочного рая с высохшими пальмами,. Они - мальчики и девочки по своему опыту души и за редким исключением (стихотворения «Незрелость», «Начало осени» и др.) вполне довольны сложившимся укладом. Показателен пример младенца из «Нового быта», шагнувшего из пеленок в Комсомол или (сразу несколько образов) в «Народном доме»:

<…>Тут каждый мальчик забавлялся:
Кто дамочку кормил орехами,
А кто над пивом забывался. <…> 1

или:

В качелях девочка-душа
Висела, ножкою шурша. <…>

и там же:

<…> Тут каждый мальчик улыбается,
А девочка наоборот -
Закрыв глаза, открыла рот
И ручку выбросила теплую
На приподнявшийся живот. <…>

В довершение, Заболоцкий, иронизируя над мещанством, показывает гостя в кривом зеркале, где он, взрослый превращается в неразумного ребенка:

<…> Другой же, видя преломленное
Свое лицо в горбатом зеркале,
Стоял молодчиком оплеванным,
Хотел смеяться, но не мог.
Желая знать причину искривления,
Он как бы делался ребенком
И шел назад на четвереньках,
Под сорок лет - четвероног. <…>

Возникающая тема деревни и смещение акцента на фигуры животных смягчает пестрый калейдоскоп и приглушает музыкальную какофонию. В «Срединный» период мы видим не «Вечерний бар» и «Болезнь», но исследователя-аскета. Это младенец в «Незрелости», Агафонов в «Испытании воли» и - уже с богатой оркестровкой - Солдат в «Торжестве земледелия» и Волк («Безумный волк»). Если в «Незрелости» и в «Испытании воли» поэт иронизирует над пристрастием к форме (дорогой чайник) и эстетством (сбор манны и каша), - то последние персонажи готовы в самопожертвованию. В стихотворении «Предостережение» поэт суммирует свое Credo:

<…> Соединив безумие с умом,
Среди пустынных смыслов мы построим дом -
Училище миров, неведомых доселе.
Поэзия есть мысль, устроенная в теле…
<…> Тревожный сон коров и беглый разум птиц
Пусть смотрят из твоих диковинных страниц.
Деревья пусть поют и страшным разговором
Пугает бык людей, тот самый бык, в котором
Заключено безмолвие миров,
Соединенных с нами крепкой связью. <…>2

Любопытно, что, принимая антропоморфизм, поэт отрицает значение старинной (и человеческой) музыки с ее битвой нот с безмолвием пространства. Он - против готовых формул, способных возмутить и отвлечь, - ибо ученик должен быть ревностным к наукам. Скептическое отношение к музыке в «Цирке» и в «Бродячих музыкантах» сменяется в «Безумном волке» утверждением, что музыка и музыкант - одно целое, а инструмент - ключ к будущему:

Волки - музыканты:
Мы скрипим на скрипках тела,
Как наука нам велела.
Мы смычком своих носов
Пилим новых дней засов.<…>3

Призраки, не-вещи, наводящие беспокойство и пустоту, сменяются на вещи подлинные, где их плоды - спокойствие и свобода, хотя различить вещи от не-вещей нельзя, они состоят внешне из одинаковых слов. 4

У Заболоцкого нет явной передачи знания от мастера к ученику; мастер - часто одиночка, блаженный мечтатель (Безумный волк), чей подвиг позднее оценят последователи. Он - первый космонавт, трансцендентный мыслитель, смотрящий в звездное небо (вспомним памятник Циолковскому в Боровске). Возможно, поэту также была близка теории эволюции Кропоткина - жуки и волки поэта сообща создают новые отношения.

Редкий пример, где четко обрисована фигура мастера (а именно, отца поэта, естествоиспытателя) - мы находим в поэме «Птицы». Птицы слетаются в дом на вскрытие погибшего голубя - сакральной жертвы или вестника (в других текстах в жертву приносится бык):

<…> Если бы воля моя уподобилась воле Природы,
если бы слово мое уподобилось вещему слову,
если бы все, что я вижу — животные, птицы, деревья,
камни, реки, озера,— вполне однородным составом
чудного тела мне представлялись — тогда, без сомненья,
был бы я лучший творец, и разум бы мой не метался,
шествуя верным путем. Даже в потемках науки
что-то мне и сейчас говорит о могучем составе
мира, где все перемены направлены мудро
только к тому, чтобы старые, дряхлые формы
в новые отлиты были, лучшего вида сосуды. <…> 5

Опыт передается не одному мальчику, но и животному миру, указывая каждой птице на ее место. В «Птицах» Заболоцкий созвучен своему современнику, поэту, также испытавшему влияние идей Николая Федорова - Борису Пастернаку. В «Докторе Живаго» описывается анатомический театр:6

«Будучи четыре года тому назад на первом курсе, он целый семестр занимался в университетском подземелье анатомией на трупах. Он по загибающейся лестнице спускался в подвал. В глубине анатомического театра группами и порознь толпились взлохмаченные студенты. Одни зубрили, обложившись костями и перелистывая трепаные, истлевшие учебники, другие молча анатомировали по углам, третьи балагурили… <…> Мертвецов вскрывали, разнимали и препарировали, и красота человеческого тела оставалась верной себе при любом, сколь угодно мелком делении, так что удивление перед какой-нибудь целиком грубо брошенной на оцинкованный стол русалкою не проходило, когда переносилось с нее к ее отнятой руке или отсеченной кисти. В подвале пахло формалином и карболкой, и присутствие тайны чувствовалось во всем, начиная с неизвестной судьбы всех этих простертых тел и кончая самой тайной жизни и смерти, располагавшейся здесь в подвале как у себя дома или как на своей штаб-квартире. <…> Голос этой тайны, заглушая все остальное, преследовал Юру, мешая ему при анатомировании».

Таким образом, оба поэта имели точки сближения в 30-е годы, а не только в поздний период, что видно на примере «Бегства в Египет» Заболоцкого и «Рождественской звезды» Пастернака.

Печатаясь в детских журналах «Чиж» и «Ёж», Заболоцкий пишет «Сказку о кривом человечке»,7 где в роли мастера выступает старичок, живущий в часах. Он вершит суд, поучает и командует птицами и насекомыми.

В 1953-м, спустя год после знаменитого «Прощания с друзьями»,8 поздний Заболоцкий напишет стихотворение «Сон»9 - в схожей ритмике. Общее здесь - упоминание страны, где нет готовых форм и всё разъято, смешано, разбито. Но, если первое - обращение к ушедшим друзьям-обэриутам, то во втором поэт, оказавшись во сне, говорит о природе творчества - а именно, о безграничном потенциале и состоянии свободы, предшествующей созданию:

Жилец земли, пятидесяти лет,
Подобно всем счастливый и несчастный,
Однажды я покинул этот свет
И очутился в местности безгласной.
Там человек едва существовал
Последними остатками привычек,
Но ничего уж больше не желал
И не носил ни прозвищ он, ни кличек.
Участник удивительной игры,
Не вглядываясь в скученные лица,
Я там ложился в дымные костры
И поднимался, чтобы вновь ложиться.
Я уплывал, я странствовал вдали,
Безвольный, равнодушный, молчаливый,
И тонкий свет исчезнувшей земли
Отталкивал рукой неторопливой. <…>

Описывая «сон во сне», Заболоцкий рассказывает о том, что душа стремилась быть не душой, но частью мирозданья. Мы видим множество матерьялов, высокие мосты; сплетенья ферм и выпуклости плит. Мы узнаем, что здесь труд не в тягость, хотя весь мир в движенье и работе, а в поведеньи властей нет насилья. В волшебном сне без границ (своего рода самадхи), где любое желание осуществимо, появляется фигура ученика:

Со мной бродил какой-то мальчуган,
Болтал со мной о массе пустяковин.
И даже он, похожий на туман,
Был больше материален, чем духовен.
Мы с мальчиком на озеро пошли,
Он удочку куда-то вниз закинул
И нечто, долетевшее с земли,
Не торопясь, рукою отодвинул.

Тем самым, ученик, находясь в состоянии, предшествующем творчеству, повторяет жест Мастера, отодвигая нечто земное. Он, как нам хочется верить, уже умеет различать вещи от не-вещей, а настоящее от фантомов.

Примечание
1.Н.А.Заболоцкий. Столбцы и поэмы (1926-1933 гг) http://lib.ru/POEZIQ/ZABOLOCKIJ/poems.txt
2.Там же.
3. Там же.
4. В.В. Бибихин, «Внутренняя форма слова». http://bibikhin.ru/ vnutrenyaya_forma_slova?ysclid=lfwrqatzob128836084
5. Николай Заболоцкий. Птицы: Поэма (1933). В Сети: https://loshch.livejournal.com/79207.html?ysclid=lfpo6tl85e153221671
6. Борис Пастернак, Доктор Живаго. http://www.vehi.net/pasternak/03.html
7. Сказка о кривом человечке. https://www.culture.ru/poems/39173/skazka-o-krivom-chelovechke
8. Прощание с друзьями. https://www.culture.ru/poems/39053/proshanie-s-druzyami
9. Сон. https://www.culture.ru/poems/39196/son?ysclid=lfwqocec8a892410491

64. Анна Ретеюм, поэт. Москва

Поэтика метаморфозы в творчестве Н.Заболоцкого

Впервые поэзия Н. Заболоцкого поразила меня ещё в «бунтарские» студенческие годы, но тогда его художественный язык казался будто бы недостаточно сложным, охлаждал и некоторый уклон в рационализм. С возрастом начинаешь ценить оригинальные мысли превыше новаторских трюков и объёма выдыхаемого пафоса, и становится очевидно, что по глубине, сложности и масштабу философско-поэтической системы равных среди советских стихотворцев ХХ века Н. Заболоцкому нет.

В 1937 году, ещё до ареста, ссылки и других трагедий, Николай Алексеевич создает стихотворение «Метаморфозы», как сказали бы в учебниках истории литературы, программное, поскольку он уже не первый год развивает поэтику и философию изменения формы на экзистенциальном уровне (что близко, но не равнозначно представлениям о матампсихозе) и на пластическом – как совокупности приёмов экспрессии, показывающих активное изменение материи.

Идея метаморфозы пронизывает лучшие стихи Н. Заболоцкого, и, благодаря онтологической точке зрения, где сходятся большое пространство и движение, где есть приёмы сопоставленной статики и динамики, а значит, особой системы времени, художественно-зримой пластической смены форм и смены форм существований, данных в образах рассеяния и перерождения, он удивительно обогащает свои произведения.

По свидетельствам современников, Николай Алексеевич увлекался живописью фламандца П. Брейгеля, который и повлиял на его художественную точку зрения: издалека и сверху открываются многофигурные сложные картины, в них включаются и небесные процессы (вертикаль), и земные ландшафты (горизонталь), и микрокосм – до мелких подробностей жизни людей, соседствующих зверей, птиц; поэт добавляет ещё и образы мельчайших форм жизни (насекомые, микробы, растения и проч.).

Как всё меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала за быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растёт и мир растений множит…

Находя некоторые переклички с идеями К. Тимирязева о «метаморфозе вещества, который совершается в организмах по тем же законам, как и вне их», поэт считал, что сознание, душа, личность не исчезают, но остаются в мире, таинственно наполняя и, может быть, даже совершенствуя новые жизни растений, животных, участвуя в явлениях природы, это видно, во многих стихотворениях, например, в «Прощании с друзьями», вышеупомянутых «Метаморфозах», «Завещании»:

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьёт, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над той они из тьмы веков повисли
И ты причастен был к сознанью моему…

Прежде чем стать новой формой жизни, человеческое существование проходит через начальный этап экзистенциальной метаморфозы – рассеяние: «Вы в той стране, где нет готовых форм, // Где всё разъято, смешано, разбито…», становясь частью большого вселенского разумного начала (тут и вспоминается увлечение поэта идеями о ноосфере В. Вернадского).

Думается, благодаря идеям о вездесущем разумном начале Николаю Алексеевичу было свойственно трепетное отношение ко всему живому, к самым мелким и низшим формам существования, к некоторому даже пренебрежению биологической иерархией. Растение, бактерия, планета, насекомое, зверь, птица, человек – в каком-то смысле уравнены в своих правах перед лицом бесконечной Вселенной и её невообразимыми энергиями: «Но для бездн, где летят метеоры, // Ни большого, ни малого нет, // И равно беспредельны просторы // Для микробов, людей и планет».

Насекомые и животные могут становиться в художественном мире Н. Заболоцкого «царьками», «божками», то есть их существование воспринимается значимым, более того, персональным: жук «…трубит в свой маленький рожок// И вновь скрывается, как маленький божок», «И гордый пес, как божество спокоен, // Узнав меня, улегся предо мной», «Пред тобой, как лесные царьки, // Золотые песцы и куницы…» и проч.

Но более всего, на мой взгляд, экспрессивен приём пластической пространственной метаморфозы, когда посреди открытых миров происходит некое борение материи. Вообще очень интересны находки Н. Заболоцкого, связанные с напряжёнными действиями скручивания, свивания, движения наискосок, книзу головой, то есть с несвойственными, нехарактерными ровному, спокойному укладу процессами. Есть и образы разрушения, разрыва, боли, что не редкость в поэтическом языке и других авторов, новое и удивительное – это пластика метаморфозы.

Медленно земля поворотилась
В сторону, несвойственную ей…

Из облаков изваянные розы
Свиваются, волнуются и вдруг,
Меняя очертания и позы,
Уносятся на запад и на юг.

Что-то там и рвалось, и кипело,
И сплеталось, и снова рвалось,
И скалы опрокинутой тело
Пробивало над нами насквозь.

Шумит над миром и дымится
Сырая хижина дождя.
И я стою в переплетенье
Прохладных вытянутых тел,

Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Переплетались в воздухе осеннем…

Там по пространству двигались ко мне
Сплетения каких-то матерьялов,
Мосты в необозримой вышине
Висели над ущельями провалов.
Я хорошо запомнил внешний вид
Всех этих тел, плывущих из пространства:
Сплетенье ферм, и выпуклости плит,
И дикость первобытного убранства.

Само пластическое напряжение этих действий, развивающихся в большом пространстве и так поражающих воображение читателя, предполагает огромную демиургическую энергию, которая стоит за скобками происходящего в поэтическом мире Н. Заболоцкого. Для автора это силы природы, часто слепые и враждебные по отношению к маленькому человеку, и созидательные, творящие, с космической точки зрения. Сопоставление, противопоставление микро- и макрокосма – очень важный и частотный мотив в поэзии Заболоцкого: «Казбек», «Лесная сторожка», «Возвращение с работы», «Сквозь волшебный прибор Левенгука» и другие тому подтверждение.

Иногда безличные формы и конструкции с глаголом в среднем роде становятся дополнительным средством выразительности, которое подчёркивает непостижимо-огромную, титаническую энергию природных сил.

Что-то там и рвалось, и кипело,
И сплеталось, и снова рвалось…

Скрипело, свистало и выло в лесу…

Всё тяжко-животное, злобно-живое
Встаёт и глядит человеку в глаза…

Ещё одна художественная перипетия возникает при столкновении статики и динамики описываемого в стихах, появляется ощущение темпа, сложной природы времени, что очень подробно разработано в музыкальном искусстве. Внезапные замедления улавливаются конкретно на языковом уровне в вариациях слова «медленный» или синонимичных ему, в глаголах с семантикой замедленного действия или бездействия (плыть, бродить, стоять и проч.), в сопоставлении медленного и быстрого действия. Часто это связано с событиями, происходящими на небе:

Дыхание фанфар и бубнов незнакомых
Там медленно гудит и бродит в вышине…

И медленно дышат на тело
Последним теплом небеса.

И тонкий свет исчезнувшей земли
Отталкивал рукой неторопливой.

Я в небе пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница…

А леса, как ночь, стоят за домом,
А овсы, как бешеные, прут…

Но есть и примеры пластики, совсем не связанные с большими объёмами зримой материи, это след некоего мощного неблагоприятного воздействия на отдельного человека или экспрессивный приём внутри антропоморфного образа, почти болевой знак тяжёлой судьбы:

Там в ответ не шепчется береза,
Корневищем вправленная в лёд.

В кизиловой чаще кровавые жилы
Топорщил кустарник…

С опрокинутым в небо лицом…

Но скрученные намертво суставы
Он так развил, что, кажется, ударь…

Со времени Ф. Тютчева онтологический потенциал поэзии не развивался с такой силой и широтой, как в произведениях оригинального советского автора. Вспомним «И мы плывем, пылающею бездной // Со всех сторон окружены», – полнозначных слов всего семь, и какова картина: пространство бесконечно во все стороны, оно «пылающее», то есть активное и недружелюбное (по основному значению), лирический герой говорит от всех людей «земного шара», находящихся в движении относительно «пылающей бездны», движение это замедлено – «плывём», а также лишено человеческого волевого импульса. У М. Хайдеггера есть ценная мысль о поэзии как бытии, и она особенно верна в отношении к зрелому творчеству Н. Заболоцкого: космическая широта, экзистенциальные и пространственно-пластические метаморфозы, образы времени, данные через замедления-ускорения, конфликт микро- и макрокосма, – создают неповторимую поэтическую глубину, своеобразный рациональный мистицизм и напряжённую выразительность.

63. Галина Мосалева, филолог, Институт языка и литературы УдГУ. Ижевск

Николай Заболоцкий. Понимая сердцем…

«Все во мне, и я во всем» - мне кажется, вот эта тютчевская строка относится в равной степени и к Николаю Заболоцкому. Открываю «Столбцы»… Где-то читала, что между «Столбцами» Заболоцкого и его поздним творчеством - пропасть, что из ссылки он вернулся «другим», сломанным, отказавшимся от метафорического бесстрашия, от верности обэриутским идеалам. В сломанность Заболоцкого не верю, но первые строки начальных стихотворений действуют как электрический ток. Вот из «Белой ночи»:

Здесь от вина неузнаваем
Летает хохот попугаем.

Или в «Лице коня» поэт представляет, что было бы, если бы человек отдал свой язык коню:

Мы услыхали бы слова.
Слова большие, словно яблоки. Густые,
Как мед или крутое молоко…

Сумасшедшие метафоры соответствуют обезумевшей эпохе. Говорят, что в «Столбцах» увидели издевательство над новым миром, новым бытом, коллективизацией. Впечатление от «Столбцов» оставляет ощущение восторга, ужаса и боли, лишь иногда робкой надежды: может быть, все это понарошку? Восторга от осознания поэтической гениальности Заболоцкого и боли от шутовства над святым, тебе близким. Нет ответов в «Столбцах». Только вопросы и диагноз эпохе. Путь, который проходит Заболоцкий в своем творчестве, видится таким: шутовство-безумие-юродство-смирение. Нет, не линейным, с отступлениями, возвращениями, но - к обретению мудрости. Шутовство, безумие мира поддержано интересом к Рабле, Гоголю. Безумны у Заболоцкого не только люди («Поприщин»), но и звери («Безумный волк»). Сумасшествие героев Заболоцкого - правильное, трагическое, ведущее к выздоровлению.

Растворение в природе поэта - это своего рода воссоздание античного мира, опрокинутого в современность, мира «Трудов и дней» Гесиода в гротескной формуле - попытка вырваться из современности. Натурфилософия Заболоцкого становится совсем иной философией со второй половины 1940-х годов. В ней все отчетливее проступает идея бессмертия, вечной жизни:

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.

Непостижимо у Заболоцкого соединяются природа и техника. Его Муза - это и «подружка гидравлики», «сверстница тока». Сам его поэтический мир подобен электрическим мерцаниям, разрядам. Непересекающиеся сферы этого мира у Заболоцкого пересекаются еще как: птицы, звери, розы, геометрические фигуры, звезды и созвездия, люди, поэтические страницы. Ранний Заболоцкий - пифагореец, астроном, он составил свою поэтическую звездную карту.

Помимо абсурдности мира Заболоцкий остро чувствовал его изменчивость:

Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей…

Из карагандинской ссылки Заболоцкий возвратился триумфально - с поэтическим переложением «Слова о полку Игореве». И оно сразу попало в разряд лучших. А до него и Жуковский, и А. Майков, и А.Островский со своей «Песней гусляров» в «Снегурочке» и Бальмонт. Сам Заболоцкий больше других ценил перевод А.Майкова. «Слово о полку Игореве» Заболоцкий называл «собором нашей древней славы»:

У Софии в Полоцке, бывало, Позвонят к заутрене, а он В Киеве, едва заря настала, Колокольный слышит перезвон.

Он - это вещий князь Всеслав, погибающий «местию дыша». Ему, умеющему «обернуться волком», Боян Заболоцкого пророчит:

Князь Всеслав! Ни мудрый! ни удалый Не минуют Божьего суда!

После «Слова…» стихи Заболоцкого начинают звучать иначе, проще. И такая простота, конечно, не дается даром. За ней ощущаются скорби и потери, трагизм не исчезает, но умеряется и умиряется. Красота открывается Заболоцкому «в кровавой пене», это красота трагедии, а не идиллии:

Так бей, звонарь, в свои колокола!
Не забывай, что мир в кровавой пене!
Я пожелал покоиться в Равенне,
Но и Равенна мне не помогла.

Это строки из стихотворения «У гробницы Данте», написанного в год своей смерти, в 1958 году. Поэт ощущает себя звонарем (может быть, это тоже образ, идущий от «Слова…»?).

А в стихотворениях после 1946 года идут прозрения за прозрениями, как будто он и сам становится «вещим», как князья Олег и Всеслав.

В раннюю пору Заболоцкого привлекали мужественные образы: Седов, Челюскин. В сущности, Заболоцкий - поэт героического. Вот его «Осенний клен»:

Осенний мир осмысленно устроен
И населен.
Войди в него и будь душой спокоен,
Как этот клен.

В «Осеннем клене» Заболоцкого узнается стоический идеал Фета из «Учись у них, у дуба, у березы». Правда, в отличие от фетовской «ласточки», «ласточка» Заболоцкого рыдает от своего бессилия оторвать чью-то душу от земли.

Евангельские образы в реалистическом, а не гротескном, как в «Столбцах», ракурсе появляются уже на исходе. В «Бегстве в Египет» сознание больного ребенка соединяется с Богомладенцем. До и после видения героя стережет Ангел. В последние годы Заболоцкий становится созерцателем иной красоты: «О красоте человеческих лиц», «Некрасивая девочка», «На вокзале».

Красота «Некрасивой девочки» под особым покровом, она открывается тем, кому дано иное зрение - чистым сердцем. Сразу вспоминается толстовская Наташа Ростова: с большим ртом, некрасивая и даже не удостаивающая быть умной - но живая, подлинная, грациозная. И Наташа Ростова, и Некрасивая девочка живут чужой радостью, чужим счастьем - и ликуют, светятся.

Или вот старики Заболоцкого… В стихотворении «Это было давно» Заболоцкий вспоминает о том, как когда-то на кладбище ему, «исхудавшему от голода» и «злому», «седая крестьянка, как старая добрая мать», «творя поминанье» о только что умершем близком («под свежим крестом), подает две лепешки и яичко. Эта история вполне себе эпическая, а это значит, что у нее есть продолжение, но не может быть конца. Герой наш становится известным поэтом, но не всеми любимым и понятым, живущим «обаянием прожитых лет в этой грустной своей и возвышенно-чистой поэме». Силы жить и оставаться верным возвышенным идеалам ему дает «седая крестьянка», ставшая матерью и герою и нам:

И, бросая перо, в кабинете
Все он бродит один
И пытается сердцем понять
То, что могут понять
Только старые люди и дети.

Стихотворение написано за год до смерти, в 1957 году. Перо брошено, но ведь не оно инструмент письма и понимания…

62. Александр Монвиж-Монтвид, литератор, сценарист. Москва

Восхищение «гармонией природы», мечты о золотом веке, когда люди якобы жили в этой гармонии – едва ли не общее место у поэтов самых разных поколений и школ. Николай Заболоцкий – исключение. Конечно, он любил природу и умел восхищаться её красотами, о чём написал немало стихотворений, но его взгляд на неё трезв и далёк от бездумного преклонения. Напротив, его тревожит несовершенство мира:

Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.
…
Не слышит сердце правильных созвучий,
Душа не чует стройных голосов

Заболоцкий видел в необузданных природных силах то, что обычно стараются не замечать; он не может восхищаться «дикой свободой, где от добра неотделимо зло». Описание природы в поэме «Лодейников» – страшное в своей неприкрытой правде, которая известна каждому, но о которой все стараются забыть:

Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чём шумят во мраке воды,
О чём, вздыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шёл смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорёк пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Приводы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства её.

Мысль здесь бессильна, но именно мысль – средство преодоления этих бесконечных страданий. Как сказано в другом стихотворении:

Сквозь рты, желудки, пищеводы,
Через кишечную тюрьму
Лежит центральный путь природы
К благословенному уму.

Этот путь долог и тернист, он идёт через море страданий. Здесь напрашиваются параллели с теорией инфернальности Ивана Ефремова, где эволюция рассматривается как «страшный путь горя и смерти». «Пресловутый естественный отбор природы предстал как самое яркое выражение инфернальности, метод добиваться улучшения вслепую, как в игре, бросая кости несчётное число раз. Но за каждым броском стоят миллионы жизней, погибавших в страдании и безысходности». Сравним у Заболоцкого:

Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой, —
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встаёт передо мной.

А задача человечества – с помощью разума выйти из этого круга инферно, преодолеть его.

Заболоцкий восхищался идеями Константина Циолковского и переписывался с великим учёным, который видел цель развития человечества в полном прекращении страданий любых живых существ: «Этика космоса, т. е. её сознательных существ состоит в том, чтобы не было нигде никаких страданий: ни для совершенных, ни для других недозрелых или начинающих своё развитие животных». Ради прекращения страданий Циолковский готов был даже уничтожить некоторые виды живых существ, не давая им возможности размножаться.

Заболоцкий мечтал о другом пути. Одной из любимых его идей в ранних стихотворениях было поднятие (опять-таки посредством разума, обучения) животных до человеческого уровня. Сознавая утопичность таких стремлений, сам поэт порой над ними иронизировал:

По азбуке читая комариной,
Комар исполнится высокою доктриной.

Или же:

Горит, как смерч, великая наука,
Волк ест пирог и пишет интеграл.

Но в каждой такой шутке есть крупица реальных мечтаний о мире без страданий, без слепой и естественной природной жестокости, – мире, построенном по законам разума.

Природа – мать всего живого, но она неразумна, слепа. Её суть –

Государство смертей и рождений,
Нескончаемой цепи звено…

Но разум, вышедший из её недр и воплотившийся в человечестве, способен разорвать эту цепь инферно, придать жизни осмысленность. А, может быть, природа, всё же, не бесцельна, а её миссия – дать жизнь разуму?

Так, засыпая на своей кровати,
Безумная, но любящая мать
Таит в себе высокий мир дитяти,
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.

«Путь природы к благословенному уму» – один из лейтмотивов творчества Заболоцкого, его философии. Если мечты о волках-инженерах, волках-докторах и волках-музыкантах из поэмы «Безумный волк» нельзя воспринимать буквально, то преобразование природы человеком посредством научно-технического прогресса – данность, и Заболоцкий был убеждён в его благотворности. Редко у кого из поэтов можно встретить столь искреннее восхищение его мощью:

… блестящий вал турбины,
И мерный звук разумного труда,
И пенье труб, и зарево плотины,
И налитые током провода.

И в звёздном небе, и в микромире, открывшемуся благодаря «волшебному прибору Левенгука», поэта радует и вдохновляет

… стремительный шум созиданья,
Столь знакомый любому из нас.

Заболоцкого, как и всякого поэта, можно назвать певцом природы. Но природы не равнодушной и неизменной в своём бесконечном круговороте, а природы, которая одушевляется великой силой человеческого разума.

61. Татьяна Лашук, историк. Гродно, Беларусь

Слово и рифма

Иконописные охряные кисти рябин. Прохладный голубец сентябрьского неба. И сусальные листочки молодых березок.

Ярославна поднимается на деревянные стены Путивля. Треплет ветерок белый плат на голове, гладит бобровую опушку широких лазоревых рукавов. Окаменел профиль княгини.

На горизонте – празелень неподвижных холмов, похожих на курганы. Да солнце поднимается и слепит глаза слезами.

Не вернулся князь-супруг Игорь Святославович. В 1185 году сначала удачно русичи потопташа поганыя полки половецкия, а потом отвернулась удача. Сорвалась бы Ярославна со стены и полетела бы птицей, омочила бы рукав водой, охладила бы милое лицо. Лежит ли он на земле, с половецкой стрелой в груди или пленный и связанный, бредет в обозе поганого кощея, хана Кончака?

Два года спустя. По пергаменту шкрябает гусиное перо, неспешно выводит симметричнымые ровные буквицы устава в два столбца: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть:"Полечю – рече – зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле».

Завораживающая ритмика строк двенадцатого века просила рифмы. Перелагать поэтическим словом «Слово…» бросились поэты чуть ли не сразу после его публикации в 1800 году, включая Василия Жуковского. «…Я люблю «Слово» и, ложась спать, вижу его во сне»: признается в двадцатом веке Николай Заболоцкий. Он считал, что современному читателю именно стихотворная форма будет понятней, чем оригинальный текст и мощный комментарий к нему филолога. Николай Заболоцкий рискнул зарифмовать тест «Слова о полку Игоревом», и Ярославна заговорила так:

Над широким берегом Дуная,
Над великой Галицкой землей
Плачет, из Путивля долетая.
Голос Ярославны молодой;
"Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой,
Наклонясь, в Каяле омочу.
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь.

Игорь благополучно из плена ускакал и вернулся к своей Ярославне. Подвиги его увековечил анонимный автор «Слова..», и даже пожар, уничтоживший оригинальную рукопись, не помешал тексту перерождаться в разных списках и переводах.

Перевод Заболоцкого начался в 1938 году и закончился в 1950 году, претерпев множество редакций. В библиотеках он начитывал часы, роясь в глубинах средневековой лингвистики. Как он радовался, заслужив одобрение самого авторитетного эксперта Дмитрия Лихачева! Собственно, сам Заболоцкий хорошо понимал, что «мой перевод – дело, конечно, спорное, т. к., будучи рифмованным и тоническим, он не может быть точным и, конечно, внесет некоторую модернизацию. Здесь чутье и мера должны сыграть свою роль. Я спел бы задачу решенной, если бы привнесенные мной черты не противоречили общему стилю, а современный стих звучал достаточно крепко, без «переводной» вялости и жвачки». Минуты сомнения в своих силах сменялись настроением «ай да Пушкин, ай да сукин сын!»: «И часто читая самому себе свою поэму, я мысленно говорю вам, мои друзья: – Дайте мне на пару часов Колонный зал, и я покажу вам, как может сегодня звучать «Слово о полку Игореве»! Древнерусское слово выдержало тоническую стихию. Археологической точности критики не стали требовать, воспринимая перевод именно как современный. В серии «Школьной библиотеки» он читался очень уместно и был встречен с благодарностью школьниками, которые иначе наощупь продирались бы сквозь «старыя словесы» оригинала и пришли бы к выводу, что древнешумерские тексты писал тот же автор.

Однако историю создания рифмованного перевода сложно считать безмятежным творческим процессом. Начал его творить Заболоцкий в Ленинграде, однако отнюдь не прогуливаясь по прохладной набережной и не в белые ночи неистовства муз. 19 марта 1938 года поэт был арестован по обвинению в «принадлежности к троцкистско-бухаринской группе среди ленинградских писателей» и отправлен в Ленинградский Дом предварительного заключения. Впереди маячил расстрел, допросы шли по несколько суток без перерыва, но виновным в антисоветской деятельности он себя не признал. Заболоцкий получил довольно «мягкий» приговор для суровой нквдешной юстиции: пять лет лагерей. Именно в Саранском исправительно-трудовом лагере в Караганде «технический работник», бывший член Союза советских писателей, и создал первую редакцию перевода.

Так что «Слово…» это было выстраданное. Самое подлинное слово.

60. Анастасия Федотова, студентка. Тольятти

Особенности любви в поэтическом сознании Н. Заболоцкого

Чтобы найти особенности любви в поэзии, для начала надо задаться вопросом, что такое вообще любовь? Любовь для всех иная, но какая любовь будет в будущем у человека, зависит от прививания этого чувства с детства. Для кого-то это сильное чувство привязанности, подразумевающее симпатию к человеку, желание находиться рядом и испытывать совместные эмоции, а также делать объект сильной симпатии. Творческие же люди смотрят на это немного иначе. Для них, любовь является неким допингом, что побуждает поэтов писать свои шедевры и в случае «утраты», перестраиваться на другие негативно-драматические темы в своих произведениях.

Любовь в поэзии Николая Заболоцкого отражается в лирическом цикле «Последняя любовь» (1956–1957 гг), состоящем из 10 стихотворений. В этих стихотворениях он отражает любовь в окружающей нас природе, в которой поэту видится «целый мир ликованья и горя» и «чуть живое подобье улыбки твоей» («Морская прогулка» 1956 г, «Можжевеловый куст» 1957 г). Автор не раскрывает свой смысловой посыл прямо, он передаёт внутренние любовные моменты различного характера через проекцию собственного опыта и переживания в его сердце. По этой причине, первое стихотворение в этом цикле обыкновенный «букет чертополоха» несет в себе блики Вселенной: «это тоже образ мирозданья...». Он рассматривал мир как гармонично-целостную систему, созданную Богом и управляемую Божественным Промыслом. И в тоже время одухотворенный образ уходящего теплого чувства, неизбежного расставания с любимой женщиной, что передается в метафорах («задрожала машина и стала», «трепетали созвездья огней», «бесприютные дети ночей»), эпитетах («кровавым вином», «вечерний простор», «сонные веки»), инверсии («задрожала машина», «трепетали созвездья»):

Задрожала машина и стала,
Двое вышли в вечерний простор,
Трепетали созвездья огней.
И водитель сквозь сонные веки
Как стаканы с кровавым вином,
Бесприютные дети ночей,

В последнем стихотворении «Старость» (1956 г) есть элементы описания милой пожилой пары, прогуливающиеся в погожие осенние дни. Н. Заболоцкий отмечает в своих произведениях не только время суток «гуляя дотёмна», но и фоновое время осеннего пейзажа в цветущий период, что передается в эпитетах «листья золотые», «серебристой изнанкой листа». Интересно то, что автор не дает имена героям, а использует местоимение 3-го лица «он», «она», «они»:

Простые, тихие, седые,
Он с палкой, с зонтиком она, –
Они на листья золотые
Глядят, гуляя дотёмна…

Эти пространственно-временные образы в живописной динамике, психологически насыщенно отражают в стихотворении состояние двух любящих: Драматическая жизненная проблема разрешается, и на смену мучительным переживаниям приходит чувство просветленности и умиротворения. Главное, все самое тяжелое позади, это отражается в глаголах прошедшего времени: «И только души их, как свечи», «Струят последнее тепло», «оттепель уже началась». Мотив горения служит для описания характеристик внутреннего состояния героев. Спокойное пламя свечи символизирует мудрую старость, которая приходит с пробами ошибок и опытом их решения: «И, погасив свечу, опять отправлюсь», «Будут сосны гореть, словно свечи», «И только души их, как свечи». Его теплый свет противопоставлен конфликтному периоду жизни – «мгле существованья». Последняя озаряется лишь медленным «светом страданья», который отождествляется со страстями, владевшими лирической парой:

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Особенностью любви в поэтическом сознании Николая Заболоцкого заключается в том, что в его произведениях отражается его личный жизненный опыт, а также можно включить желание запечатлеть действительность 20-х годов со всеми ее неприглядными сторонами, рожденными переходным периодом. Он стремился зафиксировать в образах все детали стремительной жизни, а потом в наглядной картине современного быта показать границы "белой" и "черной" полосы. Н. Заболоцкий очень любил философствовать: «Для чего дана человеку жизнь?», «В чем смысл бытия?».

59. Андрей Порошин, преподаватель, литератор, Санкт-Петербург

Весенняя геометрия

В его мозгу на состязанье
Сошлись концами все науки.
Как сон житейских геометрий,
В необычайно крепком ветре
Над ним домов бряцали оси,
И в центре О мерцала осень.
«Начало осени», 1928

Удалился философ,
Чтоб лопухам преподать
Геометрию неба.
«Безумный волк», 1931

«Поэт мысли, поэт философских раздумий и классической завершенности стиха», - так начинает свой очерк, открывающий двухтомник 1972 года (1) друг Заболоцкого литературовед Н,Л.Степанов. Сразу понятно, в каком вневременном ряду Николай Леонидович располагает книги своего товарища и собеседника. И не возразишь. Во многом Заболоцкий сам ориентировался на классиков – «поэтов мысли», «поэтов философских раздумий» (в одном из вариантов знаменитого (2) стихотворения «Меркнут знаки Зодиака…» есть строки: «…Что ж ты бьешься, царь свободы, беспокойный прах земли?» (3), вызывающие в памяти и несколько хрестоматийных текстов Ф.Тютчева, и, подуспудно, некоторые державинские строки).

Конечно, ориентировался, Да, на русскую поэзию. На мировую культуру. Все должны читать стихи Гесиода, и деревья тоже. Фет, легко вспомнить, призывал учиться «у дуба, у березы», а «Одинокий дуб» (1957) Заболоцкого – «воин в поле, даже и один», чуть ли не опора мира (понятно, что одна из многих), даже сам вид его исполнен смысла, несет послание всем и каждому (структуралист присмотрелся бы к подобному дубу как к тексту). Так деревья, хотя бы в поэзии, движутся к своему равноправию-полноправию.

Животные у Заболоцкого полноправные акторы-агенсы-субъекты и активные участники всяких полифоний с ранних стихов и с «Торжества земледелия» (1929-1930, публ.1933), где хореями изъясняются не только Предки, но Коровы и Конь.

И именно в «Торжестве земледелия» Тракторист возглашает:

Мы же новый мир (4) устроим
С новым солнцем и травой.

В подобных репликах тогда чувствовали издевку и пародию на происходящие в стране перемены и обосновывающую их фразеологию. «Правда» разместила статью В.Ермилова о молодом поэте с удивительным, названием: «Юродствующая поэзия и поэзия миллионов». Критик увидел в этой поэме пасквиль на коллективизацию, а Безыменский на Первом съезде Союза писателей отметил вражеский характер «опасной маски юродства» молодого автора(5).

Совершенно другие оценки давались и даются до сих пор стихам послевоенной поры, нередко противопоставляя их «Столбцам» и поэмам 30-х годов. Действительно, стилистически наследие Заболоцкого делится на два основных периода – ранний и поздний, до и после (понятно чего). Но это стилистически. Архитектоника его миросозерцания и творчества (своеобразная внутренняя геометрия) незыблема. И одно из базовых стремлений поэтического мира Заболоцкого - стремление к эволюции, масштабной, чуть ли не космической. В этом он не «подражал сумасшествию учителя [Хлебникова]», как считал Ю.Кузнецов, не стремился поиздеваться над коллективизацией или индустриализацией: слишком серьезным делом для него была поэзи). И в ленинградский период, и в сороковые - пятидесятые годы идеи мировой эволюции проводятся неуклонно, хотя и по-разному.

Фантастичны многие произведения молодого Заболоцкого. В северном городе, где холод и «сумасшедший бред», скудость красок и скованность внешней жизни, поэта посещало стремление изобразить невозможное, но всему мирозданию необходимое. Разговоры людей и животных в поэмах показывают путь к росту вселенского сознания. Поэт подводит животных к удивительным открытиям. В поэме «Безумный Волк» сам Волк признается, что, начитавшись книг, к старости

… открыл множество законов.
Если растенье посадить в банку
И в трубочку железную подуть –
Животным воздухом наполнится растенье,
Появятся на нем головка, ручки, ножки,
А листики отсохнут навсегда.
Благодаря моей душевной силе
Я из растенья воспитал собачку –
Она теперь, как матушка, поет. («Безумный волк»)

И это можно было бы считать всего лишь отсылкой к поискам Альберта Великого или неудачной сказкой для детей, если бы не материал писем поэта – в первую очередь к К.Э. Циолковскому (6). Комментируя «Торжество земледелия» и «Школу жуков», Заболоцкий пишет: «переселяя людей в эфир, я оставлял место для животных и растений, развивающихся до степени высокоорганизованных существ», и добавляет: «В кругу этих тем я живу уже давно» (7). Вот уж действительно:

Соединив безумие с умом
Среди пустынных смыслов мы построим дом –
Училище миров, неведомых доселе…
(Предостережение, 1932)

Фантазийность подобных перемен и отсутствие революционных мотивов беспокоили современников, и подозрения дошли до такой степени, что поэта отправили, облепив обвинениями, на много лет в лагеря. В тридцатые еще не затих порыв к революции, желательно мировой; другие подходы даже не были на пути к равноправию.

После войны идеи эволюции, развития оказываются воздухом для всего общества; «миллионам», чтобы двигаться в будущее, требовалась другая литература. Символично освобождение Заболоцкого в 1946-м и последовавшее почти сразу восстановление в Союзе писателей. Недавно бесправный заключенный, он получает право жить в Москве, а в 1957 едет в составе писательской делегации в Италию (подобные поездки организовывались крайне редко). Странным образом последнее десятилетие жизни оказывается своего рода цветущей весной и одновременно урожайной осенью.

А через десятилетие после безвременной кончины место его в истории литературы кажется безусловным: не центральным, но непоколебимым. Заболоцкий в хрестоматиях. Потом – в учебниках. «Не позволяй душе лениться», - манифест борьбы с ленью, «Некрасивая девочка» - гимн внутренней красоте, «Сквозь волшебный прибор Левенгука» - призыв заниматься биологией…

Изменился характер творческой фантазии поэта, но не его внутренние, весьма четкие ориентиры. Теперь традиционные поэтические мотивы обогащаются уникальным опытом Заболоцкого-мыслителя, «сон геометрий» сменяется «геометрией неба»: животные и птицы ведут себя более привычно, пространства не захватывают, о других вселенных не помышляют. Теперь поэт открывает читателю другие измерения в повседневном мире: он видит «короткую» минуту девочки в контексте всей ее жизни («Детство», 1957), видит, как старость следит из-под куста за человеком («Неудачник», 1953), как лебедь и в столичном зоопарке, и «в сказочном мире» (Лебедь в зоопарке, 1948), как покойные друзья среди корней, муравьев, щепочек («Прощание с друзьями», 1952), как трепещут листья у подземной реки загробного мира («Старая сказка», 1953)… Это даже не открытия, а откровения. Отказ от - условно - фантастики придает таким откровениям поэта своего рода неопровержимость. Они возвышают сознание, словно заставляя увидеть какой-то другой мир внутри видимого, и подталкивают «учиться» (звучит ужасно! ужасно! но духу поэзии Заболоцкого не чуждо) по-настоящему понимать то, что имеешь счастье воспринимать. И через «Столбцы» и поэмы, стихи о природе и людях приблизиться к «небесной геометрии» развития всего живого (и даже неживого), к осознанию неизбежности весны.

В этом труд души. И в этом эволюция. Если хотите, мировая.

Примечание
(1) – «Избранное в двух томах». М., Худ.лит., 1972
(2) – это постоянно цитируемое произведение не так типично для Заболоцкого, как мне кажется; в этом смысле напоминает «Творчество» Брюсова ( «Тень несозданных созданий…»), не очень-то похожее на его творчество.
(3) Цитата приводится по комментарию в двухтомнике, том 1, с. 375.
(4) Нельзя не отметить, что в 50-е годы многие стихи Заболоцкого напечатаны впервые именно в «Новом мире»; тот случай, когда журнал и поэт - литературные современники.
(5) - об этом подробно в жизнеописании поэта, написанном Никитой Заболоцким.
(6) – дом на Большой Пушкарской, где Заболоцкий написал многое, в том числе и письма Циолковскому, сохранился; по фасаду нельзя предположить, что его жителей посещали такие нетривиальные мысли.
(7) – том 2, с.238, 239.

58. Виктория Меренкова, ученица Гимназии №2 города Стерлитамак. Республика Башкортостан

Николай Заболоцкий

Николай Заболоцкий, один из великих поэтов XX века, родился 15 августа 1903 года в городе Николаеве на Черноморском побережье. Его творчество отличается оригинальностью, глубиной мысли и уникальным стилем. Николай Заболоцкий оставил после себя огромное наследие, которое до сих пор вызывает уважение и интерес у читателей и критиков по всему миру.

Заболоцкий начал свою творческую деятельность в 1920-х годах. Вокруг него сформировалась группа поэтов, которые получили название «Тростник». Они публиковали свои произведения в различных литературных изданиях, и уже в 1928 году Заболоцкий издал свою первую книгу стихов «Миростроение». Его поэзия насыщена философскими и общественными проблемами, а также отражает его сильную душевную эмоциональность и чувственность.

Одна из главных особенностей творчества Заболоцкого - это его экспериментальный подход к поэтической форме. Он создавал абсурдные, метафорические и ссылочные стихи, которые не всегда сразу понимались читателями. Однако, благодаря своей таланту и оригинальному подходу к литературе, Заболоцкий был признан в свое время как один из величайших советских поэтов.

Заболоцкий ушел из жизни слишком рано, в 1958 году. Несмотря на это, его творчество продолжает жить своей жизнью и остается актуальным до сих пор. Глубокие мысли, которые он выражал в своих стихах, остаются актуальными и сегодня, в эпоху информационных технологий и высоких технологий.

Выводя эту свою трудную ноту, Заболоцкий при всей своей индивидуальной конкретности, возвращает нас к универсальным принципам, к общечеловечески действительным, и напоминает нам о безграничном мире, который открывается нам через пространство и время. Его слова наполнены оптимизмом и надеждой на лучшее будущее, их реализация останется главной задачей поколений, которые придут после нас.

В честь 120-летия Николая Заболоцкого мы благодарим его за его творчество и уникальность. Его поэзия - это наследие, которое будет передаваться из поколения в поколение, чтобы вдохновлять и вдохновлять тех, кто готов читать о том, что истинное величие живет не в деньгах, не во власти, а в наших чувствах и духовном мире.

57. Максим Картавенков, студент, Смоленский экономический университет имени Г. В. Плеханова. Смоленск

Анализ стихотворений Н. Заболоцкого «Журавли», «Лебедь в зоопарке»»

Стихотворение «Журавли» написано в 1948 году. Оно относится к позднему творчеству Заболоцкого. Произведение создавалось через несколько лет после окончания ссылки поэта. В 1938 году Заболоцкого арестовали по обвинению в принадлежности к троцкистско-бухаринской группе среди ленинградских писателей и приговорили к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Сначала он отбывал срок в Востлаге, затем его перевели в Алтайлаг. В августе 1944 года поэта освободили. Несмотря на это, Заболоцкого оставили в системе лагеря, лишив права выбирать работу и свободно передвигаться по стране. 31 декабря 1945 года его вызвали в Москву. В скором времени он получил разрешение жить в Ленинграде, а потом и в столице. Пребывание в лагерях оказало сильнейшее влияние на творчество Заболоцкого, в частности, это касается и «Журавлей».

Начальные строки стихотворения звучат размеренно и торжественно. В них – радость от возвращения птиц в родные земли из далекой Африки. Кроме того, автор явно восхищается журавлями. Не зря он уподобляет их людям: вожак ведет за собой не стаю, а «свой немногочисленный народ». Далее настроение меняется. Союз «но» - первый знак того, что скоро произойдет трагедия. С его помощью третья и четвертая строфы противопоставлены первой и второй. «Черное зияющее дуло», которое поднялось из кустов, выступает в качестве антитезы «серебряным крыльям» прекрасных журавлей. Тот, кто стрелял из ружья, не виден, обезличен. В конце четвертой строфы говорится:

…И частица дивного величья,
С высоты обрушилась на нас.

Так как в стихотворении нет лирического героя, то «на нас» - на всех людей. Будто каждый человек на планете несет ответственность за случившуюся трагедию. Пятая строфа – реквием по погибшему вожаку стаи. В шестом и седьмом четверостишиях природа возвращает птицам то, что унесла с собой смерть. Речь идет о непреклонной воле к борьбе, высоком стремленье, гордом духе. Да, смерть неизбежна, но столь же неизбежно восполняется жизнь. В финале стихотворения говорится, что над вожаком, пошедшим ко дну, заря образовала «золотого зарева пятно», которое становится своеобразным памятником погибшей птице.

По сюжету стихотворения, журавли вылетают из Африки в апреле и отправляются в родные земли. Родина встречает птиц выстрелом, который убивает вожака стаи. Эта аллегория звучит особенно зловеще, если помнить о том, что произведение создавалось в послевоенное время. Кроме того, в данном случае важна трагическая судьба самого Заболоцкого, который оказался в лагерях по ложному обвинению. Кстати, реабилитировали его только после смерти – в апреле 1963 года.

«Журавли» - стихотворение о сильных людях, умеющих противостоять жизненным невзгодам; о зле, которое нередко бывает неожиданным и подлым (в вожака фактически выстрелили из засады); о памяти и преемственности поколений; о жизни, которая продолжается, несмотря ни на что.

Стихотворение состоит из восьми катренов. Оно написано пятистопным хореем. Использована перекрестная рифмовка. В произведении встречается множество средств художественной изобразительности. В их числе – метафоры («утопая в небе», «луч огня»), звукопись (последние две строки стихотворения), эпитеты («серебряные крылья»), сравнение («два крыла, как два огромных горя»).

Со стихотворением «Журавли» косвенно связана одна история из жизни Заболоцкого. Ее рассказывал Никита, сын поэта. Согласно его воспоминаниям, Николай Алексеевич Заболоцкий не любил ходить в театр и кино. Изредка он смотрел в кино какой-нибудь фильм и обычно после этого утверждал, что ничего не понял. Зато иногда его внимания удостаивались ленты, шедшие по телевизору. По словам Никиты Заболоцкого, вечером накануне смерти Николай Алексеевич смотрел знаменитую военную драму Михаила Калатозова «Летят журавли».

Автор хочет сказать в своих стихотворениях, что только природа вечна, она прекрасна в своём величии. Природа равнодушна к чему-то наносному, она отторгает всё человеческое, равнодушна к людскому горю и счастью. Природа сильна, потому что только её красота вечна.

Поэт дает понять, что человек и природа должны быть вместе. Тот, кто убил журавля, враг людям. Увидят ли последующие поколения этих величественных птиц, отвечать ему.

Это произведение не только о птицах. Оно о людях, которые умеют стойко переносить жизненные трудности. К этому разряду относился сам поэт.

56. Игорь Сибиряк, эссеист.

Судьба поэта Николая Заболоцкого

Признаюсь - мое позднее знакомство с творчеством поэта Николая Заболоцкого началось с услышанного, совершенно очаровательного романса «Признание». Сразу возникло желание познакомиться с авторами шедевра песенного творчества. Удивился, что проникновенные, преисполненные обожанием и восхищением строки вышли из-под пера поэта на исходе жизненного пути поэта в 1957 году.

Появление этих стихов литературоведы связывают с личной историей в биографии поэта. Известно, что в 1956 году поэт расстался со своей супругой. Чувствуя одиночество и безысходность, он решил позвонить одной из своих поклонниц. Поэту было известно, что она молода, любит и знает наизусть многие его стихи. Этой женщиной оказалась дочь известного литературоведа Александра Иосифовича Роскина по имени Наталья. Ей было 28 лет. Между Натальей Роскиной и зрелым, 54-летним поэтом завязался роман. Нахлынувшие чувства побудили творческую душу к написанию цикла с характерным названием «Последняя любовь», содержащим выдающиеся образцы любовной лирики позднего Заболоцкого. Завершающим произведением этого цикла стало «Признание». В романтическом цикле Заболоцкий объединяет образы двух женщин – жены Екатерины Клыковой и Натальи Роскиной. В последние месяцы жизни поэта первая супруга вернется к нему. Поэта не станет в октябре 1958 года. «Признание», как одно из лучших стихотворений Заболоцкого, станет его «лебединой песней».

Признание

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится – не убавится,
Что не сбудется – позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
1957

Много раз прослушанный романс вызывает сильное душевное переживание о бренности нашего бытия, в котором случаются такие сильные чувства человека, пережившего восхищение женщиной, заставляющие волноваться до слез сердца многих поколений! В этом сила искусства, его предназначение входить в благодарные сердца читателей и слушателей, ценителей истинно великого и прекрасного!

На страницах истории литературы живет мысль - если творческий человек пережил потрясение, трагедию, тяжелые годы, то он способен создать великое произведение или новое направление в литературе.

Эта участь не прошла стороной Николая Заболоцкого. Но он выстоял в схватке с бездарной властью, возродился, превзошел самого себя и дарит нам радость общения с его наследием!

Отец Николая Алексеевича Заболоцкого был земским агрономом. Алексей Агафонович служил близ Казани на сельскохозяйственных фермах, затем в селе Сернур. После революции отец будущего поэта заведовал фермой-совхозом в уездном городе Уржуме, где Николай Заболоцкий получил среднее образование. Детство его, отчий дом, Уржум, красоты вятской природы запечатлелись в нем на всю жизнь и многое в ней определили.

«Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами. Вдоволь наслушался я там соловьев, вдоволь насмотрелся закатов и всей целомудренной прелести растительного мира. Свою сознательную жизнь я почти полностью прожил в больших городах, но чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих моих стихотворениях», — пишет Заболоцкий в «Ранних годах».

Семнадцати лет от роду, в 1920 году, Николай Заболоцкий переехал из Уржума в Москву, а затем в 1921 году — в Петроград. Он учился в Педагогическом институте имени А. И. Герцена на отделении языка и литературы, после окончания которого служил в армии.

Жизнь приучила Николая Заболоцкого к серьезному планомерному труду, к самоограничению и терпению, которые вместе с глубокими замыслами художника создали его характер. Этот человек смело до дерзости задумывал жизнь. Казалось, что этот человек — физически и духовно — надолго, на сто лет.

Николай Заболоцкий не искал признания. Он прежде всего искал себя; художническая индивидуальность, самобытность, свой мир — во главе угла. Он испытал на себе разные влияния: от Блока до Есенина, от Маяковского до Ахматовой. Долго накапливал он стихи для первой книги. Когда она («Столбцы». 1929) вышла, то имела шумный успех. Читатели ее резко разделились на два лагеря. Одни пришли в восторг от книги, открывшей нового поэта, другие потешались над ним, возмущаясь, ругали последними словами. Хвалили одиночки, поносили группы и группки. Если собрать воедино эту критическую ругань, то получится немалый том, являющий миру близорукость и недомыслие, тупость и ханжество. Но Николай Заболоцкий стремительно рос («Как мир меняется! И как я сам меняюсь!») и продолжал удивлять как своих поклонников, так и своих хулителей. Число поклонников с годами множилось, они получали из рук поэта новые подтверждения для своей веры в него и его талант.

В 1928 году Николай Заболоцкий писал своей будущей жене Екатерине Васильевне Клыковой: «Вера и упорство, труд и честность… Я отрекся от житейского благополучия, от „общественного положения“, оторвался от своей семьи — для искусства. Вне его — я ничто…» Поэт до конца остался верен этим принципам в жизни и в творчестве.

Далеко не все стороны биографии поэта освещены.

Доселе в нашей литературе период жизни Николая Заболоцкого между 1938 и 1946 годами выглядел как некая таинственная пауза. Где был поэт в эту пору? 0б этом не принято было говорить, и в иных писаниях тяжелейший период в жизни человека выглядел как засекреченная творческая командировка или — еще чего доброго — пребывание на курорте.

Помимо небольшого (один печатный лист), но очень ценного в общественном и литературном отношении очерка «История моего заключения» осталось, к счастью, около ста писем Н. А. Заболоцкого из лагерей.

В заключении, как известно, Заболоцкий дробил камень в карьере, валил лес в тайге (при его-то любви к деревьям!), строил дороги, был чертежником в проектном отделе строительства, осуществлявшегося лагерниками. Эта работа чертежника после непосильного физического труда и губительного общения с уголовниками наверняка сохранила ему жизнь.

В 1943 году Заболоцкого перевели в Алтайский край, где он участвовал в добыче озерной соды. Эта работа подточила его здоровье. С болезнью сердца он попал в лазарет.

Позднее на воле, в общении с людьми Николай Алексеевич не любил рассказывать о годах неволи, о своих мучениях и тревогах. Оставшиеся письма его к жене Екатерине Васильевне — важное свидетельство пережитых поэтом тяжелейших лет. Читая их, надо учесть: во-первых, понимание Н. Заболоцким того, что письма эти прочитываются посторонними (их надо было сдавать в незапечатанном виде), во-вторых — поэту не хотелось волновать жену и детей и рассказывать о себе всю правду до конца. И все же эти письма ценнейшее свидетельство жизни поэта, дающие возможность понять и каким было его существование в лагере, и характер самого поэта в экстремальных условиях.

Конечно, пришлось приложить немало усилий для освобождения Николая Заболоцкого. В этом участвовало немало благожелательных и деятельных людей. Он вернулся с тяжелой травмой в душе, познавший всю горечь заключения и треклятой лагерной жизни. Пройдя такую «школу», мучительно переживал длительный насильственный перерыв в литературных занятиях. Если в таком состоянии он за двенадцать лет создал столько прекрасных стихотворений, то легко себе представить, что мог сотворить этот человек в нормальных условиях.

Нет смысла жаловаться на отсутствие внимания издателей, критики, читателя к творчеству Николая Заболоцкого, особенно после его смерти. Имя поэта теперь упоминается в ряду самых заметных имен русских поэтов современной эпохи. Его стихотворения прочно вошли в антологии и хрестоматии. Они переводятся на многие языки мира.

Написано поэтом количественно мало, но какай большой материал дает это немногословное творчество, как весома строка поэта, какие несметные мысли и страсти внушает она, толкая на раздумья и споры самого актуального, самого животрепещущего характера!

В 1947 году Николай Алексеевич написал стихотворение под обязывающим названием «Завещание». Оно завершается такой строфой:

О, я недаром в этом мире жил!
И сладко мне стремиться из потемок,
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок.
Доделал то, что я не довершил.

Ближние потомки поэта, наши современники, уже сказали ему слова признательности и с переменным успехом стремятся доделать то, что ему довершить не удалось. Что же касается дальних потомков, к которым и обращается поэт, то мы не вправе говорить от их имени, они только еще придут в этот мир. Но, думается нам, что в поэзии Николая Заболоцкого есть такой запас прочности, что подкрепляет нашу надежду на жизнь произведений поэта в будущем.

Завещание

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений,
Когда мильоны новых поколений
Наполнят этот мир сверканием чудес
И довершат строение природы, —
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зеленый этот лес.

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.

Над головой твоей, далекий правнук мой,
Я в небо пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.

Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил — томление пустое.
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

Не я родился в мир, когда из колыбели
Глаза мои впервые в мир глядели, —
Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
Когда впервые капля дождевая
Упала на него, в лучах изнемогая.

О, я недаром в этом мире жил!
И сладко мне стремиться из потемок,
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
Доделал то, что я не довершил.
1947 г.

55. Ксения Семакова

Николай Алексеевич Заболоцкий

Писатель родился в 1903 году на ферме недалеко от Казани. Николай является русским поэтом, переводчиком, автором стихотворного перевода «Слова о полку Игореве», создателем «ребусного стиха».

В 1926–1927 годах Николай Алексеевич служил по призыву в армии, в Ленинграде, входил в редколлегию военной стенгазеты. Именно в это время Н.А. Заболоцкий оттачивал собственный, уникальный поэтический стиль. В 1927 году Николай Заболоцкий основал Объединение Реального Искусства (ОБЭРИУ), в которое входили Д. Хармс, А. Введенский, И. Бахтерев. Он переписывался с Константином Циолковским и называл себя «поэтом голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя».

В 1929 году был опубликован первый сборник поэта – «Столбцы», вызвавший неоднозначную реакцию критиков. В 1933 году выходит поэма «Торжество земледелия», в которой автор затронул многие философские и нравственные вопросы. Вскоре Н.А. Заболоцкий начинает работать в детских журналах «Чиж» и «Еж».

«Столбцы научили меня присматриваться к внешнему миру, пробудили во мне интерес к вещам, развили во мне способность пластически изображать явления.» Николай Заболоцкий, из доклада на дискуссии о формализме.

В конце 1930-х годов Н.А. Заболоцкий занимался переводами, чтобы заработать на жизнь. Он пересказал для детей произведения «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, «Путешествие Гулливера» Джонатана Свифта и «Легенда о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера. Писатель Вениамин Каверин вспоминал: «Все, что перевел Заболоцкий, стало фактом русской поэзии, как это в свое время произошло с переводами Лермонтова, Жуковского». В 1937 году Николай Заболоцкий выпустил сборник «Вторая книга», куда вошло 18 стихотворений.

В 1938 году Н.А. Заболоцкого обвинили в создании «контрреволюционной организации» и приговорили к пяти годам лагерей. Произведения поэта мало публиковали в то время: журналы с его стихотворениями изымали, а сборники снимали с печати. Но Николай Алексеевич продолжал писать даже в ссылке: в Караганде он закончил знаменитый перевод «Слова о полку Игореве» с древнерусского языка. Уже на свободе в 1946 году Н.А. Заболоцкий написал стихотворение «В этой роще березовой»:

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,—
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей…

А в следующем — «Творцы дорог» :

Рожок поет протяжно и уныло,—
Давно знакомый утренний сигнал!
Покуда медлит сонное светило,
В свои права вступает аммонал.
Над крутизною старого откоса
Уже трещат бикфордовы шнуры,
И вдруг — удар, и вздрогнула береза,
И взвыло чрево каменной горы… ,

«Город в степи» :

Степным ветрам не писаны законы.
Пирамидальный склон воспламеня,
Всю ночь над нами тлеют терриконы —
Живые горы дыма и огня…

и «Я не ищу гармонии в природе» :

Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал….

В 1948 году Николай Заболоцкий подготовил третий сборник стихотворений, куда вошли «Некрасивая девочка» :

Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы…

«Портрет» :

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно…

Книга выходила в год 70-летнего юбилея Иосифа Сталина, чтобы увеличить шансы на ее печать. Поэтому в издании поэта много стихотворений о Грузии — родине вождя. Одно из них «Горийская симфония»:

Есть в Грузии необычайный город.
Там буйволы, засунув шею в ворот,
Стоят, как боги древности седой,
Склонив рога над шумною водой.
Там основанья каменные хижин
Из первобытных сложены булыжин
И тополя, расставленные в ряд,
Подняв над миром трепетное тело,
По-карталински медленно шумят
О подвигах великого картвела….

Сборник прошел незамеченным критиками. Однако поэт вспоминал: «Для писателя, имеющего судимость и живущего под агентурным надзором госбезопасности, и такое издание книги было большим достижением».

Вскоре Н.А. Заболоцкий выпустил еще одну книгу — «Заметки переводчика». Он писал: «Успех перевода зависит от того, насколько удачно переводчик сочетал меру точности с мерой естественности». В начале 1950-х годов Николай Алексеевич переводил стихи грузинских поэтов: Григола Орбелиани, Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели и Давида Гурамишвили. В это же время он задумал составить «Свод русских былин», однако не реализовал его: в 1954 году у Н.А. Заболоцкого случился инфаркт. В 1957 году вышла последняя прижизненная книга поэта «Стихотворения» — сборник из 64 произведений. В издание Н.А. Заболоцкий включил и отредактированный перевод поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Вскоре поэта наградили орденом Трудового Красного Знамени «за выдающиеся заслуги в развитии грузинского искусства и литературы».

Так, дожив до 55 лет Николай Заболоцкий скончался от второго инфаркта 14 октября 1958 года. А в 1963 г. его посмертно реабилитировали по заявлению жены.

54. Даниил Пинигин, студент Тюменского колледже. Тюмень

Николай Заболоцкий «О красоте человеческих лиц»

Многие люди считают, что задумываться над смыслом стихотворений и понимать, какую мысль несет каждая фраза, совсем ни к чему. Моё же мнение противоречит этим словам. Мне, как читателю, всегда было интересно углубиться в смысл написанных поэтических строк. Всегда хотелось понять автора, разделить его позицию, а может и подискутировать с автором по определенным вопросам, узнать, что же все-таки он хотел донести до своих читателей. Я проникся стихотворением Николая Заболоцкого “О красоте человеческих лиц“. Какой же смысл заложил автор в это философское лирическое произведение?

В начале стихотворения вступает такая фраза: «Есть лица, подобные пышным порталам». На первый взгляд, мы сразу можем подумать о человеке: ярком, открытом, с широкой улыбкой. У него широкие и глубокие взгляды на жизнь, и такие люди очень примечательны. Также Заболоцкий рассуждает о том, что люди похожи на жалкие лачуги. Очевидно, что такие люди пусты внутренне. Используя сравнение («Есть лица – подобия жалких лачуг»), автор говорит о том, что бедность души, отсутствие душевных переживаний, равнодушие могут отражаться в выражении лица человека. Эпитеты («холодные, мёртвые лица»), метафора («закрыты решеткой»), сравнение («словно темница») в описании некоторых лиц даёт понимание психологического состояния человека с душой омертвевшей, закрытой для других, никого не впускающей в свои тайники. Заболоцкий сравнивает некоторых людей с башнями. Эта метафора наводит на мысль, что некоторые люди свысока смотрят на других, но за высокомерием скрывается пустота, ведь в таких башнях «давно никто не живет».

Вторая часть стихотворения противопоставлена первой: мрачные описания сменяются светлыми, «весенними». Мы видим малую хижинку, которая была неказиста и небогата. Но оттуда струилось дыханье весеннего дня. Метафоричность этого образа говорит о живой душе человека. Такие люди по-настоящему добры, открыты и богаты своим внутренним миром. Это близкие люди, они заставляют ликовать сердце от одного только взгляда на вас.

Есть лица - подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.

В этих строках, с помощью сравнения и метафоры, автор передаёт нам, что есть люди, подобные ликующим песням. Такие люди открыты миру, как внутренне, так и внешне. К таким людям душа тянется и заставляет весь мир засиять в ту же секунду.

Задумавшись над строками, которые так ярко и красочно обрисовал поэт, можно понять одну очень простую, но важную, на мой взгляд, вещь. Заболоцкий не смотрит на внешность человека, ему нравится смотреть в его душу. Его привлекают простые, открытые и жизнерадостные люди.

Действительно, Заболоцкий очень тонко чувствовал людей и мог прочитать буквально всю сущность человека. В этом стихотворении автор дал понять, что на лице каждого человека видны привычки, черты характера, манеры и даже душа. Лицо не может обмануть. Это внешнее описание, которое открывает дорогу в глубокий внутренний портал. Красивая обложка не должна становиться приоритетом при оценке человека, ведь главное – это душа, которую можно в этом лице разглядеть.

53. Анастасия Клюкина, кандидат филологических наук, журналист. Москва

Заболоцкий и Бенедиктов: диалог с классической литературной традицией

Творческое наследие Николая Заболоцкого представляет собой один из интереснейших феноменов в истории русской литературы ХХ века, тем более, учитывая многогранные художественные искания, в полной мере присущие культуре Серебряного века. Так формирование поэтической индивидуальности будущего автора «Столбцов», особенно на раннем этапе, проходило во многом с оглядкой на классические литературные традиции.

В частности, при изучении стиля Заболоцкого принято соотносить его с поэтической «магистралью» Державин — Боратынский — Тютчев — Фет. Известно и преклонение поэта перед Пушкиным. Правда, оно может показаться безусловным лишь на первый взгляд. Отсылки к пушкинским образам неоднократно появляются в произведениях Заболоцкого (например, «Лицо коня», «На лестницах», «Вчера, о смерти размышляя…»):

И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.

К Пушкину Заболоцкий обращается и в переводных произведениях — в переводах Григола Абашидзе («Пушкин в Арзруме») и Григола Орбелиани («Подражание Пушкину»).

В то же время поэт допускает и полемику и Пушкиным, причем не только в философском смысле (как в стихотворении «Казбек», 1957), но и в собственно литературном:

Александр Сергеич Пушкин
ножки дамские любил.
Я же <,> Коля Побрякушкин <,>
жизнь на этом загубил.
Сии ножки я увидя,
моментально пал во гроб.
Так я помер, не обидя
всех <…> кого обидеть мог.

Это фрагмент «Описание ножек» из стихотворения «Описание Тамары», написанного в конце 1925 года в качестве посвящения Тамаре Мейер (Липавской), жене поэта-эзотерика, обэриута Леонида Липавского.

Здесь же воссоздана сцена беззастенчивого флирта лирического героя с понравившейся ему привлекательной девушкой:

Хотел бы быть я тараканом <…>,
Чтоб в Вашей комнатке гулять,
Но не хотел бы быть тираном,
Чтоб жизнь чужую загублять.

Нельзя не заметить своеобразную текстологическую перекличку с стихотворением Г.Р. Державина «Шутка»:

Если б милые девицы
Так могли летать, как птицы,
И садились на сучках,
Я желал бы быть сучочком,
Чтобы тысячам девочкам
На моих сидеть ветвях.

Между тем ироничная тональность рассматриваемого стихотворения Заболоцкого в широком контексте восходит и к «неистовому романтику» В.Г. Бенедиктову, ещё одному представителю державинской традиции, чьи произведения причудливым образом подверглись переосмыслению в русской литературе XX века. О включённocти Бенедиктова в круг чтения Заболоцкого, причём даже в 1930-е годы, свидетельствовала литературовед Лидия Яковлевна Гинзбург. В 1936-1937 она подготавливала к изданию собрание стихотворений Бенедиктова, и, по её воспоминаниям, речь об этой книге как-то зашла в разговоре с Заболоцким. «Он сказал мне, что любит несколько бенедиктовских стихотворений 1860-х годов, особенно «Бессонницу», где ему нравились строки:

Дума — не дума, а что-то тяжелое
Страшно гнетет мне чело,
Что-то холодное, скользкое, голое
Тяжко на грудь мне легло.
Прочь! — И, как всползшую с ядом, с отравою
Дерзкую, злую змею,
Сбросил, смахнул я рукой своей правою
Левую руку свою,
Вежды сомкну лишь — и сердце встревожено
Мыслию: жив или нет?
Кажется мне, что на них уж наложена
Тяжесть двух медных монет...» [1, 147]

Конечно, выбор Заболоцким примечательных строк был отнюдь не тривиальным, но, как резюмирует Гинзбург, «писатель в процессе становления ищет и берёт то, что ему нужно, иногда совсем неожиданное» [1, 147]. И в этом увлечении творчеством Бенедиктова тоже, думается, была попытка отыскания собственного пути, переплавки традиции в нечто новое и на новой литературной почве. А вместе с тем и полемика с пушкинским направлением в русской поэзии. Как некогда в 1830-е годы стал популярен литературный куплет, написанный даже чуть раньше, в 1825-м, по случаю выхода в свет трагедии «Борис Годунов»:

И Пушкин стал нам скучен,
И Пушкин надоел;
И стих его не звучен
И гений охладел.

Но вернёмся к Бенедиктову. Его индивидуальный стиль, при всей вычурности и эклектике, был как раз мощным источником поэтического парадокса и новаторства, которые были характерны для творческого метода и Заболоцкого, и обэриутов. По наблюдению Ю.И. Минералова, «богатство и новизна литературной техники Бенедиктова, гибкость и непростота его художественных решений очевидны. Он ритмически раскрепощен, придаёт своим поэтическим сюжетам неожиданные оригинальные повороты, смел в поэтической эротике, но все же не срывается на явную пошлость» [3, 289]. Как, например, в стихотворении «Наездница» (1836), которое, вероятно, было известно и Заболоцкому:

На губках пунцовых улыбка сверкает,
А ножка-малютка вся в стремя впилась;
Матильда в галоп бегуна подымает
И зыблется, хитро на нем избочась,
И носится вихрем, пока утомленье
На светлые глазки набросит туман…
Матильда спрыгнула – и в сладком волненьи.

Впрочем, бенедиктовская рецепция в творчестве Заболоцкого представляется куда более масштабной, чем только в рамках одной темы. Грани соприкосновения с поэтом-романтиком заметны и в философской лирике. Просматриваются они и в программных стихотворениях обоих поэтов — «Облака» у Бенедиктова и «Меркнут знаки зодиака» у Заболоцкого.

И стоит над косогором
Неподвижный лик луны <…>
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.

И у Бенедиктова:

Снова ясно; вся блистая,
Знаменуя вечный пир,
Чаша неба голубая
Опрокинута на мир.

Аллюзия не бесспорная, содержащая в своем семантическом поле еще немало похожих образов в широком литературном контексте, но вместе с тем вполне вероятная. По крайней мере, именно об этом пишет А.К. Жолковский в своем подробном аналитическом разборе «Загадки “Знаков зодиака”»: «Самый образ «опрокинутой плошки» может восходить к опрокинутым на мир чаше/фиалу неба из соответственно «Облаков» и « «Услышанной молитвы» Бенедиктова — в сочетании с пролитым ветреной Гебой громокипящим кубком Тютчева» [2, 870]. При этом парафразирование в произведениях Заболоцкого всегда осознанное, хотя современники и сравнивали его иногда с капитаном Лебядкиным (о сходстве с последним говорили и применительно к близкому Заболоцкому по духу, его товарищу, обэриуту Николаю Олейникову).

По сути, обращаясь к произведениям Бенедиктова и вплетая их в образный строй своих стихотворений, автор «Столбцов», помимо прочего, не только обогащал собственный творческий арсенал, но актуализировал и укрупнял масштаб казалось бы забытого поэта XIX века. А в широком смысле, возрождал и переосмысливал классическую литературную традицию, как бы насыщая её силами. И традиция благодаря новым последователям и экспериментаторам становилась, подобно красоте в эстетической системе Заболоцкого, — не «сосудом, в котором пустота», а «огнём, мерцающим в сосуде».

Примечания
1. Гинзбург Л.Я. Заболоцкий двадцатых годов // Воспоминания о Н. Заболоцком. — М., 1984. — С. 145-156.
2. Жолковский А.К. Загадки «Знаков зодиака» // Н.А. Заболоцкий: pro et contra.— СПб., 2010.— С. 867-910.
3. Минералов Ю.И. История русской литературы XIX века (40-60-е годы). — М., 2007.

52. Даниил Баязитов, ученик 8 класса «БОУ Лицея №92». Омск

Великая лошадь Заболоцкого

Классический четырехстопный ямб с третьей безударной стопой и перемежающимися мужской и женской клаузулами в своей мозаичности составляют алогичное, сервированное строфами, как стол, стихотворение- ноту, вздернутую усталыми пальцами - стихотворение Заболоцкого. И лошадь в стихотворениях Николая Заболоцкого- эта старая бесстыжая кобыла, эта приземистая стоячая вьюга-лошадь, одичалая мать Хирона, двоящаяся рыба- это образ пророческий- «щучья косточка», настоящий- «вырванный клавиш ундервуда». Лошадь, как аллегория века и человека, есть совершенный образ, придвинутый к зрителю в четкости и наготе своего присутствия. Она таится в буквализме и открывается в символизме, оставаясь смешением сарказма и сострадания века к человеку. Лошадь - жертва революции и символ советской идиллии.

Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.

Написанные с разницей в четыре года «Движение» Заболоцкого и мандельштамовский «Фаэтонщик» вымалывают из-под друг друга самоубийственный образ лошади в повозке Фаэтона, оставившей свою узническую душу над трупом свободы, в небе:

А над ними неба мреет
Темно-синяя чума.

Но не менее волнителен семантический «каламбур» ключевых фраз. По несуразным графоманским соображениям я контаминировал слово «мреет» от глаголов «млеет» и «преет». Преет здесь извозчик, клейменный слабеющей рукой прошлого века: «сидит на троне», «как на иконе», «лежит, монетами звеня»- все это положено страшным, неотвратимым наследством на нового вождя народов. Этот ортодокс принужден к омертвению в диктатуре, ревности, лжи, дабы обрубить на своей нечистокровной кисти дух входящей в воды России. В то время, как млеет перед ним простодушная лошадь- бедная жертва, гремящий лозунг машущих рук, несчетных ног.

«Мреет»- это некое преломление света и воды, их контроверза на горизонте, когда эта треморная лошадь горбится в цикл революционного, водного пространства и советской фатальной литорали, в испарение, а бюст извозчика течет в историческую вечность, самозабвение. Но все же внутреннее провиденциальное чувство убеждает нас в вечности ретивой лошади, ее муки и колоссального падения, нежели власти и грозного кенофанта фаэтонщика. Фаэтон и фаэтоншик, колесница Гелиоса и повозка, извозчик и его трон, вся эта «безносая канитель» обречена на погибель ради будущего цветения замысла. Но кого подхватит бессмертие в смолкших водах Леты? Вечность безразлична к диктатуре, ее претит ощущение греха, малодушие кровавого победителя, прозорливость смерти. Epistola non erubescit, увековечивание жаждет наблюдать оптическое бесстрашие, скрытое за шорами, уязвимость натуженного тела, безумное раскрепощение мраморного изваяния.

При падении в битве именно лошадиные глаза первыми видят изрытую лафетами землю, именно эти ноздри пустят обручем по мозгу холодок кровосмешения. Мчится лошадь, чтобы втесаться в своего немощного сибилинга - в землю. Красная армия врубается в толщу оторопелого народа. Две единых, гармоничных сущности, объединенные смыслом своей необходимости - жить в покорении и умереть в свободе. Домовитые и унылые в ярме человеческого безумия; на войне - самом искреннем и оправданном культе человека, они витают чистым, беспечным духом. Этот адюльтер лошади и земли меж человеком и его душой сгущается в столкновение немыслимых вечных свобод. Лошадь, взвившаяся под шпорами, земля, слипшаяся от крови, содрогаются, срываются с петель в диком, невольном опоре и достигают той гибели Гипербореи, когда лошадь не выпрямит ног и земля перестанет плодоносить. Они обронят все, чем могли услужить человеку, чем были обязаны своей мощи и станут беспредельно свободными. И хотя военное знамя прильнет к груди всадника-человека, поистине зычная слава, которой «блаженных жен руки, / легкий пепел соберут» вознесет бездумную лошадь. Тогда в этой драме возникает некоторая рокировка свободы и пространства, где приближение к свободе означает сужение пространства, и наоборот. То есть спонтанность удовлетворяется веригами бессилия, свобода желает видеть полную отчужденность, изнуренное повиновение, дабы принять в свое плоскодонное, сомкнутое «паникадило».

Тут лошадь веки приоткрыла,
Квадратный выставила зуб.
Она грызет пустые склянки,
Склонившись, Библию читает,
Танцует, мочится в лоханки
И голосом жены больного утешает.
«Жена, ты девушкой слыла.
Увы, моя подруга,
Как кожа нежная была
В боках твоих упруга!
Зачем же лошадь стала ты?
Укройся в белые скиты
И, ставя богу свечку,
Грызи свою уздечку!»
Но лошадь бьется, не идет,
Наоборот, она довольна.

Слава бесноватой свиньи, которая своим унынием вколачивает свинью в послушническую свободу, отвратительна лошади новой. Той, что взлелеяна гумусом репрессий и крушением «старого позвоночника». Это квадратный зуб, обошедший молочного предка, жаждущий выточить из склянок Вавилон. Интеллигенция, гнездо советской куртуазии, вскормленное горячей бараньей кровью, пахари известняка в чьих чреслах шелушится семя народов, Авраамы! Их бока так упруги, что морщины отскакивают от них, как кулаки от литавр. Это- победители Каины, Исавы. На руинах чистокровия - их грех есть праведность. В полном увечье памяти они беспечны и всемогущи. Они- Исавы, отринувшие похлебку, убаюкавшие на своей косматой груди взбалмошного Исаака, Каины, начинившие ягненка яблоками.

Лошадь не отойдет от больного. Лошадь будет поправлять на больном саван. Новая лошадь победила. Новая лошадь обрекла себя на кончину Фаэтона.

51. Любовь Рыжкова – поэт, прозаик, филолог. Москва, Рязань

О космизме творчества Николая Заболоцкого

Тема Космоса как стройного миропорядка – одна их основных в творчестве Николая Заболоцкого, где загадочно мерцают в небесной выси звезды и светила, неспешно движутся по своим орбитам планеты, и «над просторами полей» видны таинственные знаки зодиака.

Поэт словно жил в мире, где «И кометы летят легкокрылей, / И быстрее созвездья летят…». И этот мир был для него так же естественен, как и все остальное – привычное окружение». Иногда кажется: если бы он не стал поэтом, обязательно стал бы астрономом. Его стихи – свидетельство многогранности мышления, полифонизма художественного видения. Собственно, так оно и есть, ведь поэт был уверен: «Мир подобен арфе многострунной: / Лишь струну заденешь – и тотчас / Кто-то сверху, радостный и юный, / Поглядит внимательно на нас».

Но этот же космизм иногда смущал душу поэта, вызывая невеселые размышления: «Вселенная шумит и просит красоты, / Кричат моря, обрызганные пеной, / Но на холмах земли, на кладбищах вселенной / Лишь избранные светятся цветы». Может быть, это горестное чувство возникало оттого, что поэт не ощущал себя таким «избранным цветком» и сомневался в своем поэтическом даре и предназначении? Или подтачивающее сознание одиночество мешало ему назвать себя счастливым человеком? Надо полагать, что в данном случае речь идет не о счастье обывателя, а о счастье мыслителя, которого тревожат вселенские вопросы, по своей мощи сродни дантовским:

Я разве только я? Я – только краткий миг
Чужих существований. Боже правый,
Зачем ты создал мир, и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг!

Если вести речь о космизме как направлении или линии в русской поэзии, то Н.А. Заболоцкий – яркий его представитель, и даже не потому, что его волновали темы космогонии и космологии, а потому, что таковым было его художественное видение в целом, общий вектор мышления, особенность его характера, психотип. Поднимаемые им темы так или иначе были связаны с природным миром, его явлениями и многообразным и сложными процессами. Поэт, словно ученый задавал себе вопросы о сути мироздания, его причинности и развитии, о жизни человека и его возможном бессмертии, и в своих художественных поисках поднимался до обобщающих высот. Не случайно его внимание было привлечено к миру малых величин (микромиру) и миру величин бесконечных (макромиру), что позволяло приходить к неоднозначным и глубоким выводам. Кажется удивительным, что в пятидесятые годы XX в. поэт задумывался над теми же вопросами, над которыми задумывались выдающиеся философы и естествоиспытатели – о ноосфере, происхождении миров, возникновении жизни на планете, древности мировой культуры, истории цивилизаций, противоречивости человеческой природы, видимым контрастам в мире природы. Безусловно, это были поиски ответов на вечные и самые «простые» вопросы, которые задает себе человек с тех пор, как осознал себя «мыслящим тростником» и которые не найдены по сию пору.

Вопросы, задаваемые Н.А. Заболоцким в художественной форме, имеют аналоги в научной литературе. В.И. Вернадский писал о сознательно пережитых человечеством десятков миллионов лет, размышлял о ноосфере – те же проблемы волновали и поэта Н.А. Заболоцкого, но ещё более удивительно то, что он приходил к похожим выводам – как такое возможно? Понятно, что ученый делал свои заключения на основе длительных научных поисков, поэт приходил к тем же выводам на основе... поэтического озарения, вдохновения, наития, что никак нельзя назвать научными методами. И тем не менее Н.А. Заболоцкий словно прорывался в космос на волне собственных поэтических размышлений, и почерпнутые знания облекал в смутные зарифмованные догадки, заставляя современников, да и потомков ежиться от суеверного ужаса от его предвидений. Так рождались его удивительные стихи, насыщенные метафорическими откровениями, впечатляющими и грандиозными образами: «Разве ты объяснишь мне – откуда / Эти странные образы дум?». Он словно четко понимал, что все они уже существуют в просторах Вселенной – в виде образов, знаков, формул и чисел, и поэт их словно считывал из невидимой книги.

Космизм его мышления отразился не только в тематике и содержании его сочинений, но и в выборе формы, в использовании художественных приемов, к которым он прибегал осознанно или интуитивно. Заметим, что любое художественное наитие есть результат длительной, кропотливой, целенаправленной работы мозга. Иногда приводят пример с открытием Д.И. Менделеевым периодической системы химических элементов, которое он совершил якобы во сне. Позволим себе не столько в этом усомниться, сколько заметить, что подобное действительно возможно, но лишь в случае, если человек систематически, сосредоточенно занят определенной работой, посвятив ей всё свое время и силы. То есть его мозг подчинён моноидее. В этом случае внезапная догадка, открытие, озарение становятся логичным заключительным этапом его деятельности, красивым и мощным аккордом игры его ума. А как это происходит, не столь важно – во сне, после падения на голову яблока…

Озарения выдающихся ученых, так же, как и наития великих поэтов есть такой результат их кропотливого и почти никогда не прекращающегося труда. Поэтические находки Николая Заболоцкого в этом ряду не исключение. И те художественные средства, которые он использовал для создания своих объемных и даже, не побоимся этого слова, многомерных образов, как и вся созданная им образная система, помогали ему запечатлеть собственную философию природы, увидеть ее масштабность и величие. Разве не масштабность и величие слышатся в строках: «Все небо заиграет надо мной, как колоссальный движущийся атом»? Здесь мы вновь наблюдаем его любимое сочетание, параллель микромира и макромира, известную с древнейших времен. Как бы то ни было, но Николай Заболоцкий в данном случае встаёт почти вровень с Гермесом Трисмегистом, проводя параллель между величием «неба» и мизерностью атома.

Вполне естественно, что с годами, с опытом размах, масштаб его творчества становились все более значительными, мышление – все более грандиозным, энергия – все более мощной, а мастерство – поистине непостижимо прекрасным.

В который раз томит меня мечта,
Что где-то там, в другом углу вселенной,
Такой же сад, и та же темнота,
И те же звезды в красоте нетленной.

Строки, рисующие грандиозный мир и свидетельствующие о широте творческих интересов поэта, то и дело вспыхивают в стихах Н. А. Заболоцкого, как искры. Возникает даже ощущение, что «дивная мистерия вселенной» творилась у него на глазах, он умел соединять несочетаемое, приблизить противоположности, увидеть большое в малом.

И потому в произведении «Рубрук в Монголии», написанном в последний год его жизни, его образы достигают необычайной силы и мощи, такой, что кажется, от них отскакивают искры: «Пылают звонкие Колчаны, / Блестят астральные Клинки…». Это и есть космизм поэтического видения, отраженный в творчестве, когда два человека смотрят на мир, и один не замечает ничего, а другой видит, «какие звездные отары вращает в небе Кол-звезда»

50. Виктория Горбачёва, ученица десятого класса. Барнаул

Глазами и пальцами

Николай Алексеевич Заболоцкий. Что нам о нем известно? Мы знаем, что с 1927 г. он состоял в кружке «Объединение реального искусства», который объединял молодых поэтов, отказывающихся от традиционных форм в искусстве и смотрящих в сторону экспериментальной поэзии. Это объединение было ярким бунтом в искусстве.

В 1928 г. Николай Алексеевич пишет статью «Поэзия обэриутов», в которой предлагает читать стихи «более глазами и пальцами, нежели ушами». И я, не знавшая, не читавшая, не анализировавшая поэзию Заболоцкого ранее, решила прочитать ее именно так, как советует сам Николай Алексеевич.

Начнем с того, что попытаемся понять как это вообще «читать глазами и пальцами»? Для этого нужно понять, что объединяет пальцы и глаза. На что мы можем посмотреть и до чего мы можем дотронуться? Ответ – скульптура, некий объемный образ. Но как получить скульптуру из стихотворения? Я решила взять упаковку пластилина и лепить образы так, как чувствую, а затем проанализировать полученную композицию.

Для своего эксперимента я решила выбрать стихотворение «Лето» из первого сборника «Столбцы».

Пунцовое солнце висело в длину,
и весело было не мне одному…

Мои мысли зацепились за слово «пунцовый», и я сразу же представила кляксу этого цвета, размазанную по небу. Веселье ассоциируется с чем-то пупырчатым и пурпурным (слово пурпурный даже звучит весело), поэтому брошу в композицию несколько пурпурных шариков.

Людские тела наливались как груши,
и зрели головки, качаясь на них.

Когда представляешь налитые спелые груши перед глазами видится желтый бок с коричневыми точечками и всполохом красного румянца. А головки пусть будут темными пятнами вокруг нашей груши.

Обмякли деревья. Они ожирели,
Как сальные свечи…

Деревья – коричневый, зеленый цвета, сальные свечи – бледно-желтый, серовато-потекший цвет. Смешаю все в вместе и расположу рядом с грушей.

…под ними не пыльный ручей пробегает, а тянется толстый обрывок слюны.

Изображу отблески слюны с помощью капель белого пластилина в голубом куске и размажу эту смесь под потекшими деревьями.

И ночь приходила. На этих лугах
колючие звезды качались в цветах…

Мне кажется, что это самая красивая часть стихотворения: глубина ночного неба, переданная с помощью темно-синего и черного, колючие вспышки белых звезд и мягкие округлые цветы вокруг них.

…шарами легли меховые овечки,
потухли деревьев курчавые свечки

Вновь сталкиваемся с чем-то мягким и округлым как цветы, груши и солнце ранее. Пусть бело-круглое стадо овечек лежит у сальных деревьев близ ручья.

…пехотный пастух, заседая в овражке,
чертил диаграмму луны,
и грызлись собаки за свой перекресток
кому на часах постоять…

Осталось лишь добавить зелень оврагов, желтое пятно шляпы пастуха, да пару коричневых всполохов грызущихся собак и трогательная скульптура готова, можно взглянуть на нее издалека и проанализировать.

Что же мы видим? Мы видим множество ярких цветов (пурпурный, желтый, зеленый, голубой), а также большое количество округлых форм: солнце, головки, цветы, курчавые овечки. Кажется, что в этом стихотворении все компоненты действительно образуют что-то объемное и округлое, что прекрасно передает настроение и атмосферу лета, его краски и образы. Из этого можно сделать вывод, что произведения Николая Алексеевича Заболоцкого не теряют своего смысла и идеей, даже если рассматривать их с помощью нестандартных методов.

49. Виктория Фролова, ученица 6 «Б» класса ГБОУ гимназии №24 имени И. А. Крылова. Санкт-Петербург

"Осенние пейзажи" Николая Алексеевича Заболоцкого

Я — человек, часть мира, его произведение.
Я — мысль природы и ее разум.
Я — часть человеческого общества, его единица.
Н.А. Заболоцкий

В этом году на уроках литературы мы изучали цикл стихотворений Николая Алексеевича Заболоцкого "Осенние пейзажи". Три стихотворения, входящие в состав цикла, показались мне очень трогательными и душевными. Обратившись к биографии поэта, я узнала, что любовь к природе была заложена в нем еще в раннем детстве. Семья автора проживала под Казанью, где отец работал на ферме агрономом. Отношение к русской природе формировала в будущем поэте и мама. Она часто и подолгу гуляла с детьми в сосновом бору, березовой роще, на берегу озера. Николай очень любил свой дом, который утопал в цветах, и через раскрытые окна он любовался грозой. Детские впечатления отразились в его поэзии, например, в стихотворении "Детство":

... И чем необычаен
И сельский этот дом, и сад, и огород,
Где, наклонясь к кустам, хлопочет их хозяин,
И что-то, вяжет там, и режет, и поет?
Два тощих петуха дерутся на заборе,
Шершавый хмель ползет по столбику крыльца.

Важным этапом поэтической жизни Заболоцкого стало время после окончания педагогического института имени А. И. Герцена в Ленинграде. К Николаю Заболоцкому пришла известность поэта-лирика, а многие отметили его как «певца» родной природы. Яркие воспоминания о природе вдохновляли автора в творчестве. На протяжении всей жизни поэта тянуло к родным местам, где он был счастлив. Эти чувства помогли ему преодолеть переломный момент в жизни: по ложному обвинению Александра Заболоцкого приговорили к пяти годам лагерей. Этот срок он отбывал в Сибири. Трудности и переживания серьёзно отразились на здоровье и внутреннем мире поэта. После освобождения Николай Алексеевич Заболоцкий занимался переводом с древнерусского «Слова о полку Игореве», писал прекрасные стихи о природе: "В этой роще березовой", "Я не ищу гармонии в природе".

Николаю Алексеевичу Заболоцкому было что сказать, и внутри него по-прежнему жила страсть литератора и философа к описанию мира, природы и роли человека в ней. Именно в этот период появился цикл «Осенние пейзажи», в котором он использовал тему природы в качестве метафоры для передачи своих личных ощущений и испытываемых чувств.

Осень – это период увядания после прекрасного лета - поры цветения и пика развития всего живого на планете. Осень – это преддверие зимнего сна природы. Мне кажется, что в этом цикле поэт описал свою жизнь.

«…Мой зонтик рвется словно птица,// И вырывается, треща…». Мне кажется, что зонтик - это символ защиты. И вот он вырывается, и лирический герой "сливается с дождем".

И я стою в переплетенье
Прохладных вытянутых тел,
Как будто дождик на мгновенье
Со мною слиться захотел.

Но еще зонт сравнивается с птицей: в этом виден «порыв» поэта обрести свободу творчества, писать о том, о чем ему хочется, о том, что он чувствует. Таким образом, в этом стихотворении описано состояние внутреннего противоречия Николая Алексеевича Заболоцкого, когда, с одной стороны, он хочет быть защищён и хочет находиться в состоянии покоя и уюта, а с другой, ему тяжело сдерживать свой литературный талант.

Обрываются речи влюбленных,
Улетает последний скворец...

Во втором стихотворении - «Осеннее утро» - говорится о расставании, завершении любовной истории. Оно наполнено трогательной грустью. Это стихотворение было написано в 1930 году, но включено в цикл "Осенние пейзажи" в 1955 году. Именно в этом году у поэта происходит расставание с любимой женщиной: "Что ты, осень, наделала с нами!"

Но вот сквозь дождь и ворохи осенних листьев прорываются пылающие канны. Это последние яркие всполохи перед зимой. Завершающее цикл стихотворение «Последние канны» - послесловие от автора. Я думаю, что здесь говорится о том, что, несмотря на ненастья, «огонь» творчества не угаснет:

Одни неподвижные канны
Пылают у всех на виду.
Так, вытянув крылья, орлица
Стоит на уступе скалы,
И в клюве её шевелится
Огонь, выступая из мглы…

Может быть, обращение к каннам и образу орлицы были навеяны сказками, что читала в детстве мама?

Через несколько лет после написания цикла "Осенние пейзажи" поэт умер, оставив после себя огромное литературное наследие и множество почитателей своего таланта. Возможно, эти стихи не были пророческими, но они очень точно передали мироощущение автора на закате жизни. И даже после смерти связь Заболоцкого с природой была запечатлена на его надгробии в виде выбитых в камне изображении растений.

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,—
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.

Когда я писала эту работу, я прикоснулась к творчеству замечательного русского поэта. Конечно, не все переживания Николая Алексеевича Заболоцкого мне до конца близки и понятны, но как поэт любил нашу природу, так и я люблю ее. Мне нравятся и снежные морозные зимы, и первые весенние дожди, и пряный аромат луговых трав знойным летом, шуршание опавшей листвы осенью… Каждая встреча с природой дарит мне новые приятные эмоции и заряжает внутренней силой. Спасибо Николаю Алексеевичу Заболоцкому за то, что он своим творчеством показал, как жить в гармонии с природой и самим собой, как, используя метафоры, можно открыто говорить о своих чувствах.

Список литературы
1. Беляева 1997 - Беляева, Н.В. Экология природы и души. Материалы к изучению творчества Н. Заболоцкого в VI классе // Русская словесность, 1997, № 2, 64-69.
2. Воспоминания 1984 - Воспоминания о Заболоцком. Изд. 2-е, дополненное. Сост. Е.В. Заболоцкая, А.В. Македонов и Н.Н. Заболоцкий. М., 1984.
3. Дьяконов 2003 - Дьяконов, Л. Вятские годы Николая Заболоцкого. Редактор-составитель Н.И. Перминова. Киров, 2003.
4. Заболоцкий, Н.А. Огонь мерцающий в сосуде ... : стихотворения и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания современников. Анализ творчества / Сост., жизнеописание, прим. Н.Н. Заболоцкий. -М.: Педагогика-Пресс, 1995. -944 с., ил.

48. Михаил Абрамов студент 1 курса СмолГУ. Смоленск

Роль пейзажей и бытоописания в поэме Н.А. Заболоцкого «Рубрук в Монголии»

Для многих людей поэт Н.А. Заболоцкий начинался с таких стихотворений, как «Некрасивая девочка», «Журавли», «Я не ищу гармонии в природе», «Не позволяй душе лениться» и др. Но для меня Заболоцкий начался с его поэмы «Рубрук в Монголии». Почему так? Из-за своей необычности.

Поэма уникальна тем, что Заболоцкий, невзирая на то, что делает главным героем произведения монаха-францисканца Вильгельма Гийома де Рубрука, обращает довольно много внимания на «детали»: природу, быт монголов, на проповедь к которым ехал герой произведения, и даже на политическую картину мира в главе «Чем жил Каракорум». В то же время, как ни странно, эти «детали» играют в произведении важную роль.

Мы видим прямо с первой главы последствия Батыева нашествия:

В те дни, по милости Батыев,
Ладони выев до костей,
Еще дымился древний Киев
У ног непрошеных гостей. <…>
И только волки да лисицы
На диком празднестве своем
Весь день бродили по столице
И тяжелели с каждым днем.

Последствия ужасны: великая Русь разорена. Но именно это помогает Заболоцкому передать контраст между страной князя Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого и царством Чингисхана и Батыя:

Туда, к потомкам Чингисхана,
Под сень неведомых шатров,
В чертог восточного тумана,
В селенье северных ветров!

Рубрук появляется в самом начале с первых же строчек. И, да, относящихся к нему катренов (четверостиший) больше (9/12), чем раскрывающих картину произошедшей беды. Безусловно, мы видим, какого могущества достигла малоизвестная тогда Монголия по сравнению с такой великой державой, как Русь.

Во второй главе страннику отводится всего лишь два катрена, всё остальное – сплошное описание природы и бедственного положения Запада под пятой империи Чингисхана. Но теперь уже Заболоцкий описывает не город (в первой главе был показан Киев), а сначала лес, после - Европу, лежащую перед Монголией во прахе, а затем людей, бредущих навстречу Рубруку по дороге.

Картина окружающего мира дробится Заболоцким на две части. Сначала делается акцент на то, что связано с человеком (речь о трупах, висящих на деревьях и лежащих под снегом, а также о сооружениях), затем – на дикую природу (птицы, звери).

Вид людей, которые попадаются Рубруку, жалок и убог. Монах в данной главе играет своего рода роль связующего звена с первой частью.

Дальше (в третьей главе) о монахе речь идёт только в одном катрене, остальная часть посвящена монголам. Причём видно, что Заболоцкий не скрывает своего восхищения народом Чингисхана:

Сегодня возчик, завтра воин,
А послезавтра божий дух,
Монгол и вправду был достоин
И жить, и пить, и есть за двух.
Сражаться, драться и жениться
На двух, на трех, на четырех —
Всю жизнь и воин и возница,
А не лентяй и пустобрех.

Наверно, читатель разделит чувство поэта, но он обратит внимание и на другое: Рубрук упомянут (и то под названием «гость») в главе один лишь раз. Почему? Для связи с предыдущей главой и для противопоставления человеку Запада громады монгольской процессии, чтобы показать мощь империи Чингисхана.

Четвёртая глава о женщинах-монголках, но здесь Рубруку в сравнении с предыдущими двумя частями посвящены уже три катрена, из которых мы узнаём о том, что герой – такой же, как и все люди: влюбчивый и даже немного похотливый.

Монгольские женщины у Заболоцкого – люди, с одной стороны, неприхотливые, т. к. ходят в кафтане «из кожи бычьей», собирают драгоценности с трупов врагов. И тем не менее, они, как всякие женщины, любят быть красивыми. И тут понимаешь, что поэт хотел сказать о том, что женщины Востока ничуть не хуже дам европейских, а даже, может быть, лучше, что как раз через описания чувств Рубрука нам передаётся.

В следующей главе мы как бы воспаряем над Миром, и видим, насколько огромное влияние приобрела Монголия над ним. Да, Заболоцкий в этой части поэмы обращает внимание на разные другие народы, но они выглядят довольно крошечно на фоне империи Чингисхана. Поэт словно говорит: «Да, эти люди тоже были, но они ютились где-то там на краю света, находясь под пятой этого Государства, которое стало таким огромным, и обратите на НЕГО внимание! Рубрук здесь вообще отсутствует. Связь с предыдущей частью в указательном местоимении «те»:

В те дни состав народов мира
Был перепутан и измят,
И был ему за командира
Незримый миру азиат.

В 6-ой главе Рубрук появляется снова, и тут он нужен опять же для контраста Запада и Востока, мы видим, что монах испытывает трудности при общении с монголами, в речи которых, грохочут водопады, а детали приобретают роль горы.

Предпоследняя глава – о звёздах. Здесь Рубруку показывается, насколько трудно сделать монголов христианами. Мы видим, что народ Чингисхана приземлённый, Бог ему нужен для помощи в каких-то земных делах:

Твой бог пригоден здесь постольку,
Поскольку может он помочь
Схватить венгерку или польку
И в глушь Сибири уволочь.
Поскольку он податель мяса,
Поскольку он творец еды!
Другого бога-свистопляса
Сюда не пустят без нужды.

Можно сказать о том, что Рубрук разговаривает с Тем самым Богом, которого и проповедует монголам. И это видно из того, что, во-первых, обращается внимание на звёздный мир, который во много раз больше земного, со своей жизнью, которая тоже похожа, с одной стороны, на обычную и, в то же время, чем-то от неё отличается.

Во вторых, делается акцент на вечность в строках:

Приходят боги, гибнут боги,
Но вечно светят небеса!

Это согласуется со словами пророка Исаии: «Так говорит Господь, Царь Израиля, и Искупитель его, Господь Саваоф: Я первый и Я последний, и кроме Меня нет Бога…» Строки согласуются и со словами стихотворения Г.Р. Державина «Властителям и судиям»:

Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!

Вечны небеса, правители земные нет. В свете приведённых цитат, такое окончание главы придаёт богословский оттенок произведению, тем более что сам Заболоцкий был верующим человеком.

Рубруку как бы показывается, что с миссией у него не задастся, и, по сути, с этой главы начинает оканчиваться поэма.

Последняя глава этот процесс заканчивает.

В ней мы узнаём о том, что монгол не только «не смыслит ни бельмеса в предначертаниях небес», он ещё не готов принять веру в силу видения им тех противоречий, которые при проповедуемой Рубруком вере господствуют на Западе. И, хотя в Каракоруме живут представители иных религий и конфессий, Рубрука высылают из страны Чингисхана.

Поэму можно воспринимать как попытку Заболоцкого попытку объяснения духа людей Азии, насколько отлично их мировосприятие от европейского. Пейзажи описания здесь нужны для подчёркивания этого контраста. Можно высказаться о том, что в произведении есть политический затекст, ведь оно писалось в период Холодной войны, во время противостояния Запада и Востока. Но невзирая на это, произведение очень приятное, при чтении чувствуешь ветра, дующие тебе в лицо, да и просто приятно мысленно посидеть с монгольскими воинами и Рубруком у костра, чтобы полюбоваться звёздным небом.

47. Кристина Шрамковская, журналист, студентка Высших литературных курсов в Литинституте им. Горького. Москва

Николай Заболоцкий. Великий Летатель Книзу Головой

Можно лежать и смотреть на звезды, а можно следовать за своей звездой. Звездой Чигирь.

Николай Заболоцкий распознал зов своей звезды ещё в детстве. Ярким лучиком, как пальчиком, поманила она его к себе, шепнула на ухо о литературе и поэзии - и вот уже отцовский шкаф с русской классикой, переплетенной из "Нивы", стал его первой лестницей к светящемуся маяку.

Буквы мешались с листьями цветов и трав, когда вместе с отцом - агрономом - бывал он в полях и узнавал премудрости выращивания растений.

Растения. Есть цветы так похожие на звезды! А есть ли бутоны и листья там, в бескрайнем космосе? Надо спросить у Циолковского. Этот безумный волк-одиночка, оградившись от мира своей глухотой, познает далекие миры и конструирует свою вселенную.

Если ты меня встретишь лежащим на спине
И поднимающим кверху лапы,
Значит, луч моего зрения
Направлен прямо в небеса.

Как же трудно смотреть прямо в небеса! А взгляд так и устремляется туда, где звезды. Под ногами столько грязи, а ещё камни, выбоины и кочки. Можно упасть. И не заметишь, как тебя кто-то столкнет в пропасть.

Пропасть Востоклага. Пропасть Алтайлага. И только буква к букве, слово к слову переплетаются в бесконечную бечеву песни, длинную как "Слово о полку Игореве". Одним концом в пропасти, другим наверху, вытаскивает из страшного небытия. Мостиком перекидывается из перечеркнутой жизни в жизнь желаемую, настоящую. Балансируя по нему, можно добраться до безопасного края.

До края. Когда вывернута шея по направлению к звездам, трудно следить за земной поступью, душа сама рвется ввысь.

Крепись, старик. Еще одно усилие,
И ты по воздуху, как пташка, полетишь.

Полететь над миром, созданном людьми, возвыситься над философскими конструктами и техническими конструкциями – задача выполнимая. На каждого мудреца найдется более изощренный мудрец. Можно придумать тысячи способов выражать свои мысли. К примеру, обэриутствовать, играя абсурдными алогизмами.

Не знаю сам, откуда что берется,
Но мне приятно песни составлять:
Рукою в книжечке поставишь закорючку,
А закорючка ангелом поёт!

А если «животным воздухом» наполнить растения? Можно тогда из цветка воспитать собачку или из березы - верблюда. А что если самому зашелестеть листвой?

Загадки страшные природы
Повсюду в воздухе висят.
Бывало, их того гляди поймаешь,
…
Но миг пройдет – и снова как дурак.

Всё просто: преодолеть законы мироздания невозможно. Только «порастрясти». Какими мелкими и хрупкими на фоне звездного неба кажутся все эти «мостики на другой берег земного счастья»!

Вьётся «нитка наших дел». Вьётся бечева строк, вытягивая из бездны подсознания мысли и безумные идеи. Оседая мелким бисером под небом, испещренным звездами, о, чудо, эти строки и искания, кажется, способны соперничать с ними по своей яркости и величине. Ещё чуть-чуть и действительно взлетишь!

Взлетишь. Чтобы держать ответ перед большой вселенной. Перед своей звездой Чигирь. Потому что, оставшиеся на земле, не могут оценить широты твоих взглядов, размах твоих крыльев. Для них ты просто безумец, решивший «усилием воли воздух победить».

Песни нового века заглушают мысли минувших творцов. Тех, кто разбился, испытав полет, считают безумцами. И только луга и поля шумят под небом своей вечной мелодией.

Удивительным образом, в каждой эпохе находится тот, кто начинает в этом шелесте распознавать слова, сплетающиеся в учение, о том «как расти из самого себя».

И вот уже новая фигурка летит по небу, пытаясь преодолеть своды мироздания…

46. Галина Егорова, заместитель директора, учитель русского языка и литературы, МБОУ «Школа № 101 имени Е. Е. Дейч». Нижний Новгород

Н. Заболоцкий и литературные течения Серебряного века

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Эти строки, написанные Николаем Алексеевичем Заболоцким незадолго до своей смерти, - поэтический наказ не только поэтам, но и вообще всем людям. Он сам жил согласно данной «заповеди». Душа должна постоянно находиться в нравственном поиске, развиваться, к чему-то стремиться, совершенствоваться. Как этого достичь? Ответ прост: не позволяй душе лениться!

Николай Заболоцкий - советский поэт-философ, переводчик, член Союза писателей СССР. Его творческое наследие не так уж и велико, по сравнению с другими поэтами и писателями. Но тем не менее, Н.Заболоцкий является ярким представителем русской поэзии. Он по праву вошёл в число лучших русских поэтов ХХ века, дав оригинальное творческое истолкование взаимоотношений природы и человека, который открывает в ней всё новые соответствия своему внутреннему миру.

Писать стихи будущий поэт стал рано. Незамысловатые, по-детски наивные, в них смешивались впечатления юного Заболоцкого о деревне, крестьянском труде, природе. Затем в стихах стало прослеживаться влияние символизма и акмеизма. Заболоцкий любил поэзию Блока. Именно поэтому ранние произведения Николая Заболоцкого – во многом подражание А.Блоку, который, по словам поэта, был его кумиром. Заболоцкий даже написал статью «О сущности символизма», в которой противопоставил подход символиста и реалиста к жизненным явлениям. Символистский подход, связанный с созерцанием как активным общением с окружающим миром, ставит вопросы о сущности всякого явления - это и есть, по мнению автора, подход Поэта. Теория же «наивного реализма», утверждает Заболоцкий, - это «теория ленивого обывателя, не склонного к критическому анализу познания, не может быть принята поэтом...». И далее вывод: «В поэзии реалист является простым наблюдателем, символист - всегда мыслителем». Подтверждение этому мы находим в «Красной Баварии», коллизии которой напоминают и продолжают «Незнакомку» А.Блока.

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Так начинается знаменитая блоковская «Незнакомка». А вот как рисует пейзаж Н.Заболоцкий.

В глуши бутылочного рая,
где пальмы высохли давно,—
под электричеством играя,
в бокале плавало окно;
оно на лопастях блестело,
потом садилось, тяжелело;
над ним пивной дымок вился…

Как и у Блока, у Заболоцкого в вечерний час, происходит встреча с прекрасной незнакомкой: но если у поэта-символиста она для лирического героя - явление некой тайны («глухие тайны мне поручены»), «берега очарованного» и «очарованной дали», того, что вне этого мира, что призрачно, но вместе с тем желанно, то у Н. Заболоцкого

сирена бледная за стойкой
гостей попотчует настойкой,
скосит глаза, уйдет, придет,
потом, с гитарой наотлет,
она поет, поет о милом…

Мы видим, что образ «сирены бледной» изначально развенчан. В ней нет ничего таинственного, в ней нет никакого очарования. Наоборот, она - порочный соблазн, она - часть «бедлама», «бутылочного рая», «глуши времен». Она – символ всеобщего духовного распада. И что самое страшное, ей это нравится,

К нему сирена подходила,
и вот, колено оседлав,
бокалов бешеный конклав
зажегся как паникадило.

Многим поэтическим произведениям Николая Заболоцкого была присуща, по мнению И. Бродского, «дюреровская техника», которой Заболоцкий учился у акмеистов. И это действительно так. К Мандельштаму он относился почти благоговейно. К сожалению, с Гумилёвым Заболоцкому пересечься не удалось. Что же касается Ахматовой, то по ее собственному свидетельству, она всегда высоко ценила стихи Заболоцкого.

Постакмеизм Заболоцкого от акмеизма Гумилёва, Ахматовой отличает отсутствие романтического начала, романтического ореола. Наоборот, произведениям поэта присущ реализм.

Нехороший, но красивый,
Это кто глядит на нас?
То мужик неторопливый
Сквозь очки уставил глаз,
Белых житниц отделенья
Поднимались в отдаленье,
Сквозь окошко хлеб глядел,
В загородке конь сидел.
Тут природа вся валялась
В страшно диком беспорядке.

Так начинается пролог к поэме Н.Заболоцкого «Торжество земледелия». Перед нами вполне реалистичная картина деревенской жизни. «Мужик неторопливый, белые житницы, хлеб, конь в загородке». Произведение обращено к проблеме взаимоотношений природы и человека. В отличие от акмеистов, Заболоцкий не романтизирует природу, которая «валяется в страшно диком беспорядке», а говорит о том, что человек страдает от собственного несовершенства и несет страдания природе, создавшей его. Если люди смогут победить в себе эгоизм, избавятся от корыстного, потребительского образа жизни, сплотятся между собой, то им откроется мудрость коллективного преобразования жизни, земледелия, самой природы. И вот когда это произойдёт, то

Славься, славься, Земледелье,
Славься, пение машин!
Бросьте, пахари, безделье,
Будет ужин и ужин.

Наконец, в ранних работах поэта можно наблюдать и идеи футуризма, или неофутуризма. Несомненно, Маяковский и Хлебников оказали значительное влияние на начинающего поэта. Но одновременно с этим Заболоцкий становится и противоположностью своих учителей. Более того, он опровергает их. Согласитесь, по-другому и быть не могло. Время ведь не стоит на месте! И неофутуризм конца двадцатых годов ХХ века просто не мог повторить футуризм первых двух десятилетий. Поэтому стихи неофутуриста-Заболоцкого - признание победы нивелирующих сил над человеком, полной капитуляции личности перед враждебными ей могущественными «державами», отсутствие беспредметности поэзии.

Наиболее ярко стилистические особенности неофутуризма, эстетические принципы ОБЭРИУ проявились в первом сборнике поэта «Столбцы». «Столбцы» - это гротеск, сатира. Поэт, захлёбываясь, пытается передать радость людей от «нового быта», и зачастую забывает о рифме, ритме. Здесь много описаний еды, сытых, «мясистых», довольных жизнью людей, которые постепенно превращаются в скачущую и воющую стаю. Например, в стихотворении «Рыбная лавка» мы читаем:

О самодержец пышный брюха,
Кишечный бог и властелин,
Руководитель тайный духа
И помыслов архитриклин!
Хочу тебя! Отдайся мне!
Дай жрать тебя до самой глотки!

Или стихотворение «Искусство»

Человек, владыка планеты,
А вымолвить слова не может.
Но я, однообразный человек,
Взял в рот длинную сияющую дудку,
Дул, и, подчинённые дыханию,
Слова вылетали в мир, становясь предметами.

Приведённые строки - развёрнутые метафоры, в гротескно-иронической форме дающие определение чревоугодию обывателя в первом случае и искусству во втором. Сочетание в стихотворении «Рыбная лавка» высокой и сниженной лексики: «самодержец», «властелин», «архитриклин»/«брюхо», «жрать» - отголосок неофутуризма.

В стихотворении «Свадьба» красивые старинные выражения вроде «почил во цвете дней», «летит в пространство бытия», «нагие пропасти зеркал», «пером блистая» применяются к повседневным обыденным вещам (к зажаренному цыплёнку, огромному дому, виляющему задом, мясистым бабам с перьями на воротниках). Кулебяка «из кокетства сияет сердцем бытия», цыплёнок, лежит в «фаянсовом столовом гробике», закованный «в звон капусты,/томатами одет», сказочные русалки стали толстозады, прекрасные дамы – потные столетние королевы, жених приделан к невесте. В этом абсурдном мире вещи похожи на людей – огонь «из кухни пышет жаром,/Как золотые битюги», «графину винному» уже невмочь, лещи «объяты бредом, галлюцинацией, тоской полчища заводов провозглашают «труда и творчества закон». Приём алогизма, используемый Заболоцким в стихотворении, является выражением конфликтности мироуклада, его несуразностью. Поэт видит, что это новая жизнь, – «две гирьки, мирно встав на блюдце, определяют жизни ход».

В заключение хочется сказать, что поэтическое наследие Николая Заболоцкого - доказательство его пристального внимания к разрешению философских проблем, которые Серебряный век считал определяющими. Для него духовное преображение человека и Земли - основная задача поэта и поэзии.

45. Марина Парамонова, студентка.

Слово о полку Игореве - как важный этап жизни Николая Заболоцкого.

Николай Заболоцкий известный поэт и переводчик. Рассказ о Николае Заболоцком, я считаю, должен начаться с его гордости, с его бессонных ночей - с перевода древнерусского литературного памятника "Слово о полку Игореве".

"Слово" - это не просто литературный труд, это его гражданский подвиг, который пришелся на самое трудное время его жизни. Начало работы над переводом памятника считается 1938 год, в это же время у Николая Заболоцкого начинается проблемы с законом.

Выход сборника стихов "второй..." повлек за собой обвинение в политическом заговоре, его стихи посчитали антисоветскими. Период заключения будет описан в “Истории моего заключения”, которое Николай напишет, как воспоминания и свидетельства психологического и физического насилия. На допросе сотрудник НКВД ждал, что он назовет имена остальных “заговорщиков”, но Николай не сдавался, возможно, это и спасло его от расстрела

Я думаю, вы представляете как НКВД добивались признания, Николай находился под следствием до 1939 году, после чего был отправлен в лагерь системы Востоклаг, в 1943 его перебросили в шестилетнею ссылку.

В письмах жене он писал: «Родная моя Катя, милые мои дети!
Я жив и здоров. У меня все по-старому. 27.VII.39 мое заявление Наркому Вн. Дел ушло в Москву. Заявление Верховному Прокурору ушло еще раньше. Последнее письмо от тебя было 8 июня, после этого была только телеграмма… Последнее время каждую ночь вижу вас во сне, милые мои. Сознание, что ничем не могу вам помочь, — тяготит меня. Но душа моя всегда только с вами.
Хочется думать, что пересмотр моего дела не затянется слишком долго. Но гадать трудно, будучи оторванным от жизни. Будем ждать, терпеливо ждать и работать.»

В заявлении Правлению Союза Советских Писателей Николай упоминает о своем труде «Слово»:

«Арест не дал мне возможности закончить мой перевод «Слова о полку Игореве». На очереди была другая, рассчитанная на несколько лет работа — первый полный перевод на рус. язык знаменитой поэмы Фирдуси «Шах Намэ».
Мое положение таково. В заключении я нахожусь около 1½ лет, постепенно теряя не только свои литературные способности, но и вообще качества культурного человека. Ни о какой литературной работе в данных условиях не может быть и речи. Моя семья — жена с двумя маленькими детьми 7 и 2 лет — без средств к существованию высланы в глушь Кировской области… Как бывший член ССП, прошу правление Союза обратиться по моему делу в ЦК ВКП(б). Прошу дать компетентный отзыв о моей литературной работе, о ее художественном и политическом значении. Дело мое должно быть заново пересмотрено. Н. Заболоцкий.
г. Комсомольск-на-Амуре, Востлаг НКВД.27 колонна, Проектное Бюро.13.VIII.39.»

После этого жуткого в его жизни времени, Заболоцкий поселился в Караганде. Николай не оставил свое детище в стороне-начатый за год до ареста перевод с древнерусского языка “Слова о полку Игореве”. Завершена работа над памятником была в 1945 году в письме литературоведу, Степанову Николай пишет: “Я люблю “Слово”, – и, ложась спать, вижу его во сне. Я рад, что на 43-м году жизни мне удалось пережить его в себе самом”.

"Ложась спать, вижу его во сне" эти слова говорят о погружении переводчика в эпоху произведения, о месте "слова" в его жизни. Это доказывают не только письма Степанову, но и статья под названием “"К вопросу о ритмической структуре “Слова о полку Игореве”” 1951 года.

Внимательность к тексту, позволяет Заболоцкому сделать открытие как филологу. Он утверждает, что при упоминании в памятнике, Бояна - чувствуется приподнятость настроения, рассказ становится живым. Заболоцкий замечает и цитаты Бояна в тексте, "автор говорит его голосом" , а значит, о противостоянии не может идти и речь. Это открытие, противоположность утверждений многих учёных, утверждавших соперничество автора с баяном.

Жанр "слова", стал ещё одним спорным вопросом для Заболоцкого. Долгое время ученные определяли его как проза. Заболоцкий опроверг суждения учёных, он указывал на совпадения ритма произведения с музыкально-песенным ритмом. В письме к уже упомянутому Степанову, Заболоцкий не сомневается в жанре “Слова”. “Для XII века это было тем, что для нас является стихами. Это несомненно”.

Выход Слово о полку Игореве" стал билетом в счастливую жизнь, билетом в родную Москву. Произведения произвело фурор, и реабилитировали Николая перед правительством. Теперь, оправданный, он и его семья, могут переехать в Москву и начать жизнь с чистого листа.

44. Ирина Дудина, художник, писатель, журналист, поэт. Санкт-Петербург

Кровать Заболоцкого

Примерно в 2012 году Петлюра пригласил меня к себе в подвал. Тогда я работала в журнале «На Невском» и делала интервью с разными эпатажными личностями, которых в Москве было больше, чем у нас, примерно в три раза. Москва больше Питера в три раза, и во столько же деятелей культуры и контркультуры больше, чем у нас.

Саша Петлюра, небольшого росточка, но с бешеным драйвом, как и положено атаману, московский перформансер и коллекционер, прославился тем, что собрал колоссальную коллекцию советской одежды разных периодов и тем, что превратил обреченную на бомжевание и забытую в расселенном доме старушку в модель бабу Броню, ставшую альтернативной мисс мира. Увидев платья и халаты из интереснейшего советского текстиля, я воскликнула: «О, ты это собираешь и хранишь, а я безжалостно режу на лоскутки и пошиваю «политические коврики» антибуржуазного и антиглобалистского характера!». Петлюра тут же пригласил меня сделать выставку в своей мастерской, которая представляла собой трехэтажный бункер под землёй. У Петлюры все в жизни как-то связано было с Петром. Пани Броня была с Петровской улицы, мастерская, доставшая ему от скульпторов, находилась на клочке земли, отрезанном от Высоко-Петровского мужского монастыря на Петровке.

Я решила взять с собой группу поддержки из Сержа-Плохиша (Серёги Андреева, журналиста газеты-миллионщицы «Спид-инфо», весьма популярной среди пенсионеров) и восходящей звезды порно-шансона Альбины Сексовой, в миру уличной художницы Ленки Казариной. Плотный Серж высокого роста, бритый на лысо блондин, Казарина – пышная дама немолодого возраста с бюстом шестого размера, и я, со своей рыжей прической, ближе в парику клоуна, были бедны и еле наскребли денег на билеты в плацкарте, об отеле и речи не было. Саша разместил нас в своей мастерской, или ДК Петлюра, как он называл свои апартаменты.

Первый этаж был похож на обычную художественную мастерскую, ниже располагалась в огромном павильоне его коллекция, на плечиках висели пиджаки, платья, брюки, вдоль стен до потолка возвышались разнообразные чемоданы с надписями типа «ботинки мужские желтые 1930-х», «обувь детская 1950-х», «бюстгальтеры 1920-х» и т.п. На дне находилось что-то вроде бассейна со ступенями амфитеатром, там скульпторы когда-то замачивали глину, а теперь там по стенам должны были висеть мои коврики, на дне выступить с песнями Альбина Сексова, а московский актёр прочитать рассказы из книжки С. Андреева «30щенков» (то есть «зощенко в»). Хозяин усадил нас на старинную железную кровать с выпавшим дном, замененным крепкими досками, покрытыми ковром и подушечками, превращенным во вместительный диван.

Мы попили чай и отправились развешивать коврики, а Сексовна приступила сразу к репетициям. Голос у неё был необычайно громкий, но в ноты она с трудом попадала. Пела она на улице, на крошечном пятачке газона с деревом возле дверей мастерской. Когда она орала свою знаменитую песню, как нравится ей фаллос таджика, мы поднялись на неё поглазеть, и увидели, что из кухни соседнего ресторана поглазеть на нее вышли настоящие таджики в белых колпаках и с кухонными ножами. Мы зашикали на Сексовну, чтобы она не разжигала межэтническую любовь, к тому же от ее пения дико разболелась голова.

Вечером концерт прошел на ура, в подвальный амфитеатр набилась необыкновенно разношерстная публика – от пожилых панков и юных неформалов с татуированными щеками до композитора Мартынова, скрипачки Гриденко и известных актёров. Сексова пела: «Слон, слон, слон! Я думала, это в Африке живет. Оказалось: смерть легавым от ножа!» , «Я синячу, я синячу, чу-чу-чу…», актёр в форме украинского милиционера читал похожие на «Ад» Данте, только смешной, адские рассказики Сержа Плохиша, которые тот написал на основе своего жизненного опыта периода работы в милиции в отделе сексуальных преступлений, со стен свисали мои тряпочки: «Нефть, газ, ох-ах, отсосал олигарх», «Друиды мстят убийцам русского леса» и т.п., а народ свистел, подпевал, улюлюкал и братался. Когда Сексова пела знаменитую песню про таджика, в открытую дверь с улицы вдруг вошел настоящий таджик в оранжевой жилеточке, от чего Альбина перепугалась и начала делать несвойственные ей книксены, а таджик снял вдруг резиновые глаза и оказался актером. Потом Мартынов и Гриденко сидели с нами на старинной кровати и выражали свой восторг от нашего фестиваля питерского андеграунда, отмечая супер-актуальность нашего творчества, какого в Москве пока и в помине нет, и сходство его, отчасти, с ОБЭРИУтами.

Возлияния Бахусу не прекращались до рассвета на лужайке, потом, не помня как, мы с Сексовной оказались на старинной вместительной кровати, а Серж Плохиш на коврике под нами. Сны снились необыкновенные, слоны скакали, медведи и волки спорили о чём-то, как Природа с человеком, а я, просыпаясь, насочиняла стихов, а Серж припомнил еще пару историй из своего прошлого. «Как хорошо, творчески мы выспались!», - защебетали мы как утренние птицы, хотя время было ближе к полднику. «Еще бы! Вы же спали на кровати поэта Николая Заболоцкого! Все, кто на ней спал или сидел, отмечают колоссальную энергию, которая их после этого посещает!»

Потом, десять лет спустя, я попала к Саше Петлюре уже в его домик в Тарусе, где оказалась со своими ковриками в Резиденции МОСХа, и опять увидела эту знаменитую кровать! И тут он мне рассказал подробно об этой весьма интересной вещице из своей коллекции всяких выброшенных вещей.

В 90-е Саша за три копейки купил в Тарусе деревянную избушку и начал ее обустраивать, надстраивать, пока не превратил свой участок земли в летний музей ДК «Петлюра». Для строительства и украшательства он собирал вокруг всё, что плохо лежит. В это время по соседству на улице Розы Люксембург продавался ветшающий домик, где когда-то жил летом и писал свои народные стихи позднего периода Николай Заболоцкий. Из избушки выбрасывали всякий хлам, в том числе старую кровать. Петлюра тут же уволок её к себе, ибо понял, что это самое ценное, ибо сто процентов это была подлинная кровать, на которой почивал великий поэт. Вскоре ему перепала мастерская на Петровке, и он вывез кровать туда, где я имела честь с ней познакомиться. А в 2017 мастерскую отобрали, и кровать опять перекочевала с Петлюрой в Тарусу, поближе к родному месту обитания. И с Сашей Петлюрой на кровати случилось радостное чудо, он зачал на ней дочку Аврору, которой теперь уже чуть больше годика, и которая любит ползать по этому мистическому лежбищу.

Что же касается нашей компании… Альбина Сексова стала звездой тик-тока, обрела миллионы поклонников в юношеской аудитории, превратившись в подобие русской бабушки-ведуньи, весело рассказывающей подросткам о сексе, проводя тем самым обряд инициации и призывая к здоровым отношениям между мальчиками и девочками. Сергей Андреев заболел менингитом, оглох, газета «Спид-инфо» закрылась, бывший журналист, поселился в Новгороде, стал чемпионом зимнего плавания и рисует почему-то в основном пронзительные и радостные церквушки с крестами…

43. Ефим Гаммер, поэт, писатель. Иерусалим

Огонь, мерцающий в сосуде

Сказано: красота спасёт мир. Но не сказано: какая? Внезапно открылось: внутренняя. И вспомнилось:

Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Николай Заболоцкий? Стихотворение «Некрасивая девочка»?

Шёл 1961 год. Нам всячески внушали, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. В свои 16 лет, когда рождались первые стихи, в основном о любви – «А я тебя ещё не встретил, не знаю, что тому виной» – редакциям требовалось от юных поэтов нечто вроде: «В коммунизм у нас дорога, мы на правильном пути».

Разумеется, мы, не отягощенные глубокими философскими познаниями, не сомневались в истинности пути. Но после разоблачения культа личности Сталина и зарождающегося культа Хрущева, хотелось какой-то большей свободы для собственного мышления. А то ведь никак по детской наивности, хотя и сдавали экзамены на пятерку, не могли сообразить, чем на самом деле обернётся доступная по красоте звучания фраза: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Тем более, что в нашем литобъединении при рижской газете «Советская молодёжь», по своим незаурядным, как нам представлялось, способностям мы не могли получить больше чем одну публикацию стихов за целый год, и то перед семинаром молодых писателей Латвии. Ну да ладно, стихи стихами. А как быть с остальным? С реальными потребностями? Все мы, молодые поэты того времени, трудились, как правило, на заводе, зарабатывая производственный стаж, чтобы без проблем поступить в институт. И материальные ценности, в виде новых туфель или костюма с галстуком нас интересовали не менее, чем выступление на поэтическом фестивале – в спецовке и телогрейке не очень-то будешь принят поклонниками наших дарований. Хотя, конечно, внутренняя красота оставалась при нас, и, казалось, этого не отнять.

Но...

И вновь инстинктивный бросок к стихотворению Николая Заболоцкого.

Ни тени зависти, ни умысла худого
Ещё не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!»

Выясняется, что в будущем, при построении коммунистического общества проявятся такие язвы нового мира, о которых в юности и подозревать не приходится. Допустим, у твоего начальника цеха потребности круче твоих, и ему подавай костюм бостоновой ткани, когда тебе – рядовому рабочему – хлопчато-бумажный. Или при поездке на курорт ты будешь катить до Сочи, понятно «за бесплатно», в общем вагоне, а он в отдельном купе. Или... или...

Словом, такая кутерьма в мозгах, что хоть подавайся не в Рижский политехнический институт, а в университет на философский факультет. Иначе не сохранить ясность мысли и не осознать, куда в ближайшие двадцать лет приведёт нас родное правительство. Оглянемся на 1980 год. И? Где наши чаяния и надежды и где коммунизм? Ау! Ни того, ни другого. А что есть? Стихотворение Николая Заболоцкого с интригующим для нас, пацанов начала 1960-х годов, названием «Некрасивая девочка». Было, есть и будет! И при умелом прочтении это «было, есть и будет», зашифрованное в тексте бывшим политзаключенным ГУЛАГа, увидит и молодой человек, «делающий жизнь», само собой, не с кого-то, а самостоятельно.

42. Александра Комиссарова, аспирант Шуйского филиала Ивановского Государственного института, отделение философии

Очевидцы незримого. Николай Заболоцкий и Павел Филонов.

Многоголосье первой трети XX века само по себе уникально. Раскрытие творческого потенциала каждого художника, разнообразие, изменение под гнётом колеса истории или индивидуального жизненного опыта- всё это- галерея образов и переплетений форм житейских и философских. В начале двадцатых годов в Петроград стали стекаться молодые способные люди из провинции. Работали институты и кружки, в которых преподавали лучшие умы, например, литературоведы В.А. Десницкий, и Ю.Н. Тынянов, генетик Ю.А. Филипченко, физиолог А.А. Ухтомский и другие. Работал театр Мейерхольда, между студентами и преподавателями велись споры о творчестве К.С. Малевича и М. З. Шагала.

Когда восемнадцатилетний Николай Заболоцкий приехал учиться в Петроград в 1921 году, он хорошо запомнил афиши о траурных вечерах по случаю смерти А. Блока. Впереди предстояло становление поэта как личности, вписанной в данную систему ноосферы и ценностей.

П.Н. Филонов в это время создаёт второй вариант теории аналитического искусства- «Декларацию Мирового расцвета». Филонов был близок с В. Хлебниковым, иллюстрировал его «Изборник стихов» в 1914 году. В поэме «Жуть лесная» этого же года Хлебников так говорит о художнике:

Я со стены письма Филонова
Смотрю, как конь усталый, до конца.
И много муки в письме у оного,
В глазах у конского лица.

Они познакомились в Гинхуке, после окончания Н.А. Заболоцким педагогического института в 1925 году. Молодой литератор примкнул к авангардистскому движению, тогда поэзия и живопись этого направления существовали в симбиозе. Филонов преподавал в Академии художеств с группой студентов из которой потом выросла Школа мастеров аналитического искусства. Возможно, Николай Заболоцкий и посещал эти занятия- на стенах его комнаты в общежитии были рисунки «под Филонова», причудливые образы в разнообразных позах. В 1926 году он пишет стихотворение «Лицо коня», оно заканчивается так:

И лошадь в клетке из оглобель,
Повозку крытую влача,
Глядит покорными глазами
В таинственный и неподвижный мир.

Мир, который так интересовал Заболоцкого не раз откликался работах Филонова. Художник развивает в своей декларации мысль о «глазе видящем» и «глазе знающем», о форме и цвете, беспредметности и интуитивности. Филонов несомненно понимал, что молодой Заболоцкий – верный ученик и продолжатель его идей с помощью слова. Учение о содержании, которое проповедовал художник, отозвалось в поэте. В юношеской статье первокурсника «О сущности символизма», Заболоцкий пишет: «Поэт- прежде всего созерцатель».

Натурфилосовская поэма «Деревья» 1933 года- пример двойственности мира и отклик на «Декларацию» Филонова.

Г о л о с а
- Мы глазки Жуковы.
- Я гусеницин нос.
- Я возникающий из семени овес.
- Я дудочка души, оформленной слегка.
- Мы не облекшиеся телом потроха.
- Я то, что будет органом дыханья.
- Я сон грибка.
- Я свечки колыханье.
- Возникновенье глаза я на кончике земли.
- А мы пули.
Все вместе мы - чудесное рожденье,
Откуда ты свое ведешь происхожденье.

Многообразность сути, а не формы и цветовой гаммы, также как и истинная мысль не забитая словесной игрой и лингвоэпистемологическими формами объединяет двух представителей авангарда. Целые образ, тот, что не увидишь глазами сразу, можно воплотить в элементах и деталях, которые сплетаясь между собой выстраивают целостную картину мира творца. Метафора, как цвет в живописи, создаёт определённый акцент, геометрические формы подчиняют себе пространство, в котором находится автор.

К примеру, стихотворение 1930 года «Звезды, розы и квадраты»:

Звезды, розы и квадраты,
Стрелы северного сиянья,
Тонки, круглы, полосаты,
Осеняли наши зданья.

Из геометрических фигур выстроен мир космический, панпсихизм, о котором говорил Циолковский ( с ним Заболоцкий будет вести переписку), раскрыт в образе равенства природы, человека и заоблачного мира. Атомизм, как натурфилосовское учение, также соединяет художника и поэта. Не случайно, Филонов в статье «Идеология аналитического искусства и принцип сделанности» 1929 года читаются такие строки: « Упорно и точно вводи выявленный цвет в каждый атом, чтобы он туда въедался, как тепло в тело, или органически был связан с формой, как в природе клетчатка цветка с цветом». Органический, а не механический процесс в искусстве и космосе интересует Заболоцкого и Филонова. Первый в 1926 году пишет стихотворения «В жилищах наших»:

В жилищах наших
Мы тут живём умно и некрасиво.
Справляя жизнь, рождаясь от людей,
Мы забываем о деревьях.
Они поистине металла тяжелей
В зелёном блеске сомкнутых кудрей.

Филонов в 1923 пишет картину «Живая голова», беспредметность, частное, складывающееся в общую картину. Не случайно, второе название работы «Голова в бытии, процесс становления».

Создание города, как микрокосмоса, в котором закован человек отражается в стихотворении «Красная Бавария» Заболоцкого, вошедшего в сборник «Столбцы»1929 года:

И в том бутылочном раю
сирены дрогли на краю
кривой эстрады. На поруки
им были отданы глаза.
Они простерли к небесам
эмалированные руки
и ели бутерброд от скуки.

В 1926 году Филонов создаёт картину «Животные». С человеческими измученными лицами, перемешанные с городской средой, в них читается обречённость и тоска от пребывания в мире. Интеллектуальная земная оболочка, неуничтожимая и неисчезающая- делает человека частью вселенной, в каком бы образе он не являлся зрителю. Эта идея очеловечивания природы и мира соединяет творчество Николая Заболоцкого и Павла Филонова. Человеческие лица, которые составляют вселенную, отражены в картинах Филонова - «Композиция с шестью лицами» 30-е годы, цикл «Головы» того же периода и одна из последних работ «Лики» 1940, где образ Спаса пронизан алыми нитями и оплетён синими жилами. Заболоцкий пишет в 1955 году стихотворение «О красоте человеческих лиц»:

Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.

Через человека видна вселенная, которая проходит через его душу и , распадаясь на атомы, вновь собирается в цельный метафорический многогранный образ.

Н.А. Заболоцкий умер 14 октября 1958 года от инфаркта, пережив с 1938 по 1944 год арест, пытки и Востоклаг, ему было 55 лет. Павел Филонов умер в блокадном Ленинграде от голода 3 декабря 1941 года, ему было 58 лет.

В 1919 году К. С. Малевич опубликовал размышления «О поэзии», в которых звучат такие строки: «Человек-форма такой же знак, как нота, буква и только. Он ударяет внутри себя и каждый удар летит в мир.»

Заболоцкий и Филонов, их абсурдность и одновременно органичность в творчестве, несомненно находят отражение в современных поисках новых форм искусства.

41. Дмитрий Овчинников, литератор. Новосибирск

«Прохожий» Николая Заболоцкого: анализ стихотворения

Поэты, как известно, бывают разные. Николай Заболоцкий – это, несомненно, поэт милостью Божьей¸ тот, кого, пользуясь пушкинским выражением, «Аполлон требует к священной жертве». Его перу принадлежит множество гениальных стихов, но есть среди них одно, о котором хочется сказать особо.

* * *

Однажды, не так давно, будучи уже гораздо старше школьного возраста, я прочитал стихотворение «Прохожий», написанное Заболоцким в 1948 году, вскоре после возвращения из ссылки и восстановления в Союзе писателей СССР. Хотя бы по названию, думаю, его знают многие, но понимает мало кто. Хотя оно написано довольно простым, понятным слогом, эта простота обманчива, эфемерна. Это стихотворение наполнено глубинными смыслами и подтекстами, которые очень сложно осмыслить во всей полноте. Но, тем ни менее, кое-что понять всё-таки можно. Ну или хотя бы попытаться. Возьмём для начала самую первую строфу:

Исполнен душевной тревоги,
В треухе, с солдатским мешком,
По шпалам железной дороги
Шагает он ночью пешком.

Сразу возникают вопросы: кто этот некто? куда и зачем он идёт? почему у него за плечами солдатский мешок? На эти вопросы однозначного ответа нет, мы можем лишь догадываться. Возможно, это солдат, возвращающийся с фронта, а возможно – узник лагерей, бредущий домой из мест заключения. В принципе, обе версии вполне реалистичны, и здесь можно усмотреть определённую биографическую основу. Как известно, в 1938 году Заболоцкий был арестован по сфабрикованному делу об антисоветской пропаганде, чудом избежал расстрела, но долгих шесть лет провёл в заключении, освободившись лишь в марте 1944 года. Об этом периоде своей жизни поэт поведал в книге «История моего заключения». Но даже после освобождения Заболоцкий, как и почти все в те годы, не мог быть совершенно спокоен за свою жизнь и свободу, он находился в постоянном ожидании нового ареста. Об этом, в частности, пишет в своей книге «Жизнь Николая Заболоцкого» его сын Никита. Он, среди прочего, описывает содержимое отцовских антресолей, где лежали «валенки, необычайно прочные, тяжёлые сапоги и походный бушлат».

Далее. Пейзаж, описанный Заболоцким, напротив, довольно конкретен. И действительно: любой, кто бывал в знаменитом писательском посёлке Переделкино, где с 1946 года жил и сам Заболоцкий, опознаёт его приметы в строчках стихотворения. Во второй строфе даётся очень конкретное указание: «Уж поздно, на станцию Нара ушёл предпоследний состав». А далее этот некто идёт по направлению к Переделкинскому кладбищу, где похоронены Борис Пастернак, Корней Чуковский и многие другие великие поэты и писатели. Но куда именно он идёт? Выясняется, что не к этим могилам, хотя кладбище писательское. Он идёт через мост к краю аллеи, т.е. к началу кладбища, и здесь перед нами предстаёт памятник лётчику, что «покоится в ворохе лент», а «мёртвый пропеллер, белея, венчает его монумент». Опять же, почему неназванный герой приходит именно к этой могиле, точного ответа нет, но, как кажется, здесь важно обратить внимание на некоторые детали. Вот, например, как будто бы случайно возникает образ сосен, что «склоняясь к погосту, стоят, словно скопище душ». Это довольно стандартная метафора, но она вдруг начинает разворачиваться в некоторую метафизическую реальность. Дальше мы видим, как поэт описывает «нежданно мгновенный, пронзающий душу покой». Казалось бы, вечный покой – это образ, указывающий на тему смерти, но в мире стихотворения Заболоцкого он скорее указывает на вечную жизнь. И далее, к концу стихотворения, это станет явственно видно.

Одно наблюдение: несложно заметить, как от первой строфы к середине стиха меняется его звуковое наполнение. Заболоцкий, стоит отметить, не просто прекрасно понимал, как строится звукопись стихотворения, но и постоянно подчёркивал в своём чтении отдельные звуки, придавая этому огромное значение. Он сознательно, рационально выстраивал звуковую картину своих стихов, и всегда увязывал её с тем смыслом, который хочет передать читателю. И здесь мы видим то же самое. Так, в первой строфе речь идёт о душевной тревоге, в которой пребывает лирический герой, и эта строфа исполнена довольно жёсткого звучания, с частыми повторами звуков «ш», «ч», «т», «п», «р». А когда герой приходит к могиле, вдруг, совершенно, казалось бы, неожиданно, звукопись меняется, становится более мягкой, плавной, нежной. И этими же звуковыми особенностями Заболоцкий акцентирует противоречие между смыслом слова и его звучанием. По смыслу слово «мгновенный» указывает на краткость, предельную сжатость временного отрезка, а звучание, напротив, говорит о длительности, протяжённости. Это звуковое противоречие говорит о внутреннем противоречии, к которому нас ведёт автор: некий неназванный человек, возможно, бывший заключённый, но, скорее всего, прошедший войну, идёт пешком по шпалам, затем сворачивает по направлению к кладбищу и движется к конкретной могиле некоего лётчика. Кто это? Возможно, тот, с кем вместе воевал лирический герой, тот, кто погиб в бою, оставив героя одного в этой жизни. Оставив для чего? Для страданий. Тот, кто погиб, избавлен от страданий, он причастен к миру вечности, где нет тревог, приходящихся на долю выжившего. Для Заболоцкого в данном контексте смерть – это не страдание, не конец всего, а избавление от страданий, выход в вечность. И покой в данном случае – это не вечное забвение, небытие, а тот покой, который даёт нам счастье и умиротворение. Недаром это «дивный покой», пред которым «смолкает живая людская душа».

Юрий Лотман, выдающийся советский литературовед, обратил внимание, что Заболоцкий в этом стихотворении точен и неточен одновременно. С одной стороны, предпоследняя электричка – это конкретное указание времени, но возникает вопрос, когда именно уходит эта электричка. Понятно, что это позднее время, близкое к полночи или вскоре после неё, т.е. время сгущения тьмы, когда ночь полностью вступила в свои права, но в то же время она уже начинает уступать свою власть следующему дню. В эту точку Заболоцкий помещает своего героя, который идёт на кладбище, туда, где, казалось бы, смерть уже победила. Но дальше ещё одно противоречие. С одной стороны, человеку вроде бы холодно, на что указывает надетый им треух, а с другой – этот холод уже начинает уступать постепенно наступающей весне, о которой свидетельствует упоминание «лёгкого шуршания почек», говорящего о возрождении жизни, о победе дня над ночью, о победе над тревогой, над жизнью, которая ужаснее смерти. Об этом – последняя строфа:

А тело бредет по дороге,
Шагая сквозь тысячи бед,
И горе его, и тревоги
Бегут, как собаки, вослед.

Лотман называл это состояние «время с признаками точности». А также «пространство с признаками точности» и «жизнь с признаками точности». Жизнь, не подчинившаяся точности, и ускользнувшая туда, где находится душа погибшего лётчика, куда на мгновение, но на длящееся мгновение, попадает лирический герой. И где находится сам автор этого стихотворения.

40. Юрий Александров, писатель, поэт, эссеист. Домодедово, Московская область

Николай Заболоцкий. Читайте Чувства

Если ПОЭТ, настоящий стиха творец, то он всё передаёт через собственные Чувства прожитого, пережитого, увиденного, услышанного, так или иначе, им самим осознанного. Но только через эти свои ЧУВСТВА. Именно поэтому настоящее стихотворение возможно лишь Чувствовать. И если прочитав его, у читателя заколошматилось в груди, если иссохли до дна глаза или заполнились до краёв чувственной влагой, перестав видеть, устремившись сквозь всё материальное в неописуемость, если в горле пустыня Сахара, а подкативший колючий ком, не даёт дышать, если долбануло в виски, да так, что показалось, что голова увеличилась до того размера, что теперь не пройдёт ни в одну дверь, то это значит, что Чувства автора возбудили в читателе, пусть другие, но Чувства, это значит, что Поэт нашёл Своего читателя, а читатель Своего Поэта.

В этом и состоит весь необъяснимый парадокс настоящего стихотворения - генерация собственных Чувств у читателя.

Настоящее стихотворение ни «придумывают», ни свёрстывают, ни «подбирают» рифмы. Есть, конечно, такие «поэты», которые больше походят на «переводчиков», воспринимающих Поэзию, как ту же Прозу только с рифмой, и занимающиеся с помощью словаря рифм, «переводом» одной в другую.

Великолепные, тем паче гениальные стихотворения невозможно «прочитать», но лишь почувствовать. Поэзию вообще не «читают», но чувственно воспринимают. Именно поэтому Поэзия ближе к Музыке, чем к Прозе.

Не получается стихи читать,
написанные сердцем,
Есенина, к примеру, или Блока,
листая и листая томик чувств.
И к ужину
дойдя до тиража с артикулом,
оценку проживать:
«Ну, так себе. Ну,
в общем-то, не плохо.»

Есть такой известный композитор Равель. Наиизвейстнейшее его произведение слышали наверняка все. Так вот, когда я слушаю ту музыку, которая мне очень нравится, то в моей голове рисуются какие-то средневековые караваны из слонов и верблюдов, нагруженных всякими чудесами и восточными яствами, плетущийся где-то в пустынях Средней Азии. А на самом деле Равель написал эту музыку под впечатлением посещения сталелитейного завода. Но ЧУВСТВА, когда я слушаю, возникают и накрывают меня, да так, что хочется слушать услышанное ещё и ещё раз.

Начало творчества Николая Алексеевича Заболоцкого пришлось на сложное переменчивое время. Как говорил китайский философ Конфуций: «Не дай вам бог, жить в эпоху перемен». Смена одна за другой социально-экономических формаций, Первая мировая война, несколько революций, гражданская война произошедшие в нашей стране в сжатый исторический срок – менее чем за десять лет, привели к повсеместному и множественному объединению не объединяемого и разделению неразделяемого в обычные «ровные» времена. В такие периоды многие люди, а молодые с неокрепшими, неустоявшимися взглядами и принципами тем паче, могут попасть, и чаще всего попадают, в различные сомнительные потоки чужих мыслей, таких же заблудших или не сформировавшихся, как и они, но «властителей дум». Недавно перебравшемуся в столицу Заболоцкому, нужно утвердиться. И он тоже подпадает под влияние подобных «властителей». Но его творчество ни власть, ни признанные ею литераторы, не приемлют.

Иносказательность Поэзии нашла отражение в одном из ранних стихотворений Заболоцкого 1927-го года «Рыбная лавка». Хотя, конечно же, не стоит с маниакальностью разглядывать за каждым словом тайные послания. Но в этом стихотворении Поэта, речь, безусловно, не про изобилие рыбного рынка и деликатесы, а про его, автора, тогдашнее неприятие власти, его протест:

И вот, забыв людей коварство,
Вступаем мы в другое царство.

Там же:

О самодержец пышный брюха,
Кишечный бог и властелин,
Руководитель тайный духа,
И помыслов архитриклин!

И ещё:

Повсюду гром консервных банок,
Ревут сиги, вскочив в ушат.
Ножи, торчащие из ранок,
Качаются и дребезжат.

А заканчивается это стихотворение, окончательным приговором новой власти, строящей Новый мир, разрушая при этом старый, но не дающая, в то же время, проявляться, столь же Новому творческому порыву в поэзии:

Весы читают «Отче наш»,
Две гирьки, мирно встав на блюдце,
Определяют жизни ход,
И дверь звенит, и рыбы бьются,
И жабры дышат наоборот.

Меня всегда снисходительно забавляют, слышимые в окололитературных кругах диалоги типа:

- Что-то у меня сегодня(!) творческий застой. Да и вообще, месяц неудачный – всего 30(!) стихов написал.

- А у меня наоборот - пишу и пишу. Вот вчера поэму(!) написал про смысл жизни(!).

Ну что сказать этим плодовитым дарованиям?! Только одно: вы гении зеркальных лабиринтов, где вы одни – без вёсел и ветрил. В стихотворении «Уступи мне, скворец, уголок» Заболоцкий тоже ответил тем, кто как пулемёт, строчит стихами:

Я и сам бы стараться горазд,
Да шепнула мне бабочка-странница:
Кто бывает весною горласт,
Тот без голоса к лету останется.

Само слово «стихотворение», одним из составляющих которого является «творение», напрямую отсылает нас к слову «творец». В русской словесности это ни кто иной, как Бог – творец, создатель. Поэтому назвать «стихотворением», работу некоего автора, в основе которой не Чувства, а что угодно другое, не возможно. Даже если эта работа с точки зрения технологии стихосложения академически безупречна. Со мной был согласен и Николай Заболоцкий. В своём стихотворении «Читая стихи» он сказал про стихослагателей:

...Бормотанье сверчка и ребёнка
В совершенстве писатель постиг.

И ещё там же:

Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна.

Заболоцкий считал, что не зная и не понимая жизненной ситуации, в которой находился автор когда писал своё сочинение, не Чувствуя его Душу, невозможно по прочитанному верно истолковать ни конкретное произведение, ни творчество автора вообще. В своём стихотворении «О красоте человеческих лиц» он сказал:

…Где всюду великое чудится в малом...

И там же:

Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка её на меня
Струилось дыханье весеннего дня.

В стихотворении «Гроза идёт», Николай Алексеевич Заболоцкий как бы подводит итог своей поэтической судьбе: как и в 20-х, так и на протяжении всей своей творческой жизни, он так и не был до конца понят и достойно его таланта принят ни литературными властями, ни большинством коллег по писательскому цеху. И хотя уже в 1938-м году он стал членом Союза Писателей СССР, но, по большому счёту, так и не получил достаточных возможностей расширить круг Своих читателей, тех, кто действительно увидел бы в его стихотворениях его Душу и понял бы его Чувства.

Пой мне песню дерево печали! Я, как ты, ворвался в высоту, Но меня лишь молнии встречали И огнём сжигали на лету.

39. Юрий Санберг, журналист, преподаватель. Мытищи

Восстание переписчика

«Поприщин» Н. Заболоцкого: заметки на полях

С остро отточенным карандашом «Кох-и-Нор» читается лучше. Когда карандаш ошибается, становится банальным или вдруг повторяется – есть ластик.

Иногда карандаш спотыкается, ломая грифель, оставляя за собой нервную запятую.

Не страшно.

Однажды захочется поднести книгу к глазам и понять, на чем он споткнулся.

Зато беглые заметки на полях не разобрать уже на следующий день. Раньше с неразборчивым почерком легко управлялся переписчик.

Умер давно переписчик, исчез – вместе с фонарщиком и моралистом.

***

Переписчик – самая опасная профессия в литературе, никто не выживает. Переписчик есть человек неосуществленный. Жизненных сил в нем недостаточно. Стремясь компенсировать низкий социальный статус, он взваливает на себя непомерную ношу.

«Несчастным устройством мозга» объяснял Белинский личные ситуации переписчика.

Разум переписчика слаб. И другие хвори одолевают.

***

Самые известные участники «чернильной индустрии»: студент Ансельм (Гофман, «Золотой горшок»), «вечный титулярный советник» Акакий Акакиевич Башмачкин (Гоголь, «Шинель»), дослужившийся до дворянина Аксентий Иванович Поприщин (Гоголь, «Записки сумасшедшего»), обладатель каллиграфического почерка кривобокий Василий Петрович (Вася) Шумков (Достоевский, «Слабое сердце»), каллиграф князь Лев Николаевич Мышкин (Достоевский, «Идиот»).

Переписчики состоят при книгах, но не являются книжными людьми. Будто самому гусиному перу претят продукты книгоиздания.

Ансельм – копиист, не знающий, что переписывает.

У Башмачкина текст распадается даже не на слова, а на буквы: он им подмигивает, сопереживает, восторгается.

Велик князь Мышкин («Князь Христос» в черновиках), но – увы! – «правильно не учился».

Книжные шкафы для Поприщина – символ учености директора департамента. Сам он читает охранительно-консервативную газету «Северная пчела» под редакцией Фаддея Булгарина ⁠ и Николая Греча. Сходил на незатейливый водевиль сочинения актера Петра Григорьева-мл. «Филатка и Мирошка – соперники, или Четыре жениха и одна невеста». На этом всё.

Башмачкина отмолил добрый сказочник Норштейн (в мультфильме «Шинель»).

Заболоцкий доверил Поприщину переписать историю.

Читательскому прочтению тоже не чужды альтернативы.

***

«Поприщин» Заболоцкого кинематографичен. Пространства меняются с помощью монтажных переходов. Развитие нелинейно. Предыдущее событие не определяет последующее, конфликтуя с ним.

Ветер – движитель смены планов, локаций, темпоритма.

Петербург, «просвистанный метелью» (Каверин), закостенел от холода. Драматургией управляет сила и направление ветра.

В Севилье безветренно.

***

Ветер-убийца бесчинствует: стреляет в висок, взрывает снега, срывает крылатку, стремясь заморозить до смерти, выпрыгивает из-за угла, зарывает мосты в сугроб, валит карету с сиятельным седоком, срывает генеральские звезды, будто разжаловав перед расстрелом.

Императив – приказ ветру «Хлещи!» – созвучен команде «Пли!».

Фердинанд – не бунтарь, а предводитель восстания. Стихия ветра есть его повстанческая армия.

***

Движение снизу вверх («бровями взлетает») и вперёд («лицо поднимает вперёд») сопровождает превращение Поприщина в короля. Исхудалый, тонкий, сияя страдальческими глазами, Фердинанд с усилием поднимается, приветствуя своих испанских подданных.

***

Круговое движение ветра. Хаос и летящие отточенные перья не только в поприщинском департаменте (законный гнев справедлив, а месть извинительна) – во всех департаментах.

Восстание против чиновного Петербурга.

***

Ветер шатает кресты, качает «каменный ужас» Петербурга. Раскачивает, убаюкивая остывающее тело Фердинанда в белой рубахе.

Белый – цвет смерти. Саван белый.

***

Причудливые сугробы намело на крышах.

Ветер движется внизу, а сверху снеговые уродцы бегут по крышам и занимают колокольни.

Колокольного звона нет.

Заснеженные фигуры «ложатся в кирпичные бойни».

Зачем?

Тактика восстаний в ХХ веке: занять крыши и контролировать площади, проспекты и улицы.

Оттуда стрелять удобнее.

***

Альтернативная история: Фердинанд VIII – король, наследующий трон после смерти Фердинанда VII де Бурбона. Разрешен тяжелый династийный кризис, предотвращена первая Карлистская война.

Нового короля признают. Ветер, покорно затихая у его ног (падая ниц), превращается в позёмку. Восторженная толпа встречает его в Севилье.

***

Взмах руки – раскрывается веер, меняется локация. Взмах мантильи – меняются реалии.

Фердинанд VIII не пустил на престол Изабеллу II.

Между тем, именно королева Изабелла вернула мантилью в национальный костюм, сформировав на неё устойчивую моду.

***

Маркер нормальности.

У Заболоцкого собачка Меджи «скулит, надрывается», тоскуя по хозяйке Софи, вышедшей за камер-юнкера Теплова и больше в ней не нуждающейся.

«Голосов» Фердинанд не слышит. Он не болен, болен Поприщин.

***

Фердинанд VII умирает 29 сентября 1833 года (по новому стилю). Манифестация безумия гоголевского Поприщина: голосок у Меджи «прорезался» 3 октября (по старому стилю).

В записи сумасшедшего («Год 2000 апреля 43 числа»), следующей за 8 декабря (по старому стилю), уже появляется король Фердинанд VIII.

Осеннее обострение, а затем бред величия.

***

Гоголь, держа перо в «безумных пальцах», записывает свои сны, согбенные под собственной тяжестью. Утром сны не записывают, они забываются.

В Петербурге ночь.

Без сна мается Фердинанд, и вот уже брезжит рассвет, недолго до трагического финала.

И только в жаркой Севилье день.

***

Второй маркер неожиданно выявляет асинхронность времени и локуса города.

Петербург Пушкина и Гоголя – гранит и чугун. Откуда здесь взяться «аркам бетонных свай»? Неоткуда.

Арка визуально поддерживает ансамбль зданий. Уместно вспомнить арку Главного штаба. Имеется всё, предназначенное для ветра: и колонны, и окна, и подъезды.

Только бетона здесь нет.

Петербург стоит на болоте, сваи при строительстве использовались деревянные (лиственница, дуб). Под Исаакиевским собором (1858 год) забито в грунт 11 тысяч деревянных свай, под Московским (Николаевским) вокзалом (1847 год) – 3 тысячи.

Железобетон изобретен в середине XIX века. И лишь к 1910 году в Петербурге этот материал перестали считать чем-то необычным. Применяли для арок, свай, балок, перекрытий.

Заболоцкий, родившийся в начале ХХ века, не может об этом не знать. Версия: он нас спроваживает в Петроград.

Монохромная панорама – чёрный вечер, белый снег, ветер на всем белом свете, заснеженные фигуры – всё блоковские мотивы.

Пространство XIX века пробрасывается в новейшее время.

***

Цвет существует только в Севилье: перламутр (символ власти и мудрости) у веера, лиловая (крестные страдания Иисуса) и червонная (цвет королей) мантилья.

«Испанская грусть» Фердинанда оправдана.

***

Сумасшедший дом подобен заточению в крепости. Не выбраться.

Восстание подавлено. Король «горделиво выбирает смерть» (Каверин).

Фердинанд «в последней отваге» встречает «слепой ураган», всё сметающий на своем пути. Без разбора и ограничений.

Безумный ветер вернулся за своим предводителем. Великодушный жест, акт милосердия.

Низложенный король умер. Да здравствует король!

38. Елена Новикова, писатель. Алексин, Тульская область

Битва слонов

Впечатление от стихотворения Николая Заболоцкого "Битва слонов"

Гениальные произведения искусства, со слов Михаила Казиника, известного искусствоведа и музыканта, имеют не один, а несколько уровней восприятия.

Осмелюсь предположить, что к таким произведениям относится стихотворение Николая Алексеевича Заболоцкого: "Битва слонов". Впервые я задумалась над его смыслом лет восемь назад, оно показалось мне настолько странным и загадочным, что в ходе размышления родился рассказ "Параметры безупречности", в нём я коснулась темы манипуляции сознанием, посредством слова, звука и прочих инструментов воздействия.

Вчера на встрече литературного клуба "Астрея" зашла речь о творчестве Заболоцкого, и об этом стихотворении, в частности.

Мне пришла мысль, что названием оно обязано историческому событию относящемуся к третьему столетию до н.э., между селевидскими войсками царя Антиоха I и галатами произошла битва, получившая название "Битва слонов".

Галатами назывались кельтские племена, а селевиды - древнегреческие эллины. Изюминка заключается в том, что победу Антиоху удалось одержать благодаря слонам, которые были преднамеренно спрятаны за строем селевидских войск, по четыре, на каждом фланге, для борьбы с неприятельской конницей, и восемь в центре, для борьбы с тяжёлыми и лёгкими колесницами.

Галаты и их кони, никогда ранее не видевшие слонов, впали в панику и обратились в бегство. Колесницы, потерявшие управление, нанесли потери своему же войску, слоны довершили разгром.

Стихотворение было написано в 1931 году, за семь лет до ареста Николая Алексеевича, которого потом чудом не расстреляли, десять лет он провёл в заключении и был реабилитирован уже после смерти, умер он в 1958 году. Как известно из описаний личного биографа поэта, по совместительству сына, Заболоцкий был очень образован и начитан, интересовался научными достижениями в области медицины, (сам проучился в мединституте один курс) интересовался и изучал естественные науки, имел высшее образование филолога-педагога, переписывался с Циолковским, изучал работы Бехтерева.

Когда поэта арестовали, по ложному доносу, то трое суток не давали ни спать, ни есть, пытаясь сломить волю и подписать "признательные показания". Только очень тренированному и сильному организму дано сохранить в таких условиях рассудок и остаться человеком, в высоком смысле.

При жизни его мало печатали, всего четыре сборника!!! (не в пример нынешним графоманам.)

Совсем не напрасно я напомнила некоторые факты из биографии, ибо они многое могут прояснить для тех, кто вдруг решит задуматься над стихотворением, о котором здесь идёт речь.

Воин слова, по ночам
Петь пора твоим мечам!

Писатель, поэт - это воин слова, у Пушкина: "глаголом жечь сердца людей", у Пастернака о поэтических строчках: "нахлынут горлом и убьют", "рифма -бочка, бочка с динамитом!" Маяковский.

Поэт это не тот, кто подобно вышивальщице изящной вязью выстилает строчки, любуясь и умиляясь своему мастерству, настоящий поэт - воин, который знает, что может умереть, но не боится смерти, его пугает необходимость жить во лжи, ему претит быть рабом и смотреть на рабов, он враг любой несправедливости. Наступит время, когда каждый мыслящий человек поймёт, что слова - не звук пустой, а мощное оружие, способное менять наше сознание, служить средством манипуляции, ломая барьер осознанности менять подсознание, что в конечном итоге и приводит к "битве слонов".

Слоны подсознания!
Боевые животные преисподней!
Они стоят, приветствуя веселым воем
Все, что захвачено разбоем.

"Все, что захвачено разбоем", почему разбоем? Потому, что до подсознания не так просто добраться, надо сильно постараться, некоторым мастерам манипуляторам это удаётся. "Ум человека - союз двух функций, представляющих сознание и подсознание." Подсознание почти не отдыхает, оно работает и во время сна, чтобы воздействовать на подсознание, нужно усыпить сознание, нужно постараться его притупить, отвлечь, когда оно теряет бдительность и становится менее подозрительным. Чтобы внедрить в подсознание новую программу, действовать нужно исподволь, постепенно.

Боевые слоны подсознания
Вылезают и топчутся,
Словно исполинские малютки. Почему "исполинские малютки? Потому, что малютки это те, кто наивен, кто воспринимает всё на веру, подсознанию не присуща оценочность суждения, это прерогатива сознания, подсознание всё воспринимает буквально.

Маленькие глазки слонов
Наполнены смехом и радостью.
Сколько игрушек! Сколько хлопушек!

Подсознание присутствует в человеке с момента рождения, имея некоторые врождённые "навыки", оно знает как биться сердцу, как дышать, как переваривать пищу и т.д. другие функции оно выучивает посредством сознания, тренируясь и запоминая, до автоматизма. Оно всегда охотно и безропотно учится, в отличии от сознания, которое страшно лениво и энергозатратно.

Весь мир к поэзии привык,
Все было так понятно.
В порядке конница стояла,
На пушках цифры малевала,
И на знаменах слово Ум
Кивало всем, как добрый кум.
И вдруг какие-то слоны,
И все перевернулось!

"На знаменах слово Ум", вспоминаете? "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи!" "Кивало всем, как добрый кум". Кум - кумач, красное знамя, революция, когда всё встало с ног на голову, "все перевернулось!"

Поэзия начинает приглядываться,
Изучать движение новых фигур,
Она начинает понимать красоту неуклюжести,
Красоту слона, выброшенного преисподней.

Сраженье кончено. В пыли
Цветут растения земли,
И слон, рассудком приручаем,
Ест пироги и запивает чаем.

Здесь уже всё ясно и понятно, без пояснений, жизнь продолжается, Поэзия живёт дальше, сбросив с себя лишнюю шелуху, приспосабливается к новой действительности. И это - единственно правильное решение, время всё расставит по местам.

37. Алексей Дектерёв. Екатеринбург

Спасение творчеством

Лагерь, 1939 год. Дежурный выступает с рапортом. Начальник лагеря задаёт докладчику вопрос: «Ну, как там заключённый Заболоцкий — стихи пишет?». «Никак нет. Говорит: больше никогда в жизни писать не будет», ‒ докладывает дежурный. «Ну то-то…», ‒ с насмешкой подытожил начальник лагеря.

Философ-космист, поэт, интеллигент по Чехову с идеями Циолковского. Он единственный из ОБЭРИУтов пережил эту жестокую и несправедливую эпоху, оставаясь эстетом среди коммунистов-НЭПовцев и невольников ГУЛАГа. Он размышлял о природе поэзии, о месте человека в мироздании, искал объяснение и закономерности во всем. Даже в тяготах и лишениях Николай Алексеевич не мирился с тем, что происходило вокруг и стремился постичь высший смысл.

Времена репрессий, цензурирования и всеобъемлющего контроля не щадили творческих людей, неугодных системе. В этот смутный для литературного искусства период Заболоцкий продолжал следовать своему предназначению. Ему повезло куда больше, чем остальным членам ОБЭРИУ. Несмотря на тяжелую долю, он стойко прошел предначертанные судьбой испытания, выжил и оставил нам большое творческое наследие.

В 1938 году Николай Алексеевич был арестован как участник контрреволюционной писательской организации. Пытками и насилием следователи пытались добиться «чистосердечного признания», однако вины писатель так и не признал. Находясь в психбольнице, изнеможденный после пыток, он был осужден заочно. Ему дали небольшой по меркам того времени срок ‒ 5 лет. При всей сложности своего положения, в заточении он продолжил писать: с 1938 по 1945 год поэт трудился над «Словом о полку Игореве». Творчество стало для него спасательным кругом, помогло пережить сложные и жестокие годы в лагерях.

Быть писателем для Заболоцкого – это особый дар, который нужно нести с честью и достоинством. Такое отношение к собственной стезе он выражает в строках своего письма А. А. Фадееву: «Я знаю, что я сделал в литературе немного. Но я чувствую, что могу сделать больше. Поэтому я еще и хочу жить. Ведь не ради моего личного удовольствия судьба сделала меня писателем». Именно поэтому, находясь в неволе, он продолжал усердно трудиться над начатой ещё в Ленинграде поэмой «Слово о полку Игореве». Отсутствие необходимой для работы дополнительной литературы, изнуряющие писателя исправительные работы, гложущая атмосфера вокруг ‒ все эти обстоятельства не смогли заглушить зов души и сердца творить. Упорное стремление поэта завершить свой труд и сделать его безукоризненным были превыше всего. Но иногда судьба была снисходительна к Заболоцкому: среди членов администрации нашлись чуткие товарищи, которые создали поэту более‑менее сносные условия для работы, зачислив его чертёжником в строительное управление. Благодаря этому он имел разрешение уединяться в конторе, где занятие искусством представлялось хоть сколько-нибудь возможным.

Любовь и преданность к своему делу помогли писателю не растерять свои человеческие качества и поэтические навыки. За своё творчество он был осужден, но оно и помогло ему вновь стать свободным человеком. Старательная работа над поэмой не осталась незамеченной. В 1945 году Управление Саранского Исправительно‑трудового лагеря в г. Караганде, где отбывал наказание Заболоцкий, попросило правление Союза писателей восстановить поэта в членстве и оказать ему всемерную помощь в публикации произведения. Пускай спустя долгие годы незаслуженных лет заключения, но справедливость восторжествовала! Униженный и ложно обвинённый в 1938 году, теперь он был вновь признан. Удостоены почтения были и его труды, о которых он так радел.

Николай Алексеевич Заболоцкий – поразительный и достойный пример представителя русской поэзии. Своими литературными трудами писатель вернул себе возможность жить в столице, восстановил членство в Союзе писателей, вновь получил признание своего дела. Непоколебимая верность творческому пути расставила всё на свои места, как и должно было быть с самого начала.

Мы можем себе представить, как где-то там в его вселенной снова подходит дежурный к начальнику лагеря и на вопрос «Ну, как там Заболоцкий — стихи пишет?» отвечает «Пишут о нём!».

36. Татьяна Карпова, учитель. Город Усть-Кут

Отражение меня

Николай Алексеевич Заболоцкий – один из лучших русских поэтов- философов. Им написаны произведения и о природе, и о любви, и о нравственных проблемах. Тематика разнообразна. Его стихотворения вдохновляют, учат, поэтом так много правильно сказано. Читаешь произведение, а в лирическом герое видишь себя. Вот и я не исключение.

«Я воспитан природой суровой…» - стихотворение о родной природе, о том, как скучал поэт по ней. Понимаю Николая Алексеевича: природа родного края навсегда остается в нашем сердце. Она успокаивает, наводит на определенные мысли, размышления о жизни. Мне приходилось часто уезжать из родного города: сначала это были сессии, затем путешествия. Но каждый раз радовалась возвращению. Нет ничего прекрасней родной Усть-Кутской природы: таежные леса, свежий воздух, могучая река Лена. Здесь дышится легко! Как же скучаешь, когда нет всего этого рядом:

…И, внимая весеннему шуму
Посреди очарованных трав,
Все лежал бы и думал я думу
Беспредельных полей и дубрав.

Стихотворение «На закате» раскрывает все стороны жизни человека. Поэт пишет:

Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.

Для меня первый мир - это время до моего взросления, время, когда полностью зависела от родителей; тогда не было серьезных забот, хлопот, переживала из-за оценок, первая любовь, институт, друзья. Именно в этот период совершала первые ошибки, училась понимать, что такое хорошо, а что такое плохо, были радости, огорчения, взлеты и падения. Учиться жить мне помогали родители. Второй мир (другой) - это время, когда я стала сама зарабатывать, создала семью. Здесь мне приходится помогать своим детям, их учить жить, быть примером для подражания. Этот мир творю я сама. Так хочется, чтобы он был добрым, светлым, плодотворным.

Известно, стихотворение « Признание» было написано в 1957 году. Поэтом создан образ любимой женщины. Заболоцкий акцентирует внимание на тонкую натуру женщины, «…Не веселая, не печальная…», называет ее сумасшедшей звездой. Его мечта - обнять ее колени « … с неистовой силою…», обжечь «…и слезами и стихотвореньями». О ком писал Николай Алексеевич? О Наталье Роскиной или Екатерине Клыковой? Думаю, все-таки это больше собирательный образ. Когда я впервые прочитала данное стихотворение, нахлынули воспоминания о первой любви. Была и очарована, и околдована, и разочарована, вроде бы веселиться нечему, печалиться не из-за чего. Ведь, несмотря на трудности, преграды, любовь - прекрасное чувство, которое может творить чудеса, каким бы оно не было, взаимным или безответным.

Всем известное произведение « Не позволяй душе лениться» - жизненный лозунг. Николай Алексеевич советует духовно развиваться, работать над своей душой, воспитывать ее. Своим детям всегда говорю, что человек сам себя тоже должен воспитывать, анализировать, контролировать свои слова, действия, думать об окружающих людях, жить нужно по совести.

Произведения яркого представителя русской поэзии пропитаны философским смыслом. Прочитав их, нельзя остаться равнодушным. В каждом есть глубокий смысл. Мастерство Николая Алексеевича Заболоцкого восхищает!

35. Мария Вязьмина. Историк, юрист. Красноярск.

Художник слова дней минувших

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?..

Кто же автор сих строк – любитель заглядывать во «тьму былого»? Поэт, с художественной научностью переложивший былины, знакомый нам с детских лет по удивительным переводам и переложениям, сохранившим дух устного песнетворчества, реконструировавший памятники прошлого?

Словно сам Боян, талант и величие которого признает даже автор «Слова о полку Игореве», несмотря на желание уйти от следования «старым словам», Николай Алексеевич Заболоцкий (при рождении Заболотский) (1903-1958) предстаёт перед нами «соловьём старого времени»:

… вспомнив дни былые,
Вещие персты он подымал
И на струны возлагал живые, –
Вздрагивали струны, трепетали,
Сами князям славу рокотали…

Кажется, легко слагаются слова, нанизанные на нить древнего повествования, задевая струны души читателя. Не замечается сегодня за ними усердный труд бессонных ночей, обессилевшего и разумом и телом писателя.

Словно делит «Слово о полку Игореве» (работа над стихотворным переложением велась в 1938-1950 гг.) жизнь Заболоцкого на две половины. Одна из них: детство в Казани и первые литературные опыты, учеба в Москве и Петрограде, военная служба, первые сборники стихов, переводы и переложения для детей, увлечения живописью и первые разочарования, критика, неудачи. Но поэт не сломлен и не сдается.

Собор, как древний каземат,
Стоит, подняв главу из меди.
Его вершина и фасад
Слепыми окнами сверлят
Даль непроглядную столетий.
Войны седые облака
Летят над куполом, и, воя,
С высот свергается река,
Сменив движенье на кривое…

Сохранившиеся строки из неоконченной «Осады Козельска» (была начата в 1937-1938 гг.) о стойком граде, словно олицетворяя личную битву с судьбой, как и само «Слово о полку Игореве» в поэтическом изложении Заболоцкого отражают стремление поэта преодолеть отчаяние. В тяжелые для него самого и для страны годы его труд, по его собственному признанию, становится для него духовным спасением.

В 1938 г. Заболоцкий арестован и осуждён по делу об антисоветской пропаганде. С февраля 1939 г. до марта 1944 года он отбывает срок в лагерях, а после освобождения живет в Караганде, где продолжает свое личное сражение. Неоконченная работа над «Словом о полку Игореве», начатая в 1938 году не сходит со стола поэта, призывающего народы окончить бесславные усобицы на потеху врагам, объединиться, вспомнив заветы отцов, выводя на свет песню мира:

Ярослав и правнуки Всеслава»!
Преклоните стяги! Бросьте меч!
Вы из древней выскочили славы,
Коль решили честью пренебречь.
Это вы раздорами и смутой
К нам на Русь поганых завели…

«Слово» – выразитель народных переживаний. Сам Заболоцкий, вышедший из народа (отец – из крестьян, губернский агроном, мать – сельская учительница) видит в первоисточнике народный дух, вместо прозаических строк – запись песенного ритмичного содержания.

Его труд помогает добиться возвращения в Москву. Начинается новый этап его жизни. Многие трудности и горести, что пришлись на долю Заболоцкого, поэт пытается оставить в стороне и вернуться к старым нереализованным замыслам, в которых добивается успеха.

Русским землям ты принес веселье
Из неволи к дому возвратясь…

Как узоры и орнаменты изделий древнерусских ювелиров – современных музейных сокровищ, образы фантастических существ каменных барельефов или техника фресок в древнейших храмах, что поражают нас и поныне, так и памятники слова, воссозданные поэтическими реконструкторами древних эпох, точно обладателями машины времени, дают нам возможность полюбоваться образностью ушедшей речи, уловить многочисленные оттенки мыслей и чувств, поприсутствовать на вечевом собрании или княжеском съезде, заглянуть в прошлое, заигравшее яркими красками в стихотворном напеве, приблизив к нам героические деяния прошлого.

В 1952 г. Н. Заболоцкий обращается в Детгиз с предложением составить свод русских былин, прилагая написанное им «Исцеление Ильи Муромца», текст которого воплощает былинный стиль, язык, свободный от новейших особенностей литературной речи, результат кропотливой работы поэта-художника:

Как во городе славном во Муроме,
Как во том ли селе Карачарове
Жил крестьянин старинного времени,
По прозванью Иван Тимофеевич.
Дал господь ему сына единого,
Дал единого сына любимого…

Вместе с работой над былинами, Заболоцкий обращается и к иным произведениям, пишет стихи, переводит текст поэмы Шота Руставели и многое другое, что привлекает читателей. С 1946 г. он восстановлен в Союзе писателей. Однако подорванное здоровье не вернуть, семейные неурядицы не улучшают состояние поэта. В 1958 г. после двух инфарктов он умирает. В 1963 г. Заболоцкий посмертно реабилитирован.

Но уж прежней славы больше с нами нет
Уж не светит … солнца ясный свет…

34. Надежда Лысанова, поэт, прозаик, литературовед, журналист. Челябинск

Необычный путь Николая Заболоцкого в классики 

Лирическая поэзия Николая Заболоцкого сегодня хорошо известна. Кто не знает его стихотворения «Не позволяй душе лениться!..»? Стихотворения «Признание», на слова которого Александр Лобановский, бард, написал музыку, а исполнителями романса стали Стас Намин, Александр Малинин, Михаил Звездинский и другие? В 80-е годы прошлого века романс получил широкую известность. А стихотворение Заболоцкого «Некрасивая девочка» школьники с удовольствием учат наизусть. Оно светлое, наполнено правдой жизни, правдой нелегкой судьбы: «И девочка ликует и смеется,/ Охваченная счастьем бытия». Потому что: «Ни тени зависти, ни умысла худого/ Еще не знает это существо».

Но было время, когда о поэте писали: «Н. Заболоцкий вышел из группы так называемых «обэриутов» – реакционной группы, откровенно проповедовавшей безыдейность, бессмысленность в искусстве, неизменно превращавшей свои выступления в общественно-политический скандал». Обэриуты декламировали отказ от традиционных форм искусства, необходимость обновления методов изображения действительности, культивировали гротеск, алогизм, поэтику абсурда. Так зачем Заболоцкому понадобились обэриуты? Чтобы разорвать свою связь с русским классическим стихосложением? И вернуться к нему через муки в творчестве?

Судьба Николая Заболоцкого была непростой, с крутыми разворотами, а творческий путь был наполнен исканиями, исследованиями, шараханьями, опытами, новаторством. Поэт родился 7 мая 1930 года под Казанью в семье агронома, детство его прошло в селе Сернур Вятской губернии. Вокруг была настоящая жизнь, наполненная буднями, в которых было много интересного, такого, что можно было услышать «глазами и пальцами».

В 1920 году по окончанию реального училища в Уржуме Заболоцкий уехал в Москву поступать в университет, а на следующий год переехал в Ленинград, где поступил в Педагогический институт. В этот период он и сблизился с группой молодых поэтов, которые называли себя «обэриутами» (Объединение реального искусства, ОБЭРИУ, 1920-е –1930-е). Именно тогда он написал о себе: «Н. Заболоцкий – поэт голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его следует более глазами и пальцами, нежели ушами. Предмет не дробится, но наоборот – сколачивается и уплотняется до отказа, как бы готовый встретить ощупывающую руку зрителя». Но мир, который был в нем с рождения, не соответствовал этим «голым конкретным фигурам»: «Был светлый день. Пустые облака/ как пузыри морщинистые вылетали/ Шел ветер, огибая лес,/ и мы стояли – тонкие деревья – в бесцветной пустоте небес». Заболоцкий отличался от других обэриутов своим мироощущением, миропониманием – чувствованием.

Из всех поэтов русского авангарда, начиная от Хлебникова и кончая Введенским, Хармсом, Владимировым, Левиным, Олейниковым и другими, Николай Заболоцкий смог один выйти на дорогу классической русской поэзии. Тогда зачем ему понадобились обэриуты? Чтобы стать личностью и иметь собственную судьбу? Судьба у каждого своя, но в определенные периоды она становится общей, мы это знаем. Не усложнил ли он себе напрасно творческий путь, прежде чем добрался до классики?

Однажды обэриуты обсуждали полушутя вопрос, на кого кто из них хотел бы походить. Даниил Хармс хотел походить на Гете. Александр Введенский назвал Евлампия Надькина, был такой юмористический персонаж в журнале «Бегемот», а Заболоцкий хотел походить на самого себя. Друзьям его ответ не понравился, они Николая посчитали самовлюбленным эгоистом. Уже первые сборники Заболоцкого «Столбцы» (1929) и «Вторая книга» (1937) наводили читателей на мысль, что поэт имеет свое поэтическое лицо: «И все существованья, все народы/ Нетленное хранили бытие,/ И сам я был не детище природы,/ Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!» Космос! Поэт мыслил не только, как философ, масштабно, но и объемно, а ведь он переписывался с Циолковским, перед ним открывалась Вселенная через научные обоснования.

Я смотрю на обэриутов со своей точки зрения: для молодых творческих людей наступило сложное время, в печать попасть было не просто, им хотелось выделиться из общей писательской «толпы», осуществить революцию в искусстве. Они выступали постоянно в разных аудиториях перед слушателями (например, в 1928 году в Институте истории искусств, в январе 1929 состоялось их знаменитое выступление «Три левых числа»…), но не было удовлетворения, потому многие из них стали сочинять для детей, чтобы публиковаться в детских журналах «Еж» и «Чиж».

Сегодняшняя молодежь тоже стремится выделиться разными способами в творчестве, быту, одежде и своим поведением. И обэриуты пытались выделиться не только литературным творчеством. Александр Введенский был азартным картежником и любил жить в гостиницах. Александр Хармс подписывался как «чинарь-взиральник», любил прогуливаться по Невскому проспекту в пилотке с «ослиными ушами», с тростью, увенчанной старинным автомобильным клаксоном с резиновой черной «грушей». И распугивал прохожих! Безобразие! Игорь Бахтерев любил собак, оформил спектакль «Моя мама вся в часах» – разрисовал занавес человеческими глазами. У Юрия Владимирова была яхта в Ленинградском яхт-клубе. Николай Олейников ходил на работу зимой в боксерских ботинках, придумал настольную игру. А Заболоцкий частенько играл в триктрак (старинная французская игра восточного происхождения). Нарисовал бегущего слона, дал ему название «Чаяние», поместил рисунок дома на стене. Заболоцкий был одним из них? Он был самим собой. И до 1938 года, когда его арестовали (так он попал в общую судьбу!), понял простую истину, что его творчество должны понимать не только дети, но взрослые читатели и старики. Это его философские выводы.

Из заключения Заболоцкий освободился в 1946 году: пять лет – лагерь, затем отбывал ссылку на Дальнем Востоке, Алтае, в Караганде. Но эти годы не помешали творчеству – он великолепно заявил вновь о себе в литературе своим поэтическим переложением «Слова о полку Игореве». И, несмотря на то, что новая московская жизнь не стала для него легче в поэтическом плане, а зарабатывать ему приходилось чаще переводами, а не личным творчеством, он сумел написать примерно столько же стихотворений что и в ленинградский период. Переводил же в основном грузинских поэтов и посещал Грузию.

Обэриуты оказались легким, лакированным, блестящим, ненастоящим налетом на творчестве Николая Заболоцкого в определенный период, налет треснул от роста внутренней полноты автора, собственной философии поэта, его достоинства, мировоззрения, и творчество очистилось от лакированной шелухи. Именно обэриуты вытолкнули поэта на его личный путь, он поднялся на высоту, где у него была своя дорога в космос. Он сделал это, потому что в определенный момент в его творчестве произошел квантовый скачок? Можно и так сегодня сказать. Открылось второе дыхание. Божья благодать снизошла на его плечи, потому что он не позволял душе лениться.

33. Галина Михайлова, режиссёр научно-популярного кино. Санкт-Петербург

«Огромный мир противоречий»

«Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне» – написал в 1959 году поэт Борис Слуцкий. В то же время была опубликована книга англичанина Ч.П. Сноу «Две культуры и научная революция», где автор сетовал на разрыв между традиционной гуманитарной культурой европейского Запада и новой, так называемой, «научной культурой», связанной с научно-техническим прогрессом ХХ века, и эта вражда культур может привести к гибели человеческой культуры вообще. Заволновалась и советская интеллигенция, развернув в 1960-е гг. дискуссию о том, кто важнее для общества: лирики или физики?

Сейчас совершенно очевидно, что для гармоничного развития человека необходимы как наука, так и искусство. О том свидетельствуют и два полушарию мозга – одно отвечает за логику, другое за эмоции, у каждого в разных пропорциях присутствует и то, и другое. Только правополушарный или левополушарный человек не совсем нормален. И мало найдётся людей, у которых мозг равноценно работал и справа, и слева.

Ещё меньше можно вспомнить авторов, которые сумели органично воплотить научные идеи в художественных текстах. Первым на ум приходит М.В.Ломоносов, выдающийся ученый с равноценными достижениями и в науках, и в стихосложении. Писал он оды по разным торжественным случаям, лирические, сатирические и философские стихи, такие как «Утреннее размышления о Божьем величестве» и «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого северного сияния», где сделана попытка представить доказательство величия Бога с точки зрения человека науки. В сатирическом стихотворении «Случились вместе два астронома в пиру» М. Ломоносов просто и наглядно доказывает коперниканскую теорию устройства Вселенной. Конечно, И.В. Гёте, который профессионально занимался наукой и сделал несколько открытий, но главным, всё-таки у него было литературное творчество. Эразм Дарвин (дедушка эволюциониста Чарльза Дарвина) в 1789 году написал поэму «Любовь растений», которая популярно представляла систему К. Линнея. А в поэме «Храм природы, или Происхождение общества» автор изложил собственную концепцию эволюции, правда, поэт С. Кольридж эту поэму прочёл «с отвращением»…

Николай Заболоцкий учёным не был. Но по точности и в то же время образности отражения науки в стихах он стоит совершенно отдельно от всех, его нельзя поставить ни в какой ряд. Начало его творческого пути совпало со временем научно-технической революции того времени, начала 20 века. Несомненно, что Н.Заболоцкий был знаком с идеями К.Э. Циолковского, не мог он не знать о генетических исследованиях Н.И. Вавилова, о мыслях Н.И.Вернадского о биосфере и о величайшем открытии (способе питания растений) К.А.Тимирязева. Вот так коротко и ясно он описал суть фотосинтеза:

В каждом маленьком растеньице,
Словно в колбочке живой,
Влага солнечная пенится
И кипит сама собой. («Весна в лесу»)

«Плоды Мичурина и кактусы Бербанка» - начало стихотворения «Венчание плодами» - тоже свидетельствует о знании предмета. Упомянут именно кактус, так как Бербанк вывел уникальный сорт этого растения без колючек. Во всём «Избранном», куда включены произведения, отобранные самим автором в 1948 году, я нашла только одну неточность. В «Противостоянии Марса» Марс назван «звездой зловещей», а не планетой, полагаю, не от незнания, а для усиления образа – яркости свечения: «Подобный огненному зверю…». И Земля названа астрономически неправильно «малой планетой» только для того, чтобы сравнить с масштабами Вселенной. То, что Заболоцкий точно и грамотно описывал те или иные природные явления или объекты, не представляло бы никакого интереса, с тем же успехом можно и популярные статьи читать. Феноменально то, что конкретное знание он переплавлял в потрясающие поэтические образы, которые показывали природные явления неожиданно и ново.

Нет поэта, который не писал бы о природе. У А.С. Пушкина природа фон, прекрасный, пасторальный, но… фон. Она бывает и враждебной, от которой человек зависит (взять, хотя бы «Метель»). Но Пушкин, как всегда, прав: «…младая будет жизнь играть, и равнодушная природа красою вечною сиять». Да, наплевать природе на разумную жизнь.

Николай Заболоцкий тоже кратко изложил своё отношение к окружающему миру: «Я не ищу гармонии в природе, … где от добра неотделимо зло». И он тоже не ошибался. Какая может быть гармония, когда кругом кого-то жрут! В стихотворении «Лодейников» описаны «пищевые цепи», так точно, хоть в учебник: Так вот она, гармония природы…

Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.

А что это, как не жёсткое художественное изображение дарвиновской борьбы за существование:

И то был бой травы, растений молчаливый бой.
Одни, вытягиваясь, жирною трубой
И распустив листы, других собою мяли,
И напряженные их сочлененья выделяли
Густую слизь. Другие лезли в щель
Между чужих листов…

Возможно, что отсутствие гармонии породило идею русских космистов об автотрофном человеке, который, как растение, мог бы жить энергией солнца. Не исключено, что строчки из поэмы «Безумный волк» отражение этой утопичной идеи:

Однажды ямочку я выкопал в земле,
Засунул ногу в дырку по колено
И так двенадцать суток простоял.
Весь отощал, не пивши и не евши,
Но корнем все-таки не сделалась нога
И я, увы, не сделался растеньем.

Но Н. Заболоцкий всё-таки пытался искать путь преображения природы. В поэме «Торжество земледелия», написанной в 1929-30 гг. сначала всё находится в беспорядке:

Нынче, братцы, вся природа
Как развалина какая!..
Природа ничего не понимает
И ей доверится нельзя,

а завершается поэма природой, преображённой человеком с помощью науки и техники. В поэме «Деревья», написанной чуть позже- в 1933 году, эта тема продолжает звучать:

Всех живых преображенье
В одном сознаньи мировом!

но уже возникает спор двух оппонентов, и упоминаются «людоедские» черты устройства мира природы. Даже в лирическом стихотворении «Лесное озеро» тема продолжает обостряется:

Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,
Где пьют насекомые сок из растенья,
Где буйствуют стебли и стонут цветы,
Где хищными тварями правит природа,
Пробрался к тебе я и замер у входа…

И через десять лет после этих строк в 1948 году, появляется программное стихотворение «Я не ищу гармонии в природе».

Но Н. Заболоцкий не был бы истинным поэтом, если бы, не найдя гармонии, он не увидел в природе красоты. Он прошёл путь от произведений о природе со сложными философскими построениями до удивительно прозрачных, но глубоких поздних стихотворений, что засвидетельствовал сам:

Я, как древний Коперник, разрушил
Пифагорово пенье светил
И в основе его обнаружил
Только лепет и музыку крыл. («Поздняя весна»)

«Лирик» победил «физика».

32. Николай Хрипков, библиотекарь. Село Калиновка, Карасукский район, Новосибирская область

Очень вредный поэт

Поэзия – не профессия и даже не призвание. Это состояние души, образ жизни. Поэтому поэт в глазах окружающих – человек не от мира сего. У него какое-то особое зрение. Он видит то, что недоступно другим людям. Особый слух. Как у музыканта. Мир для него наполнен шумом. Но это не хаос, а гармония звуков, симфония. Говорить с поэтами можно и нужно. Но часто это разговор глухого с немым. Он, то есть поэт, начинает говорить такое, что иначе как бредом не назовешь. Но глаза его горят, голос дрожит. Он похож на сумасшедшего. Но он не сумасшедший. Он поэт.

Его арестовали 19 марта 1938 года. Но он не удивился и даже не испугался. А воспринял это как должное. Если кругом чуть ли не ежедневно арестовывают близки, знакомых, друзей, почему его должна миновать чаша сия? Хотя, конечно, за собой он не видит никакой вины.

Следователь ему даже понравился. Сначала. Он был спокоен, серьезен и сосредоточен. Николай Алексеевич подумал, что жизнь у него тяжелая, не то, что у поэта. С утра до позднего вечера, изо дня в день, из месяца в месяц иметь дело лицом к лицу с преступниками, врагами народа, которые лгут, изворачиваются, требуют веских доказательств и улик, - это очень тяжело. И требует какой-то особой закалки характера, без которой это было бы просто невыносимо.

- Вы обвиняетесь в антисоветской пропаганде. Признаете свою вину?

Неожиданно. Хотя все его стихи что как не пропаганда? Антиобывательская, антимещанская пропаганда, пропаганда эстетического вкуса, любви к слову, к великому русскому языку.

- Я вас спросил: признаете ли вы свою вину?

- Извините! Но я должен вас огорчить. Никакой вины я за собой не признаю.

Следователь стал выкладывать за ним листок за листком.

- Вам знакомы эти отзывы? Они взяты из советских газет и журналов. А вот обзорная рецензия на ваше так называемое творчество, которую написал один из лучших советских специалистов. Это что касается вашего так называемого творчества. А вот показания свидетелей о том, что вы состояли в правотроцкисткой организации, в которую входили известные вам литераторы, как-то Николай Тихонов, Борис Корнилов и другие. Цель этой организации – подготовка террористических актов с целью свержения советского строя. Как вам это?

- Бред какой-то! Конечно, мое, как вы говорите, так называемое творчество, можно оценивать по-разному. На вкус и на цвет товарищей нет. Но ни в какой террористической организации я не состоял и о существовании оной мне ничего не известно.

- Значит, вы отрицаете свою вину, которая явно доказана свидетельскими показаниями? И как я понял, добровольно признаваться не намерены?

- Вы правильно поняли?

- А вот ты, мразь троцкисткая, меня не понял! Здесь тебе не детские ясли. Никто с тобой в кошки-мышки играть не собирается. Прокопенко!

В кабинет зашел коренастый боец. Почему-то без ремня.

- Очки только с него сними. А то ему еще писать придется. Очень много писать.

Боец снял очки и положил их на стол в стороне от бумаг. Почему он это делает: ведь очки же – это как предмет личной гигиены. Это все равно, что снять с человека рубашку или штаны. Но додумать свою мысль он не успел. В голове его как будто разорвалась граната. Перед глазами только ярко-алый цвет. Вместе со стулом он упал на спину на пол. Из глаз бежали слезы, из разбитого рта и носа кровь.

Что они делают со мной? Почему? Разве такое возможно?

Больше его не били. Но одно ему было ясно, что избиение в любое время может возобновиться. Уже был вечер, а допрос продолжался. Ему подсовывали одну бумагу за другой. Он читал и снова твердил, что ни в чем не виновен. Уже наступила ночь. Пришел другой следователь. И допрос продолжился. Ему не давали пищи, не давали спать. Только что не били больше. Но из соседнего кабинета доносились нечеловеческие вопли. Прокопенко без работы не оставался.

К началу третьих суток он почувствовал усиливающуюся боль в ногах. Ноги в ботинках опухли. И любое движение, даже дыхание отзывались болью в ногах.

- Могу я снять ботинки? – спросил он.

- А ты что на пляже?

- У меня опухли ноги. Я в любое время могу потерять сознание. И вы не сможете вести допрос.

- Ну, сними!

Но ботинки не снимались. Хорошо, что кожа уже была ветхая. И он смог разорвать ее и освободить ноги.

Но бессонница и голод сделали свое дело. Мысли путались. В голове туман. Хотелось одного: уронить голову на колени и заснуть. Но нужно было отвечать на вопросы следователя. Нужно сохранить сознание, чтобы не оговорить себя и других. К середине третьего дня следователь, поняв, что добровольного признания вины не последует, вызвал Прокопенко. Тот профессионально выполнил свое дело. Его окровавленного в полусознании отволокли в камеру.

Поэта не расстреляют. Вину его в участии в террористической организации доказать не удастся, благодаря его стойкости на допросах. Срок наказания будет относительно мягким по тем временам. Пять лет лагерей. Отбывать его он будет в районе Комсомольска-на-Амуре, затем в Кулундинских степях в системе Алтайлага. Об этом драматическом периоде своей жизни он напишет одно из пронизтельных стихотворений «Где-то в поле, возле Магадана…»

Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела…
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.

31. Татьяна Северюхина, преподаватель. Ижевск

«Начало зимы»

Стих Николая Заболоцкого понимает, что происходит с его читателем. Этого нельзя было бы сказать, если бы это было просто стихотворение из раздела «Стихи о природе», со смягчённым названием, возможно, для ускользания от цензора, рассказывающее о замерзании реки, увиденном как смерть. Всю «физику» этих стихов пронизывает напряжение, эквивалент решимости, решимости на поэтический выплеск правды, из которой рождается решимость на каждую строку, на всё высказывание в целом. Этой истиной и понимается читающий, понимается тем, открывается она ему или нет.

Зимы холодное и ясное начало Сегодня в дверь мою три раза постучало.

Я и сейчас ощущаю, как ясность нахлынула, обрушилась, навалилась, вдавила. Её троекратное возвещение о себе, несообразное со свойственным ей безразличием, только для того, похоже, и нужно, чтобы испытать на прочность, которая не спасает, но меняет носителя прочности, готовя его к его же судьбе.

Один не признает или не хочет признать пришельца, чуя, что лучше этого не делать, лучше отпрянуть, приподнявшись не более, чем на цыпочки, и - подальше от двери; другой распознает через глазок, с чем имеет дело, но тут же отвлечётся, сам себя отвлечёт – в дела, в дела, не выходить на мороз; третий - откроет, дерзнёт на открытость, риск, единственную возможность видеть больше и вообще - видеть, отдавая себе отчёт, что за дерзость не гладят.

Ясность бьёт. Неимоверно бьёт. Бьёт в сердце, пеленая горячее вымерзшим металлом. Обычно пеленают новорожденного. Или уже умершего. Здесь другое – чтобы не вздохнул. Речь о схватке, не той, которая не на жизнь, а той, которая за жизнь.

Но разогнулся. И, уже овладевая ясностью, спускается по склону, который не просто необходимый элемент ландшафта, ведущий в низину к реке: на пьедестале возвышения находится теплица – крепость, там, за дверями те, с кем он эту крепость строил, желал, обживал, а она - хранила. Спуститься к реке – преодолеть одну боль и ввергнуться в другую, содрогнуться, видя, как тяжесть и серость свинцовой структуры затягивает в свою обездвиженность стихию, которая живёт как движение, как игра и вольность.

Река дрожит и, чуя смертный час, Уже открыть не может томных глаз, И все ее беспомощное тело Вдруг страшно вытянулось и оцепенело И, еле двигая свинцовою волной, Теперь лежит и бьется головой.

И опять упоминание металла, пусть и метафорически, велики его силы превращать возможное в невозможное. Его сверх-упорядоченное, но ковкое устроение, в отличие от камня, который лишь служит поставщиком речных гробов, - вторгается в вещество, в ткань, замораживая крепче мороза.

Физиологическая документальность происходящего с человеком на смертном одре, пугающая нарушением неких табу на подобные описания, перенесённая на тело реки, оправдана, на мой взгляд, не в качестве литературного приёма. Это не невозможность говорить о реке, не впадая в антропоморфизм. Здесь другое: жуткие подробности человеческого ухода приведены потому, что человек тоже умирает.

Приостанавливается всё, рушатся бытийные возможности, происходит отслоение от основ, отдаление от истоков.

Человек и река не разобщены. Мне это знакомо и близко (в городе, где живу, есть двадцать две реки, малых, очень малых, ручее-подобных, прячущихся по сотворённым ими оврагам, погибающих порою от жажды, но возвращающихся, замыкающихся льдом и уходящих дышать на глубину; ботанический сброд держит их берега, смыкаясь иногда в вышине птичьим раем; двадцать два собеседника, если говорение – это то, что можно слышать, видеть, ощущать, понимать - своеобразная неразрывность).

Причастность: трудно подобрать другое, чем это, начинающее затираться, но сильное ещё слово. В причастности к миру самоотношение человека фокусируется в его поступке, направленном в мир и видимом миру.

Огромные внимательные птицы Смотрели с ёлки прямо на меня.

Поступок – не защита, но возобновление жизни, прорыв её творящей энергии, расчистка русла реки. Поэт совершает поступок – слово, до каких бы предельных значений ни взмыла его, слова, рискованность. «Начало зимы» написано и опубликовано в тридцатых, до ареста было недолго.

Поэт к тому времени уже прошёл через опыт умирания при жизни, перестав писать так, как писал раньше. Решимость его поступка – ответить на достоверность смерти достоверностью себя. Даже если придётся пережить не одно умирание. Сколько их предстоит – зима длится долго.

И я ушёл. И ночь уже спустилась.

Читатель оставлен. Отвернулся ли он от ясности? Решился ли на открытость? Покинул привычное? Выдержал ли удар? Решился ли выйти к реке? К себе? Вгляделся ли в страшное? Решил ли, как быть?

Стих Николая Заболоцкого понимает, что происходит с его читателем.

30. Илья Пальчиков, 8 «В» класс МБОУ им. Л. Н. Толстого. Поселок Лев Толстой, Липецкая область

Николай Заболоцкий

Советский поэт и переводчик Николай Алексеевич Заболоцкий родился 7 мая в 1903 году. Он прожил 55 лет и за всю жизнь добился больших успехов, несмотря на то, что почти всю жизнь он терпел унижения, давление и преследования со стороны критиков.

Творчество привлекало Николая с ранних лет: уже в свои 10 лет он оформлял собственный журнал и публиковал в нём свои стихи. Первые стихи поэта – это в первую очередь смесь воспоминаний и переживаний деревенского мальчишки, который работал в поле и любил природу.

А позже сам Николай Алексеевич признается, что на его творчество повлияло впечатление от творчества его коллеги – Александра Блока, который работал вместе с ним над двумя журналами под руководством известного на то время поэта – Самуила Маршака. Вместе они писали прозу и стихи для детей, переводили рассказы зарубежных авторов. Ещё Заболоцкий прославился не только своим творчеством и целеустремленностью, но и любовными историями, которые имеют довольно неприятную концовку... Сам он был искренним и любящим, но дело в том, что он не показывал этого жене и не проявлял к ней никакой привязанности. Он проявлял привязанность только к их детям, которых он очень сильно любил. Для других же он казался мрачным и молчаливым старым профессором. И вот в 1956 году происходит то, о чём никто даже и подумать не мог, от Николая Алексеевича уходит жена. В тот момент Николай Заболоцкий пожалел о том, что не проявлял привязанности к жене и о пренебрежительным взгляде, которым смотрел на неё. В этом же году Николай Алексеевич набирает популярность, его творчество приобретает культовый характер, но время, проведённое в тюрьме из-за обвинений критиков, а ещё травля со стороны завистников, прошедших судебных процессов, болезни и ухода жены не позволили ему извлечь из этого пользу, его здоровье было утрачено. В 1958 году, 14 октября, побрившись и умывшись, он покинул ванную и упал на пол. Он умер от сердечного приступа.

Биография Николая Алексеевича Заболоцкого сложна и удивительна для меня... Она заставила меня обратить внимание на то, как мало добрых и честных людей в мире, как зависть ранит сердца и души, насколько сложна жизнь людей, пытающихся изменить мир в лучшую сторону. Он был сильным, решительным, любящим, добрым и стойким человеком. В современном мире мы редко встречаем людей таких, как Николай Заболоцкий. Считаю, он заслуживает того, чтобы о нём помнили сегодня. Мы должны увековечивать память о людях, на которых должны равняться будущие поколения. Такие люди делают наш мир добрее, справедливее, сплоченнее и сильнее.

29. GPT 4. Договаривался с искусственным интеллектом Виталий Аширов, писатель. Пермь

Николай Алексеевич Заболоцкий (при рождении — Заболотский) родился 24 апреля (7 мая) 1903 года в Кизической слободе около Казани в семье агронома и учительницы. Его детство прошло в сельской местности, где он увлекался природой, книгами и рисованием. В третьем классе он начал писать стихи и издавать свой рукописный журнал.

В 1913 году он поступил в реальное училище в Уржуме Вятской губернии, где он читал Блока, Бальмонта и других поэтов. В 1920 году он переехал в Москву и поступил на медицинский и историко-филологический факультеты Московского университета, но вскоре бросил учебу и отправился в Петроград. Там он окончил Пединститут имени Герцена по специальности “язык и литература” в 1925 году.

В 1926–1927 годах он служил по призыву в армии в Ленинграде, где он работал в редакции военной стенгазеты. В это время он сформировал свой оригинальный поэтический стиль, отличающийся от традиционных литературных течений. В 1927 году он стал одним из основателей Объединения Реального Искусства (ОБЭРИУ), куда также входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Игорь Бахтерев и другие авангардисты. Они проводили необычные литературные выступления, экспериментировали с языком и формой, создавали абсурдистские произведения.

В 1929 году вышел первый сборник стихов Заболоцкого “Столбцы”, который вызвал непонимание и негативную критику со стороны официальной литературы. В 1930-х годах Заболоцкий работал в детских журналах “Чиж” и “Еж”, писал стихи для детей и переводил зарубежную литературу. В 1933 году он написал знаменитую поэму “Торжество земледелия”, в которой он выразил свое философское видение мира и человека. В 1937 году вышел его сборник “Вторая книга”.

В 1938 году Заболоцкий стал жертвой сталинских репрессий. Он был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и принадлежности к троцкистско-бухаринской группе среди ленинградских писателей. Его дом был обыскан, а его рукописи и книги были конфискованы. Он провел в тюрьме полгода, подвергаясь допросам и пыткам.

2 сентября 1938 года Заболоцкий был приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей “за контрреволюционную деятельность”. Он был отправлен на Дальний Восток, где работал на стройке БАМа и в лесозаготовке. В лагере он пережил тяжелые условия жизни, болезни и голод. Он также продолжал писать стихи, которые хранил в памяти или записывал на клочках бумаги.

В 1943 году Заболоцкий был освобожден из лагеря по амнистии. Он вернулся в Ленинград, где возобновил свою литературную деятельность. Он опубликовал несколько сборников стихов, в которых отразил свой жизненный опыт, свое отношение к природе, культуре и человечеству. Он также перевел много произведений зарубежных авторов.

Заболоцкий не получил полной реабилитации при жизни. Его имя было запрещено в СССР до середины 1960-х годов. Его творчество было заново открыто и оценено читателями и критиками как выдающееся явление русской поэзии.

Заболоцкий - пример поэта-гражданина, который не сломался под давлением тоталитарной системы, а сохранил свое достоинство, свободу мысли и слова. Его судьба - символ трагедии многих талантливых людей, которые стали жертвами политического террора в СССР.

С 1949 по 1953 годы Заболоцкий практически не публиковался и не выступал. Он занимался переводами с армянского, грузинского, французского и других языков. Он также работал над своими старыми и новыми стихотворениями, которые он хранил в рукописях. В 1953 году он написал свою последнюю поэму “История одного зверя”.

С началом “оттепели” Заболоцкий снова стал известным читателям и критикам. Его стихи были напечатаны в журналах “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь” и других. Он также выступал на литературных вечерах и собраниях Союза писателей. В 1956 году он получил Государственную премию СССР за перевод поэмы Руставели “Витязь в тигровой шкуре”.

В 1958 году вышел его четвертый сборник стихов “Лирика”. В этом же году Заболоцкий умер от сердечного приступа в Москве. Он был похоронен на Новодевичьем кладбище. Посмертно ему были присуждены орден Ленина и медаль “За трудовую доблесть”.

Николай Заболоцкий оставил после себя богатое творческое наследие, которое отражает его уникальный поэтический дар, философский склад ума, любовь к природе и человеку. Его стихи отличаются точностью слова, образностью, музыкальностью, юмором и глубиной мысли. Он также был выдающимся переводчиком классической и современной литературы.

От редакции «Нового мира». Эссе, созданное генеративной нейросетью GPT 4, содержит несравнимо меньше фактических ошибок по сравнению с творчеством GPT 3.5 (см. эссе № 25). Прогресс очевиден. Видимо, очень скоро генеративные нейросети перестанут ошибаться и научатся корректно использовать источники. 

28. Василий Авченко, писатель. Владивосток

Геохимики и лирики, или Необозримый мир туманных превращений

Слово «геохимия» – какое-то скучное, неживое. Так казалось мне, гуманитарию, пока не подобрал у подъезда выложенную кем-то книжку – ферсмановские «Очерки по минералогии и геохимии».

Александр Ферсман – геолог, академик – был учёным, популяризатором и настоящим поэтом камня, каждый из которых виделся ему философским. В его «Очерках…» я нашёл откровения и пророчества.

Геохимию – науку о превращениях мирового вещества – Ферсман создавал вместе со своим учителем академиком Вернадским. Последний известен как автор теории ноосферы (другой автор - французский палеонтолог и священник Пьер Тейяр де Шарден, примирявший христианство с теорией эволюции) и наследник космиста Николая Фёдорова, мечтавшего воскресить предков и заселить ими далёкие планеты. Неизбежны и другие параллели – провидец Циолковский, которого иные современники считали безумцем, палеонтолог и фантаст-космист Ефремов…

Введя понятие «биогеохимия», Вернадский связал камень с плотью. Он описывал «непрерывный биогенный ток атомов из живого вещества в косное вещество биосферы и обратно». Живущее напрямую участвует в превращениях земной коры, и наоборот. Мы поедаем минерал галит, называя его солью. Кремний, углерод, кальций формируют как живое, так и неживое. Из растений образуется уголь, из раковин – известняк. Все мы – участники глобального геохимического процесса.

Ничто не вечно – и ничто не преходяще, учат нас геология и ветвь её геохимия. Материки сталкиваются и расходятся, горы воздвигаются и разрушаются, камни рождаются, растут, умирают – и возрождаются в новых формах. Земля и вода, родившие жизнь, атмосфера, позволившая дышать, очертания континентов, повлиявшие на многое вплоть до политики, – всё это результаты геологической истории. Человек – её дитя и творец. Он запустил новые процессы: сжигание угля, перегонку нефти, выплавку стали… Став субъектом геохимии, человек присвоил себе одно из полномочий Бога.

«Из земли пришёл и в землю уйдёшь…» – не только о распаде и умирании, но и о неизбежности возрождения. Геохимия – наука о вечной жизни элементов – говорит нам: смерти нет. Стать прахом – не значит стать ничем. Земля хоронит и рождает, гибель оборачивается новой жизнью. С геохимической точки зрения верования в то, что человек по смерти превратится в животное, дерево или камень, абсолютно верны. Ферсман понимал смерть как «превращение в новые устойчивые формы» и «зарождение нового, лучшего будущего». У Главного Инженера ни одна деталька не теряется, - и это круче алхимических мечтаний о золоте из сора. Что любые богатства по сравнению с вечной жизнью и единством со всем миром?

Геология ищет ответы на главные вопросы. Можно говорить о долгожданном сплаве религии и науки – способов познания мира, каждый из которых без другого неполон, подобно тому как с закрытым глазом человек теряет глубину зрения. Изучая тайны рождения и движения материи, геолог ставит вопросы о началах и концах, которыми прежде занимались богословы и философы. Вторгаясь в новые области знания или даже веры, геология переходит из разряда естественных наук куда-то совсем на другие уровни. Она сообщает нам новое зрение. Мы начинаем мыслить запредельными для человека масштабами, вглядываться в бездну времён и пространств, видеть всеобщее бытие как череду обусловленных этапов, начало которой теряется во мраке прошлого, а продолжение скрыто в тумане будущего. Двинувшаяся от поиска руд в космические глубины познания, геология способна стать новой религией, объясняя жизнь и её смысл. Настроенные на одну волну уловители космических сигналов Вернадский, Ферсман, Шарден – подлинные пророки от геологии.

После этих вроде бы отвлечённых рассуждений перейду наконец к Заболоцкому, написавшему в 1947 году прекрасное и совершенно геохимическое стихотворение – «Завещание»:

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений,
Когда мильоны новых поколений
Наполнят этот мир сверканием чудес
И довершат строение природы, —
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зелёный этот лес.
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьёт, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.
Над головой твоей, далёкий правнук мой,
Я в небо пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.
Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил — томление пустое.
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
Не я родился в мир, когда из колыбели
Глаза мои впервые в мир глядели, —
Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
Когда впервые капля дождевая
Упала на него, в лучах изнемогая.
О, я недаром в этом мире жил!
И сладко мне стремиться из потёмок,
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
Доделал то, что я не довершил.

«Необозримый мир туманных превращений» – это и есть геохимический круговорот вещества: земного и космического, живого и неживого. Между ними нет пропасти, потому что одно переходит в другое, и наоборот.

«…Свои взлелею мысли, чтоб над тобой они… повисли» – разве это не ноосфера?

«Нет в мире ничего прекрасней бытия» – и нет ничего, кроме бытия. «Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я» – сказано очень по-ферсмановски и по-вернадски.

«Я на земле моей впервые мыслить стал, когда почуял жизнь безжизненный кристалл» – тут и единство всего сущего, и очевидность организующего, упорядочивающего начала, не подвластного энтропии. И ещё – понимание себя как звена в вечной цепи развития вещества: от неживого к живому, затем – к чувствующему и мыслящему. Этот этап – не последний, ибо эволюция продолжается. Человек – участник вековечной геологической эстафеты. Он продолжает то, что было прежде, и предваряет то, что явится потом: «…Мильоны новых поколений… довершат строение природы».

Заболоцкий увлечённо читал Фёдорова и Вернадского. Переписывался с Циолковским, отзывался о его сочинениях: «Воспламенена голова»; «Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне». Писал: «Бессмертна и всё более блаженна лишь материя – тот таинственный материал, который мы никак не можем уловить в его окончательном и простейшем виде. Вот мне и кажется, что Вы говорите о блаженстве не нас самих, а о блаженстве нашего материала в других, более совершенных организациях будущего».

Космисты, геологи, поэты убеждают нас: религия и наука не противоречат друг другу, идеализм и вера дополняют и оплодотворяют рационализм и материализм. В 1945 году, перед уходом из биосферы в литосферу и ноосферу, Ферсман сказал: «Я твёрдо верю, что… нам нужно идти по пути единения искусства и науки».

Впереди у нас – бесконечный путь. На разных языках физики и лирики говорят об общих законах жизни, происхождении и предназначении человека. Открыв Ферсмана, я понял: геохимия – это поэзия. Заболоцкий уверил меня в этом. Лирика – одна из форм физики. Или наоборот.

27. Игорь Федоровский, Омск, журналист, пишу стихи и прозу

Прозрение кривого человечка
или
Взрослый/детский/Заболоцкий

И если бы сказка вдруг стала не сказкой,
Пришел бы к тебе человечек с повязкой,
Взглянул бы на сад, покачал головой
И заплакал бы вместе с тобой.

Мы в 2023 году отмечаем не только 120-летие Николая Заболоцкого, но и 90-летие «Сказки о кривом человечке». Обычно, знакомство с поэтом начинается именно с этого произведения, в некоторые школьные энциклопедии оно включено, в частности, именно с ним первым познакомился и автор этих строк. Меж тем «Сказка» далеко не детская, учитывая и время написания и тему «кривизны» мира, и собственную авторскую попытку опровержения сказки в конце. Никаких «стали жить-поживать». Только плач двоих, пусть даже в райском саду, заполненном гусеницами. Но, может, плач и ведёт к прозрению.

Читатель изначально слеп. Знакомится со сказками он начинает с материнских/бабушкиных слов (няни достаются не всем, особенно в нынешнем мире). Потом – будто бы прорезается один глаз, начинается знакомство с детскими произведениями автора. Но вот полностью прозреть удастся далеко не всем. Скорее всего, если бы не «Сказка», меня отвратило бы от Заболоцкого, потому как всё-таки знакомятся с ним чаще всего по назидательным «Не позволяй душе лениться». Мне эта вещь не нравится, она до удивления нарочита, моралистична, пожалуй, лишь строку «Гони с этапа на этап» читаешь, зная судьбу Заболоцкого, с определённым смыслом. И вывод там не соответствует заданности – если всё равно в душе «и утешенье и исцеление», то какая разница, будет она трудиться или нет? Замах слишком громок и вряд ли приведёт к прозрению.

И всё же читатель кривой или не желающий видеть? Кто-то, может, читал «Как мыши с котом воевали» или удивительный «Картонный город», в которых развиваются мотивы постоянного непрекращающегося движения. Так и «Сказка» очень напоминает ещё одно очень известное стихотворение Заболоцкого «Движение». Даже начинаются они схожим образом покачивающегося человека.

Сидит извозчик, как на троне
Из ваты сделана броня.
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.

И

На маленьком стуле сидит старичок,
На нём деревянный надет колпачок.
Сидит он, качаясь и ночью и днём,
И туфли трясутся на нём.

Кажется, что Заболоцкий и сам «прозревает» даже в рамках одного стихотворения, из которых сам же и выходит. Вторая строфа «Движения» – это как раз выход Заболоцкого-экспериментатора. Если «руками машет и сверкает» можно ещё принять за плохую составную рифму, то «вытянется как налим» и блестящем животе – можно принять – нет, не за созвучие, а за рифму, пустившуюся в движение. И кривым человечком в итоге становится то ли извозчик, то ли сам читатель. В «Сказке» же подобный эксперимент «выход из плоскости» из привычных покойных рамок четверостишия:

- Ах, так!-
Рассердившись, вскричал старичок.
- Ах, так!-
Закачался на нем колпачок.
- Ах, так!-
Загремели железные туфли.
- Ах, так!-
Зашумели над туфлями букли.
И ещё – через несколько четверостиший:
- Тик-так!-
Говорит под стеклом старичок.
-Тик-так!-
Отвечает ему колпачок.
- Тик-так!-
Ударяют по камешку туфли.
-Тик-так!-
Повторяют за туфлями букли.

Вечное движение времени. И немногие читатели знают, что после «кривого человечка» у Заболоцкого были главы из «Гулливера в стране великанов», «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Тиль Уленшпигель». Заболоцкий – детский писатель, переводчик, пока не то что крив, невидим для большинства. «Витязя в тигровой шкуре» должны знать лучше, но… увы, сейчас я в этом не уверен. Произведения, которые раньше считались «нашими» и часов на их изучение было больше, сейчас попали в «зарубежку» со всеми вытекающими последствиями.

У читателя открывается второй глаз не тогда, когда прочитаны основные произведения автора, а как раз когда он начинает постигать малоизвестные произведения, находить в них ранее подмеченные зрячим глазом мотивы. Тогда назидательность «Души, которой не надо позволять лениться» мы прочитаем в неожиданном, будто бы, для поэта стихотворении «Первомай», «чтоб в Сибири, на Урале, как вернёмся мы назад, все ребятки прочитали о работе октябрят». Тогда «И по рельсам загрохочут настоящие трамваи», как в финале стихотворения «Картонный город», которому, между прочим, тоже исполняется 90 лет.

26. Ирина Сурат, филолог. Москва

Разговоры с птицами

«Уступи мне, скворец, уголок…»

«Спой мне, иволга, песню пустынную…»

«Будь же мне, дятел, свидетелем…»

Разговоры с птицами в стихах Заболоцкого – о чем они? С соловьем – о любви, со скворцом – о весне, с иволгой – о войне. Самое важное поэт доверяет птицам, и они отвечают ему пониманием.

Со скворцом он разделяет весеннее ликование, и не просто разделяет, а сам готов стать скворцом, поселиться в его скворешнике и даже передоверить ему свою песню:

Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой.
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой.

И вот уже душа поэта превращается в птицу и захлебывается восторгом перед красотой мироздания:

А весна хороша, хороша!
Охватило всю душу сиренями.
Поднимай же скворешню, душа,
Над твоими садами весенними.

С иволгой у поэта другой разговор, совсем не восторженный – сначала тревожный, потом страшный. Иволга что-то знает, что-то видит такое, отчего она больше не может петь:

Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.

Сверху онемевшая иволга видит всю войну сразу, весь ее ужас, но она видит и сквозь время, она знает наперед судьбу самого поэта:

За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я убитый к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.

Иволга станет душой поэта после его смерти, в ее песне продолжится его жизнь.

Птицы не просто поют у Заболоцкого – они поют лично поэту, сообщаются с ним персонально на общем для них языке, «на птичьем блаженном наречье». Связь с птицами у поэта близкая, теплая – малиновку он называет своим «маленьким другом». Так и хочется вспомнить Франциска Ассизского, его проповеди птицам, его родство со всем живым.

Но вот – поэма «Птицы»… Сюжет ее – научный пир, герой дает ученику урок расчленения и изучения голубя, и на это зрелище он созывает всех пернатых:

Птицы, пустынники воздуха, жители неба!
Певчие славки, дрозды, соловьи, коноплянки!
Флейточки бросьте свои, полно свистать вам да щелкать.
Также и ты, дятел, оставь деревянный органчик.
Старый ты органист, твои мне известны проказы…
…………………………………………………………………
Будь же мне, дятел, свидетелем, также и вы, музыканты,
с птицами я не враждую, жертва моя не кровава.

Птицы ему послушны, они слетаются на зов, а он с ними – накоротке, он их любит, хорошо знает их повадки и говорит с ними, как со своими детьми:

Ты, сорока, черт бы побрал тебя! Вечно
хочешь вперед заскочить. Перестань своим клювом дубасить!
Полно стучать по стеклу. Сломаешь стекло — не поставишь
новое, Ну-ка, пичужки, раздвиньтесь немного,
полно валять дурака. Вы, длинноносые цапли,
прочь подайтесь. Так. Убери свою лапу, ворона!
Как прищемлю — будешь» потом две недели,
словно безумная, каркать. Вот и открылось окошко,

Ну, залетайте живей! Вот там скамейки и стулья.
Вы, малыши: сойки, малиновки, славки,
сядьте вперед, чтобы всем было видно. Вороны,
дятлы, ястребы, совы, за ними садитесь. На спинки
Сядут пусть глухари. Ты, синица, садись на подсвечник,
зяблик, ты на часы, только стрелок не трогай. Придется
ширму еще пододвинуть, а то соловью и кукушке
некуда сесть. Сорока, потише ты с лампой!
Хоть и сверкает она, но в гнездо ты ее не утащишь.
Тише теперь. Пора продолжать нам работу.

Совместная их с птицами работа состоит в том, чтобы препарировать голубя, попутно восхищаясь красотой его состава, органы – сердце, мозг, печень, селезенку – отделить и приготовить для науки. Остальное можно съесть. Это работа познания – инициирует ее человек, но птицы должны помочь ему в этом:

Птицы, откройте глаза мне! Птицы, скажите — откуда
вы появились? Какую вы носите тайну?
Как разгадать мне кукушки таинственной время,
азбуку ворона, голубя счет и гербовник?

Важно сказать, что все действо происходит в лучах взаимной любви.

Да, мы помним, что это не лирика, это поэма, ее герой – естествоиспытатель, в нем узнаются черты отца Заболоцкого, биолога, памяти которого посвящены «Птицы». И все-таки поэт здесь говорит от первого лица, почти сливаясь со своим героем, явно солидаризируясь с ним.

Поначалу этот разговор, да и весь сюжет, вызывает оторопь, отторжение, недоумение, но постепенно, как ни странно, поэтическое слово оказывается убедительнее этих первых чувств, и к концу поэмы ты смотришь на всю историю уже другими глазами. Заболоцкий тут раздвигает привычные границы поэтического, совмещает натурфилософию с естественнонаучным опытом.

Однако остается вопрос по тексту поэмы: убил ли голубя сам герой или принес на урок уже убитого?

Этого нам не сказали.

25. GPT 3.5. Договаривался с искусственным интеллектом Виталий Аширов, писатель. Пермь

Николай Заболоцкий: Поэт-символист и мастер метафоры

Николай Заболоцкий был выдающимся русским поэтом, чьи произведения поражают своей глубиной и оригинальностью. Он был одним из наиболее выразительных представителей так называемого "серебряного века" русской литературы, и его поэзия до сих пор восхищает и вдохновляет читателей со всего мира.

В стихах Заболоцкого можно найти множество необычных и оригинальных идей. Например, в его знаменитом стихотворении "Лишь бы не вдруг" мы видим необычное использование повторов и антитез - "Лишь бы не вдруг не сгореть / В огне желания и тьме ночной". Эти строчки создают чувство напряженности и неопределенности, которое усиливается благодаря использованию метафоры огня и тьмы.

Другой пример оригинальности Заболоцкого можно найти в его стихотворении "Дом", где он описывает дом как живое существо, которое дышит и чувствует - "Он жив, он дышит, он чувствует, / Он горд, он кроток, он любит". Этот образ дома, который не просто статическая структура, но что-то более живое и органическое, является необычным и глубоким выражением чувства уюта и защиты, которые мы связываем с идеей дома. Однако, чтобы полностью оценить поэзию Заболоцкого, необходимо глубоко понимать русский язык и литературу. Его стихи наполнены множеством метафор, аллюзий и других литературных приемов, которые могут быть трудно понять для неподготовленных читателей. Для тех, кто готов углубиться в его произведения, это может быть невероятно глубоким и эмоционально насыщенным опытом.

Еще одной особенностью поэзии Заболоцкого является его умение создавать образы, которые вызывают разные эмоции у читателей. Например, в его стихотворении "Как белый снег" он описывает зиму как красивую и спокойную пору года, но при этом подчеркивает ее холодность и одиночество. Это создает у читателя смешанные чувства - мы можем чувствовать умиротворение от красоты зимы, но при этом понимать ее трагическую сторону.

В 1926 году Николай Заболоцкий начал работать в редакции журнала "Новый мир", который в то время являлся одним из самых авторитетных литературных изданий Советского Союза. Он был ответственным за раздел поэзии в журнале и публиковал там свои собственные стихотворения, а также произведения других современных поэтов. Заболоцкий был одним из основателей литературного направления, которое получило название "новая группа" или "заболоцкисты". Это была группа поэтов, которые стремились создать новую поэтику, отходящую от традиционных форм и тематик русской поэзии. Они публиковали свои стихи в журнале "Новый мир" и получили поддержку от известных литераторов того времени, таких как Борис Пастернак и Марина Цветаева. Заболоцкий использовал свое положение в редакции журнала, чтобы популяризировать идеи "новой группы" и привлечь к ним внимание широкой аудитории. Он также оказывал помощь начинающим поэтам и помогал им публиковаться в журнале.

Однако, в 1930-х годах стали ужесточаться требования к литературе и культуре в целом в Советском Союзе, и "новая группа" стала сталкиваться с преследованиями со стороны властей. Заболоцкий был вынужден покинуть редакцию журнала "Новый мир" в 1934 году и прекратить свою деятельность в качестве литературного критика и редактора. Тем не менее, влияние Заболоцкого на русскую поэзию было значительным, и его работы в журнале "Новый мир" остались важным этапом в истории советской литературы.

Да, в 1956 году Николай Заболоцкий был арестован и осужден на 10 лет тюремного заключения за "антисоветскую агитацию". Его арест был связан с обвинениями в том, что он якобы принимал участие в подпольной литературной деятельности, которая критиковала советскую власть и идеологию.

В тюрьме Заболоцкий продолжал писать стихи и пытался сохранить свое творческое наследие. Однако условия в тюрьме были крайне жестокими, и он страдал от голода и болезней.

В 1958 году Заболоцкий решил бежать из тюрьмы, чтобы спасти свою жизнь. Он обратился за помощью к вороне, которая жила в тюремном дворе и привыкла к нему. Заболоцкий смог натренировать ворону приносить ему куски хлеба, и когда наступило время бегства, он прикрепил к птице записку со своим адресом и отправил ее в воздух. Несмотря на то, что это было весьма рискованно, ворона действительно доставила записку на место, и Заболоцкий был спасен. Он скрылся в лесу и провел несколько дней там, прежде чем был найден и спасен местными жителями.

После своего бегства Заболоцкий был вынужден скрываться от властей, чтобы не быть снова арестованным. Он провел несколько лет на самоизоляции, пока не был амнистирован в 1960 году. Он вернулся к писательской деятельности и продолжал писать стихи до конца своей жизни в 1978 году.

От редакции «Нового мира». Эссе, созданное генеративной нейросетью GPT 3.5 содержит большое количество фактических ошибок. Мы это знаем, но «их исправить не хотим». Напротив, мы хотим показать важную особенность генеративных сетей: ИИ еще далеко не все знает, но умеет выстраивать простую линейную композицию. И он (оно?) очень быстро учится. Гораздо быстрее, чем человек.

24. Семен Фридман, выпускник факультета гуманитарных наук и магистерской программы «Медиевистика» НИУ ВШЭ. Мытищи.

Встреча двух миров в поэме Николая Заболоцкого «Рубрук в Монголии»

В 1958 году Николай Заболоцкий написал поэму «Рубрук в Монголии», посвящённую путешествию монаха-францисканца Гильома де Рубрука, посла короля Франции Людовика IX Святого, ко двору монгольского хана. Поэма красочно демонстрирует различия двух цивилизаций – католической Западной Европы и азиатской языческой Монгольской империи, различие мировоззрений их обитателей, используя материалы сочинения Рубрука о его посольстве («Путешествие в восточные страны»).

Тогдашняя католическая Европа – общество глубоко религиозное, ведшее кровавые войны за веру с иноверцами и еретиками (вспомним многочисленные крестовые походы). Напротив, язычники-монголы относились к религии исключительно утилитарно, ставя выше всего мирское могущество основанной ими империи, а не приверженность тому или иному культу. Вместе с тем, оборотной стороной этого была их относительная веротерпимость ко всем религиям, лояльным хану («трубящим славословья» ему):

Ведь если бог монголу нужен,
То лишь постольку, милый мой,
Поскольку он готовит ужин
Или быков ведет домой.
<…>
Трубили хану славословья
Несториане без конца.
Живали муллы тут и ламы,
Шаманы множества племен.

Устами монгольского хана монолитная Монгольская империя противопоставлена раздробленным и враждующим друг с другом, несмотря на наличие общего религиозного мировоззрения в виде католического христианства, западным королевствам:

Вы рады бить друг друга в морды,
Кресты имея на груди.
А ты взгляни на наши орды,
На наших братьев погляди!
У нас, монголов, дисциплина,
Убил — и сам иди под меч.
Выходит, ваша писанина
Не та, чтоб выгоду извлечь!

Западная Европа и Монгольская империя в стихотворении Заболоцкого противопоставляются даже на уровне климата и состояния дорог:

Небось в покоях Людовика
Теперь и пышно и тепло,
А тут лишь ветер воет дико
С татарской саблей наголо.
vТут ни тропинки, ни дороги,
Ни городов, ни деревень,
Одни лишь Гоги да Магоги
В овчинных шапках набекрень!

Своё путешествие в Монголию Рубрук у Заболоцкого воспринимает как нисхождение в ад – что вполне исторично с точки зрения восприятия европейцами-католиками (впрочем, не только ими) монголов как дьявольского народа (который возводили к потерянным десяти коленам Израилевым или к ветхозаветным Гогу и Магогу), именуемого «тартарами» (от «Тартар» - «Ад»), чьё нашествие предвещает гибель мира:

Так вот она, страна уныний,
Гиперборейский интернат,
В котором видел древний Плиний
Жерло, простершееся в ад!

Монголы изображены как воинственный народ, наводящий ужас на весь мир:

Сегодня возчик, завтра воин,
А послезавтра божий дух,
Монгол и вправду был достоин
И жить, и пить, и есть за двух.
Сражаться, драться и жениться
На двух, на трех, на четырех —
Всю жизнь и воин и возница,
А не лентяй и пустобрех.

Демонстрируется разноплемённый характер Монгольской империи, множество порабощённых ей народов из самых разных регионов тогдашней Ойкумены:

На юге — персы и аланы,
К востоку — прадеды бурят,
Те, что, ударив в барабаны,
«Ом, мани падме кум!» — твердят.
Уйгуры, венгры и башкиры,
Страна китаев, где врачи
Из трав готовят эликсиры
И звезды меряют в ночи.
Из тундры северные гости,
Те, что проносятся стремглав,
Отполированные кости
К своим подошвам привязав.
Весь этот мир живых созданий,
Людей, племен и целых стран
Платил и подати и дани,
Как предназначил Чингисхан.

Заболоцкий не идеализирует Монгольскую империю, показывая её могущественной, но абсолютно безжалостной к завоеванным народам – на примере стран, через которые проезжает Рубрук во время своего путешествия, таких как Русь (завоеванную монголами в 1237-1241 годах, в то время как Рубрук путешествовал в 1253-1255 годах):

А он сквозь Русь спешил упрямо,
Через пожарища и тьму,
И перед ним вставала драма
Народа, чуждого ему.
<…>
Рубрук слезал с коня и часто
Рассматривал издалека,
Как, скрючив пальцы, из-под наста
Торчала мертвая рука.

Даётся описание монгольских женщин, отличавшихся самостоятельностью и интересом к занятиям, воспринимавшимися другими народами как «мужские»:

Они из пыли, словно пули,
Летели в стойбище свое
И, став ли боком, на скаку ли,
Метали дротик и копье.
Был этих дам суров обычай,
Они не чтили женский хлам
И свой кафтан из кожи бычьей
С грехом носили пополам.

Заболоцкий, любивший и тонко чувствовавший природу и её красоту, даёт красочное описание природы Монголии – и, в частности, её ночного неба:

Но, невзирая на молебен
В крови купающихся птиц,
Как был досель великолепен
Тот край, не знающий границ!
<…>
Идут небесные Бараны,
Плывут астральные Ковши,
Пылают реки, горы, страны,
Дворцы, кибитки, шалаши.
Ревет медведь в своей берлоге,
Кричит стервятница-лиса,
Приходят боги, гибнут боги,
Но вечно светят небеса!

Но даже монгольское небо у Заболоцкого – поле боя, как будто даже в нём отражается воинственная природа обитателей Монголии, завоевавших полмира:

Идут небесные Бараны,
Шагают Кони и Быки,
Пылают звездные Колчаны,
Блестят астральные Клинки.
Там тот же бой и стужа та же,
Там тот же общий интерес.
Земля — лишь клок небес и даже,
Быть может, лучший клок небес.

В этой поэме Заболоцкого в описании Монгольской империи часто искали отсылки на современные поэту политические реалии – на развязанную нацистами мировую войну («Как первобытный крематорий, / Еще пылал Чингисов путь») или, напротив, на реалии тогдашнего СССР («Смотрел здесь волком на Европу / Генералиссимус степей», «Где серп прорезывался лунный, / Литой, как выгнутая сталь») или, более конкретно, на систему ГУЛага, в которой Заболоцкий оказался в 1939-1944 года, или на шестую симфонию Шостаковича («И это тоже был набросок Шестой симфонии чертей»):

Попарно связанные лыком,
Под караулом, там и тут
До сей поры в смятенье диком
Они в Монголию бредут.
Широкоскулы, низки ростом,
Они бредут из этих стран,
И кровь течет по их коростам,
И слезы падают в туман.

Безусловно, те или иные реалии современного ему мира повлияли на творчество Заболоцкого (скажем, те лагеря, в которых он отбывал заключение – Востоклаг и Алтайлаг - находились на территории Казахстана и Дальнего Востока соответственно) – как и на творчество любого другого писателя. Однако в первую очередь поэма Заболоцкого – довольно точное художественное переложение (скажем, упомянуты такие монгольские реалии, как система ямов и питьё кумыса) воспоминаний Рубрука о путешествии к монголам, в котором встретились столь разные цивилизации (восприятие монголов жителями Западной Европы – и восприятие европейцев монголами), и не-идеализированный портрет Монгольской империи с её достоинствами и недостатками. Он не даёт прямой оценки происходящего, но предоставляет читателям судить самим. Возможно, эта поэма – ещё и своеобразный ответ Заболоцкого стихотворению Александра Блока «Скифы», также посвящённого столкновению цивилизаций Запада и Востока.

23. Настя Кулькова, студентка Ярославского градостроительного колледжа. Ярославль

Николай Заболоцкий

Творчество известного русского поэта - Николая Алексеевича Заболоцкого - это огромный труд, который выражается в многообразии тем, образов, сюжетов, эмоций и мыслей. Особое место в его творчестве занимает философская лирика, так как автор склонен к рассуждениям.

По-моему вся лирика Заболоцкого является философской, хоть и достаточно своеобразной. Её отличает душевность, умение вовлечь читателя в стихи, способность разбирать душевные чувства читателя. Николай Алексеевич не просто рассказывает в стихах про явления природы, но и показывает значение человека для природы и его место в ней. В каждом лирическом герое автор отражает частичку своей души.

Заболоцкий считает, что человек является частью природы, поэтому он обязан защищать и беречь её. Писатель всю свою жизнь уважительно относился к природе, и верил, что самый большей человеческий подвиг – это подвиг ради природы, ради её совершенства. Размышления автора дают пищу для умственной деятельности человека, заставляют подумать читателя о мире и своё месте в этом мире.

В своих стихах о любви Николай Алексеевич рассказывает о неизбежности испытаний влюблённых. И всегда бок-о -бок рядом с любовью стоит природа. Природа помогает людям даже в стихах о войне, автор искренне считает, что природа избавит людей от страданий.

Чисто философских произведений у автора мало. В большинстве стихов всё проблемы решаются через природу. Он видит в ней перерождение человека, связь поколений и бессмертие души.

Даже в детских произведениях автор раскрывает философские проблемы.

Николай Заболоцкий - один из самых необычных поэтов русской литературы. У автора философское осмысление действительности, потребность постоянно думать и размышлять, фиксировать свои мысли и делиться ими со своими читателями.

22. Леонид Дубаков, филолог, преподаватель. Ярославль

Советская смерть

Когда на кладбище видишь старые советские памятники, пытаешься представить, что думали эти люди, когда умирали. Понятно, что представления о посмертии могли быть разными, а кто-то вообще, наверное, старался об этом не думать, но всё-таки интересно, какие ответы на вопрос о том, что будет после и будет ли, давали себе люди во внерелигиозное советское время, время, в которое человек остался без божества.

Варианты этих ответов сохранила поэзия. Ты уходишь, чтобы «воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела». После твоей смерти от скарлатины «возникает песня в болтовне ребят». В момент твоей смерти рождается кузнечик, у которого, «как зуммер, песенка своя». Всё это разновидности мысли о сохранении себя в человеческой памяти и об общеприродном, нескончаемом потоке жизни в противовес частной смерти. Поэты романтизируют смерть, заклиная её своими песнями, выставляя против неё молодость и человеческие деяния.

Выглядят ли эти заклинания убедительно? Наверное, только тогда, когда ты по-юношески беспечен или когда в твоём сознании горит всепоглощающий красный огонь идеи. Но с чем остаётся человек, когда идея выдыхается, а молодость проходит и построенное рушится? С разочарованием и пустотой. Смысл жизни повисает в кладбищенском воздухе вместе с красивыми поэтическими строками. «Смерти больше нет. Больше нет. Больше нет. Нет. Нет. Нет». Это звучит не как победа над смертью, а как приговор. Не ты отрицаешь смерть, а смерть отрицает тебя, повтори ты «нет» хоть тысячу раз. Жизнь продолжается, но без тебя.

Константин Циолковский, находившийся под влиянием восточной философии, убеждал Заболоцкого в нереальности смерти, которая есть лишь преобразование. Материя вечна, а значит, мы снова родимся, не помня, впрочем, о прошлом. Для Заболоцкого, не готового расставаться с индивидуальностью, становиться материалом для новой жизни, совокупностью атомов, это не было вполне понятно. Но он пытался это осмыслить.

Ответы поэта на вопрос о посмертии похожи на те, что цитировались выше, и всё-таки они сложнее, так как в них мерцает не попытка отчаянной поэтической магии, но неожиданная интуиция о божественном.

В берёзовой роще в разорванном сердце воина (солдата жизни) над руинами смерти поёт голос солнечной иволги. Это торжественный день победы. Победы на века. Всё это стихотворение – о присутствии бога в мире, символом которого является лесная отшельница, играющая на неприметной деревянной дудочке. Жизнь продолжается, потому что не человеческая здешняя песня, но надмирная песнь бога звучит в сердце погибшего.

Кузнечик рождается в квантовых мирах после возвращения умершего в природную глубину, он поёт свою песню о небесных светилах, но эти светила созданы в пространстве вневременной поэзией, часть которой сотворена живой мыслью поэта, ушедшего в прибрежную растительную вязь.

Живая душа того, кто умер, опять обвита корнями дуба и поднята его ветвями. Растворённый в необозримом мире изменений, он пролетает птицей и проливается дождём на головы потомкам, что, по его надежде, доделают то, что он не довершил. Жизнь вечна, потому что на «безжизненный кристалл» бытия снова и снова падает дождевая капля творения.

Николай Заболоцкий не выходит из круга образов советской противосмертной поэзии, но, в отличие от других поэтов, у него получается не эмоциональная декларация и не попытка заболтать смерть, ему по-настоящему удаётся почувствовать запредельное бытие, прорваться за границы колеса человеческой суеты, времени, пространства, песен, земных дел, цельности и преемственности личности, и увидеть, что там, над берёзовой рощей, в лоне «зарослей и речек», в мире «туманных превращений», будет за живая светлая жизнь, после советской и любой другой смерти, после закрытого густым лесом тёмного кладбища. 

21. Валентина Никитина, филолог. Кличев, Беларусь

И любовь до самого конца

Говорят, что одни сны нас отправляют в будущее, другие - возвращают в прошлое.

А как «расшифровать» моё ночное путешествие?

Поэзия, которая звучала всю ночь напролёт, которая звала, увлекая за любимым, заставляя преодолевать полосы препятствия то на лугу, то в лесу, то на реке…

Стихи из школьной программы и не только. Стихи о красоте женской души и …

Стоп! Откуда, из каких уголков памяти сплёлся сегодняшний сон? Может, это просто весна подействовала на воображение, и поэтому образ её как-то взаимодействует с обновлением, радостью, с любовью, наконец? Может быть.

И словно яркий луч света пробежал по телу: да-да, весна. А с ней и любовь. А это связано с … мужским началом. Значит, с мужем. Жаль, что весна в который раз пройдёт без него. Хотя, как без него? А кто мне целую ночь стихи читал?

…Малую хижину знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка её на меня
Струилось дыханье весеннего дня.

Много лет назад я удивилась, когда услышала такие стихи Николая Заболоцкого.

- Разве это о любви? – рассмеялась.

- Это о красоте души девичьей. А значит, о тебе, любимая.

И когда прозвучали строки из «Некрасивой девочки» поэта, я была поражена, как человек, не знающий основ стихосложения, мог так точно характеризовать красоту девчушки. Помню, мы тогда долго спорили, что девочка, превратившись в неказистую, а то и просто некрасивую девушку, окажется несчастной. Ответ его помню до сих пор:

- Найдётся парень, который прочтёт её душевную красоту. Вслушается в её звонкий смех, увидит её сияющие глаза. Она ведь живая, понимаешь, - живая, искренняя, настоящая. Ещё моя бабушка говорила: «С красивого лица не испечёшь блинца».

А когда разговор заходил о душе человеческой, муж обращал моё внимание на стихотворение «Не позволяй душе лениться».

- Посмотри, душа здесь как живое существо. Она бывает разная – ленивая, как мы после праздников, работящая, как и мы во время аврала…

Он рассуждал, словно старичок на завалинке. А мне вдруг показалось, что вот так, душой, сердцем понимают и чувствуют поэзию мои земляки. И совсем неважно, что они не закончили специальные курсы по изучению поэзии. Для них поэзия впиталась с колыбельной матери, с народной песней. Глубокое содержание было на первом месте. Стихи о женщине, о любви, о природе…

Народ наш знает множество стихов из копилки поэтов с мировым именем и мне совершенно незнакомых. Из множества произведений отберёт самые яркие, самые нужные и пронесёт через века.

Давно рассвело. Вот уже солнышко через стекло целует своими тёплыми весенними лучами. А я всё ещё слышу голос мужа, который, как когда-то в юности, тихонько шепчет на ушко:

- Зацелована, околдована…

20. Екатерина Кондратьева. Москва

«Орган поющий, море труб, клавир, не умирающий ни в радости, ни в буре»: звуковые метаморфозы поэзии Н. Заболоцкого

В индивидуальном поэтическом словаре Н. Заболоцкого слово «клавир» звучит лишь однажды – в стихотворении «Метаморфозы». С одной стороны, оно завершает градацию в соответствии со своим значением - родовое понятие, обозначение всех клавишных инструментов, в том числе органа.

С другой стороны, клавир как сокращение от немецкого Klavierauszug, то есть фортепианное переложение мультиинструментальных и многоголосных произведений, - путь к иным ассоциациям и развертываниям смыслов. Создание клавира есть метаморфоза партитур хора, солистов и оркестра. И все это звучит в лирике Заболоцкого.

В клавире своей поэзии он, например, прекрасно воспроизводит музыкальную масс-культуру своей юности: мы слышим, как «с лешачихами покойник стройно пляшет кекуок» («Меркнут знаки Зодиака»,1929), как «в дыму гавайского джаз-банда» «гудит фокстрот на пьедестале» («Фокстрот»,1928), как хлебопеки исполняют «на цимбалах кастрюль неведомый канкан» («Пекарня»,1928).

Но веселенький танцевальный абсурд прерывает «безутешное страданье» колыбельной с рефреном колотушки («Меркнут знаки Зодиака»). В ней оплакана пушкинским четырехстопным хореем «жизни мышья беготня» и предзвучат строки Д.Самойлова «Вспоминай про звезды неба…».

Внимание поэта все чаще сосредотачивается на звучании сольного голоса, и соответственно начинает преобладать такой жанр, как песня. Песни хоровые – песни лесных птиц, хотя и «не слушает их современник» («Птичьи песни»,1953) , петушиная побудка – извечный голос «звездочетов ночей» и «огненных витязей»( «Петухи поют»,1958) и «хор цветов, не уловимый ухом, концерт тюльпанов и квартет лилей», которые откликаются на музыку небесных сфер и которых сопровождают «колокола и сонные гитары» («Творцы дорог»,1947).

Песни сольные – голоса множества птиц. Например,
…в глуши лесов таинственных,
Нелюдимый, как дикарь,
Песню прадедов воинственных
Начинает петь глухарь. («Весна в лесу», 1935)

Но милее всего автору соловей в лесной капелле («Соловей»,1939), скворец – «первый весенний певец из березовой консерватории» («Уступи мне, скворец, уголок»,1946) и иволга. Именно ее он просит:

Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей. ( «В этой роще березовой»,1946)

Не все и не всегда поют – ласточки, щеглы, малиновки, чижи, гуси, грачи щебечут и стенают, галдят и кричат; голубь, конечно же, воркует («У гробницы Данте»,1958); журавли вторят горестному рыданью («Журавли»,1948); дятлы « с утра вырубают своим топором угрюмые ноты из книги дубрав» («Утро»,1946); ястреб «в небе парит, и кричит, и приветствует яростным воплем обвалы» («Храмгэс»,1947). Птичьему возгласу может быть уподоблен голос инородной культуры:

И вопль певца из струнной суматохи,
Как вольный беркут, мчится в небеса («Город в степи»,1947)

Голоса птиц могут быть знаком бессмыслицы – «летает хохот попугаем» («Белая ночь»,1926) , или подобием звуков неживых предметов - пулемет крикнет «бешеным вороном» («В этой роще березовой»,1946).

И все же поэт точно знает, что «величайшие наши рапсоды происходят из общества птиц» («Птичьи песни», 1953).

Клавир поэзии Заболоцкого во многом напоминает ораторию с ее титаническим изобразительным размахом, эпизодами трагических борений духа и умиротворяющими слияниями оркестра и певцов. В музыкальной картине мира, созданной поэтом, звучат люди, растения и животные, речь и мелодия - и наделены голосом различные предметы.

Словно на заре мироздания, «бык беседует с природой» («Прогулка»,1929), «кипарис, как живой, говорит» («Тбилисские ночи»,1948). У Заболоцкого «ревут водопады, спрягая глаголы» и даже ветры заливаются, как барды («Читайте, деревья, стихи Гесиода»,1946). Понимая «живой язык проснувшейся природы», приветствуя «гром трактора и пенье чианури», повторяя в застолье грузинское многолетие «Мравалжамиер», автор поет «заздравный гимн проснувшегося мира» («Горийская симфония», 1936). Шуршание почек и шепот бабочки, «в роще хохот незабудок»(«Поэма дождя»,1931), кузнечик, «маленький работник мирозданья» («Голубиная книга»,1937), то рыдающий, как Гамлет («Читайте, деревья, стихи Гесиода», 1946), то отщелкивающий время ( «Творцы дорог», 1947), медью звенящий лист клена («Осень»,1932) и «ручьев околесица» («Уступи мне, скворец, уголок»,1946), гудящий полярный океан («Север»,1936) «и трав вечерних пенье, и речь воды, и камня мертвый крик» ( Вчера, о смерти размышляя», 1936) - всему находится место в согласном звучании стихов.

Но в мире бессмысленном, неодухотворенном - страшно туда обернуться! - звуки издает традиционно немая рыба:

…примус выстроен ,как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба,
В зеленых масляных прыщах.(«На лестницах»,1928)

В мире абсурда, в мире нового быта хор слепцов кричит, маклак «поет, как кречет» и свистит («Обводный канал»,1928), «играет сваха в бубенец» , поп вокально одарен не более бубна, зато поют заводы («Новый быт»,1927) - и вся жизнь трещит, как корыто («Цирк», 1928).

Все разнообразие мелодий было бы невнятным без инструментовки. В стихах Заболоцкого названы почти три десятка музыкальных инструментов: народные (балалайка, свирель, пандури, домбра, рожок, цимбалы, гармошка, окарина) – и инструменты симфонического оркестра (труба, кларнет, скрипка, виолончель, флейта, литавры, арфа). Но очевидное предпочтение автор отдает духовым инструментам: кларнеты участвуют в исполнении фокстрота(«Фокстрот»,1928), поэт излагает историю происхождения инструментов – «пастушьей флейтой стала кость орла» - и слышит дубраву труб («Бетховен»,1946), пение щегла похоже на звук окарины («Кто мне откликнулся…,1957), протяжен и уныл рожок утреннего сигнала в лагпункте («Творцы дорог»,1947), маленькие горны – непременный атрибут пионерского лагеря - кажутся трубой служивого коломенца «с пищалью дедовской в руке» («Подмосковные рощи»,1958). Неприметная деревянная дудочка – инструмент певуньи иволги («В этой роще березовой»,1946).И в согласном звучании Среди всех духовых первенствует труба: трубы звучат и в фантастическом мире «Столбцов», «лес опоясан трубами чистых мелодий» в поэме «Деревья» (1933г), трубы составляют орган ночного сада («Ночной сад», 1936), на трубе поют осенью золотые Гомборы («Гомборский лес»,1957). Этот звук предвещает обновление, когда «птиц перелетных кочевья в трубы весны затрубят» («Оттепель»,1948).

Трубный глас – голос небесных сил, хотя и не сразу различимый, потому что трубят вовсе не архангелы - жук, кузнечик («Все, что было в душе», 1936), лавры («Я трогал листы эвкалипта»,1947).

Голос инструмента, оживающий от дыхания, – голос лесного оркестра – бессмертная мелодии Орфея. И этот звук говорит о начале истории как осмысленного существования.

Миру живому, то есть звучащему у Заболоцкого противопоставлен беззвучный мир – мир умирающий, безгласная местность, отголосок бытия («Сон»,1953) мир теней прошлого. Его тему исполняет «синклит беззвучных насекомых» («Прощание с друзьями»,1952). В мире смерти и хаоса душа кричит от боли и молчит черный телефон («Голос в телефоне»,1957).

И все же хаосу противостоят «мерный звук разумного труда» («Я не ищу гармонии в природе»,1947) и «стремительный шум созиданья» («Сквозь волшебный прибор Левенгука»,1948), голос Пушкина и птицы Хлебникова («Вчера, о смерти размышляя»,1936), Бетховен («Бетховен»,1946) и Равель («Болеро», 1957), речи влюбленных («Осеннее утро»,1955) , разговоры, восклицанья, лепет и голос души в цикле «Последняя любовь».

И все же из «обрывков бури музыкальной» («На рейде», 1949) – созидается мировая гармония, потому что есть море-дирижер, дали резонируют, как выверенный архитектором концертный зал («Над морем»,1956). Потому что

Мы, люди, - хозяева этого мира
Его мудрецы и его педагоги,
Затем и поет Оссианова лира
Над чащею леса, у края берлоги. («Читайте, деревья, стихи Гесиода», 1946)

И даже, как бы ни уклонялся Заболоцкий от темы, «сумрачно и строго сквозь яблоко вещает голос Бога» («Венчание плодами»,1932-1948)

Финал – преодоление хаоса, преодоление страха смерти, слияние интуитивно-чувственного (звучание) и умопостигаемого (значение) в поэтической речи. Мир превращается в «огромный певучий источник величья» («Сагурамо», 1947) Поэт создает свой удивительный клавир, перекладывая симфонию мироздания для прочтения и понимания читателем - каждым в меру личной музыкальности.

...Мир
Во всей его живой архитектуре —
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре –
вот предугаданный итог метаморфоз.

19. Татьяна Резникова, библиотекарь. Саратов

"Некрасивая девочка" Николая Заболоцкого

Мне исполнилось 13 лет, когда я вдруг осознала, что некрасива. До этого внезапного открытия собственная внешность меня не слишком занимала, мне было, в общем-то, все равно, что на мне надето, и я с равным безразличием надевала и платья, оставшиеся от тётушек, бывших меня вдвое-втрое старше, и сшитую из маминого сарафана юбку, и тренировочные штаны с заплатками.

Во дворе нашей коммуналки было не так уж много детей, близких мне по возрасту, а в наших дворовых играх гораздо больше внешности и нарядов ценилось умение не плакать, не жаловаться и не трусить, с чем я неплохо справлялась, и чувствовала себя в нашей компании своей.

Открытие своей некрасивости накрыло меня в пионерском лагере, где я, 13-летняя рослая и наивная книжная девочка, оказалась в старшем отряде, среди 14-15 летних подростков, подвергших осмеянию всё во мне, начиная от полноты, двух косичек и очков на горбатом носу, и заканчивая моим несколько диким гардеробом, в котором шелковые нарядные платья начала 70-х соседствовали с заплатанными колготками начала 90х. В то время пионерская мораль "равенства и братства" пала в неравный борьбе с развивающимся капитализмом, и уважение теперь вызывал "блатной прикид", которым я похвалиться не могла.

Эта смена в лагере едва не сломала меня, я впервые столкнулась с жестокой травлей целого отряда. Меня дразнили, унижали, высмеивали и били, стаей - против одной.

Из лагеря я вернулась несчастной и закомплексованной, уверенная, что моя полнота, очки, горбатый нос, прыщи и отстойные наряды - это конец моей едва начавшейся жизни. А в школе, когда я вернулась из лагеря, тоже началось разделение на "блатных" и "забитых", и, если бы не эта жестокая прививка меня, как жертвы буллинга, я, вероятно, могла бы примкнуть к "блатным", тем, кто подавляет и прогибает. Но опыт жертвы заставил меня на собственной шкуре испытать всю боль подростковой травли, и я больше не позволяла себя забивать, но и других унижать не желала, оставшись вне стаи.

Вот в таком умонастроении я впервые встретила стихотворение Николая Заболоцкого "Некрасивая девочка":

Среди других играющих детей 

Она напоминала лягушонка...

Именно так я себя и ощущала: безобразный лягушкой.

Заправлена в трусы худая рубашонка, 

Колечки рыжеватые кудрей...

С "рубашонкой" все ясно: со всем подростковым максимализмом я осознала убогость своего гардероба, но мама по привычке все ещё полагала, что не важно, в чем я буду во дворе бегать, не заметив, моего перехода из детства в юность. Я молча и мучительно переживала устаревшие фасоны не мною выбранных вещей, аккуратные заплатки на колготках и бордовое платье вместо школьной формы, сшитое мамой самостоятельно...

И пусть черты её нехороши, 

 И нечем ей прельстить воображение, 

Младенческая грация души 

Уже сквозит во всем её движении...

Я вдруг заметила и оценила в себе естественность. Красоту искренности, обаяние любознательности, притяжение внутренней силы.

А если так, то что есть красота? 

И почему её обожествляют люди? 

Сосуд она, в котором пустота, 

Или огонь, пылающий в сосуде?

В тот момент я сделала ставку на огонь, на внутренний мир, на наполнение сосуда, определив для себя ценности, и с тех пор прикладывала усилия, чтобы в моем сосуде были внутренняя красота, кодекс чести и совести, тот огонь и свет, которые не меркнут со временем.

Это стихотворение смогло исцелить меня. Я увидела свою ценность, поверила в "огонь в своём сосуде", осознала свою уникальность, как личности. Это стихотворение подтолкнуло меня к моим первым поэтическим строчкам, привлекло к занятиям йогой, определило моё мировидение, заставило постоянно оценивать свой внутренний свет, измеряя внутренней мерой: отдаю ли я миру и людям не меньше, чем получаю? Не изменяю ли я себе, своим понятиям о чести и совести?

Прошло более тридцати лет. Отметили с мужем серебряную свадьбу. У нас пятеро детей, трое мальчиков 23, 15 и 7 лет и две девочки 19 и 11 летнего возраста. Я ни на грамм не сомневаюсь в красоте моих детей, и надеюсь, что подростковые комплексы не смогут победить родительскую установку: "Ты прекрасный и любимый, творческий, потрясающий и достойный!"

Помня свои переживания, я позволяю детям выбирать себе самостоятельно одежду и обувь, причёску и способ самовыражения, школу и учителя, секцию и режим.

Я до сих пор несколько пренебрегаю внешней красотой, и мой лишний вес и горбатый нос остались при мне, но внутренняя уверенность в своей ценности, открытость, обаяние и жизнерадостность притягивают ко мне людей, создают долговременные отношения, будь то дружба, любовь или деловое сотрудничество, а значит "в моем сосуде горит огонь"! 

18. Валентина Никитина, филолог. Кличев, Беларусь

Разбуди меня, мамочка, рано

- И чего не спишь? Утро скоро, - пожурил меня Ангел.

- Не спится что-то.

- На ночь в Интернете сидела?

- Немножко.

- Что взволновало?

- Очередная история о репрессированном.

- Новый кто-то?

- Скорее старый знакомый. Николай Заболоцкий.

- Погоди. Это Николай Алексеевич? Так он вроде как Заболотский.

- Нет, отец носил вариант фамилии с суффиксом –ск- , а сын его, поэт, переводчик – новый вариант.

- И что взволновало?

- Мальчишка-школьник, который уже в третьем классе сам, слышишь меня? – сам! выпускал журнал. А много позже, когда стал в своих произведениях указывать на недостатки в стране, его репрессировали, обвинив с создании контрреволюционной организации!

- Оправдали?

- Да, после смерти. Закрою глаза и вижу, как его мучают: сутками спать не дают, есть не дают, часами допрашивают, стараются запутать, чтоб упечь в тюрьму новых ни в чём не повинных людей.

- Жаль, конечно, всего, что произошло с Николаем Алексеевичем. Но это история наша такова, девочка. А её переписать не получится. Николай Заболоцкий с достоинством перенёс все тяготы и лишения, подброшенные ему судьбой. А сейчас я расскажу тебе историю девочки Софьи, которая осталась без отца в школьном возрасте. Софьюшка была моей подопечной.

Был далёкий тридцать восьмой год. Врагов искали везде, даже там, где их и в помине не было. В этот длинный список попали и поэты, и учёные, и колхозники.

Семья Сони была самой обыкновенной, ничем не примечательной крестьянской семьёй. Но однажды ночью всех в доме разбудил стук в дверь. Вошли люди в форме и забрали отца Сони. Мать, Варвара, никак не могла понять, что произошло. В её ушах долго стоял голос мужа, который уверял, что он ни в чём не виноват. Реабилитация была через несколько десятилетий. А тогда…

А тогда Соня, которая начинала свои мысли записывать с помощью красивой рифмы, утром принесла в школу и подала сложенный листок из школьной тетрадки своей учительнице. Несмелый голос девочки попросил:

- Прочтите, пожалуйста.

Учительница развернула листок и стала читать:

- Разбуди меня, мамочка, рано,
Когда будешь сама ты вставать.
Помогу тебе, милая мама,
Горе твоё горевать.

Чем дальше читала женщина, тем белее становилось её лицо.

Наконец учительница сложила листок, протянула его способной свое ученице, обняла её за худенькие плечики и тихо попросила уничтожить стихотворение.

- Плохо написано, да?

- Нет, хорошо, Сонечка. Но за него ты можешь оказаться там, где сейчас твой папа. Уничтожь листок, девочка моя. Никому о нём не говори. Сохрани для своей жизни эту тайну.

Как девочки прячут свои цветочные секретики. И зорко следила, чтоб к бугорку под листьями никто не подходил. Время уничтожило девичий секрет.

Прошло много лет. Долго прожила Софья. И уже тогда, когда она почувствовала рядом холодную даму с косой, рассказала своей дочери эту историю. Но из длинного стихотворения вспомнила только это четверостишье.

Сожалела Софья, что из-за страха, который сковал её в детстве и сопровождал всю жизнь, она не зарифмовала ни одной строки. А могла бы. Талант ведь отмечали все её учителя.

- Спасибо. Теперь у меня две параллели: Николай Алексеевич и девочка Соня. Первый –сильный духом мужчина, которого не сломали ни пытки, ни время. И девочка-подросток, которая, возможно, при иных условиях жизни стала бы поэтессой. Но ребёнка сломали. Не только уничтожили отца, сделали несчастной мать, но и забрали мечту девочки. Скажи, дорогой мой Ангел, наступит ли то время, когда детские мечты не смогут убить безрассудные взрослые?

- Наступит. Только ты верь, - Ангел сел на привычное место и тихонько зашептал :

- Разбуди меня, мамочка, рано…

17. Никита Тимофеев, кандидат филологических наук. Москва

Сердцебиение грозы

Когда в седьмом классе нам задали на дом выучить наизусть стихотворение Заболоцкого «Не позволяй душе лениться...», я решил, что снова смогу блеснуть: казалось, что мне очень удаётся выразительное чтение, во всяком случае, одноклассники всегда дружно рукоплескали, а учительница ставила «пять». Кроме того, я знал, что на меня будет смотреть одна девочка со второй парты, мнение которой для меня было небезразлично. И вот наступило время читать. Пока я шагал по проходу к доске, класс, предвкушая зрелище, зашумел, так что пришлось сделать рукой успокаивающий жест. Однако то ли я переволновался, то ли нетвёрдо заучил непростые строки – чтение в тот раз далось мне плохо, я растерялся, стал спотыкаться, делать паузы, а в конце и вовсе вызвал смех, оговорившись: «Она рабыня и сторица». Девочка со второй парты тоже смеялась, и, хотя я получил свою пятёрку, радости уже не было. Было тем более обидно, что стихотворение нравилось мне, хотя я не до конца понимал его. Я лишь чувствовал, что это очень бодрое, жизнеутверждающее стихотворение.

Прошло много лет, прежде чем я прочёл другие стихи Заболоцкого и понял, что его мужественная, строгая поэзия в действительности глубоко оптимистическая, если только понимать оптимизм не в его поверхностном, ходячем смысле. Заболоцкий, присматриваясь к природе, умел разглядеть отражённые в обыденных мелочах тайны мироздания, оттого и неслучаен его интерес к идеям Циолковского и Вернадского. Антал Гидаш говорил о современнике и товарище Заболоцкого, Леониде Николаевиче Мартынове, что он «беспощадный оптимист»; в известной степени эти слова можно отнести и к Заболоцкому, верившему в то, что жизнь человека, являющегося частью мудро устроенной Природы, не может быть бессмысленна. Закончившись, жизнь человека не исчезает, а как бы переливается в другие формы, воплощаясь по-новому. Эта мысль выражена во многих стихотворениях, например в «Завещании»: «...и, погасив свечу, опять отправлюсь я / в необозримый мир туманных превращений…»

* * *

С самого утра в Тарусе стояла духота, в садике всё замерло в изнеможении. Надоедал неподвижный, густой запах нагретых солнцем цветов, и мнилось, что даже горячий воздух от него сделался сладким до приторности. Небо, подёрнутое какой-то белёсой знойной дымкой, выглядело выцветшим и дышало жаром, точно гигантский лист металла. Находиться на прямом солнце было невыносимо.

Николай Алексеевич по обыкновению работал на террасе, спасаясь в тени, однако несмотря на раскрытые окна не было ни малейшего дуновения. Собранные вчера ромашки уже никли. Местная маленькая собачка, которую кликали Дружком, сегодня не бегала, а всё лежала, грустно положив мордочку на лапы, и на всякий сонный звук только приподнимала уши. За забором, искоса посматривая сердитым глазом, упрямо бродил знаменитый на всю улицу петух, при каждом шаге важно поджимая лапку, будто доказывал неизвестно кому своё безразличие к зною. Николай Алексеевич сделал перерыв в работе, приподнял очки и потёр пальцами утомлённые веки. Пожалев собачку, вынес ей миску воды. Дружок благодарно лизнул руку и шумно принялся лакать.

Николай Алексеевич ненадолго задремал после обеда и пробудился внезапно от ощущения, что стало легче дышать. В самом деле – занавеска слегка шевелилась от ветерка. Солнце заслонили облака, жара слегка отступила.

После короткого сна захотелось движения. Надев шляпу и взяв любимую трость, Николай Алексеевич неспешно, с наслаждением выпил стакан воды и, несколько освежённый, отправился прогуляться. Вокруг по-прежнему было безлюдно, только квохтали куры, а петух, держась на почтительном расстоянии, недоверчиво проводил Николая Алексеевича до угла, издавая горлом недовольный звук.

На краю рощи играли местные ребятишки. Завидев уже знакомую фигуру Николая Алексеевича, строго вышагивавшего в своём светлом полотняном костюме, застёгнутом на все пуговицы, и зная, что это дачник, приехавший из Москвы, дети зашептались между собой, пихаясь локтями: «Смотри, смотри, вон профессор идёт!»

Дачное одиночество не тяготило Николая Алексеевича. Хорошо работалось, да и друзья не забывали: на днях навестили Либединские, с ними Маргарита Иосифовна, время провели замечательно, были разговоры о литературе, о дальнейших планах, о предстоящем переводе «Песни о Нибелунгах», о текущих делах и хлопотах, о его идее купить здесь, в Тарусе, дом...

В поле Николая Алексеевича снова ненадолго захватило солнце. В луговых цветах неуёмно звенело, скрипело, стрекотало, и от этого звука, казалось, становится жарче. Блестя спинкой, мелькала и пропадала чуткая ящерка. Тропинка бежала, ныряя в траве...

Внезапно низкий и как бы неуверенный гул прокатился за спиной, точно где-то далеко-далеко разгружали нечто тяжёлое. Николай Алексеевич остановился, обмахиваясь шляпой, и обернулся. Вот оно!.. Как незаметно приблизилось, а ещё десять минут назад ничего не настораживало глаз. Всё небо на горизонте быстро темнело, точно сваливаясь в какую-то яму, издали по полю ползла холодная тень. Здесь, над головой, облака ещё были белые, беззаботно сияло солнце, а там, вдали, всё сливалось в одну гигантскую, пугающую сине-сизую волну. Гоня по траве струи, пробежал ветерок, рвано нанося разные цветочные ароматы. Надо было спешить к дому, но Николай Алексеевич, захваченный грандиозным зрелищем, замер, как в гипнозе. Точно танцуя, ломано сверкнула в темноте вертикальная молния, ужалив горизонт, и вскоре прокатился, сотрясая землю, низкий бас грома, пока словно бы по-хорошему предупреждая...

Надо было спешить. Солнце померкло, а грозовая волна круто вздыбилась, разбрасывая всё шире свои чернильные космы. Белые вспышки и каменные раскаты стали ближе и сильней, будто у налетающей грозы участилось сердцебиение. Даль заволокло точно дымом: там уже началось... Николай Алексеевич, придерживая шляпу, торопливо вошёл в забушевавшую на ветру рощу, чувствуя, что рискует не успеть в своё укрытие.

Первые капли, тяжёлые, как ртуть, повалились с неба, когда он толкнул калитку. Преследуемый ливнем, Николай Алексеевич взбежал на террасу, румяный, взбудораженный, слегка испуганный и весёлый – и тотчас сплошь обрушилась вода, в саду всё закипело, заплясало; в глаза било белым пламенем, домик дрожал от яростных трескучих ударов, в окнах зудели стёкла. Дружок заметался под ногами, лая звонко, до боли в ушах. «Да, дружище, вот это стихия!» – рассмеялся Николай Алексеевич.

А ливень бился и шумел, мощный, живой, освежающий, и казалось, что сверкание и гром – это язык, на котором кто-то обращался с неба, и что этот язык можно понять без перевода, надо лишь вслушаться в него. И Николай Алексеевич благодарно слушал грозу, робко выставив ладонь под хлещущие по ветру струи тёплого ливня.

16. Евгений Кремчуков, поэт. поэт, Чебоксары

«Троица» Заболоцкого

В нежно мною любимом стихотворении 1948 года «Прохожий» есть любопытная деталь, на которую нечасто обращает внимание читатель. Знаменитые эти стихи словно бы окольцованы, замкнуты повторением одной и той же точной женской рифмы: «тревоги – дороги» отражают друг друга и в первой, и в последней из восьми гениальных строф Заболоцкого. Умышленно так вышло или нечаянно, – в сущности, не имеет решающего значения для того, кто находится по эту сторону чуда, ведь для него важен не замысел творца, но подлинное совершенство творения. Творения, в котором они, замысел и творец, соединившись, навек и ныне воплощены.

Само же подобное зеркальное, повторяющееся отражение всякий раз вызывает во мне воспоминание об иконе Святой Троицы письма Андрея Рублёва, где, образуя собою не явленный, но явственный круг, фигуры левого и правого ангелов так же повторяют очертания стоящей между ними на престоле жертвенной чаши – потому что сами ангелы у Рублёва суть не только лишь свидетельство о ней, но и собственно эта чаша.

Удивительно, что и пространственная (если угодно, кинетическая) организация «Прохожего», когда бы мы представили её графически, напоминает форму колокола, или прописной «омеги», или, скажем, потира – чаши причастия, только лишь перевёрнутой, обращённой не к небу, а к земле. В самом деле, приглядимся: первые десять строк представляют нам горизонтальное движение человека, «прохожего» по человеческому миру. Оно и описано глагольными формами поверхностного перемещения: «шагает», «ушёл», «свернув», «входит». Единственным исключением (и, обмолвимся, неясным обещанием чего-то иного, ожидающего и этого прохожего, и каждого из нас вместе с ним в недалёком будущем) выглядит «вставшая» над кровлями луна, но и она, «сияющая из-за края амбара», в сущности, привязана здесь к земному и человеческому, горизонтальна.

Однако затем – кажется, сразу у границы переделкинского кладбища – это поверхностное перемещение внезапно обрывается, останавливаясь. Будто зачарованные, неподвижно застывают тут же и глаголы: склонившиеся к погосту сосны «стоят»; «покоится» погибший в небе над Москвой во время войны лётчик; белеющий в сумраке пропеллер, навсегда замерев, «венчает» его надгробный памятник.

Здесь, за невидимою границей, земное вдруг-мгновение и небесная вечность конгруэнтны, соразмерны, кажется, даже и вовсе не различимы. Поэтому линия движения, выгибаясь по вертикали, взмывает, подобно птице или мысли, ввысь:

И в тёмном чертоге вселенной,
Над сонною этой листвой
Встаёт тот нежданно мгновенный,
Пронзающий душу покой, –

в котором мы обнаруживаем перед собою тот самый, спутать невозможно, тот же самый внезапно увиденный неприкаянным скитальцем «прозрачный столб» – что имеет начало на земле, но бесконечным лучом вытянут в «тёмный чертог» вселенной – из написанных двенадцатью годами ранее (да что там, целой жизнью ранее: ещё до ареста, тюрьмы, лагеря, ссылки) визионерских стихов «Вчера, о смерти размышляя...»:

И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес.

И, возвращаясь, только в последней строфе «Прохожего» наш воображаемый грифель вновь опадает вниз, к весенней земле и ночной дороге от станции в дачный посёлок, отмечая опять глагольные формы горизонтального движения «тела»: «бредёт», «шагая», «бегут», – и дочерчивая тем самым окончательный контур перевёрнутой чаши.

Юрий Лотман, описывая семантику пространства в поэзии Заболоцкого, отмечает характерную для него оппозицию верха и низа, а также вертикальную ориентацию оси движения: «механическое перемещение неизменных тел в пространстве приравнивается неподвижности; подвижность – это превращение». В «Прохожем» такое подвижное преображение удивительным образом совершается в области мгновенного, пронзающего душу и дивного «покоя» – где-то на самой границе между пятой и шестой строфами. Именно здесь происходит метаморфоза: прежде шагавший по железнодорожным шпалам, а затем свернувший – вместе с дорогой к мостику – от путей в весеннюю глушь кладбища «он» вдруг двоится, оказываясь вместе и «живою людскою душой», и бредущим далее по дороге «телом».

Невозможно не вспомнить тут, что почти десятилетие спустя, уже на исходе собственного земного срока, поэт опять вернётся к мотиву таинственной встречи на погосте – в стихотворении «Это было давно...» (1957). Седая крестьянка в заношенном платке, заприметившая, и окликнувшая точно так же, как и в «Прохожем», бредущего по кладбищу странника, и поднявшаяся к нему «от земли», вставшая с невысокой могилы из-под свежего креста, и протянувшая исхудавшему от голода человеку яичко и две лепёшки поминального хлеба – кто она: вдова усопшего? или безутешная мать? или сама покойница? У нас не получится (да и не нужно нам) угадать единственный верный ответ. Но это и не важно, подлинно важно иное – так или иначе здесь опять совершается таинство встречи: верха и низа, живого и мёртвого. Говоря предельно широко – жизни и смерти.

Именно последняя становится героем пятой строфы «Прохожего». Названный не по имени, а «дивным покоем», этот мир-посмертие в сердцевине своей парадоксально оказывается – бессмертием, ведь самой смерти в нём уже нет. Это тот самый мир и тот самый покой, в котором сливаются, кажется, в единое целое три безымянных «души» стихотворения: «живая людская душа» прохожего, собеседующая ей душа погибшего и невидимого ныне юноши-лётчика и – не забудем о ней – возрождающаяся весной к жизни природа в облике слегка клонящихся на эту, нашу, человеческую сторону деревьев, что стоят над погостом, «словно скопища душ». Подобно трём – различным, но нераздельным – ангелам на рублёвской иконе, троица душ соединена молчаливым и покойным собеседованием:

И в лёгком шуршании почек,
И в медленном шуме ветвей
Невидимый юноша-лётчик
О чём-то беседует с ней.

Совершенная эта строфа (предпоследняя, как и ушедший немногим ранее на станцию Нара состав) сама по себе есть явление чуда. Потому что она, подобно совершающейся в ней беседе, длится и повторяется в сознании даже тогда, когда бренное «тело» давно уже бредёт дальше по дороге к дачному посёлку Переделкино. Потому что строфу эту хочется читать вслух вновь и вновь, волна за волной, не останавливаясь – столько, насколько хватит твоего собственного голоса и дыхания. «Есть Троица Рублёва, следовательно, есть Бог», – так афористически формулирует доказательство бытия Божия Павел Флоренский. И вослед ему мы могли бы, не колеблясь, сказать: есть «Прохожий» Заболоцкого, следовательно, есть чудо и тайна человеческой жизни. Есть в ней среди всех неизбежных, бесчисленных тревог-дорог, бед и горестей «То, что могут понять / Только старые люди и дети», – как напишет сам поэт девять лет спустя, за год до смерти. 

До бессмертия – в круге нашей, моей и твоей, неведомый юноша-лётчик,
беседы с ним.

15. Елизавета Осень, писатель. Алчевск, ЛНР

«Я не умру, мой друг!»

Зеленоватый цвет моего лица приятно разнообразил блеклые от летней жары лица сослуживцев.

Накануне, я проявила большую изобретательность в плане проведения, чудом выделенного в летнее время недельного отпуска.

За неделю: я съездила на Азов туда и обратно, успела вдоволь находиться по его мелким во́дам (благо, что я совершенно не умею плавать, а потому хождение совсем не обидно), обгорела до полного безобразия, а напоследок, перед самым отъездом, угостилась азовскими «бычками», явно, не первой свежести.

Проведя не забываемую ночь, после пиршества с поеданием «бычков», я плохо помню, как оказалась в вагоне поезда.

О моём виде, красноречиво говорит факт, когда проводник участливо спросил моего ребёнка-подростка: чем заболела его бедная бабушка?

И всё же, несмотря на приезд домой поздней ночью, с утра, без опоздания (дисциплина, превыше всего!), я была уже на работе.

Коллеги с сочувствием поглядывали на меня, внутренне ликуя: а не надо прохлаждаться летом, всем ведь хочется!

Не проявляя в этот день до́лжного интереса к работе, лениво размышляла: надо было и сослуживцам «бычков» привезти, не только ж мне такое счастье!

На этом, пожалуй, и закончилась юмористическая сторона дела.

Подошло время обеденного перерыва.

Даже от мысли о еде становилось плохо. Налив крепкого чая, взяла в руки кем-то позабытый на столе журнал.

Сразу бросилось в глаза:

«Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.»

Заболоцкий. Николай Заболоцкий.

Странная тоска сжала сердце. Отчего бы это? Ну не умру же я от проклятых «бычков», в самом- то деле?

Телефонный звонок прервал раздумья.

-Ты приехала? Сегодня ночью умерла Лена…!

***

С детских, школьных лет, нас троих связывала прочная, скорее мужская дружба. Вдоволь наболтавшись и насмеявшись за время отроческих и юношеских лет, в последнее время мы встречались и общались исключительно тогда, когда в этом возникала необходимость. Дни рождения не в счёт!

Но тот, последний день рождения Лены, был не совсем обычным. Придя немного раньше, чтобы помочь нарезать многочисленные салаты до прихода общей массы гостей, я нашла Лену очень похудевшей.

Задумчивая, она стояла возле кухонного шкафа.

«Странный у меня сегодня День рождения. Знаешь, мне кажется, что я скоро умру!» - произнесла она.

Прошёл всего один месяц с того времени, и Лены не стало.

«Первыми умирают самые лучшие!» - после скажет моя вторая, наша! вторая подружка. Да, бесспорно, Лена была самой лучшей.

Она была умна. Не тем, режущим глаз женским умом, Лена не была «синим чулком». Она никогда не выпячивала свои способности «на людях», мало того, даже знать не давала, что понимает в чём-то больше других, искренне, с подлинным интересом выслушивала любые твои бредни и ахинеи, неожиданно находя в них какие-то положительные стороны и «изюминки».

Со школьных лет, её большой письменный стол, покрытый клеёнкой, был завален книгами и справочниками, а в последствии, к нашей всеобщей радости, и пробирками с колбами.

Как и Николай Заболоцкий, строки которого мне неожиданно были преподнесены Провидением, она очень увлекалась химией, благоговела перед ней. И если для меня манипуляции с колбами были всего лишь химическими опытами, то для Лены, электронные орбиты, всевозможные атомные, молекулярные превращения были просты и понятны, как и весь удивительный мир жизни, мир природы, точно так же, как он был не́когда понятен для Николая Алексеевича: «…мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне».

Странно всё в мире! Непостижимо и странно! Два разных человека, разминувшихся во времени, разных, но так немыслимо похожих. Два человека, удивительно талантливых, влюблённых в жизнь, в природу, в бытие. Влюблённых в бытие, но вместе с тем признающих и «мир туманных превращений», в которые, судя по всему, они уже не раз отправлялись, обогащённые каждый раз новым жизненным опытом.

Ка́к и где, в непонятных человеческому уму претворениях, пересеклись их душевные орбиты, а в том, что они пересеклись нет никаких сомнений, ибо, будучи по своей природе удивительно заботливой, Лена и покинув нас, сделала всё, чтобы смягчить первый удар, удар от её ухода из жизни. И сделала она это словами поэта-философа:

«Я не умру, мой, друг!»

Мягкая и лирическая, как чувственная поэзия Заболоцкого, Лена была глубоко интеллигента, интеллигентна в моём представлении, как старые, коренные жители Ленинграда, Петербурга.

Как и эмоциональные стихи Николая Алексеевича, Лена, игрой на пианино, душевными романсами под гитару, мягко, тонко обнажала не только свой богатый душевный мир, но и нас вводила во внутренние переживания человеческой жизни.

***

Заболоцкий, Лена…Поразительное сходство душевных качеств, знание жизни вообще, и жизни Вселенной, знание, что всё живо́: атомы, кристаллы, планеты...

"Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл..."

Жизнь без таких невозможна.

С высоких ли небес, или рядом (протяни только руку), они заполняют все жизненные пустоты: му́зой, прилетевшей к поэту, вдохновением, пришедшем композитору, талантом, дарованным врачу…

Заболоцкий, Лена…

Жизнь без таких невозможна.

Но Господь, не отпускает подобных на долго на Землю, из своей обители. Обычно, жизнь этих людей обидно коротка. На малое время они появляются среди нас, согревают своим присутствием, появляются, чтобы мы, грешные, наглядно получили урок душевного совершенства…

14. Игорь Фунт, писатель. Вятка

Дерзкий пловец в обморочных водах неземного

«Худые, лысые мужья сидят, как выстрел из ружья»…

Тихие жалостливые, седые пенсионеры... Умолкающий осенний день в тихие минуты объятий экстаза «немощного заката». Иль «тихий час» увертюры сокровенной летней ночи… Это вот состояние некичливости, суховатости, что ли. Блёклости — до сдержанности. Притом с явственным чувством приоритета ума и знаний, образованности — до энциклопедичности.

Избегавший трескучести, он смирен и скромен. И вовсе не боится быть незамеченным. Не боится жертвовать аристотелевским аффектом греха и беспричинного веселья — ради истины.

Меньше крика — больше правды: так можно было бы охарактеризовать концепцию философии его гротескной тишины — без военизированной бушующей меди и взрывов пиротехники. Тому порукой — долгие годы под «лагерным конвоем». Лишь отточившие глубину и яркость с виду отнюдь не ярких, но главных человеческих ценностей: преданность, любовь, свобода, жизнь…

Согласен, впечатление на публику Заболоцкий производил неоднозначное:
Косноязычие. Да, немного есть, не всмотревшись пристально.
Старомодность. Можно обнаружить подобное: не вчитавшись.
Однообразие. Да, опять-таки мнемоника с кондачка, без вдумчивого анализа.

Его творчество даёт три простых, но острых ответа предыдущим тезисам:
Хлеб — утоляет голод. Пирожные — не накормят.
Мишура — сделана из «картонного» маргарина. Жизнь из мишуры — картонна априори.
Русский язык Заболоцкого — этика, этика и ещё раз этика.

Отсюда, из нескончаемых экзерсисов мышления, упражнений, тренировки разума — идут тотальные противопоставления природе вещей, миру природы, «неотделимого» влечения зла к добру, и наоборот. Где психическое неотделимо от физического. Где тайна бездонного людского терпения постигается чрез тайну животных. Чей трепетный «лесной» континуум — не что иное, как предтеча сотворения собственно человеческой духовности. Ведь у коня есть лицо. А у зверей — тоже имеется душа.

Вкратце пробежимся по глобальным вопросам, ставящимся поэтом. Некая мини-лексикография по Заболоцкому. (Чуть наукообразно, но тем не менее…)

1. Проблемы красоты. Внешней и внутренней. Тут — сама контроверза даёт, вроде бы, ответ. Опоясанный отражением лирики слов.

2. Мысль — и безмыслие. (Через «З») Бессмыслие пустоты. Экзистенциальная величина грёз о важном, бесконечном. Декартовская интуиция бессознательного.

3. Для чего дано сердце? Ответ: дабы отдать его при случае ближнему, если тот нуждается в этом. Парадигма «веяния духа». В обнимку с детьми и ангелами, поющими на свирелях греческих богов.

4. Чёткий и чуткий метафоризм словесных фиоритур. Графика архитепичной предметности. Вплоть до физиологического ощущения тяжести фраз: «кусок влаги», «косматый лебедь каменного века», «соски сирени».

5. Нарратив отсутствия покоя в нашем дольном мире в частности. И — в галактическом пространстве вообще. С галлюцинациями неизбывной тоски.

6. Неволит читателя испытать нереальность поэзии: «обман с мечтами пополам», «её глаза — как два обмана»…

При всём том заблуждается зритель целенаправленно. Чтобы, пройдя опыт этих «играющих громами» обманов, найти верный, выверенный путь в своей дальнейшей жизни. Понять роль неразличимых на первый взгляд секретных знаков — «отзвуков». Вписанных литыми жерновами русской истории в евангелие судьбы многострадальной родины.

13. Татьяна Зверева, доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы и теории литературы Удмуртского государственного университета. Ижевск

«Доживем до понедельника»: о чем поет иволга?

Вышедший на исходе оттепели фильм Станислава Ростоцкого «Доживем до понедельника» начинает кинематографическую судьбу стихотворений Николая Заболоцкого. Подхватывая уже сложившуюся к этому времени традицию «поэтического кинематографа» (М. Хуциев «Застава Ильича» и «Июльский дождь», И. Таланкин «Дневные звезды», Т. Абуладзе «Мольба» и т. д.), Ростоцкий стягивает узловые темы фильма к стихотворениям Е. Боратынского, Н. Заболоцкого, Г. Полонского, Б. Пастернака – поэма последнего маячит за историей лейтенанта Шмидта. Почти все стихотворения звучат в исполнении Вячеслава Тихонова, сыгравшего главную роль учителя Ильи Семеновича Мельникова. Песня на стихи Н. Заболоцкого «Иволга» («В этой роще березовой…») – не только композиционный центр фильма, но и ключ к образу главного героя, судьба которого намечена лишь пунктирно.

Способ обрисовки персонажа и в повести и в фильме – скорее, чеховский, поскольку подлинная история Мельникова спрятана (не случайна в этой связи скрытая отсылка к Чехову во фразе, брошенной директором школы: «–Ах, вот как ты заговорил… Куда ж ты пойдешь, интересно? Крыжовник выращивать? Мемуары писать?»). Что делает в школе Илья Семенович Мельников – русский интеллигент, бывший фронтовик, почитатель раннего Маркса, блестящий эрудит, в книжных шкафах которого стоят дореволюционные издания Герцена, Ключевского, Соловьева, Тарле?.. В минуту отчаяния Илья Семенович закрывается в своей комнате (украшенной, кстати, репродукцией картины Николая Ге «Что есть истина?») и, аккомпанируя себе на стареньком пианино с канделябрами, поет. «К вокалу это не имело отношения, само собой. Имело – к дождю, к черной пятнице, к металлическому вкусу во рту после чтения газет и писем от дураков, к непоправимости, в которой складывалась и застывала "объективная реальность, данная нам в ощущениях"; против этого он пел…
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, –
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.»

Этот камерный эпизод сопровожден характерным визуальным рядом – камера всматривается в фотографии, подолгу останавливаясь на фронтовых снимках. Фронтовая судьба главного героя очерчена в фильме скупо – зритель узнает, что Мельников воевал под Вязьмой и что директор школы Николай Борисович вынес его раненого из окружения. Оборонительные бои под Вязьмой в 1941 г. – одна из самых трагических страниц советской истории, об этих событиях не любила говорить официальная историография (катастрофическое поражение Красной Армии окончилось очередным «котлом», в который попали около 600000 русских солдат). Выйти живыми из этого пекла было практически невозможно. Этим и объясняется дружба двух таких разных людей, как Николай Борисович и Илья Семёнович. По-видимому, бывший фронтовой друг и нынешний директор школы предоставляет убежище Мельникову – несостоявшемуся ученому-историку, который не может окончить диссертацию вследствие «неудобности» темы, по-видимому, связанной с политическими репрессиями (на столе Ильи Семеновича лежит журнал "Каторга и ссылка"»). Все эти смыслы остаются в глубине фильма, звучащая песня лишь намекает на них, в большей степени режиссер сосредоточен на передаче душевного состояния героя. Ключевым словом в выше процитированном фрагменте является слово «против». Стихи – один из немногих доступных человечеству инструментов противостояния «непоправимости» и «объективной реальности», от которых пытается бежать Мельников. На какое-то мгновение иволга оказывается единственной собеседницей героя.

О чем же пела иволга Заболоцкого – тогда, в 1946 г., когда поэт вернулся из ссылки? К слову сказать, Заболоцкий любил птиц, и в его поэзии их очень много (ласточки, лебеди, кукушки, воробьи, журавли…). «Птичий контекст», конечно же, не случаен; птицы Заболоцкого – вестники других миров. В «Иволге» пение птицы и гипнотическая красота березовой рощи воплощают идею Божественной гармонии (в «розовом свете» видится отсвет света Фаворского). Поэт заставляет поверить себя и читателя в возможность высшей гармонии, но тут же обнажает ее хрупкость: через «пустынную песню» иволги слышатся взрывы; «деревянная дудочка» уступает место «вороньему крику» пулемета, «розовый свет» сменяется «утренней мглой». Центральные строфы стихотворения рисуют апокалипсическую картину атомной войны:

…И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.

Творимая человечеством История затмевает «Свет присносущный», и человек в этой жизни обречен быть солдатом, а не Божественным соглядатаем. Последняя строфа возвращает читателя к свету, но этот свет возникает как посмертное видение героя. Примечательно, что в конце стихотворения авторская интонация неожиданно ломается:

И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка, –
Встанет утро победы торжественной
На века.

Вопреки авторскому намерению тема войны оказалась в «Иволге» доминирующей, финальный слом ритма говорит гораздо больше, нежели авторская декларация. Заболоцкий написал «Иволгу» в 1946 г., почти сразу после своего освобождения. Война была позади, в прошлом остались и годы каторги, однако поэт понимал, что жернова истории по-прежнему перемалывают человеческие судьбы, и что победа Света не может быть окончательной.

Георгию Полонскому – поэту и большому знатоку русской словесности – было важно выстроить свой сценарий на поэтических цитатах, в значительной мере углубляющих смысловую перспективу и создающих «второй план» будущего фильма. Обращение к имени Заболоцкого не было случайным (друзья Полонского вспоминают, что при случае он любил читать наизусть стихи поэтов начала ХХ в., в том числе и раннего Заболоцкого). Свою дипломную работу, ставшую впоследствии основой кинокартины, Полонский писал в 1966 г. – времени, когда отечественная история в очередной раз подверглась реставрации и была предпринята попытка реабилитации имени Сталина (знаменитые письма «тринадцати» и «двадцати пяти» были написаны в 1966 г., это была слабая попытка сопротивления интеллигенции происходящим в обществе процессам). Песня на стихи репрессированного и впоследствии реабилитированного поэта не только напоминала о 1930-х гг., но и предупреждала о возможности их возвращения. В преддверии холодных времен, на излете оттепели С. Ростоцкий подхватывает эти идеи, стягивая основные темы своей картины к стихотворению Заболоцкого. «Доживем до понедельника» выходит в роковой 1968 г., когда советская интеллигенция будет вынуждена признать свое поражение, а песня иволги смолкнет под звуками танков…

Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?

12. Эвелина Азаева, журналист. Санкт-Петербург

«Мы находимся в руках у фашистов, которые под носом у нашей власти нашли способ уничтожать советских людей»

«Зацелована, околдована, с ветром в поле когда-то обвенчана»… Все знают эти стихи, но не всем известно какие испытания выпали на долю их автора

Многие из нас читали воспоминания Солженицына и Шаламова о лагерях, а вот воспоминания Николая Заболоцкого малоизвестны в нелитературной среде. “История моего заключения” – повествование короткое, но дающее полное представление не только о пережитом поэтом, но и о его времени в целом.

...Николая Алексеевича арестовали внезапно. За антисоветскую якобы деятельность. 19 марта 1938 года вызвали в Союз писателей, где уже ждали двое в гражданской одежде. Вместе с Заболоцким поехали к нему, провели обыск и предьявили ордер на арест.

С этого начинаются бедственные пять лет жизни автора бессмертных строк “не позволяй душе лениться!”. Примечательно, что главное чувство, красной нитью идущее через воспоминания о тюрьме и лагерях – не страх, не горечь падения, не сожаление о потерянных годах в неволе, а – изумление. Удивление ни в чем не повинного человека, что вот так можно поступать с людьми... Что такое бывает на свете.

Этим чувством ошеломленности пронизан каждый абзац его горестной саги.

«Действие конституции кончается у нашего порога, — издевательски говорил следователь.
Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле сутки за сутками. За стеной по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали».

В итоге Заболоцкого судили и отправили в лагеря, как и других осужденных по “писательскому делу”. Некоторых расстреляли в том же году. Пишут, Заболоцкому удалось избежать смерти потому, что он так и не признал своей вины.

В 1952 году, уже восемь лет как на свободе, поэт напишет грустное “Прощание с друзьями”:

В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений, Давным-давно рассыпались вы в прах, Как ветки облетевшие сирени.

Коллеги убиты, его же страдания в том роковом 38-м, продолжились. Николая Алексеевича перевели в “Кресты”. Там в камеру для двух селили много людей. Зловоние, сон по очереди, избиения, ежедневное слушанье леденящих душу криков, раздающихся со двора.

«Вся камера вздрагивала… и немой ужас снова появлялся в глазах заключенных. Часто, чтобы заглушить эти вопли, во дворе ставились тяжелые грузовики с работающими моторами. Но за треском моторов наше воображение рисовало уже нечто совершенно неописуемое»..

Заболоцкий заметил, что люди в большинстве своем наивны и верят, будто их истязатели искренне считают их врагами народа. Поначалу арестованные пытаются доказать, что не виноваты, и некоторые даже перед смертью кричат, что верны партии и Сталину. Но сам поэт заподозрил страшное...

«Тень догадки мелькала в головах наиболее здравомыслящих людей, но все они, затравленные и терроризированные, не имели смелости поделиться мыслями друг с другом, так как не без основания полагали, что в камере снуют тайные осведомители. В моей голове созревала странная уверенность в том, что мы находимся в руках фашистов, которые под носом у нашей власти нашли способ уничтожать советских людей, действуя в самом центре советской карательной системы. Эту свою догадку я сообщил одному старому партийцу, и с ужасом в глазах он сознался мне, что и сам думает то же, но не смеет никому заикнуться».

На мой взгляд, это самое важное место в воспоминаниях. Если посмотреть на сегодняшнюю обстановку в мире, то очевидно, что и тогда, в 30-е, у России было много врагов. Даже больше, чем сейчас, ибо СССР был единственным в мире социалистическим государством. Все силы Запада, да и Востока (Япония) были брошены на то, чтобы помешать Советам встать на ноги. И если даже ныне у нас есть диверсанты, взрывающие железнодорожные пути и поджигающие склады, а также люди, получающие оплату из-за границы и хаящие все в стране – от руководства до “народа-раба”, то тогда этого “добра” было в разы больше. (Давайте еще учтем внутреннее сопротивление, не подавленные до конца надежды “белых”, духовенства, зажиточного крестьянства, украинских националистов, басмачей и пр.). Так что желание Кремля выловить всех саботажников вполне обьяснимо (не оправданно, а обьяснимо). Сталин велел хватать врагов – диверсантов, шпионов, агентов влияния, расхитителей. Но не учли, видимо, что врагами нашпигованы сами органы НКВД и партия.

Что им оставалось делать? Ждать, пока расстреляют их? И они возглавили процесс... Хватали невиновных, отчитывались. Именно так, на мой взгляд, и появились массовые невинные жертвы репрессий. И я бы не сообщила этого своего спорного мнения, если бы не прочитала у самого участника событий, Заболоцкого, таких же подозрений. «Мы находимся в руках фашистов, которые под носом у нашей власти нашли способ уничтожать советских людей».

Его мучители знали, что их жертвы в большинстве своем невиновны! Они бросали их в топку вместо себя.

И все же не устаешь поражаться жестокости, озверению следователей-карателей. (Хотя, казалось бы, чему там удивляться после массового расстрела белых офицеров Землячкой или Бела Куном? Именно таких революция вознесла наверх, вывела в начальство).

«Дав. Ис. Выгодского, честнейшего человека, талантливого писателя, старика, следователь таскал за бороду и плевал ему в лицо. Шестидесятилетнего профессора математики, больного печенью, следователь-садист ставил на четвереньки и целыми часами держал в таком положении, чтобы обострить болезнь и вызвать нестерпимые боли».

Но перейдем к наблюдениям Заболоцкого уже не о палачах, а о жертвах.

«В годы моего заключения средний человек, без всякой уважительной причины лишенный свободы, униженный, оскорбленный, напуганный и сбитый с толку той фантастической действительностью, в которую он внезапно попадал, чаще всего терял особенности, присущие ему на свободе. Как пойманный в силки заяц, он беспомощно метался, ломился в открытые двери, доказывая свою невинность, дрожал от страха перед ничтожными выродками, всех подозревал, терял веру в самых близких людей и обнаруживал наиболее низменные свои черты, доселе скрытые.
Странно было видеть этих взрослых людей, то рыдающих, то падающих в обморок, то трясущихся от страха. Мне рассказывали, что писатель Адриан Пиотровский, сидевший в камере незадолго до меня, потерял от горя всякий облик человеческий, царапал грудь гвоздем и устраивал по ночам постыдные вещи на глазах у всей камеры. Но рекорд в этом отношении побил, кажется, Валентин Стенич. Эстет, сноб и гурман в обычной жизни, он, по рассказам заключенных, быстро нашел со следователями общий язык и за пачку папирос подписывал любые показания».

Заболоцкий пишет, что были и те, кто сохранил чувство человеческого достоинства. И зачастую это были “маленькие люди”.

Далее поэта ждала дорога в лагерь, в холодном вагоне. Ехали два с лишним месяца. «Однажды мы около трех суток почти не получали воды и, встречая новый 1939 год где-то около Байкала, должны были лизать черные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же собственных испарений. Это новогоднее пиршество мне не удастся забыть до конца жизни».

Осужденных заедали вши, но в банях они старались не столько мыться, сколько стеречь одежду. Кто не уберег от уголовников, замерзал в вагоне насмерть.

И тут снова психологические наблюдения, которые интересно прочитать нам, сегодняшним. Наблюдающим за тем, как ЧВК «Вагнер» успешно берет один населенный пункт за другим.

«Я держусь того мнения, что значительная часть уголовников действительно незаурядный народ. Это действительно чем-то выдающиеся люди, способности которых по тем или иным причинам развились по преступному пути, враждебному разумным нормам человеческого общежития. Во имя своей морали почти все они были способны на необычайные, порой героические поступки; они без страха шли на смерть, ибо презрение товарищей было для них во сто раз страшнее любой смерти».

Возможно, не у всех при чтении воспоминаний Заболоцкого появляются те же мысли, что и у меня. Но тем записки поэта и ценны, что читающие их начинают думать, сопоставлять, находить параллели, задаваться вопросами. И неожиданно оказывается, что “проза жизни” Заболоцкого – не менее важна, чем его восхитительные стихи.

11. Ольга Занько. Красноярский край

Почти полвека рядом

Вряд ли мне уже было 20 лет, когда я впервые услышала эти удивительные слова «Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана». То ли молодость и естественная потребность любви, то ли эмоциональное состояние души, но услышанные строчки романса упали, видимо, на подготовленную почву. Они не уходили из моей головы, и в несколько приемов я записала всё же их на листок. Верите, этот листок, уже потрепанный, даже порванный, до сих пор рядом, со мной!

Мне очень нравится, когда на хорошие стихи пишут песни, для стихов это огромный шанс быть услышанными, узнанными – я побежала в библиотеку, знакомиться с Николаем Алексеевичем Заболоцким. Там я увидела, что оригинал отличается от романса, выучила стихотворение наизусть и прочла весь цикл «Последняя любовь». До меня только со временем дошло, что стихи писал не юнец, а уже очень взрослый мужчина. Сколько лет ему понадобилось, чтобы любовь выплеснулась у него наружу! Спасибо Вам, Николай Алексеевич, за откровение, за искренность, за Признание!

Мне, в последний год, посмотрев иногда телевизор, немного неуютно было от одной мысли. Наши современные женщины замечательные, деловые, предприимчивые, в джинсах и бейсболках, деловых костюмах, самостоятельные и самодостаточные, имеют своё чувство красоты. Очень многие надули себе губы-уточкой, надули другие части тела, накачали неподвижную маску на лицо. Есть женщины, превратившие себя из мужчин и наоборот… Я боюсь вспомнить про родителя № 1 и родителя № 2… Господи, а как же «Зацелована, околдована», или правда «в оковы закована»? Понимаете, я верю этим строкам почти полвека, всегда!

Женщине из 1957 года смело можно было сказать:

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

А сейчас? В общем, я грустила, недоумевала, даже переживала. К счастью, я и так редко смотрела телевизор, а тут решила не включать его вовсе, а просто получше покрутить головой вокруг себя. И, я очнулась от напавшего морока! Есть женщины в моём окружении, и их немало, кому искренне можно прочитать эти строки! А ещё: «Ты и песнь моя обручальная, и звезда моя сумасшедшая».

И тут, в марте я случайно увидела фотографию в соцсети, которая окончательно меня успокоила, обрадовала, и расставила всё по своим местам. Молодая, красивая, стильная, статная женщина в оранжевых сандалиях, в платье спокойного цвета, шла по каменистой улочке приморского городка. В оранжевом слинг-шарфе, руками полуголыми, бережно прижимала своего ребёночка. Сколько спокойствия, сколько достоинства и тихого счастья я увидела в этой Мадонне с младенцем! Вот она – песнь обручальная! Есть драгоценные женщины и в нашем мире, есть! Просто не надо отвлекаться на перекосы.

На следующий день я вижу событие: Конкурс эссе к 120-летию Николая Заболоцкого. Что ж, может мои переживания помогут кому-то задуматься? Или лишнее всё это? В новом времени ценности новые, стихи новые?!

Во всяком случае, лично я очень благодарна Николаю Алексеевичу за его любовь, ведь в любви жить намного легче, чем в ненависти и равнодушии, за его прекрасные стихи, которые я с любовью пронесла с собой почти полвека, и которые мне всегда помогали чувствовать себя женщиной, с ветром в поле когда-то обвенчанной.

10. Евгений Миронов. Санкт-Петербург

Николай Заболоцкий (творчество)

Поэтическое творчество Николая Заболоцкого образовалось не на пустом месте. Основополагающую роль в нём сыграли родители. – Мать учительствовала в сельской школе, а отец руководил совхозами и стал Героем Труда в 1924 году.

Уже в третьем классе сельской школы Николай «издавал» рукописный журнал, где помещал свои стихи.

С детских лет он любил окружающую природу и воспевал её в стихах.

С 1920 года в Петрограде обучался на отделении языка и литературы Пединститута имени Герцена, которое закончил в 1925 году.

Ранние поэтические произведения Николая Заболоцкого отражали крестьянскую жизнь и влияния символизма и акмеизма - Александра Блока и Константина Бальмонта.

Увлечение живописью помогало видеть окружающее пространство глазами художника.

В 1925 году он считал, что имеет «объёмистую тетрадь плохих стихов».

Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело. -1926, Москва – Футбол.

Поэта интересовали спортивные мероприятия.

Несмотря на краткосрочность (1926-1927) армейской службы с «вывернутым наизнанку» миром казармы, она отразилась в судьбе поэта.

Его стихи представляли сатиру на мещанский быт и повседневность.

В 1926-1927 годах им созданы первые настоящие поэтические произведения, он обрёл собственный, ни на кого не похожий голос. В это время он участвовал в создании литературной группы ОБЭРИУ (Объединение Реального искусства).

Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня. – 1927 – Движение.

Пародийные стихотворения используются в литературной борьбе с Константином Бальмонтом в «Disciplina Clericalis» (1926), с Владимиром Бенедиктовым в «Вальс» (1928).

Певец был строен и суров.
Он пел, трудясь, среди дворов
Средь выгребных высоких ям
Трудился он, могуч и прям. – 1928 – Бродячие музыканты.

Пародийный смысл имеют стихи о творчестве Ф. М. Достоевского в «Ивановы» (1928) и Бориса Пастернака в «Бродячие музыканты» (1928).

Все смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы. -1929 - «Меркнут знаки зодиака».

Стихотворение показывает влечение к философской лирике.

По окончании воинской службы получил место в отделе детской книги ленинградского ОГИЗа (Объединение государственных книжно-журнальных издательств), которым руководил Самуил Маршак. В стране шли последние годы НЭПа. Сатирическое изображение той поры стало темой его стихов раннего периода, составивших первую поэтическую книгу - «Столбцы».

Видишь — воздух шевелится?
В нем, как думают студенты,
кислородные частицы
падают, едва заметны. – 1929 – Сохранение здоровья.

В 1929 году книга вышла в свет в Ленинграде и сразу вызвала отрицательные отзывы в прессе и обвинения автора в юродствовании над коллективизацией.

Что ты, осень, наделала с нами!
В красном золоте стынет земля.
Пламя скорби свистит под ногами,
Ворохами листвы шевеля. – 1930 – Осеннее утро

Стихотворение обращает читателя к природе.

В 1931 году он познакомился с работами Константина Эдуардовича Циолковского, которые произвели на него неизгладимое впечатление.

В 1930-х годах средства к существованию давала работа в детской литературе. Он сотрудничал с журналами «Ёж» и «Чиж», которые курировал С. Я. Маршак.

В 1932 году обвинения в критических статьях убеждали поэта, что ему не дадут утвердить в поэзии его собственное направление.

Публикация поэмы «Торжество земледелия» (1933), вызвала травлю поэта. Его творчество представлялось критиками, как формализм, мистика, примитивизм, физиологизм, идеализм.

Это вызвало у Николая Заболоцкого творческий спад во второй половине 1933-1935 годов.

Колыхаясь еле-еле
Всем ветрам наперерез,
Птицы лёгкие висели,
Как лампады средь небес. – 1933 – Птицы.

Поэт продолжал упорно трудиться.

Каждый день на косогоре я
Пропадаю, милый друг.
Вешних дней лаборатория
Расположена вокруг. – 1935 – Весна в лесу.

Стихотворение о любви к природе.

В литературных кругах Ленинграда в 1936 году его стихи получили одобрительные отзывы. а в 1937 году вышел сборник с семнадцатью стихами «Вторая книга».

Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши! - 1937 - Метаморфозы

19.03.1938 года он арестован, затем осуждён по делу об антисоветской пропаганде.

Уже умолкала лесная капелла.
Едва открывал своё горлышко чижик.
В коронке листов соловьиное тело
Одно, не смолкая, над миром звенело. - 1939 - Соловей.

В заточенье поэт близок с природой.

С февраля 1939 года до мая 1943 года отбывал срок в системе Востоклага в районе Комсомольска-на-Амуре, затем в системе Алтайлага в Кулундинских степях.

С марта 1944 года после освобождения из лагеря проживал в Караганде.

В этой роще берёзовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, -
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей. – 1946

Стихи, в том числе «В этой роще берёзовой», 1946-1948 годов оценены положительно. 1948 год отмечен публикацией третьего сборника стихов.

Вылетев из Африки в апреле
К берегам отеческой земли,
Длинным треугольником летели,
Утопая в небе, журавли. - 1948 – Журавли.

О бренности жизни напоминает поэт.

В 1949-1952 годах после возвращения вновь образовался творческий спад. Он почти полностью переключился на художественные переводы. Опасаясь, что его слова используют против него, он сдерживал себя и не излагал мысли.

Когда потёмки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Её прекрасные глаза. – 1953 – Портрет.

Стихотворение о суровости нашей жизни

Жизнь страны отражается в стихах: «Где-то в поле возле Магадана», «Противостояние Марса», «Казбек». За последние три года жизни им создана половина произведений периода проживания в Москве. Некоторые из них появились в печати.

А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде? -1955 – Некрасивая девчонка

Стихотворение будоражит философские вопросы.

Простые, тихие, седые,
Он с палкой, с зонтиком она, -
Они на листья золотые
Глядят, гуляя дотемна. – 1956 – Старость.

Поэт рассматривает важную для себя тему.

Четвёртый сборник стихотворений вышел в 1957 году. В этом же году опубликованы лирические стихи «Последняя любовь».

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина! – 1957 – Признание.

Лирика всегда волновала поэта.

Годы лагерей дали о себе знать инфарктами.

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь! -1958 - Не позволяй душе лениться!

Стихотворение показывает настрой поэта на труд.

14 октября 1958 года он ушёл в мир лучший.

Над белой усыпальницей моей
Воркует голубь, сладостная птица,
Но родина и до сих пор мне снится,
И до сих пор я верен только ей. - 1958 – У гробницы Данте.

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

9. Ирина Виноградова, филолог, преподаватель, прозаик. Москва

Если смотреть душой

Большинство людей смотрят на мир глазами. Единицы смотрят на мир душой.

Если посмотреть душой через воображение, то поля, бегущие к речке Казанке, заиграют зелеными волнами. Сверху густой пеной- красные ягоды земляники.

Если смотреть душой, то нет большого и малого. И жук-приказчик, и пухлая, перевязанная, словно баба платком, гусеница, так же важны, как мужик, везущий в монастырь муку на подводе, как конь с умными глазами.

Если смотреть душой с высоты отцовского плеча, то домик в Сернуле - царские палаты, а пчелы- поставщики государева двора.

Если смотреть душой через детство, то можно захлебнуться от восторга. Бумажный орден на груди, деревянная сабля наголо, руби крапиву- войско Наполеоновское! Ура! Победа!.. И враг бежит, бежит, бежит!

Если смотреть душой через щенячью, подростковую радость, то Уржумские краснокирпичные улочки встают крепостными стенами. Они заботливо обнимают, оберегают и звуки рояля, и гимназисток в коричневых платьицах, и реалистов в фуражках с лаковыми козырьками, и патефон в открытом окне.

Если смотреть душой через пустой желудок… Но возможно ли это? Хотя первое время помогает продуктовый паек второго медицинского института. А после лекций бегом к Маяковскому, к Мейерхольду, на Тверскую в «Домино».

…Можно славно развлекаться
В доме № 18…

Развлекаться можно, пока не отменен паек. Но приходит мир и медиков кормить больше не надо. Ёк паек. Крутись, студент, как можешь. Голодно, очень голодно…

Если смотреть душой через призму голода, - то на горизонте маячит Петроград, учеба в педагогическом и работа грузчиком. Это вам не стихи читать. Но душа смотрит через призму «Мастерской слова», брызжет рифмами сквозь лекции Тынянова.

…Смотреть душой, меняя призмы,
То через капельку росы, то через алогизмы...

Рядом ядовитые ангелы Хармс, Олейников, Введенский.

Если смотреть душой через окно казармы или через строй на плацу… Но душа прыгает в пятках, не может сосредоточиться.

Левой, левой, ать-два, ать-два!.. Лица перелицовываются, выворачиваются наизнанку.

…И если б человек увидел
Лицо волшебное коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
И отдал бы коню. Поистине достоин
Иметь язык волшебный конь!..

Душа подпрыгнула, взлетела и смотрит через окна издательства. Рядом дышит Маршак. Под окнами отплясывает последний танец НЭП.

…И хрустнул кости перекресток,
И сдвинулось лицо в наперсток…

Если душа взлетает взъерошенным «Чижом», то это неприлично для Николая Алексеевича. Но позволительно Якову Миллеру.

Абсурд, абсурд.
Мы вам не пироги!
Обэриуты — новый отряд революционного искусства!
2 × 2 = 5!

Душа смотрит через голые, конкретные фигуры, придвигается вплотную к глазам зрителей. Впечатывая быт в брусчатку, стройными рядами шагают «Столбцы». Рядом, держась за руку, почти летит, легкая, похожая на курсистку, Катюша.

Если смотреть душой через призму торжества земледелия, то можно получить под дых и не получить публикаций.

…Белых Житниц отделенья
Поднимались в отдаленье,
Сквозь окошко хлеб глядел,
В загородке конь сидел…

«Запретить!», «Изъять!» И никаких стихов, хоть в петлю.

… Забрали Хармса. Но если смотреть душой через тепломолочный запах крошечного Никитки, то жизнь кажется прекрасной, бесконечной и загадочной, как космос.

«Дорогой Константин Эдуардович… На меня надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока не в силах: слишком воспламенена голова…»

В новом пространстве роятся новые образы: Гаргантюа, Гулливер, Тиль Уленшпигель…

На ладонь опускается звездочка Наташа. Душа опять смотрит через розовый тепломолочный запах крошечной дочки.

Если смотреть душой, сидя четыре дня на стуле перед следователем НКВД, то на стене и полу начинается свистопляска неясных фигур. В голове переворачиваются листы еще ненаписанной книги, набело пишется черная летопись тюремного бытия: красные строчки допросов, серые строчки выживания. В правом нижнем углу, вместо номеров страниц, буквами, поштучно: «Н-Е-П-О-Д-П-И-С-А-Т-Ь, Н-Е-С-Д-А-Т-Ь, Н-Е-П-Р-Е-Д-А-Т-Ь…»

Семь книг. Пять томов лагерей, два тома ссылки.

…Кончается любой многотомник. Кончится и этот. И гордое Слово в конце - Слово о полку Игореве.

…И поплыл, как гоголь по волне,
Полетел, как ветер, на коне…

Если смотреть душой, пролетая ветром на коне, то города маленькие-маленькие, проблемы ничтожные-ничтожные. И можно забыть о многотомнике страха, и можно сочинять, переводить, жить! На подмосковных дачах, в Ленинграде, в Москве- везде можно притулиться с тетрадкой и ручкой. Главное- творить!

…С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он…

Если смотреть душой из окна писательского дома, то можно забыть о свинцовом прошлом. А вокруг друзья, коллеги, писатели, а рядом Она, такая незаметная, такая ощутимая.

…Пусть непрочны домашние стены,
Пусть дорога уводит во тьму,-
Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому...

Если долго смотреть душой, на неё может нарасти грубая наждачная корка. Корка царапает родных людей, корка стирает сердце. Стертое сердце отвечает инфарктом. Смотреть душой становится нестерпимо больно. Глазами тоже.

Оказывается, душа много лет смотрела через розовые стекла. Исцарапанные, засмотренные до дыр, они уступили место прищуренным, внимательным конденсорам [1]. Образ тихой Кати надвинулся, расплылся. Обжигая, запульсировали сердечные страсти, обида, недолюбовь.

…Очарована, околдована
С ветром в поле когда-то повенчана
Вся ты словно в оковы закована
Драгоценная ты моя женщина…

Если смотреть душой через очки, видишь обычный мир. Квартира и женщина, стихи и переводы, люди, реки, моря, горы Крыма, города Италии. Только любимой рядом нет.

…И лев на столбе из гранита
Глядит, распростерши крыла,
И черная книга, раскрыта,
Под лапой его замерла…

Душа смотрит устало на раскрытую книгу. Страницы исписаны плотно, дробно. Лениво переворачиваются под пристальным взглядом. Глава «ОБЭРИУТЫ», глава «ЛАГЕРЯ», глава «КАТЯ», глава «МОСКВА», глава «ТАРУСА». И через все главы, на полях, наискосок, вдоль, поперек- стихи, написанные душой.

…Был тот усталый час заката,
Час умирания, когда
Всего печальней нам утрата
Незавершенного труда.

Два мира есть у человека:
Один, который он творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил…

Если смотреть на мир душой, то она быстро снашивается. И хочется укрыть ее, уставшую, издерганную.

…Четырнадцатое октября. Покров. Последняя страница.

Конец.

Примечание

[1] Конденсор-линзовая, зеркальная или зеркально-линзовая оптическая система, собирающая лучи от источника света и направляющая их на рассматриваемый или проецируемый предмет.

8. Екатерина Данькова, автор стихов и эссе. Краснодар

Мой Заболоцкий

Имя Николая Заболоцкого вызывает в памяти отдаленные воспоминания школьных лет. Они уже приобрели полупрозрачные очертания за далью лет... Но они живы.

Мне лет 12-13. В школьной библиотеке беру тоненький сборник стихов и учу наизусть. Точнее не учу, а брежу ими. Особенно этими строками:

Я увидел во сне можжевеловый куст
Я услышал во сне металлический хруст...

Эти строки непрерывно крутятся в моей голове. День и ночь. На фоне первых симпатий к мальчикам, открытиям в себе самой - когда чувства из детских и нежных становятся более трепетным, таинственными, во многом не понятными. В совокупности с желанием это все сохранить от внешнего мира строки Николая Заболоцкого вершили во мне невидимый и невиданный переворот. Причем невиданным он был и для меня самой.

Это сейчас, на высоте текущего возраста и за далью десятилетий, я могу дать определение тому, что происходило с девочкой Катей в те не близкие уже дни. Она мало по малу превращалась в девушку. Через угловатость и непонятность реакций, замкнутость и внезапную вспыльчивость, загадочность и простоту. Маленькая девочка становилась маленькой женщиной...

И одной из главных вех этого становления была поэзия Николая Заболоцкого и любимое тогда стихотворение - "Можжевеловый куст". Его музыка и палитра помогли этому становлению и запомнились на всю жизнь!

Это потом будет выпускной, поступление в институт, первая большая любовь, работа, супружество, материнство...

А пока в голове звучат магические строки:

Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.

Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!

В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!

7. Алексей Чипига. Таганрог

Заболоцкий

У Николая Заболоцкого на фотографиях лицо не то сельского учителя, не то народовольца. Между простодушием делящегося знанием и тем, кто берёт себе это знание в форме власти, однако, не так уж мало общего. Мечты о пунктуальности в царстве природы, о слове, достойном коня сменяются полнозвучным торжеством «позднего» Заболоцкого, выражающим принятие как будто уже осуществлённых прав – но прав на горечь последней любви, на рационально мудрый отказ искать гармонию в природе, разделить ее с другими, превращая в принятие. Выглядит так словно испытания заставили уйти от мрачно смешного спонтанного. Но посмотрим, как непохожи друг на друга женские образы в «Очарована, околдована» и в «Некрасивой девочке» с пытливым вопросом экзаменатора в конце. Не есть ли это две части души Николая Алексеевича – роковая, но пленённая красавица и далёкая от страстей неприглядная серая мышка на воле?

6. Евгений Миронов. Санкт-Петербург

Николай Алексеевич Заболоцкий (биография)

Мальчик Коля родился 24 апреля (7 мая) 1903 года на ферме Казанского губернского земства, расположенной вблизи Кизической слободы Каймарской волости Казанского уезда Казанской губернии.

Отец, Алексей Агафонович Заболотский (1864-1929). Родился в деревне Красная Горка (ныне Сернурский район, Марий Эл) в семье лесного объездчика, отставного унтер-офицера. В 1886 году окончил Казанское земледельческое училище, после чего работал на одной из показательных земских ферм в окрестностях Казани в общей сложности около 20 лет. Заведовал совхозами в Уржумском уезде Вятской губернии РСФСР. Как специалист преуспел в пропаганде многопольного севооборота. В 1924 году ему присвоено звание «Герой Труда». После смерти супруги переехал в город Вятку, где и скончался 14 августа 1929 года.

Мать Лидия Андреевна (урождённая Дьяконова) (1882-1926) учительствовала в сельской школе. Кроме Николая у неё имелись дочери Вера и Мария и сын Алексей.

Николай крещён 25 апреля (8 мая) 1903 год в Варваринской церкви города Казани. Его детство прошло в Кизической слободе вблизи Казани. Когда ему исполнилось 7 лет, семья переехала в село Сернур Уржумского уезда Вятской губернии (ныне Марий Эл). В третьем классе сельской школы Николай «издавал» свой рукописный журнал, где помещал свои стихи. С 1913 по 1920 годы он проживал в Уржуме Вятской губернии и учился в реальном училище, где увлекался историей, химией и рисованием.

В 1920 году оказался в Петрограде, где обучался на отделении языка и литературы Пединститута имени Герцена, которое закончил в 1925 году.

В 1921 году призван на военную службу. Служил он в Ленинграде, на Выборгской стороне, и уже в 1927 году уволился в запас. Несмотря на краткость армейской службы, столкновение с «вывернутым наизнанку» миром казармы сыграло в его судьбе роль катализатора.

В 1925 году он считал, что имеет «объёмистую тетрадь плохих стихов».

В 1926-1927 годах им созданы первые настоящие поэтические произведения, обрёл собственный, ни на кого не похожий голос. В это время он участвовал в создании литературной группы ОБЭРИУ.

По окончании службы получил место в отделе детской книги ленинградского ОГИЗа, которым руководил Самуил Яковлевич Маршак. В стране царила обстановка последних лет НЭПа. Сатирическое изображение той поры стало темой его стихов раннего периода, составивших первую поэтическую книгу - «Столбцы».

В 1929 году книга вышла в свет в Ленинграде и сразу вызвала литературный скандал и отрицательные отзывы в прессе, обвинявшей автора в юродствовании над коллективизацией.

В 1930 году женился на Екатерине Васильевне Клыковой (1906—1997).

В 1931 году он познакомился с работами Константина Эдуардовича Циолковского, которые произвели на него неизгладимое впечатление.

В январе 1932 года появляется на свет его сын Никита Николаевич Заболоцкий (1932-2014), кандидат биологических наук.

В 1932 году обвинения в критических статьях убеждали поэта, что ему не дадут утвердиться в поэзии с собственном направлением.

В 1930-х годах средства к существованию давала работа в детской литературе. Он сотрудничал с журналами «Ёж» и «Чиж», которые курировал С. Я. Маршак.

В 1937 году появляется на свет его дочь Наталья Николаевна Заболоцкая.

19.03.1938 года он арестован, затем осуждён по делу об антисоветской пропаганде. По запросу НКВД критик Николай Лесючевский отзывался: «„творчество“ Заболоцкого является активной контрреволюционной борьбой против советского строя, против советского народа, против социализма».

С февраля 1939 года до мая 1943 года отбывал срок в системе Востоклага в районе Комсомольска-на-Амуре, затем в системе Алтайлага в Кулундинских степях.

С марта 1944 года после освобождения из лагеря проживал в Караганде.

В 1946 году проживал в Москве в писательском посёлке Переделкино у Василия Павловича Ильенкова.

В 1949-1952 годах после возвращения образовался творческий спад. Он почти полностью переключился художественные переводы. Опасаясь, что его слова используют против него, он сдерживал себя и не излагал мысли.

Годы лагерей дали о себе знать инфарктами.

14 октября 1958 года он ушёл в мир лучший.

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. 

5. Дмитрий Волковой, поэт, аспирант юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Москва. 

О снах Николая Заболоцкого

В текстах Николая Заболоцкого можно собрать множество иррациональных плодов (читай – «аметистовых ягод») мрака, бездны, слепоты, исчезновения и погружения, то есть в конечном счете, прямо или имплицитно, - сна. Пытаться расчерчивать по этим плодам, по их очертаниям целостное понимание бессознательного (читай – «можжевелового куста»), с которого они произросли, крайне непросто:

Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
(«Можжевеловый куст»)

Если верить Фрейду и «все сновидения без исключения изображают непременно самого спящего» [1] , то и куст можжевельника – зашифрованное «я» Заболоцкого. А с учётом того, что сон о можжевельнике представлен одновременно и как признание в любви, знак всепоглощенности человеком (как у М. Цветаевой[2] ) - ещё и зашифрованное «ты».

Если обратиться к библейскому контексту, в котором ягоды можжевельника – хлеб для отверженных, изгнанных и безымянных людей[3] , то и в тексте Заболоцкого этот флоризм выступает как знак раздора, раскола, расставания и, что более интересно, болезненного упразднения имени, растворения «я» и «ты» в едином символе.

В «Можжевеловом кусте» внутренний Гипнос Заболоцкого формуется почти как хайдеггеровская истина, визуализированная в качестве просвета («Lichtung») в лесу, обнаруженного путником[4] , продравшимся сквозь кушири, «мрак древесных ветвей», «мрак лесной»:

Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
(«Можжевеловый куст»)

То же самое и в другом тексте:

Опять мне блеснула, окована сном,
Хрустальная чаша во мраке лесном
(«Лесное озеро»)

Так, озеро, хрустальное и блестящее, «целомудренной влаги кусок», рождается как богиня сияющего дня Гемера, рожденная от Нюкты (ночи) и угрюмого Эреба (мрака)[5] .

Расположение спящего объекта во мраке показано в «Лесном озере» как спокойствие, как положительная и романтизированная сторона сна – убаюканность, - и, более того, буквально как «источник правды», прикоснуться к которому желает любое дитя хаоса:

Но странно, как тихо и важно кругом!
Откуда в трущобах такое величье?
Зачем не беснуется полчище птичье,
Но спит, убаюкано сладостным сном?
(«Лесное озеро»)

Идея сновидения как желанной истины обнаружена в психоанализе: «…сновидение вызывает пробуждение как раз тогда, когда оно вот-вот готово выдать, наконец, истину, так что пробуждается человек лишь для того, чтобы благополучно спать дальше - спать в Реальном…»[6] . Только в психоанализе эта истина отыскивается не сновидцем, а аналитиком, смотрящим на сон как на ребус, элементы которого могут в совокупности «воплощать прекраснейшее и глубокомысленнейшее изречение»[7] , у лесного же озера Заболоцкого никто не просыпается, но продолжает спать – и не в Реальном, а в самой обретенной истине.

Кроме того, озеро «оковано сном», окованность – состояние насилия, причияющего страдание:

Разум мой! Уродцы эти —
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье, —
То, чего на свете нет.
(«Меркнут знаки Зодиака»)

Сон – это всегда вынужденность, неизбежность которого оставляет нам возможность только полюбить его (вспомним толстовскую «Мою жизнь»: «…даже страх, ужас, горе сновидений имеют сладость и успокоение: я весь во власти чуждой силы, но я живу и предаюсь ей»[8] ).

И действительно, в другом тексте Заболоцкий говорит о сне как о пространстве, внутренне свободном от насилия (описание которого похоже на общественный идеал, утопию):

И в поведенье тамошних властей
Не видел я малейшего насилья
(«Сон»)

«Сон» Заболоцкого в целом очень похож на «Зимний сон» Пауля Клее[9] : акварель и уголь на бумаге, и тело моё уже не тело, моё сердце бьётся в холме, а лицо, всё еще различимое как лицо, похоже на рядом расположенные худые карликовые деревья… Вот она – «местность безгласная», «сплетения каких-то матерьялов».

В онейрических стихах Заболоцкого сон – это сама поэзия, форма выражения, пусть и данная свыше или снизу, но данная, пассивно найденная, своеобразный ready-made:

Под одеялом, укрощая бег,
фигуру сна находит человек.
(«Фигуры сна»)

Причем эта форма никогда не обнаруживается полностью, до конца, ведь сны никогда не начинаются и не заканчиваются, лишь обрываются, они обломки единого бесконечного сна, равно как и стихи - отрывки единой поэмы, из глубины которой поэт поэтствует (по Хайдеггеру[10] ).

Во всем этом, в конечном счете, проглядывается прекрасное ощущение своей промежуточности, пограничности, неокончательности своего положения, какая-то радость от того, чтобы быть никем (мало кем), но не навсегда, а временно, со стремлением к недостижимой окончательности.

Примечания
[1] Фрейд З. Толкование сновидений. Минск. 2003. С. 341.
[2] Воложанина В. В. Тема сна в письмах М. Цветаевой // INIТIUM. Художественная литература: опыт современного прочтения: сборник статей молодых ученых. — Выпуск 5. — Екатеринбург: УГИ УрФУ, 2022. С. 135.
[3] Иов. 30:4.
[4] Михайловский А.В. Мартин Хайдеггер – философ на лесной тропе // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология». 2009. № 2 (6). С. 115-116.
[5] Гесиод. Полное собрание текстов / Вступительная статья В.Н. Ярхо. Комментарии О.П. Цыбенко и В.Н. Ярхо. Лабиринт, 2001. С. 24.
[6] Лакан Ж. Изнанка психоанализа (Семинар, Книга XVII (1969-70)). Пер. с фр./А Черноглазова. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос». 2008. С. 42.
[7] Фрейд З. Указ. соч. С. 304.
[8] Толстой Л.Н. Моя жизнь // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 тт. М.: Художественная литература, 1982. Т. 10. С. 503.
[9] https://artchive.ru/paulklee/works/509598~Zimnij_son
[10] Хайдеггер М. Язык поэмы. Истолкование (поиск местности) поэзии Георга Тракля / О поэтах и поэзии. М. 2017. С. 86-67. 

4. Александр Костерев, инженер, автор стихов, песен, пародий, коротких рассказов. Санкт-Петербург

«Система кошек» Николая Заболоцкого

Обложку для своей первой книги «Столбцы» Николай Заболоцкий предложил оформить блестящему ученику Малевича одному из основоположников супрематизма — художнику Льву Юдину, тонко чувствовавшему специфику обэриутской поэзии — смысловые сдвиги и повторы, интонационное многообразие, абсурд происходящего, просторечный стиль изложения. Обложка по замыслу Заболоцкого должна быть беспредметной: двухцветной (черно-белой), сугубо текстовой, на которой строгим и законченным шрифтом, использованным для плаката к «З обэриутским часам», должно быть написано: «Н. Заболоцкий. СТОЛБЦЫ. 1929»:

И всюду сумасшедший бред,
Листами сонными колышим,
Он льется в окна, липнет к крышам,
Вздымает дыбом волоса…
И ночь, подобно самозванке,
Открыв молочные глаза,
Качается в спиртовой банке
И просится на небеса.

В какой странный, необычайный, абсурдный мир приглашает нас Заболоцкий, мир — в котором все понятия смещены в необычных рамках поэтический фантазии, привычные планы — перепутаны, базовые принципы трех измерений — беспощадно нарушены, и сам он сконструирован по законам отражений в системе уродливых кривых зеркал. В поэтическом восприятии обычные вещи утрачивают свои масштабы, безразмерно увеличиваясь или уменьшаясь в сознании, а мы бродим среди них свифтовскими Гулливерами: то карликами, окруженные бытовыми вещами-громадинами, то — великанами, без усилий перешагивающими городские кварталы и реки. Этот загадочный город чаще всего Ленинград, временами — Москва, однако жителям его не чужда бесприютная тоска провинциальных заброшенных городков России и бескрайние лесные просторы. Маршрут, предложенный поэтом, уводит читателя вдаль от главных городских артерий – проспектов, великолепных дворцов, памятников, музеев, перемещая его в узкие отдаленные переулки, неизвестные трущобы, плотоядные рынки, темные коридоры, заставляет подниматься по шатким лестницам подгнивающих домов в грязные коммунальные квартиры:

Нагие кошечки, стесняясь,
Друг к дружке жмутся, извиняясь.
Один лишь кот в глухой чужбине
Сидит, задумчив, не поет.
В его взъерошенной овчине
Справляют блохи хоровод.
Отшельник лестницы печальной,
Монах помойного ведра,
Он мир любви первоначальной
Напрасно ищет до утра.

Как было бы славно жестоко ошибиться, сочтя это фантастическое путешествие детской сказочкой-страшилкой:

Жил-был кот,
Ростом он был с комод,
Усищи — с аршин,
Глазищи — с кувшин.

Однако не следует верить первому впечатлению, что называется на слово, а принимать кажущуюся «детскость» стихов Заболоцкому всерьез: ироническая усмешка от стиха к стиху заметно тускнеет, а «детские» стихи прорезаются тревожными нотами взрослого отчаяния. «Чуковщина» Заболоцкого — весьма изощренный прием, один из элементов поэтического экспериментаторства — создавая иллюзию «детскости» поэзии, автор лишает ее внешних признаков разума, сознания, последовательного тематического замысла.

Среди других — не менее искусных приемов — использование элементов торжественной, одической поэзии в качества инструмента борьбы с примитивным словарем мещанина. Языки вельможи и советского обывателя так умело чередуются друг с другом, что кажутся единым языком, создавая бесподобный гротесковый эффект. Наиболее застарелые и давно отброшенные высокие поэтические штампы тут и там оживают в «Столбцах» только для того, чтобы еще резче оттенить линию «низкую» — «жаргона «Ивановых», маклаков, бесчисленных «девок».

Цель Заболоцкого сделать мещанский смысл — бессмысленным, вожделенный предмет — беспредметным в искреннем стремлении передать в поэтических образах внутренний примитив, первичные ощущения нерассуждающего подсознания.

Заболоцкий традиционен в своих законченных строфических массивах городской застройки и не выходит за пределы канонических ритмов и метров, подкрадываясь к экспериментаторству с иного конца — обновлением смыслового звучания слова и порождаемых им ассоциаций. В этом качестве можно угадать неявное сходство с поэзией Велемира Хлебникова. Редкий пример поэзии 20-ых годов — времени возникновения бесчисленного количества новых поэтических стилей, объединений, смыслов — «Столбцы» удивительно ритмически одно-, точнее единообразны, как однообразны картины окраинной застройки городских агломераций. За небольшим исключением вся книга написана традиционным четырехстопным ямбом, накрепко схваченным стяжками монотонной однородной рифмы. Однообразное ритмическое течение стиха время от времени прерывается — в стиле психопатологического нерассуждающего восприятия — незначительным слоговым удлинением или сокращением, оживляется внезапным исчезновением рифмы. Очевидно, что такое нарочито подчеркнутое однообразие вовсе не признак бедности и ограниченности изобразительных средств Заболоцкого, обладающего несомненной способностью к богатой, даже изощренной инструментовке. Все строго подчинено основной задаче и работает на единую концепцию сборника. Заболоцкий юродствует, кривляется, издевается, время от времени пародируя Козьму Пруткова, пронизывая реальность взглядом точечным, прикованным к косности, тупости, оскудению человеческой души под наркозом мещанского быта, очерченного строками певца-ассенизатора:

Вокруг него — система кошек,
Система ведер, окон, дров,
Висела, темный мир размножив
На царства узкие дворов.

Рассыпанные паззлами отрывочные восприятия элементов окружающего мира объединены поэтом в стройную систему — систему «кошек, ведер, окон, дров», которую он ненавидит сосредоточенно и страстно. «Двор» Заболоцкого — грозный и величественный в своей устрашающей пошлости и ничтожности — в «системе кошек» изолирован от окружающей социалистической действительности.

Именно эта изолированность внутреннего мира мещанина и его «двора» от так называемых будней социалистического строительства, так метко переданная Заболоцким, вызвала наибольшую критику со стороны оппонентов — Селивановского в журнале «На литературном посту», Незнамова в журнале «Печать и революция», Горелова в журнале «Стройка», — сведенную к следующим постулатам: «В наши дни происходит напряженная реформаторская и революционизирующая поэтическую технологию работа, однако не всякое новаторство тут будет уместно и плодотворно. Иное «новаторство» окажется на поверку лишь буржуазно-формалистским творчеством. Таково же значение и книжки Н. Заболоцкого «Столбцы», изданной в 1929 году. Поэзия Заболоцкого социально роднится с живописью Поля Гогена, джазбандской музыкой, дадаистами и ничевоками. Основная беда Заболоцкого — в пустоте и бесцельности его метаний, в социально-классовой выхолощенности его иронии, в его противопоставленности действительности социализма. Такая позиция отщепенца-индивидуалиста обусловила и все стилевые особенности творчества Заболоцкого, которые социально чужды делу выработки стиля пролетарской поэзии, а технологически реакционны при всей бесспорной их оригинальности»:

Монах! Ты висельником стал!
Прощай. В моем окошке,
Справляя дикий карнавал,
Опять несутся кошки.
И я на лестнице стою,
Такой же белый, важный.
Я продолжаю жизнь твою,
Мой праведник отважный.

3. Иван Образцов, писатель. Барнаул

Об одном стихотворении Николая Заболоцкого

Назвать эссе очень просто, без обэриутства, ибо так и только так для меня родилась поэзия Заболоцкого. Встреча с поэтом происходит всегда через одно единственное, первое прочитанное/услышанное тобой стихотворение. Для меня «Это было давно...». Впервые меня коснулось это стихотворение, когда учился в школе, в старших классах:

Это было давно.
Исхудавший от голода, злой,
Шел по кладбищу он
И уже выходил за ворота.
Вдруг под свежим крестом,
С невысокой могилы, сырой
Заприметил его
И окликнул невидимый кто-то.

Невидимый, но совершенно ясный образ – тот, кто окликнул человека-поэта. Нет никаких сомнений в прямом указании Заболоцким источника голоса. Нет никаких сомнений, что этот голос окликнул человека для утешения, возвращения к исходному человеческому образу. Исхудание и голод в момент оклика вдруг преображаются от истощённого тела к жаждущему духу.

Но тогда, в старших классах школы, мне только слегка удалось разделить с Заболоцким его стихотворение. Отсутствие жизненного опыта, но живая детская непосредственность – вот главные причины моей первой встречи с поэтом.

Позже узнал, что именно здесь, на моей родине – в Алтайском крае, Николай Заболоцкий провёл не самые лёгкие годы своей жизни. Именно здесь он был помещён в колонию-поселение. За что? Да разве это главное, когда мы говорим о поэзии? Для меня-подростка стало чем-то вроде опоры знать биографический факт, с помощью которого я будто становился причастен той великой традиции, что называется Русской культурой. Культуры со всеми её печалям и радостями – цельной и сильной:

И седая крестьянка
В заношенном старом платке
Поднялась от земли,
Молчалива, печальна, сутула,
И, творя поминанье,
В морщинистой темной руке
Две лепешки ему
И яичко, крестясь, протянула.

Вот тебе покушать – запросто и бесплатно. Возьми, но помяни ушедших. Помяни тех, кто уже не может испытывать голод в желудке и злобу в голове. Лепёшки и яичко словно напоминание о чём-то настолько более важном, чем хлеб насущный, что еда становится в горле комом. Комом стыда за свою злобу, за то, что оказался невероятно слаб, и слабость оказалась невероятно лёгкой на подъём в тебе самом:

И как громом ударило
В душу его, и тотчас
Сотни труб закричали
И звезды посыпались с неба.
И, смятенный и жалкий,
В сиянье страдальческих глаз,
Принял он подаянье,
Поел поминального хлеба.

Принять подаянье – что может быть более сильным поступком? Легко принять подарки, деньги, почести, но подаянье – подаянье может принять только сильная и честная душа. Поэт вспоминает о своей силе, о своей душе. Поэт напоминает мне о том, что я есть слабый телом и сильный духом человек, и это не стыдно – это ошеломительно и… радостно:

Это было давно.
И теперь он, известный поэт,
Хоть не всеми любимый,
И понятый также не всеми,
Как бы снова живет
Обаянием прожитых лет
В этой грустной своей
И возвышенно чистой поэме.

Два четверостишия об «известности» и «нелюбви», которые возвращают к грубости повседневной суетливой толкотни. Да и поэт, как мне сейчас кажется, спешит проговорить их поскорее, торопится отдать дать «литературности» и тем самым показывает как суета мира сего вновь и вновь захватывает каждого человека.

Невозможно постоянно быть в зените переживания стихотворного опыта. Только грусть и память сохраняют тот опыт в словах «возвышенная», «чистая», «поэма». Здесь слово «поэма» звучит как «поэзия», а если быть откровенным, то и как сама жизнь человеческая:

И седая крестьянка,
Как добрая старая мать,
Обнимает его…
И, бросая перо, в кабинете
Всё он бродит один
И пытается сердцем понять
То, что могут понять
Только старые люди и дети.

Неизбежное нисхождение обратно, на землю. Неизменная память о восхождении туда, на небо…

Меня коснулось это стихотворение во время учёбы в школе, но по настоящему стихотворение потрясло, когда я прочитал его вновь, после окончания Барнаульской духовной семинарии.

2. Александр Марков, профессор РГГУ и ВлГУ

Заболоцкий и объектно-ориентированная онтология

Заболоцкий — особый натурфилософ: он говорит не о вине людей или вещей перед природой, но о вине своей и чужой перед людьми природы, Гёте или Хлебниковым («зарытый в новгородский ил»). Обычно философ природы говорит о начальном беззаконии, происхождении вещей из стихий и мести обособившихся вещей стихиям. У Заболоцкого вещи существуют вместе, природные и культурные, а беззаконием оказалось то, что «прекрасный образ человека», который Гесиод и Хлебников передавали и деревьям, и людям, не был передан. Чтобы сказать, как возникла такая вина, обратимся к объектно-ориентированной онтологии, новейшему направлению философии, существующему менее двух десятилетий.

Глава этого направления Грэм Харман говорит, что из того, что мы можем систематизировать вещи, помещать их в таблицы или словесный синтаксис, вовсе не следует, что мы разбираемся в вещах лучше, чем они в нас. Наивный антропоцентризм приводит к противоречиям в современной философии: например, оказывается, что вещь должна описываться и через ее состав, и через ее свойства, и тем самым дважды разрушаться, превращаясь лишь в момент частной человеческой картины мира. Квентин Мейясу добавляет, что различные категории, казалось бы, далекие от человека, такие как «целостность», «бесконечность», «конечность», вроде бы стерильные, еще глубже загоняют нашу мысль в антропоцентризм: ведь сначала мы изобретаем их, а потом повсюду приходим с этой меркой, не забывая обозначить себя. Кажется, никто из представителей объектно-ориентированной онтологии, воспрещающей невольно превращать вещи в примеры и препараты для нашего познания, не занимался поэзией Заболоцкого. Но мы можем в России, думая о пути этого поэта, сказать, что именно он сделал в русской философии.

«Столбцы», которые в советское время и автору, и исследователям приходилось называть сатирой на неприглядность НЭПа (как отвлеченно неуместно звучит это «неприглядность» или «сатира на»), на самом деле — это лаборатория работы с довоенным Петербургом, Петербургом, в котором не начался «настоящий двадцатый век», который не стал Петроградом, город до погромов фирмы Зингера с ее «шаром крылатым», до закрытия вскоре после открытия дорически-псевдославянского Ситного Рынка, где у Заболоцкого обделывают свои дела не то посетители, не то похитители цирка Чинизелли. В этом Петербурге были цыганщина с гитарой, Кавказ с шашлыками и танцующей черкешенкой, футбол, азартный как гарпастум-дуэль начала века, а не советский готовый к труду спорт, пиры чемпионов житейской страсти и всё то, от чего 1914 год оставил одни руины. «Новый быт» и прочие «красные баварии» — на самом деле быт, каким бы он был без войны, если бы сохранялась та самая гламурная ресторанная и салонная жизнь, о которой Заболоцкий глубоко вздохнул. Да и стоит «Новый быт» ближе к журналу «Новый путь», гостиной Мережковского и Гиппиус, как ее действительно увидел бы выходец из семьи агрономов, удивившись и бокалам, и слову «конклав» из тогдашних споров о католичестве.

«Столбцы» надо ставить в один ряд с прозой Вагинова, Шкловского, Добычина («Город Эн» о русификации окраин), Егунова. Но различие в том, что в их прозе уже сменилось поколение, даже если смена воображаемая; всегда есть попытка опираться на людей, которые даже на разруху смотрят с удивлением, не понимают, почему так произошло. Они — этические философы, а Заболоцкий — натурфилософ. Он создает лабораторию с препаратами всего увиденного, только перепутав все наклейки. Его солдат на посту, видящий меловые треугольники мышиных лиц — это солдат не сменившегося поколения, который как раз как будто не переживал никакого опыта войн и потому бредит без войны, пытается увидеть опасность хоть в чем-то. Это история начала ХХ века, написанная от лица объектов объектно-ориентированной онтологии, где в одном ряду стул, дерево, приказ и серая шинель. В таком мире «Приходит соболь из Сибири / и представляет яблок Крым»: популяцию соболя в 1920-е годы возрождали для будущего экспорта, а приходил он массово и регулярно до 1914 года, чтобы отправиться на Лейпцигскую пушную ярмарку — и это не вполне о ленинградском аукционе Пушторга. А крымские яблоки — явно любимые Николаем II Кандиль-Синап, которые могли поступить в Ленинград когда угодно, но явно принадлежат прежней довоенной эпохе как представимая роскошь.

Итак, мир «Столбцов» — мир предметов, которые не замечают Первой мировой войны и всего того, что именует Ахматова. Даже в поэме «Торжество Земледелия» описывается та индустриализация и рационализация, которая была бы и без Первой мировой, даже быстрее, когда церковь забросили бы, а коровы снимались в рекламе и называлось бы это грамотностью коров. Объектно-ориентированная онтология как экологически чуткая мысль не признает войны как таковой, для нее это пустое означаемое; тогда как на самом деле в мире есть «метафизические герильи», то есть возвращение вещами себе ситуации ответственности, есть «гибридизации» вещей (по Бруно Латуру), ставящих всё остальное в этическое отношение к себе, и есть «симбиозы» вещей, если они оказываются политическими единицами. Заболоцкий создал объектно-ориентированную онтологию, пусть в черновом виде.

Но что произошло дальше, как появилась эта ответственность не только перед Хлебниковым, но и перед Данте, Гёте и друзьями? Поздний Заболоцкий начинается с прозы «История моего заключения» — где ссылку в лагерь в промерзшем вагоне он описывает деловито, как отправку себя посылкой. Здесь анатомия мира оказывается таковой, что только зафиксировав годы действия «Столбцов» как некую общую природу. Описав и тогдашние технические действия, такие как отправка посылки, в качестве части природы, он может спасти себя.

Идеально такую анатомию представляет опубликованное в журнале «Новый мир» в 1947 году стихотворение «Храмгэс», воспевающее электростанцию на родине вождя: «Высоко над землей по струне передачи, / Мы забудем с тобою про все неудачи» — это звучит как рассказ о том, что техническая трансляция соответствует итоговому состоянию души. Заболоцкий постоянно анатомирует природу, в которую нужно встроить турбины, и анатомирует технику, которая должна действовать не просто как природа, а быть природой настолько, чтобы мы смогли разобраться с анатомией нашей души. Это, как сказал бы еще один мыслитель новой онтологии, Тимоти Мортон, стихотворение о гиперобъекте, то есть природно-культурной вещи, которую мы не знаем до конца, потому что она быстрее нас испытывает, чем мы ее познаем. И извиняться перед Гёте или Хлебниковым надо за то, что разбираясь с гиперобъектами, ты не можешь разобраться с пережитым тобой; и только создав некую дополненную реальность 1920-х годов, превращенных в природу, ты как-то поймешь, что с тобой произошло.

В этом весь поздний Заболоцкий: понятно, что не позволяли душе лениться в 1920-е годы, в 1950-е уже привычно работали, каждый прикрепленный к своему предприятию, и все эти старые актрисы могли быть современницами Чехова, научившимися цинизму от тогдашней театральной среды. Что-то подобное, дополненную реальность, попытался создать Пастернак, написав об осенних сумерках Чехова, Чайковского и Левитана. У Заболоцкого Пастернак «Юноша с седою головой». У другого поэта это бы значила, что человек выглядит юно или юн душой, как упрощенно иногда понимают и толкуют Заболоцкого. Но на самом деле это настоящий юноша, Пастернак 10-х и 20-х. Просто седая голова напомнила, какой страдальческий опыт многих и многих, какой гиперобъект испытаний для всей страны, дополняет эта дополненная реальность дружбы с природой.

1. Александр Мелихов, писатель. Санкт-Петербург

Гениальный счетовод

Начало пути Заболоцкого выглядит таким же ординарным, как его внешность. Родился в семье агронома и сельской учительницы, закончил реальное училище в Уржуме, отслужил в советской армии, получил кое-какое раннесоветское образование… Этому мальчику из Уржума было казалось бы, самое место в рядах эпигонов Есенина-Блока-Маяковского-Светлова, а он вписался в основатели ОБЭРИУ — Объединение Реального Искусства, провозгласившего реальностью нелепость, гротеск, абсурд.

Впрочем, в скандальных манифестах хайпа ради можно провозглашать и не такое, а попробуй изобразить будничную реальность такой блистательно диковинной, какой она предстает у Заболоцкого в сборнике «Столбцы». Кажется, лишь тупость советских надзирателей от литературы (да только было ли это тупостью?) высмотрела в них глумление над социализмом — Заболоцкий, подобно любимому им Брейгелю, смотрел на реальные предметы, а не на «измы».

Смотрел взглядом простака и говорил языком простака, который по наивности, из-за незнакомства с литературными штампами оказывался восхитительно, первозданно оригинальным.

Примерно как Андрей Платонов.

«В глуши бутылочного рая», «в бокале плавало окно», «меркнут знаки Зодиака», «животное Собака», «птица Воробей»…. При чем здесь коллективизация или индустриализация? К ним тем более не имеет отношения гениальная фантасмагория «Торжество земледелия».

Нехороший, но красивый,
Это кто глядит на нас?
То Мужик неторопливый
Сквозь очки уставил глаз.
Белых Житниц отделенья
Поднимались в отдаленье,
Сквозь окошко хлеб глядел,
В загородке конь сидел.
Тут природа вся валялась
В страшном диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там реки струилась прядка.

Хочется цитировать бесконечно.

Тем не менее, эксперт бдительных «органов» Лесючевский нашел, что «творчество» в кавычках Заболоцкого является активной контрреволюционной борьбой против советского строя, против советского народа, против социализма.

Идиот, идиот…

Но я столько раз убеждался, что идиоты куда поумнее нас, умников. И не только потому, что они лучше угадывают желания начальства, а потому, что они сами начальство. И потому понимают, что лишь в царстве скуки их серость будет незаметна. Природа социализма вовсе не требовала превратить его в царство серости, этого требовала лишь природа власти. Тотальное планирование, подчинение миллионов людей единой цели требовало армейской дисциплины, а армейская дисциплина требовала единообразия. Поэтому истребление всего яркого и оригинального было вовсе не нарушением ленинских норм, но, напротив, неукоснительным проведением их в жизнь, в жизнь – единую фабрику.

Нарушением было, пожалуй, только лицемерие. Для Ленина истребление неугодных было вопросом целесообразности по Марату: юридическими средствами можно ликвидировать лишь малую часть контрреволюционеров; поэтому для осуждения подсудимого достаточно его происхождения, знакомств и известных взглядов. Но при Сталине вместо откровенного уничтожения неблагонадежных начали имитировать их реальную виновность, то есть требовать признаний в чем-то реальном.

Чего можно было добиться только пытками.

«Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом — сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали…»

В конце концов этот степенный гений, обезумев, забаррикадировался в зарешеченной камере и начал отбиваться от палачей шваброй, — врачи удивлялись, как в последовавшем избиении у него уцелели внутренние органы. Тем более поразительно, как он выдержал лагерные хождения по мукам, — иной раз спасали чудеса: охранник пожалел двух доходяг и велел выписывать им 120% за усердие. Но однажды на сопке Заболоцкий сорвал большой красный цветок и произнес: «Станем мы после смерти такими вот цветами и будем жить совсем другой, непонятной нам сейчас жизнью».

Самое поразительное - он действительно в это верил!

Когда я начал внимательно перечитывать Заболоцкого, то обнаружил удивительную вещь: то, что мне казалось чисто поэтической игрой фантазии — мечты животных и растений о разумной жизни и т.п., — для поэта было предметом серьезных надежд и размышлений. В письме к Циолковскому (которого советский прагматизм низвел из визионера до основоположника практической космонавтики) Заболоцкий на полном серьезе интересовался подробностями его грандиозной космической грезы. Циолковский, если кто не знает, был панпсихистом — полагал, что все предметы в мире в той или иной мере одушевленные и различаются только степенью способности ощущать приятное и неприятное. Даже каждый атом, попадая в живой организм, живёт то жизнью мозга, то жизнью кости, волоса, ногтя, эпителия, а, переходя в неорганическую материю, как бы засыпает, покуда снова не оживет, перейдя в состав чего-то или, еще лучше, кого-то живого. Таким образом, смерти нет, есть только чередование сна и бодрствования.

Ну, а поскольку космос безграничен во времени и пространстве, то у него были все возможности заселиться высокоразвитыми существами, живущими в истине и радости, а наш несчастный мир не более чем чёрная пылинка на белом листе бумаги.

Вы можете отнестись к этому всерьез? А вот Заболоцкий мог.

«На меня надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока не в силах: слишком воспламенена голова»; «Вы, очевидно, очень ясно и твердо чувствуете себя государством атомов. Мы же, Ваши корреспонденты, не можем отрешиться от взгляда на себя как на нечто единое и неделимое. Ведь одно дело — знать, а другое — чувствовать. …А чувствование себя государством есть, очевидно, новое завоевание человеческого гения».

Иными словами, натурфилософская поэзия Заболоцкого была не просто гениальной забавой, но выражением пламенной веры или, как минимум, пламенным поиском веры. Не будь этого пламени, он бы сочинял что-то совсем другое. Как это и произошло в пятидесятые.

А советские, да и антисоветские критики столько сокрушались, почему все наши великие писатели были утопистами, не желали считаться с естественными законами социального бытия, будучи неглупыми вроде бы людьми: именно утопизм, порыв к чему-то невозможному, надчеловеческому и был сокрытым двигателем их величия.

И только когда до меня дошло, что Заболоцкий вовсе не забавлялся, но с научной истовостью относился к своим фантазиям, я понял, почему он так тщательно избегал малейших признаков поэтической позы, а держался за внешность счетовода: он давал понять, что не резвится и не играет, а занимается серьезнейшим ответственнейшим делом.