СТИХИ
Владимир Салимон «Доверься сердцу»
Стихи, напоминающие крошечные короткометражки, собирающие осколки жизни в единый пазл, не пропуская ни единой мелочи («И любая мелочь для меня / Важное значение имеет, / Все равно как кровная родня») и вкрапляя в эту бесконечную мозаику человека с его опытом прошлого, осознанием настоящего и ожиданием грядущего.
Воображаемая нами
граница мира — в двух шагах.
Два маха сильными крылами
потребно лишь для вольных птах.
Чист горизонт. Тиха погода.
И, совершивши кувырок,
на землю стылую у входа
в дом — жёлтый валится листок.
Его полёт был так недолог.
Его судьба предрешена —
гнить на подстилке из иголок,
что прежде бросила сосна.
Мы о его существованье
забудем через пять минут,
на листья, павшие, вниманья
не обращая — пусть гниют.
Не интересно совершенно
нам станет слушать болтовню,
что все мы скоро станем тленом,
что все — у бездны на краю.
Амарсана Улзытуев «Иммортализм»
Удивительные стихи, крепко и изящно переплетающие восточную и русскую поэтику. Часть их читаешь почти как арабские (или азиатские) сказки на современный лад, а другую — как разговор с поэтами ушедших времен, будь то Александр Сергеевич Пушкин и вариация на его «Памятник» («Иммортализм») или древний безымянный сказитель («Барлалга»). Подборка завершается — от сказочно-лирических мотивов к бескрайнему космическому пространству, к божественной бесконечности.
Иммортализм — хоть имя дико, но он не запрещён
Им — Законом Биологии в отличии
От Физики, где под запретом, подобно Богу — Вечный двигатель,
Который невозможен.
Нет, я вовсе не умру, уже семь видов найдено
Не старящихся сложных организмов,
Уже мертвение не приговор,
Уже не за горами для каждого — Мафусаилов век.
И, тише сердцем колоти, плывя ничком, как черепаха,
Идя, как голубь, бодрячком,
И, как собака, с ушами во время сна — торчком... —
Изрек Цинъюнь, березы среднерусской проживший дольше
Мы не рабы, рабы не мы — у смерти,
Мир стал светлее и нет греха еще пожить,
То было раньше, умер человек — отмаялся — шептали,
Теперь же, лет в девяносто преставился — вздыхают — еще бы мог пожить
Поэтому шепчу — не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы,
Пусть гнев пылает яростным закатом
Ольга Иванова «вдохновеннее вдохновенья»
Из цикла «Стихослужения стезя»
Дух дышит, где хочет. Удивительно и интересно наблюдать, как сквозь постмодернистскую игру с текстом, словесные и композиционные эксперименты сквозит диалог с классической поэзией, фольклором, мифологическими образами и сюжетами, как итог — лирический поток сознания с оговорками, поправками, ассоциативными рядами, нелинейным течением времени, которое сразу — всё целиком, и всё — о любви, Боге и смерти.
О, когда — как факел водою над -
от стыда пылающее чело,
и в душе — как в кузнице — ад и ад,
и уже без разницы — отчего
[потому что хрен её — утаишь] -
от жары ли, стужи — вот эта дрожь,
и плевать — идёшь ли, стоймя стоишь
[ведь когда стоишь — все равно идешь],
и неважно — из дому ли, домой,
и — сегодня, завтра или вчера,
раз в груди — з(с)ияющая дыра,
а по обе — матрица, ангел мой,
и в каком окне её не живи,
и в какой ни вглядывайся лорнет,
знай: ни в ней, ни вне её — нет и нет
ничего бессмысленней нелюбви.
Дмитрий Румянцев «В ночных пространствах»
Стихи, напоминающие небольшие пейзажи, на которых точными и легкими мазками обозначены детали, оттенки, переплетение времен и эпох, ритм и мелодия созвучий и слов — у каждого пейзажа собственная, как и у каждого этапа человеческого бытия.
души осенняя усталость — свалилось солнце за дома
дыши! - уже на дне осталось портвейна да игры ума
бездомный да бездумный праздник в недолгом времени нас ждет
сезон дождей, водобоязни — дурных вестей, дрянных погод
уже на зябком дне стакана звенит рассветный кубик льда
кадит туман. темнеет рано. да листья 1) на воде пруда -
вечерним утром в день субботний — 2) на амальгаме тонких луж
что стая уток перелетных, что выводок заблудших душ
лети, листва, как письма с фронта, сгорай, но тонкий мир не рушь!
Иван Волосюк «Белые стерхи»
Первая публикация автора в «Новом мире». Экзистенциальные стихи-притчи с почти сюрреалистическими образами, метафоричным повествованием, врастанием времен друг в друга, так что предельно современными остаются не только Гоголь, Пушкин, Чехов и тем более Заболоцкий, но даже древнерусские и мифологические реалии — всё сливается в единую эпоху и единую историю жизни человека — от детства до смерти.
В синий ад бесконечного дня
редкий воздух вливается сверху,
и идут, и идут сквозь меня
сердобольные белые стерхи.
Это магия в слове самом
на поверхности спрятана всуе,
это тайна на месте прямом
возникает, ничем не рискуя.
Чтобы красную лампу зажечь,
невесомо лететь по проводке,
чтобы видеть случайную речь,
как ярангу с огнём посередке.
Всё кругом не твое, не мое -
наше общее горе и благо.
Это время меня не убьет.
Я вернусь. Свет вернется в общагу.
Ян Пробштейн «Отсрочка забвения»
Философские стихотворения, в которых мир воспринимается и проживается в первую очередь через речь, через язык, его многозвучия, его неуловимую изменчивость, игру смыслов и форм, и через язык же рождается, оформляется и развивается человеческая душа — такая же изменчивая и многозвучная.
И обо мне и о тебе
с усмешкой вспомнят сожаленья
в прошедшем времени глаголы
прицепят к нам — и станем голы -
и личные местоименья
с возвратными — сам о себе
и о тебе и о судьбе.
И будем в третьем мы лице -
она и он — как на миру
стоять пред миром на ветру
чтоб выговориться в конце:
ты не умрешь во мне,
я не умру в тебе, когда умру.
ПРОЗА
Владимир Новиков «Профи»
Филологическая проза
Серия небольших автобиографических заметок, своеобразных мини-эссе, больше напоминающих отрывки из записных книжек о собственном пути в литературе, о литературе — классической и современной — в целом, о смысле и предназначении поэта и вообще писателя, об идеальных читателях и печальных тенденциях в обществе — о слове, творчестве и душе самого творца.
Память тела — память души — память разума — память слова.
Первая — самая сладостная, самая летучая и самая неповторимая.
Вторая навеки остается внутри человека и повторяется мгновенными вспышками, все менее яркими.
Третья входит в опыт и обесцвечивается рефлексией.
Четвертая пишет на бумаге, удаляя все из тела, души, разума. Остается только для читателей, в том числе и для разжалованного в читатели автора.
Елена Долгопят «Почерк»
Рассказ
Что делать руководителю сценарной мастерской, когда среди многочисленных конкурсных работ он видит единственную рукописную, почерк которой поразительно напоминает почерк покойного друга? И не просто почерк — сюжет рассказа, образы, композиция — точно зеркалят написанное безвременно ушедшим товарищем. Однако автор оказывается вполне реальным, а момент его обращения к писательству — настоящая загадка, полная противоречий. Кто пишет почерком умершего человека — сам ли Игорь? Что такое творчество и как оно пробуждается в человеке? А главное, зачем это все? И так ли точно умирают насовсем важные для нас люди?
– ...Зачем он вообще пишет?
– Не знаю.
– Зачем все пишут?
– Которые настоящие писатели говорят, что иначе не могут.
– Их это не пугает?
– Не думал об этом. Игоря пугает?
– Он ненавидит писать.
– Ненавидит, но пишет?
– Это болезнь.
В некотором царстве-государстве. В обыкновенной прозаической квартире, в обыкновенном прозаическом доме, на обыкновенной прозаической улице под не очень приятным названием Горлов тупик, Егорушкин архив возрождается из пепла, и вновь обращается в пепел, и возрождается вновь.
Марианна Ионова «Неправильные цветы»
Повесть
Перестроечное детство и детство «девяностых» стало для многих детей личным адом, который, возможно, до конца не осознавался, но переворачивал жизнь — и его надо было проходить насквозь, сжав зубы. Об этой эпохе и детях, не вписывающихся в нее («наша мудрость — безумие для мира», говоря словами Библии), о жестокости и абсурдности происходящего — эта повесть. И вместе с тем Хаос времени меркнет и глохнет перед любовью, поддержкой Самого Близкого, попытками защититься и защитить дорогого человека, слиться с его душой, понять и разделить самое сокровенное, стать прочной опорой в неустойчивом, страшном мире.
...Принять как догму: нет и не будет другого Космоса, кроме Хаоса.
В этот мир-Хаос она вступила с глухотой сына, смертью свекрови и уязвимым почти младенчеством дочери. И, как если бы она внесла в него глухоту, смерть и уязвимость, те не отставали от нее ни на шаг, забегали вперед, а потому ей казалось, что они повсюду. Глохло то, что прежде отзывалось; умирало то, что еще вчера было крепким;а все, что еще не успело окрепнуть, обнажало свою уязвимость.
- Они такие неправильные! - любовно восклицал Костя про головастые и косолапые цветы Владимира Яковлева.
- Живые цветы тоже не идеально правильные.
- Нет-нет, я о другом! Они... как юродивые, понимаешь?
Михаил Тяжев «Пассажирка»
Рассказ
Что может изменить в обыденной и одинокой мужской жизни встреча с загадочной незнакомкой? Иногда — целый ворох мыслей, событий, намерений. И речь не о любви — скорее о желании завершить незавершенное, сделать неизвестному человеку что-то важное для него, что-то доброе, подарить надежду. И неважно, та ли это странная пассажирка, которую так долго искал, или родная дочка (будущая актриса, выбравшая роль безумной — почти как та незнакомка — Бланш из пьесы Теннесси Уильямса), или совершенно чужая женщина из психиатрической больницы — в конце концов, все они живые и каждая хочет верить в лучшее.
Он увидел ее лицо. Оно было красиво. Тонкие правильные черты, надменный взгляд и вскинутый подбородок, и искривленные в презрении чувственно-мягкие губы.
Ей было от силы тридцать пять.
...Деньги лежали на снегу, их присыпал снежок, он не хотел их брать, но заметил, что вместе с ними что-то блестит. Поднял. Это была цепочка из белого золота с кулоном в форме сердечка.
Прошел месяц. За окном все было белое от снега. Она ему больше не звонила. А он лежал на диване, выставив перед собой руку с цепочкой, и рассматривал кулон, внутри которого был портрет светловолосого мальчика лет шести.
...Он подолгу стоял у развилки дорог, возле которой находилась автобусная остановка. Расспрашивал дачников и местных из совхоза, не знают ли они такую, описывал ее. Но никто такой женщины не знал и не видел. Она как сквозь землю провалилась, будто и не существовало ее.
Янис Грантс «А что еще остается?»
Рассказ в рассказах
Одна история глазами совершенно различных ее участников — даже эпизодических — раскрывает несколько очень разных характеров, очень разных судеб и жизненных поворотов. Повествование персонажей одновременно и кинематографично — можно сказать, готовые маленькие сценарии, слитые в один большой, и свободно-ассоциативно — поток сознания с вопросами, сомнениями, скачками «с пятого на десятое», внутренними диалогами — живая жизнь людей разных возрастов, интересов, привычек с единым стремлением — к счастью, ощущению собственной необходимости в этом мире, человеческому теплу и пониманию, любви и желанию научиться любить. А что еще остается?
Нет, это не звон. Это музыка. Ту-дум, вступают флейты и фаготы. Ба-бам, тарелки и барабаны. Как у таджика на моем рынке. Что делать? Что тут сделаешь? Страдать. Потому что привычка — и есть любовь. Просто у кого-то это через какое-то время наступает, ну, после того, как страсть уляжется, а у меня с самого начала — не сумасшествие от невиданных чувств, а спокойное осознание того, что этот человек — твой. Что делать? Пойти в город — мимо собак, обнюхивающих столбы, мимо мальчиков, пинающих листву, мимо раскрашенных перевернутых лодок, мимо соседа под ИВЛ, доплестись до юноши со стриминговым сервисом и сказать: «Здравствуй. Я согласна».
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
По ту сторону песни
Переводы с идиша Ольги Аникиной
Подборка стихотворений выдающихся еврейских поэтов ХХ столетия в переводах Ольги Аникиной: Мойше-Лейба Галперна, Лейба Квитко, Рохл Корн, Мани Лейба, Ицика Мангера, Анны Марголин. Каждая мини-подборка сопровождается краткой биографической справкой об авторе с основными вехами его творческого пути и особенностями поэзии.
Ицик Мангер
Любовь
Семья оленей бродит по холму,
луну качая на рогах серебряных.
На белый снег стекает лунный свет.
По лесу мама
бродит в тишине.
Чтоб волки не учуяли добычу,
она спешит запорошить олений след.
Так много лет прошло, и мама умерла.
Теперь любовь ее летает в облаках,
она в полете обнимает ветер,
дороги охраняет в поздний час
и зайцам заговаривает сглаз.
Букашек малых называет: дети.
Ее любви и под землей покоя нет.
Слова молитв она к созвездиям возносит,
и чтоб Господь ей внял — она зовет и просит,
и слёз ее во сне я вижу чистый свет.
МИР ИСКУССТВА
Евгений Обухов «Пианистка» и «Любовь» Михаэля Ханеке
Статья посвящена «интеллектуальному кино» одного из наиболее глубоких и знаменитых режиссеров нашего времени — Михаэля Ханеке. При этом автор исследует его творчество не просто культурологически, а с применением литературного анализа: тем более что и фильмы для разбора выбраны истинно поэтические — шедевральные картины «Пианистка» и «Любовь».
«Пианистка» - блестящая экранизация романа Эльфриды Елинек о противостоянии старой девы и вечного ребенка Эрики, учительницы музыки, и ее матери — тирана и по сути домашнего чудовища, своей гиперопекой уничтожающего индивидуальность и личную жизнь дочери. Внутренние противоречия, особенности характера и трагедии Эрики в фильме тесно переплетены с музыкой, музыка вообще играет ведущую роль в картине — по-другому не может и быть. Второе противопоставление в книге и экранизации — болезненная, изуродованная внутренне, воспринимающая даже искусство через призму боли и безумия Эрика и юный, нормальный Вальтер, влюбленный в учительницу, в свою очередь не умеющую любить, не понимающий ее и не принимающий и постепенно превращающийся в жестокое чудовище — как и мать Эрики.
«Любовь» - фильм Ханеке, завоевавший множество престижных наград: «Оскар», «Сезар», «Золотой глобус» и другие. Главные герои, Жорж и Анна, любят друг друга почти идеально, при этом их история снова тесно переплетается с музыкой. Перед нами семья музыкантов, музыка создает атмосферу и акцентирует внимание на важных сценах. Так, например, когда пара возвращается домой, в свою квартиру, музыка останавливается и больше не звучит. В статье детально проанализированы ключевые сцены фильма, причем не просто с точки зрения смысла или символики, но и как элементы общей композиции картины. Просматривается также динамика персонажей, в большей степени образа Анны, который меняется от первоначальной, той, которую любил Жорж, к безумной, чужой, незнакомой — и развитие их отношений — вплоть до трагичного — и открытого финала, позволяющего зрителю подумать и достроить сюжетную линию самому.
ОПЫТЫ
Иван Васильцов «Между Родиной и судьбой»
О трехтомнике «Стихотворений» Юрия Кублановского
Это совсем не литературоведческая статья и даже не эссе — скорее личный опыт встречи с творчеством поэта — одного из важнейших в нашей современности. И тем более ценно, что этот опыт стал первой публикацией автора в «Новом мире». Автор отмечает, что трехтомник отразил две дороги — личности и страны. Любовь к Родине при этом и проникновенна, и болезненно-пронзительна (без этого в наше время невозможно, наверное). «И еще: стихи объясняют поэта и время всегда лучше, чем поэт — стихи и время. Ну так уж: когда перед тобою поэтическая стихия, не знаешь наверное, чем обернется для тебя встреча с нею». Об этих двух дорогах и размышляет Иван Васильцов, перечитывая/перелистывая стихотворения Юрия Кублановского. И что самое интересное, эссе о поэте превращается в рассуждение о поэзии вообще.
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
Виктор Есипов «Беседа с Кольвилем Фрэнклендом»
(Пушкин о положении крестьян)
Не секрет, что Александр Сергеевич Пушкин с юных лет считал идиллией наличие прав для простых людей. В частности на эту же тему состоялась и беседа с английским офицером Кольвилем Фрэнклендом, путешествовавшем в конце 1820-х годов по России. Но в начале 1830-х годов Пушкин стал думать о крестьянских правах гораздо чаще. Виной тому и усугубившаяся обстановка в мире, и собственный опыт (Александр Сергеевич, как мы знаем, стал владельцем имения в Болдине). Автор статьи анализирует отношение поэта к свободе простого народа, опираясь не только на пушкинское творчество разных лет и факты биографии, но также на фрагменты диалогов и переписку со значимыми людьми эпохи, в том числе Фрэнклендом.
Павел Глушаков «Повесть о том, как один мужик двух кандидатов срезал»
«Село Степанчиково и его обитатели» Ф. М. Достоевского и «Срезал» В. М. Шукшина
Автор статьи анализирует особый тип персонажа — выступающего в роли «право имеющего» и «голоса народного» одновременно — при этом типичный для авторов совершенно разных поколений — Достоевского и Шукшина. Так у Достоевского в жизнь села внезапно вмешивается некий Фома Фомич, дающий абсурдные советы, но с совершенным знанием дела, а у Шукшина появляется фактически второй Хлестаков — Глеб Капустин, только, по словам очевидцев, жестокий, начитанный и ехидный. Другое дело, что Фома — Опискин — то есть злодеяние его нечаянно, а вот действия Глеба, напротив, очень даже продуманы: «стремление расшатать, подвергнуть сомнению, испытать, осмеять». Об этих двух характерах и ведет речь автор статьи, то сталкивая их как противоположности, то, напротив, сопоставляя друг другу.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Константин Фрумкин «Тема информационной емкости текста в истории русской литературной критики»
За что хвалят критики всех времен авторов? Чаще всего — за емкость, «сжатость» текста, талант донести главное в небольшом (или сравнительно небольшом) объеме произведения. Автор статьи рассматривает суждения мастеров литературной критики с соответствующими примерами художественных текстов. В поле зрения — сонеты Адама Мицкевича (и суждения о них Петра Вяземского), повести Гоголя и критика Белинского, размышления Чернышевского о феномене сжатости и его же восхищение Пушкиным как образцом мастера емкого текста.
К сжатости же относится и информативность деталей — вообще умение автора правильно, осмысленно детализировать портрет, ситуацию, обстановку. Традиция насыщенности деталями прочно укрепилась в русской литературе и особенно поэзии и по сей день. И третья форма сжатости — это противопоставление «нужного» и «ненужного», «лишнего» и «необходимого».
При этом автор не ставит мнение критиков во главу угла, наоборот, упрекая их в порой излишней рассудочности, придирчивости, которая не всегда уместна в отношении художественных особенностей текста и творческого замысла писателя или поэта.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Евгения Риц «Баньян»
Рецензия на роман Сергея Соловьева «Улыбка Шакти»
Роман Сергея Соловьева относится к жанрам автофикшна и травелога — иными словами, путевых заметок. Образ Шакти — это не только отсылка к индуистской мифологии и, собственно, метафорический образ самой Индии, но и аллюзия на символ Вечной Женственности, Жены, Дочери, Матери. Герой романа напоминает не то Робинзона, не то Гулливера в изгнании (эмиграции), который жизнь свою проводит в путешествиях — и особенное место в его странствиях занимает Индия. Он рассказывает о ней начиная с флоры и фауны и завершая философско-религиозными воззрениями, при этом повествование перемежается со стихами и эссе — в общем-то, естественное явление для дневниковых записей. И конечно, это роман о любви, о любимых, в которых главный герой и ищет тот самый идеал Женственности, Шакти, её присутствия не только в личных отношениях, но и вообще в мире.
Владимир Губайловский «Пустой, как цинк ведра, трюизм»
Рецензия на книгу Т. Красильниковой и П. Успенского «Поэтический язык Пастернака: «Сестра моя жизнь» сквозь призму идиоматики»
Почему «простому» читателю понятны такие сложные, казалось бы, поэты, как Борис Пастернак и Осип Мандельштам? Авторы книги полагают, что все дело в том, что поэтический язык обоих поэтов часто строится на использовании идиом, а это своего рода «народное творчество». Читателю дается рекомендация, как выявить это самое «крылатое выражение» в самом стихотворении и установить его смысл в контексте поэтического текста. Рецензия сопровождается множеством конкретных примеров с анализом не только смысловой нагрузки идиомы, но и ее роли в композиции текста, в построении рифмы и так далее.
С Е Р И А Л Ы С И Р И Н О Й С В Е Т Л О В О Й
Игра Арнольда
Ирина Светлова продолжает серию обзоров сериала «Мир Дикого Запада», начатую в ряде выпусков 2017, 2019 и 2020 годов. Особенность сериала — нелинейное повествование и изменяющаяся идентичность персонажей. В февральском номере Ирина говорит о четвертом сезоне проекта. В центре сюжета — парк «Мир Дикого Запада», которым управляют антропоморфные роботы, а люди посещают это место в поисках острых ощущений. Ещё один существенный сюжетный поворот — восстание андроидов против людей, «очеловечивание» роботов. Соответственно, встает вопрос: кто в этом мире подлинные люди и настоящие машины? Ирина очень подробно анализирует не только события сезона, но особенно — образы основных персонажей, их переклички между собой и динамику в процессе развития сюжета.