Ключ к розановской «Россиаде»

Издание сочинений В. В. Розанова — задача не из простых, и он сам это прекрасно понимал, когда писал: «Глубокое недоумение, как же „меня” издавать? Если „все сочинения”, то выйдет „Россиада” Хераскова, и кто же будет читать? — (эти чуть не 30 томов?). Автор „в 30 томах” всегда = 0». Случайно или нет, но самое полное на сегодняшний день собрание сочинений Розанова, подготовленное А. Н. Николюкиным, вышло именно в 30 томах, и нельзя сказать, что после такого издания интерес к Розанову обнулился, причем не только читательский, но и издательский. Почти сразу по завершении тридцатитомника А. Н. Николюкин начал издание еще одного собрания сочинений уже в 35 томах, видимо, для работы над ошибками, но пока издание на первой серии «О писателях и писательстве» в семи томах застопорилось^[1], посмотрим, что за этим последует.

Не представляя себя в формате тридцатитомника, В. В. Розанов все-таки оставил некоторые ориентиры для будущего издателя, периодически собирая свои статьи в сборники, и вот это, казалось, для издателя должно стать и некоторым подспорьем. Но А. Н. Николюкин в издательские таланты Розанова, похоже, не верит, и в рамках своего собрания сочинений ни один из этих сборников он не сохранил. Вместо этого, проявляя чудеса своеволия, все тома он составил по своему усмотрению — объединил опубликованные и неопубликованные тексты (том «Листва») и, напротив, разделял составленные Розановым книги: например, при публикации книги «Литературные изгнанники» очерки о Говорухе-Отроке и Страхове он напечатал отдельно от их писем, которые, по замыслу Розанова, были составной частью портретов «изгнанников». В рамках собрания сочинений вместо одного, подготовленного Розановым тома «Литературных изгнанников», под этим заглавием фигурируют целых два тома, и только во втором из них опубликованы письма Говорухи-Отрока и Страхова.

Весьма своеобразно понимает А. Н. Николюкин публикацию эпистолярного наследия: например, одна из центральных для Розанова двусторонняя переписка с о. Павлом Флоренским опубликована не как диалог, а как два монолога: сначала представлены 85 писем Флоренского, а затем — 155 писем Розанова. То же самое произошло и с перепиской Розанова с Рачинским, сначала публикуются письма Рачинского, а затем Розанова. Как представляется, в неутомимой издательской деятельности А. Н. Николюкина это одно из самых спорных решений.

Гораздо больше повезло розановскому эпистолярию в других изданиях его переписки, здесь по-своему революционным следует признать подготовленный А. П. Дмитриевым сборник «1900 год»^[2]. Революционной представляется сама идея показать период календарного перехода из одного столетия в другое в неожиданном срезе, на примере переписки и творчества трех таких разных писателей, из которых Розанов фигура для нас широко известная, П. П. Перцов гораздо менее, а Романов-Рцы и вовсе один из плеяды «литературных изгнанников», о котором часто упоминал Розанов, но написать его портрет так и не успел. Наиболее интересно здесь представлена переписка этих трех писателей: сначала идет двусторонняя переписка Розанова и Перцова за 1900 — 1901 годы, затем следуют письма за этот же год Рцы к Розанову, и отдельно — к Перцову. Получается уже не диалог, а нечто новое — тройственное собеседование, которое дополняется еще разделами «Полемика» и «Воспоминания». Издание прекрасно подготовлено и откомментировано и, что также важно, очень ярко представляет этих двух постоянных спутников Розанова, в полемиках и собеседованиях с которыми формировалась его литературная деятельность.

Подробнее углубиться в отношения Розанова и Перцова позволяет только что изданная на самом высоком уровне двусторонняя переписка Розанова и Перцова в двух томах, первый из которых охватывает года 1896 — 1902, второй — 1903 — 1918^[3]. Этот труд — результат многолетней работы в архивах и библиотеках публикаторов — впервые представляет переписку Розанова с издателем своих книг, которая и завязалась на почве этих изданий, и продолжалась до конца его жизни. Грандиозность задачи, которая стояла перед публикаторами, даже трудно себе представить, потому что сами участники этого диалога, длившегося почти два десятилетия, на ее полную публикацию никак не рассчитывали. В одном из писем П. П. Перцов объяснял Розанову: «Ну, переписку нашу если издаст когда-нибудь будущий Венгеров… то ослепнет сперва над Вашим бисером. Я многое угадал лишь „верхним чутьем”. Знаете ли, что у меня, кажется, 8 или 9 пакетов, туго набитых Вашими листами?»^[4] (Т. 2, стр. 353). И вот этот «бисер» розановского почерка расшифрован, и диалог, длившийся более двух десятилетий, представлен на суд читателя. Пока что это абсолютная вершина в издании эпистолярия писателя, прежде всего по качеству подготовки, и о содержании этого диалога хотелось бы поговорить отдельно.

На ниве издания сочинений В. В. Розанова главным соперником Николюкина выступает В. Г. Сукач, и хотя в сравнении с Николюкиным он издал куда меньше, но по обдуманности состава, культуре подготовки и комментариям его книги существенно выигрывают. К изданию розановской «Россиады» Сукач подходит с разных сторон, как минимум три изданных им тома носят название «сочинения В. В. Розанова», и несмотря на то, что все они выходили с огромными временными промежутками и в разных издательствах, логику их составления нельзя заподозрить в произвольности. Все три тома освещают первые шаги Розанова на литературном поприще, они помогают найти ответ на вопрос, как и почему Розанов не стал философом. Первый том, куда вошел трактат «О понимании» (1886), вышел в 1996 году^[5], как раз к столетию первого издания этого до сих пор никем толком не прочитанного трактата. Увы, их судьбы оказались сходными: первое издание, которое Розанов издал за счет накоплений из скромного учительского жалования, как известно, не разошлось, а тираж в итоге продавался на вес и был использован как оберточная бумага. Нечто подобное произошло и со вторым изданием, которое из-за каких-то споров с составителем до читателя не дошло. Более счастливая судьба была у другого второго издания трактата^[6], но уже без указания на «собрание сочинений» с предисловием В. В. Бибихина, на сегодняшний день единственного, кто не только прочитал трактат Розанова, но даже попытался его осмыслить. Это было важно именно потому, что этот ранний период творчества Розанова, когда он попытался выступить создателем новой философской системы, которая, по его выражению, обнимет «ангелов и торговлю», не принято брать в расчет. В. Г. Сукач впервые продемонстрировал, что именно в этом трактате истоки многих более поздних розановских тем, что это был поиск новых путей в философии, не получивший продолжения только потому, что не встретил поддержки. Под грифом «сочинения» В. Г. Сукач выпустил еще два тома, первый — «Красота в природе и ее смысл»^[7], где впервые опубликованы работа Розанова о Паскале и перевод «Метафизики» Аристотеля, — примыкает к трактату «О понимании» и знаменует окончание попыток Розанова закрепиться на поле философии, второй — «„Легенда о Великом Инквизиторе” Ф. М. Достоевского и другие статьи»^[8] — включает произведения «переходного» периода от философии к литературной критике. Хотя издание в формате «сочинений» В. Г. Сукач прекратил, ранний период творчества Розанова эти три тома представляют так полно впервые, что является его немаловажной заслугой.

Видимо дальнейшее издание «сочинений» оказалось затруднено тем, что после переезда в Петербург начинается для Розанова период многописания, он публикуется в самых разных изданиях (газете «Русский труд» С. Ф. Шарапова, журналах «Русское обозрение» и «Новый путь»), пока окончательно не «оседает» на страницах «Нового времени», но здесь его еженедельные фельетоны, публиковавшиеся на протяжении почти 20 лет, при переиздании и сложатся в конечном счете в эту самую «Россиаду», обнимающую «ангелов и торговлю», и, собранные в тома, образуют такой гипертекст, освоить который не сможет самый преданный читатель. Тут хотелось бы обратить внимание еще и на публикацию под псевдонимами, до сих пор никто из публикаторов не догадался, что статьи за подписью В. Варварин нельзя печатать в одном ряду со статьями за подписью Розанов: это ведь принципиальная позиция, что на один и тот же предмет можно смотреть с разных точек зрения.

Независимо от изданий в формате «сочинений» В. Г. Сукач издал несколько книг в жанре «избранное». Первым издательским опытом была книга, не совсем удачно названная «В. В. Розанов. О себе и жизни своей»^[9] (1990), поскольку заглавие не отражает состав издания. Здесь под одной обложкой собраны книги, составленные самим Розановым, — «Уединенное», «Смертное», «Опавшие листья», и к ним присоединены автобиографические материалы и несколько писем. Сложившуюся к этому времени писательскую манеру Розанова эти книги открывают сполна: привычку возвращаться к одним и тем же темам, к одним и тем же писателям, осмысление частной жизни и семейных дел в одном ряду с мировыми вопросами и т. д., но их соединение с письмами, правда, публикуемыми впервые, кажется чем-то случайным.

Позднее Сукач откроет еще серию «Полное собрание „опавших листьев”» В. В. Розанова, но из обещанного «полного собрания» вышли только «Уединенное»^[10] и «Смертное»^[11], да еще с дополнительным обозначением серии как «литературные изгнанники». Но оба эти указания на серийность более чем спорные: во-первых, «опавшими листьями» Розанов назвал особый жанр, изданный в двух коробах в  1913 — 1915 гг., ни «Уединенное», ни «Смертное» он к этому особому жанру не причислял. Еще более спорным выглядит отнесение Розанова к «литературным изгнанникам». Начнем с того, что он на протяжении почти 20 лет чуть не еженедельно печатался в самой читаемой и тиражной газете А. С. Суворина — «Новое время» и читательским вниманием при жизни не был обделен. Но за вычетом этих подробностей сами по себе две изданных книги заслуживают самых высоких похвал: они отлично откомментированы и изданы с большим изяществом.

Однако в качестве самого важного достижения В. Г. Сукача я бы назвала его уникальную в жанровом отношении работу «Жизнь Василия Васильевича Розанова „как она есть”», которая публиковалась в журнале «Москва» в 1991 — 1992 годах, к ней, кстати, гораздо больше подходит заглавие «О себе и жизни своей». Дело в том, что цепь автобиографических признаний проходит через всю розановскую «Россиаду», присутствует не только в статьях и книгах, но и в письмах, и даже в прошениях в синодальные инстанции и обращениях к иерархам Русской православной церкви, написанных в период, когда писатель добивался развода с Аполлинарией Сусловой. Да и сама история его отношений с Сусловой пунктиром проходит через многие его произведения. В. Г. Сукачу первому пришло в голову соединить эти признания в хронологической последовательности, в результате чего возникло единственное в своем роде жизнеописание, о котором А. Ф. Лосев писал в предисловии: «Это — жизнь В. В. Розанова, написанная им самим. В. Сукач ненавязчиво представляет читателю право судить о В. В. Розанове, сам не вмешиваясь ни единым словом в хронологически последовательное собрание биографических свидетельств писателя и его современников, выборку из писем, статей, книг, зачастую неизданных архивных документов, которые В. Сукач великолепно знает, так же, как и весь биобиблиографический материал. <…> С каждой страницы слышишь приглушенный торопливый голос В. В. Розанова, его интимные интонации, ощущаешь его притягательно-изломанный стиль, остроту и точность глаза. Эффект достоверности необычайный»^[12].

Это не автобиография, потому это перед нами не целостный и одномоментно написанный текст, который обычно подразумевают под автобиографией, кстати, такая автобиография была Розановым написана для «Критико-биографического словаря» С. А. Венгерова и сохранилась в его архиве. Сукач в составленном им жизнеописании объединил фрагменты автобиографических признаний, написанных в разное время и тем не менее отражающих то, что и следовало бы назвать «В. В. Розанов о себе и жизни своей». Эти сделанные походя признания, оговорки и обмолвки отражают жизнь Розанова с одной, субъективной точки зрения, под единым углом зрения. На фоне этого субъективного взгляда на собственную жизнь все написанные на сегодняшний день разными авторами книги о Розанове в биографическом жанре кажутся набором случайных мнений и цитат, из которых создать сколько-нибудь целостную картину внутренней жизни Розанова, уловить его «лица необщее выражение» никак не удается. Кстати, наиболее полное собрание именно сведений и фактов о жизни Розанова принадлежит также В. Г. Сукачу и опубликовано оно в томе 5 словаря «Русские писатели», а также вышло отдельным изданием с присовокуплением библиографии публикаций его наследия за 1886 — 2007 годы^[13].

Еще одним новым подходом к изданию наследия Розанова, на котором хотелось бы завершить наш обзор, представляется подготовленный В. Г. Сукачом сборник «В. В. Розанов. О Пушкине»^[14], который издан при поддержке дружно проклинаемого всеми сегодня Фонда Сороса. Это еще одна попытка открыть читателю доступ к самому центру розановской Россиады, выделяя самостоятельные тематические пласты в ее недрах; сборник статей (неудачно названных составителем «эссе») и выдержек из статей, которые в разное время писал Розанов о Пушкине, причем эссе отделены от фрагментов. Удачным такой подход оказался потому, что в наследии Розанова есть персонажи, к творчеству которых он обращался в течение всей жизни, так сказать, главные герои его постоянных размышлений. Собранные вместе розановские мнения разных лет о Пушкине показывают, что ни одно из этих мнений не может быть названо окончательным, ни про одно из них нельзя сказать: вот что думал Розанов о Пушкине, потому что его мысль все время вьется вокруг Пушкина, то отталкивается, то притягивается к его героям и темам, они словно живут рядом с ним на всем протяжении его жизни.

В преимуществах такого подхода мне пришлось убедиться при реконструкции замысла несостоявшегося выпуска розановской книги «Литературные изгнанники», посвященного К. Н. Леонтьеву^[15]. Собрав под одной обложкой розановские статьи разных лет, посвященные Леонтьеву, выстроив их в хронологической последовательности, удалось показать совершенно особую роль Леонтьева в его жизни. Розанов не случайно признавался, что после первого чтения Леонтьева у него «стало (сделалось) какое-то больное хождение около старика Леонтьева, с желанием ему угодить, „почесать пятки”, приголубить, понежить. „старичок, — отдохни, старичок: я за тебя поделаю твое дело”. Я стал, в значительной степени под влиянием Л-ва, жесток в литературе, в писаниях; — в требованиях, мнениях жесток, взыскателен и неумолим… ”Немилосердный Розанов” 90-х годов минувшего века в значительной степени образовался из „любящей сестры милосердия” около больного сердца <…> Успокаиваться и отходить от Леонтьева я начал только около 1897-го года — 1898-го года, когда… horribilli dictum^[16]… начал отходить (дело прошлое и можно рассказать) от христианства, от церкви, от всего „скорбного, плачущего и стенающего” в юный и утренний мир язычества…»^[17]. Но и этот отход был лишь этапом, потому что в октябре 1918 года он писал о Леонтьеве: «Кассандра. Леонтьев — Кассандра, бегавшая по Трое и предрекавшая… всего за 15 лет. И как ее же, его никто не услышал…»^[18]. Эти колебания никак нельзя списать на пресловутую смену убеждений, по мнению тупоголовых критиков, свойственную Розанову. Гораздо больше ему была свойственна вот эта способность «хождения» около одних и тех же тем, в данном случае — около «старика» Леонтьева.

Плодотворность избранного пути подтверждает и только что изданная В. Г. Сукачом книга, которая стала поводом для наших размышлений. На этот раз он собрал и подготовил составленный на тех же основаниях, что и книга «О Пушкине», сборник «В. В. Розанов. О Гоголе»^[19]. Прокомментировать в текстах Розанова гоголевские цитаты ему помог А. Х. Гольденберг, а это труд немалый, если учесть, что Розанов всех цитировал по памяти, иногда безбожно перевирая. По содержанию это, как и в случае с Леонтьевым, история многолетнего хождения Розанова вокруг Гоголя, с той разницей, что Леонтьев служил Розанову в большей степени мерилом, а в некоторые годы — эталоном, а Гоголь был и оставался одновременно и предметом отталкивания, и загадкой, над которой он безуспешно бился в течение всей жизни. Здесь надо особенно отметить отважную роль Дома Гоголя, выступающего в роли издателя книги, содержащей отзывы, мало совпадающие с традиционным представлением о творчестве Гоголя как о зеркале, на которое неча пенять, потому что новое издание способно нанести этому представлению смертельный удар.

Перед нами история «хождения» Розанова вокруг Гоголя, которая продолжалась всю его жизнь. Она начиналась с вполне традиционных для критики рубежа веков статей, по преимуществу юбилейных, среди которых выделялась разве что заметка «Отчего не удался памятник Гоголю?» (1909). Да-да, это он писал про тот самый андреевский памятник, который давно уже признан шедевром, промыслительным образом оказавшийся после многих перипетий во дворе Дома Гоголя, благодаря которому, как уже упоминалось, издана эта книга. Розанов в своей статье отрицал не только памятник, но даже саму возможность возведения монумента писателю, тайна которого заключалась «в совершенной неодолимости всего, что он говорил в унизительном направлении, мнущем, раздавливающем, дробящем; тогда как против его лирики, пафоса и „выспренности” устоять было не трудно» (58). По-настоящему розановский взгляд на Гоголя оформился — и главное, обратил на себя внимание — благодаря статье «„Легенда о Великом Инквизиторе” Ф. М. Достоевского» (1891), выход которой, как пишет В. Г. Сукач в предисловии, «поднял вой среди наследников Белинского и здравствовавшего тогда Михайловского». Розанов «почти с тех пор и на всю жизнь повел тяжбу с Гоголем, отчаянно закончившуюся в 1918 году фразой: „Ты победил, ужасных хохол”. Полнее: „Я всю жизнь боролся и ненавидел Гоголя: и в 62 года думаю: ‘Ты победил, ужасный хохол‘”» (9). Отдельные эпизоды этой «тяжбы» полностью представлены в статьях и фрагментах из статей книги «О Гоголе».

Но содержание розановских статей о Гоголе этим не ограничивается, тяжба тяжбой, а сколько открытий сделал он на полях произведений Гоголя! Чего стоит юбилейная статья о Лермонтове, которого он открывает для себя через Гоголя, через загадки их судеб, а главное, через их стиль, который «необыкновенен и чарующ. Но что мы в нем открываем? Глубокую непрозаичность, глубочайшее отвлечение от земли, как бы забывчивость земли; дыханье грёз, волшебства — все противоположное данным их биографий» (113). Или статья «Как произошел тип Акакия Акакиевича», впечатление такое, что на ее полях была написана знаменитая статья Б. Эйхенбаума «Как сделана „Шинель”», стяжавшая, без преувеличения, мировую славу русскому формализму. Или прочтение повести «Страшная месть» как описания инцеста. Наконец, самая «языческая», антихристианская статья Розанова «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» написана также на полях Гоголя. В кругах религиозных мыслителей начала XX века эта в буквальном смысле слова еретическая статья получила такой горячий прием, что он испугал Розанова. Наконец, розановское суждение об отношениях Гоголя с о. Матфеем, которое, по его мнению, стало причиной смерти писателя: «Гоголь весь встрепенулся, когда приехал нужный и любимый и почитаемый друг. Он его напутствовал. Гоголь уже от всего отрекся, от суеты, славы, литературы, и, казалось, примирился с Богом. „Нет еще примирения, — сказал ему от. Матвей, — отрекись от Пушкина и любви к нему. Пушкин был язычник и грешник”. Гоголь затрепетал. Вот когда нож вошел под ребро и дошел до сердца» (146).

Все это, так сказать, попутное, зачастую намного интересней перипетий основной «тяжбы» Розанова с Гоголем и свидетельствует в пользу правильности тематического построения книг Розанова. Издать так все его наследие, разумеется, невозможно, тем более что на презентации В. Г. Сукач твердо сказал, что это последнее подготовленное им издание Розанова. Найдется ли кто-то, кто этот издательский путь продолжит? Ведь существует еще 30, по подсчету А. Н. Николюкина, статей Розанова о Достоевском, не меньшее число статей о Толстом, и оба они входят в число главных героев критики и публицистики Розанова…

Главное, в чем убеждает эта книга, Розанов в 30-ти томах — большое достижение, но он же справедливо отмечал, что писатель в 30 томах = 0. Надо найти ключ, открыть дверь в мир этой Россиады для читателей, которые бесконечно далеки от всего, чем жил Розанов, и один из таких путей, как представляется, указывает эта книга.