Последняя отрада

* * *

 

— Что ж ты не славишь свободу,

тельник не рвёшь на груди?

Стань же любезен народу!

— Господи, не приведи!

 

Временем я перемечен —

мне не пройти ОТК.

Нынче народ переменчив, 

память его коротка.

 

 Может, куражась с похмелья,

молвит он, как судия:

— Ладно, мели, мол, Емеля,

коли неделя твоя.

 

…Если мой дар затрапезен,

мучась такою виной,

быть я хотел бы любезен

девочке только одной.

 

Той, что в приталенном платье

в свете июньского дня —

в юности, там, на Арбате,

вдруг окликала меня.

 

Той, что касанием каждым 

ток вызывала в крови —

то ли — из милости к падшим,

то ли — по чуду любви.

 

 

* * *

 

Давнего детства подружка,

как ты о том ни толкуй,

снова кукует кукушка.

Что ж, дорогая, кукуй.

 

Много ли надо ещё-то?

Молкли в садах соловьи.

Как я сбивался со счёта, 

слушая куки твои!

 

Как, подоткнув одеяло,

верил в счастливый удел.

Сколько мне жить предстояло,

в точности знать я хотел.

 

…Но облетевшие рощи

голы, как голая суть.

Время жесточе и проще —

ты уж не обессудь.

 

Дни были долгими — вроде

как наша лодка-ушкуй.

Но, коли сны на исходе,

тут уж кукуй не кукуй.

 

Месяц блестит, как полушка,

нам на потребу двоим.

Поздно мне, друг мой кукушка,

верить предвестьям твоим.

 

Но если смерть и взаправду

только начало пути — 

дай дотянуть мне до завтру — 

там хоть трава не расти.

 

 

* * *

 

Когда последний ветеран

придёт к победному фонтану,

не ведая, что он избран,

что, в общем, всё идёт по плану,

 

когда оглянется окрест,  

невольной мыслью опечален,

что не достигнет здешних мест

уж ни один однополчанин,

 

он всей потянется душой

к скрижалям каменным и медным.

Но не шелохнется Большой

в своём величье безответном.

 

Днём распогодится, сиречь

луч солнца отразится в каждом.

И мимо так же будет течь

толпа ликующих сограждан.

   

И без укоров, без обид,

свидетель благостного быта, 

никто, — он скажет, — не забыт,

ничто, — добавит, — не забыто.

 

И мир, что стоек и столик,

почтит деталь второго ряда —

слезу, которую старик

отрёт под рокоты парада.

 

 

* * *

 

Дочь моя то плачет, то смеётся —

это вышло, то не удалось.

…Как ни грустно, нам с тобой придётся

обживать грядущее поврозь.

 

Зарастай быльём моя могила!

Но и в благовонии кадил

буду знать — меня ты не простила,

что так поздно я тебя родил.

 

Я твои вопросы без ответов

оставляю, зная заодно,

что моих возлюбленных поэтов

мне прочесть тебе не суждено. 

 

Но, быть может, будто по приколу,

чувствуя ладонь твою в горсти,

в общеобязательную школу

я тебя успею отвести.

 

Мне одна останется расплата —

на другом молиться берегу,

чтоб смогла ты без бабла и блата

поступить хотя бы в МГУ.

 

И под утро, сына убаюкав,

тень мою ты не гони взашей.

Просто жаль, что долгожданных внуков

не видать мне как своих ушей. 

 

Ну а, впрочем, поступай как надо:

слушай мать и вспоминай отца —

дочь моя, последняя отрада

жизни, не имеющей конца.