Антропология литературных собраний (2020 — 2022 годы)

I

 

Вечера жесткой структуры

 

Когда люди собираются вне обязательных поводов и прямой выгоды, в собраниях возникает альтернативный источник авторитета и смысла. Если это происходит регулярно, то люди учатся принципам взаимодействия и саморегулирования. Поэтому любое горизонтальное собрание интересно как самоорганизующаяся структура распространения смыслов и социального (коммуникативного) обмена.

Довольно развитые практики поэтических вечеров во многом были остановлены или изменены пандемией и политическими потрясениями. Система мероприятий отчасти восстанавливается после кризисных пиков, однако не остается неизменной. В этой статье мы фиксируем ее состояние с января 2020 до ноября 2022 года.

Совместное слушание стихов случается в разных ситуациях: в официальном контексте (лекция в университете или театральная постановка), на специально организованных квартирниках, литературных гостиных и кострах, на неформальных встречах, где тексты звучат спонтанно, и во многих других случаях. Один из видов встреч вокруг поэзии — вечера авторского чтения, когда публика приходит послушать поэта, именно они будут интересовать нас в этой статье. Такие вечера регулярно проходят на разных площадках и формируют публику (отчасти состоящую из постоянных выступающих). Эти вечера различаются по типу площадки и публики, структуре события и критериям его успешности. В основном материалами для этой статьи стали мероприятия, проходившие в Москве, однако привлекается материал и из других российских городов.

Чем обладает совместное слушание стихов и через какие оптики может быть рассмотрено?

 

Событие, пространство, авторитет

 

Поэтические вечера стремятся к тому, чтобы быть событием. В социологии различают социальный порядок, как нечто постоянное, и событие, как нечто, меняющее социальную реальность. В традиции т. н. «современной философии», то есть западно-европейской философии второй половины XX — начала XXI века (Хайдеггер, Марион, Левинас, Деррида, Бадью) событие понимается как определенный порядок («конфигурация») отношений субъекта и реальности, в результате которых возникает как автор произведения, так и воспринимающий его зритель (читатель, слушатель). Этот порядок реализуется как спонтанное включение автора и зрителя в «безличного, хотя и единичного субъекта, во множество произведений, ориентированное новизной, новым истоком, событием» [Бадью, Тарби 2013: 92]. При этом событие обладает атрибутами спонтанности, эксклюзивности и коллективности (неформальной процедуры выстраивания общих форм субъектности участников события). Хотя в разговоре о поэзии слово «событие» может быть использовано вне критерия коллективности: «Творческий акт сам по себе является событием. У события нет места в „реальности”, языке, культуре, но все они являются его эффектами», — пишет Алла Горбунова [Горбунова 2014]. В рамках нашей статьи состоявшаяся встреча по поводу совместного, т. е. именно коллективного, слушания стихов рассматривается как обладающая перформативностью (способностью слова менять реальность, а присутствия людей — быть высказыванием), а также спонтанностью и эксклюзивностью, которые и создают событие.

Вечера локализованы в пространстве, вписаны в него и воплощены конкретными людьми. И для понимания нюансов этого воплощения лучше всего подходит введенный Ирвингом Гофманом понятийный ряд, раскрывающий метафору человеческих взаимодействий как театра. При этом важно, что собственно перформативная часть вечера (выступление на сцене) — только часть таких взаимодействий, многие важные микровзаимодействия (и микро-события), проясняющие суть происходящего, относятся к неформальному общению, к «закулисью».

В связи с поэтическими чтениями возникает вопрос о легитимации литературного авторитета. Разные мероприятия по-разному подтверждают право поэта выступать и необходимость зрителей слушать, давая собственную оценку качеству стихов и исполнения или присоединяясь к оценке, данной группой других лиц. В современном мире литературные иерархии относительны и многие критерии субъективны. Но для конкретного слушателя или автора существует набор знаков или действий, которые, наряду со вкусом, влияют на восприятие того или иного текста и человека. И в случае поэтических чтений эти знаки и действия связаны с принципами организации события.

Наложение этих трех понятий — событие, пространство театра и легитимация авторитета — кажется продуктивным, потому что они помогают понять, зачем и как люди собираются для совместного слушания стихов.

 

Основные понятия: действующие лица и их конфигурации

 

Сразу оговоримся, что идея рассматривать поэтические вечера, используя И. Гофмана, не нова. В 2016 году Евгения Вежлян прочла лекцию, в которой рассмотрела литературный вечер через понятие фрейма [Вежлян 2016]. В приведенных нами статьях англоязычных авторов также встречаются ссылки на разные работы социолога. Эта терминология представляется удобной, потому что позволяет выявить повторяющиеся элементы и решить, на чем стоит сфокусировать внимание.

Итак, по Гофману [Гофман 2000; Гофман 2003], в любом событии выделяются:

— Роли — набор ожиданий и предписаний, которые в рамках конкретной ситуации существуют относительно поведения того или иного человека. Важно, что возможна разная степень увлеченности исполнением: иногда человек понимает, что он исполняет роль только в данном контексте, а иногда сливается с ролью и переносит ее на другие контексты. Гофман различает искреннее и циничное исполнение, причем одно может перетекать в другое.

— Командное взаимодействие — сообщничество в отыгрывании какой-либо ситуации. Обычно бывает две команды и, иногда, медиатор-распорядитель. Например, хозяева и гости.

— Пространство (сцена), которое делится на зоны: зона переднего плана и закулисная зона. Так во время приема гостей в гостиной кухня будет закулисьем для хозяйки.

— Центр зрительского внимания и гнезда вербального взаимодействия, которых, как правило, бывает несколько.

Важно, что исследователь предлагает описывать таким образом любую ситуацию, не подчеркивая театральность выбранных примеров, а скорее утверждая, что в любой публичной интеракции есть элемент театра.

В этой статье мы ставим вопрос: как способ командного и зонального взаимодействия влияет на поведение и ощущения участников поэтического вечера, на событийность и распределение авторитета? Если событие определяется спонтанностью, эксклюзивностью и коллективностью, то последнее можно проследить через командное взаимодействие, эксклюзивность — через литературный авторитет, а спонтанность — через заданность структуры и ее нарушение.

 

Исполнители. Типы вечеров

 

За два года мы провели наблюдение на 81 событии, в том числе на поэтических вечерах в пяти городах России (Москва, Санкт-Петербург, Вологда, Иркутск, Ульяновск). Под наблюдением понимается присутствие исследователя, который обращает особое внимание на ход мероприятия, в том числе на выделенные Гофманом позиции, яркие случаи взаимодействия, как предусмотренные программой, так и спонтанные, реакции слушателей (их мимика, пластика, реплики). Результаты фиксируются в полевом дневнике. В нашем случае полевые дневники писались людьми, обладающими разной степенью включенности в поэтическое сообщество, и с расчетом на чтение друг другом внутри рабочей группы проекта «Стратегии порождения и тактики восприятия поэтического текста в традиционной и городской культурах».

Во всех учтенных мероприятиях можно выделить две команды: зрители и выступающие. Команда выступающих может состоять из одного (сольные вечера), пары^[1], реже — троих, и большой группы поэтов на вечерах, где выступающие читают по 3 — 15 минут. Для каждого участника возможна разная включенность во взаимодействие, вовлеченность в текст, серьезность исполнения. Команда зрителей, как правило, больше, чем команда выступающих. Вечера разных типов предполагают разную степень включенности зрителей в перформативную часть мероприятия. Распорядителем может быть куратор площадки или организатор(ы) вечера, посредники между выступающими и слушающими.

Разобрав имеющиеся результаты наблюдений в соответствии с предложенной схемой, мы выделили три категории вечеров по типу командного взаимодействия. Это вечера с жесткой структурой, вечера с подвижной структурой и вечера анти-структуры. Как и любая классификация, эта акцентирует одни стороны явления и игнорирует другие. Наша гипотеза состоит в том, что тип командного взаимодействия связан со способами легитимации поэтического авторитета и критериями успешности события. В первой части статьи речь пойдет о вечерах с жесткой структурой. В этой категории мы выделяем два на первый взгляд несхожих типа вечеров: формальные чтения и поэтические слэмы.

 

Вечера жесткой структуры: Формальные чтения

 

Из тех мероприятий, которые нам удалось посетить, к вечерам этого типа в первую очередь можно отнести встречи с поэтами, проводимые Михаилом Кукиным, поэтом и преподавателем РАНХиГС, в рамках клуба «Культурное дело», и вечера цикла «От Автора» Ромы Либерова в Новом пространстве Театра Наций. При всей разнице, и то, и другое носит эксплицированно просветительский характер и имеет жесткую структуру мероприятия, повторяющуюся в рамках вечеров одного цикла. Хотя авторский проект Ромы Либерова во многом уникален и имеет свои специфические черты (обязательную видеосъемку и связанные с этим ограничения, предварительную работу с авторами), взаимодействие публики, поэта и распорядителя выстроены по принципу формальных чтений.

Среди событий, которые попали в поле зрение группы, вечера этого типа не часты (6 событий, из них 2 с наблюдателем в роли выступающего), однако они имеют аналоги в мировой практике, довольно хорошо описанные. Специфика таких чтений в том, что они проходят на территории институции или по инициативе лица, выступающего как экспертный читатель, чьему вкусу зрители доверяют. Эта же институция или лицо следит за ходом вечера, помогает восприятию стихов, заботится об авторе и читателях.

Фредрик Стерн в статье «Формальные поэтические чтения» (Formal Poetry Reading) анализирует поэтические вечера в американских университетах. Эти мероприятия привязаны к пространству аудиторий, иногда со звуковым оборудованием, зрители приходят одетые формально, иногда платят за вход. Есть правила, например, аплодировать в начале и конце чтения, а не после каждого стихотворения. Где-то неподалеку продаются книги, которые потом можно подписать в рамках автограф-сессии. Также Стерн отмечает, что собирается публика, которая специализируется на определенном виде искусства (ср. постоянные посетители консерватории или экспериментального театра) [Stern 1991: 75].

В российских реалиях платы за вход нет, однако именно эти вечера имели предварительную онлайн-регистрацию в связи с пропускной системой в университете и ограниченным количеством мест в театральном зале. Правила — в нашем случае аплодисменты после каждого стихотворения в театре и общий порядок вечера в университете — озвучивались распорядителем перед мероприятием, однако постоянной публике они и так были знакомы.

Вот как описывается один из поэтических вечеров «Культурного дела» в полевом дневнике человеком, связанным с литературой, но не включенным в поэтическое сообщество: «Вечер проходил в конференц-зале… Большой зал с мягкими креслами, как в кинотеатре. Огромный стол, кафедра, проектор. Ощущение академической среды. Много незнакомых лиц. Ограниченность по времени, из-за чего [автор] потом спешила. Я понимаю, что мне такая атмосфера дистанцированности от публики ближе и понятней. Никогда не понимаю, как вести себя на поэтических вечерах, где все друг друга знают. Тут можно было спокойно вести наблюдение, не смущаясь, что тебя видят, за высоким креслом меня и не было видно с первого ряда»^[2]. Ситуация, когда между действующими лицами — выступающим, распорядителем и публикой — есть дистанция, для ряда зрителей действительно более комфортна.

Что касается поведения поэта, его манеры чтения, то к ней подчеркнуто нет требований. Противопоставляя университетские чтения фестивалям и чтениям в кафе, церкви и на улицах, Стерн отмечает, что в последних стихи исполняются (perform), тогда как в рассматриваемых случаях они просто читаются, часто тихо или монотонно. Они приближаются к фрейму «лекция», где зрителя тоже нужно завлечь, но принципиально, что это происходит за счет содержания, а не исполнения («the subject matter»)^[3] [Goffman 1981: 166, цит. по Stern 1991: 74]. Ср. описания одного из московских формальных поэтических вечеров:

 

[Наблюдатель 1:] Читает очень отвлеченно от публики. Даже те тексты, которые читает наизусть или почти наизусть. Не смотрит на публику совсем, или в потолок, или в пол. Ощущение чего-то прозрачного, слюды или стекла, которое вокруг, между людьми и поэтом.

[Наблюдатель 2:] …В начале «мотивирующая речь», где [поэт] пытался настроить публику на стихи (не пребывать в уютном состоянии, а воспринимать). С залом контакта не было. С некоторого момента чтение стали предварять ремарки — осталось еще примерно 30, осталось 5…

[Наблюдатель 3:] Монотонно, непонятны границы текстов. Запомнились тексты после комментария про ребенка и про рай. Соответствие образу поэта. Задумчивость отстраненность закрытость^[4].

 

То есть монотонное чтение, чтение без интонационных прикрас — это тоже своего рода правило, несмотря на то что на вечерах оно специально не проговаривается (хотя манера чтения может быть темой зрительского вопроса или предметом неформального разговора после мероприятия). Такой отвлеченный тип чтения, берущий начало в традиции университетских вечеров, культивируется при профессиональном обучении, например, в Литературном институте. В более широком контексте существует противопоставление авторского и актерского чтения, причем относительно первого употребляется слово «невзрачно»:

 

…я считаю, что лучше, когда сам поэт читает стихи. У нас просто был такой опыт… когда, ну, [поэтесса] читала стихи, и актриса там читала стихи. И вот у актрисы, у нее такой поставленный голос, красиво, но вот она совершенно не чувствует вообще вот. А [поэтесса] — она читает так, ну, она сама такая скромная такая, и читает так, как-то так невы… ну, невзрачно. Но при этом чувствуешь, что она чувствует текст и вот как-то… паузы, ритмы^[5].

 

Надо сказать, что на стороннего наблюдателя такая манера чтения иногда производит тягостное впечатление. Романист Наим Мурр в своем сатирическом эссе о поэтических вечерах (poetry readings) описывает затянутость вечеров, страдания публики и внезапно включаемый чтецами «поэтический голос», «столь же монотонный и абстрактный, как сигналы аппарата жизнеобеспечения», вводящий «стихи — и аудиторию» в кому [Murr 2004: 221]. На одном из поэтических фестивалей в российской провинции зрители обсуждали, что столичные поэты читают монотонно и с пренебрежением, не умеют читать, тогда как со стороны участников это было стратегией, а театральное чтение местных участников вызывало иронические ремарки^[6].

При этом поэт в рамках означенной системы координат не пренебрегает зрителем: он готовится, приносит книги или распечатывает подборку, делает пометки, выбирает, что собирается прочитать. Вечера из цикла «От Автора» и вовсе включали в себя предварительную работу с автором — распорядитель встречался с поэтом и готовил его, в частности говорил о том, что импровизация на вечерах работает плохо^[7]. И в этом есть отличие от университетских вечеров, где поэт ни в какой мере не является актером, но в то же время есть и глубокое сходство с фреймом «лекции», на который указывает Стерн. Формальность заключается в отсутствии спонтанности (и вызовов, которые распорядитель берет на себя, освобождая поэта от необходимости собирать зал или воспитывать публику).

По мысли Стерна, «„основание” для поэтических чтений исходит не из „правды” стихов, а скорее из признания поэзией со стороны разрешающей, организующей группы — общества, университетской кафедры и т. д., которая организовала это конкретное чтение и которая, предположительно, имеет веские основания выбрать именно этого поэта для чтения на публике» [Stern 1991: 74]. Здесь уместно вспомнить название цикла поэтических вечеров в московском университете: «Поэты среди нас» (мы — не поэты), с одной стороны, и частое обращение ведущего цикла «От Автора» — «драгоценные современники» (зрители — современники поэтов), с другой. Телесное присутствие поэта становится важнее, чем его поведение и чтение. И в этом присутствии видится эксклюзивность события.

Интересно, что событие встречи читателя с поэтом, а также образ поэта создается не только для читателей, но и для поэта. Поэт-участник такого вечера делится:

 

…от всего общения с [распорядителем] немного ощущение, что с тобой общаются как с опасной зверушкой: терпеливо, подробно, сверхкомплементарно, но при этом довольно жестко направляя, куда идти и что делать. «Вы — поэт, мы ничего не навязываем, Вы все делаете, как хотите». Столько раз [распорядитель] мне сказал, что я — поэт, что я сама начала в это верить^[8].

 

При этом подчеркивается подчиненная позиция модератора: «Поэзия — это штучная профессия, и я рад, что имею возможность знакомиться со стихами современных поэтов»^[9].

Обмен естественными реакциями между поэтом и публикой часто сведен до минимума. Для некоторых выступающих, привыкших к более неформальным встречам, это может представлять сложность: «Было тяжело читать, совершенно не чувствуешь реакции аудитории»^[10].

Несмотря на немногочисленность подобных чтений в России, выступающие иногда ощущали их как легитимизующие. Формальные чтения как будто пишут антологию, участие в них причисляет автора к кругу современных поэтов. Оказаться объектом такой заботы выпадает не каждому, эта ситуация непривычна. Так, у участника университетских чтений возникла защитная реакция — попытка отстраниться от предлагаемой роли: «И он [распорядитель]  еще так грамотно как-то это пиарит, все дело. <…> Там такая, атмосфера партсобрания, да, просто? [страх, что если попадаешь в обойму таких вечеров] Ты превращаешься в какую-то функцию от чего-то. И начинаешь гордо и как-то нервно воспринимать все такие вещи»^[11].

Стерн задается вопросом, «зачем люди приходят послушать поэта, чьи работы они легко могут прочитать в печатном виде?» [Stern 1991: 75] — и отвечает себе: если в других типах поэтических вечеров («фестивальных») важным становится исполнение, то в чтениях, которые мы назвали вечерами жесткой структуры, главное — посмотреть на поэта, как он выглядит, как себя ведет: «Одна из причин, почему формальные чтения посещаются, в том, что аудитория имеет возможность увидеть и услышать поэта, так сказать, живое тело и лицо с „голосом” написанной поэзии, даже если у этой поэзии нет репутации „звездности” и безотносительно к тем навыкам, с которыми поэт читает» [Stern 1991: 76]; «Слушание, как поэт читает, созерцание, как его губы шевелятся, как двигается тело, пока он читает, нахождение там, пока поэт читает, дает чувство написания, настоящего момента стихотворения, которое поэт читает» [Stern 1991: 78]. При этом выступающий становится образцом: «Чтение подтверждает, что стихи написаны реальным человеком». Кроме того, «множество тех, кто ходит на поэтические чтения — сами поэты или, как минимум, стремятся ими стать. Возможно, еще одна причина, почему они ходят на формальные чтения — увидеть «как настоящий поэт выглядит и ведет себя» [Stern 1991: 78].

И, наконец, значимость событию придает само читательское сообщество, которое регулярно собирается на подобные встречи, и в этом смысле формальные поэтические чтения не только спектакль, но и ритуал. В противопоставлении зрителей и участников в формальном чтении те, кто пришел слушать поэта, преимущественно зрители.

Стерн считает, что формальное чтение не про «значение» в любом смысле этого слова [Stern 1991: 83], но это общее событие, в котором зрители выражают интерес не только к поэту, но к поэзии в целом. Действительно в таком типе вечера важно количество публики, своим молчаливым присутствием создающей коллективность. Обычно описанные события собирают полный зал, что редкость для других типов поэтических вечеров, и в этом зале присутствуют не только поэты. Однако, на наш взгляд, и значение текстов очень важно. Просветительский характер формальных чтений предполагает, что зритель может больше узнать об авторе или вовсе услышать его стихи впервые, на вечере может произойти микро-событие — встреча с конкретным текстом и его первое понимание. Более того, даже текст, с которым зритель уже знаком, может по-новому раскрыться в авторском прочтении:

 

У более искушенного читателя есть понимание, что послушать стихи в исполнении автора иногда бывает очень важно для их понимания. Это довольно странно, потому что кажется наоборот, что когда ты слушаешь на вечере со слуха, ты не все нюансы успеваешь — просто в силу скорости — не все нюансы успеваешь как бы отсоединить, отследить. А когда перед тобой текст на экране, ты можешь его читать медленно, можешь возвращаться глазами наверх, перечитывать, и это позволяет тебе как бы глубже в него вникнуть, увидеть незаметные разные прекрасные нюансы в нем и так далее. И это, с одной стороны, верно. Но есть такая драгоценная вещь, как авторская интонация, которую ничем не заменить. А если ты не слышал, как поэт читает свои стихи, вот поэт Х, а ты его любишь при этом, то тебе бывает… если ты при этом искушенный любитель поэзии, тебе очень хочется послушать, как он читает, потому что ты лучше его поймешь^[12].

 

На формальных чтениях автор провоцируется вопросами или ремарками распорядителя на комментарии к собственным стихам (и в этом тоже видится эксклюзивность события), что в «фестивальном» вечере «поэтов для поэтов» встречается редко и скорее осуждается. Такая система организации мероприятия и смыслов приводит к тому, что зрителям не-поэтам комфортно, они чувствуют, что для них есть место, и знают, как себя вести:

 

[Зритель:] И еще [выступающая] так резко встала и ушла. Осталось ощущение спектакля. [ж., 1980-е]

[Зритель:] Я прямо зарядилась. [ж., 1974] ^[13]

 

Коммуникации формализованы, что облегчает поведение, подсказывает уместные действия. Зрителя напутствуют, как воспринимать стихи, как выражать реакции, подсказывают тактики увеличения режима вовлеченности в слушание. Поэта тоже могут настраивать на верное исполнение роли. При этом постоянные участники литературных вечеров более свободного типа, как зрители, так и выступающие, могут чувствовать себя скованно.

Написанное выше опиралось на наблюдения 2020 — 2021 годов. В 2022 году цикл «От Автора» приостановил свою деятельность, а из вечеров «Культурного дела» мы посетили один вечер в апреле. По критериям количества людей и организации мероприятия он был менее формален.

 

Приходит [распорядитель], двигают стол, устанавливают камеру. Говорит о форс-мажоре с техникой (микрофон и колонки оказались заперты в библиотеке), что [поэт] будет без микрофона. [Распорядитель] называет это «доверительное чтение». Говорит, чтобы люди с задних рядов пересели вперед. Так заполняются первые ряды. На момент начала в зале 36 человек^[14].

 

Однако в остальном вечер состоялся в соответствии с правилами этого типа событий. Распорядитель выполнял активную направляющую роль, сказал вступительное слово вначале вечера, автор давал комментарии к стихам, специально к вечеру была напечатана брошюра. Последнее особенно интересно, книги у автора уже разошлись, а автограф-сессия в конце вечера — непременный элемент программы: «[распорядитель] Говорит, что после вечера ее можно будет купить, рекомендуемая сумма „пожертвований” — …рублей, „нести деньги [автору] не надо, это не его царское дело”».

На официальной части был только один вопрос, связанный с актуальными событиями, пишет ли поэт после 24 февраля, на что тот ответил, что «есть строки, строфы, наброски, но законченных стихотворений пока ни одного». При этом в неформальном общении, состоявшемся в кафе, поднимались темы, связанные с поэтами и политикой. На вопрос, нужны ли сейчас (в ситуации общественного напряжения и депрессии) поэтические вечера, один из поэтов-зрителей в частном общении ответил, что такие вечера нужны, а презентацию он откладывает, потому что презентация книжки — это радостное событие. Это еще раз подтверждает близость формальных поэтических чтений к формату лекции, то есть образовательного и просветительского, а не развлекательного мероприятия.

 

Вечера жесткой структуры: поэтические слэмы

 

Слэм на западе возник как практика, противопоставленная формальным поэтическим чтениям, и в России (организаторы Московского и Всероссийского поэтического слэмов — Андрей Родионов и Екатерина Троепольская). Он также позиционируется как «популяризация поэзии вне академической среды»^[15]. Подчеркнутая маргинальность так же важна для слэма, как и признанность автора для университетских вечеров.

На «Московском слэме» маргинальность события в целом выражается в практике объявлять последнее место с почетом, а потом называть победителей первого тура как «тех пятерых неудачников, которые выходят в финал»^[16]. На одном из нестоличных событий^[17] сигналом для продолжения чтения (знаком одобрения публики) служат поднятые вверх руки с неприличными жестами, при этом шанс продолжить выпадает каждому участнику, т.е. это не реальный отбор, а скорее ритуал поддержки.

Существующее противопоставление слэма и формальных чтений само становится частью действия. Представительница поэтического сообщества, редактор авторитетного поэтического издательства, пришедшая послушать «Московский слэм», сокрушалась: «И в результате что? Победила эстрада. Там девушка, которая сказала, что она актриса»^[18]. В другой раз поэт, присутствующий и голосующий как зритель, объясняет оценку «1» за мастерство исполнения фразой: «Поэт не должен быть актером». Ведущий слэма отвечает: «Это еще Осип Эмильевич Мандельштам говорил, соглашусь»^[19]. Фактически сообщества слэма и формальных чтений имеют много пересечений, профессиональных и человеческих, как на уровне организаторов, так и среди зрителей, хотя основной состав постоянной публики разный.

В провинции, где интересующихся стихами людей в принципе меньше, и они чаще пересекаются, это особенно заметно, но это верно и для столицы. Однако, зрители из разных поэтических сообществ и их ожидания могут расходиться очень сильно. Поэтому распорядитель может выступать не только создателем альтернативной иерархии, но и переводчиком «конкурента» для своих подопечных, как в следующем примере, когда на мероприятии слэмовского типа прозвучали стихи автора из другого круга (в характерной манере чтения):

 

Последним [распорядитель] выпустил [поэта], который читал Васю Бородина ([Распорядитель]: «Ульяновский…» [Поэт]: «Не ульяновский, московский». [Распорядитель]: «А… но ты его знал лично?»). [Поэт] Читает долго и монотонно. В какой-то момент [распорядитель] начинает вокруг него крутиться, давая понять, что время вышло. [Поэт] дочитывает подборку до конца. Это перед танцами^[20].

 

Обратимся к наблюдениям Сьюзан Б. А. Сомерс-Уиллетт, поэтессы, авторки книги «Культурная политика поэтического слэма: раса, идентичность и исполнение популярных стихов в Америке» (University of Michigan Press, 2009) и статьи «Поэзия слэмов и культурная политика представления идентичности» («Slam Poetry and the Cultural Politics of Performing Identity», 2005). Первый вопрос, который ставит слэм — «кто имеет доступ к поэзии, что такое поэзия и как она должна оцениваться» [Somers-Willett 2005: 51]. Относительно университетских вечеров слэм открывает возможности для совершенно другого типа стихов и зрителей: «поэзия слэмов — поэзия, которая создана для исполнения и имеет в виду аудиторию слэма» [Somers-Willett 2005: 52]. Это влияет и на тексты, которые здесь становятся успешными. Сомерс-Уиллетт выделяет формальные признаки таких текстов: часто поэзия слэмов написана от первого лица, нарративна, включает языковую игру, повторы, пение, вызов и ответ, ритм, в основном это — комедия, пародия и драма. Част политический подтекст. Возможно обнажение приема, например:

 

Одна и та же строка три раза

Одна и та же строка три раза

Одна и та же строка три раза [Somers-Willett 2005: 68].

 

Согласно выводам Сомерс-Уиллетт, все успешные слэмовые стихи — стихи идентичности, которые прямо заявляют об исполнительском «я» (посещение слэма — это знакомство с Другим). При этом мастерство исполнения — важный инструмент, включенный в поэтический текст, который за счет исполнения становится перформативным. Вместо живого присутствия поэта, чей авторитет закреплен институцией и подтвержден модератором, мы видим веру в право публики судить о текстах и важность непосредственного воздействия текста. Но, как и в предыдущем случае, эти правила оговорены, закреплены и понятны постоянным зрителям.

Ссылаясь на других исследователей, Сомерс-Уиллетт пишет о живом исполнении как максимализирующем «аутентичность и искренность», а также «чувство личности» [Somers-Willett 2005: 53]. При этом «искренность» в поэтическом творчестве и исполнении — это строгий критерий, традиционно значимый именно для широкой публики, а не для профессионального читателя, и подразумевающий скорее эксплицированность, а не аутентичность эмоций (об этом см. [Вежлян 2000]). Успех в слэме зависит от того, удается ли исполнителю создать цельный образ (часто — маргинализированную идентичность) и убедить зрителей в искренности, а значит в своем праве на репрезентацию выбранной идентичности. Как следствие, монотонная манера чтения становится неприемлемой. Тем более что слэмы часто проводятся в барах и поэт вынужден бороться за внимание с общей обстановкой.

Как это работало на посещенных нами мероприятиях?

До начала слэма и в антракте играет музыка, что четко обозначает границы мероприятия. Пространство зала поделено на собственно зал и предбанник — «закулисную» зону, где участники готовятся^[21]. Голосование, по принятой в слэмах системе, осуществляют зрители с помощью выданных организатором комплектов — карточек с баллами. Но распорядитель «помогает» голосовать ремарками.

 

После стихов про жопу, получивших высокую оценку, [распорядитель]: «Можно возобновить старую традицию: за что вы поставили пять?» Голосовавшие отвечают.

[Голосовавший] (Интонация — пародия): «Даже не согласный с авторской позицией касательно предмета, я оценил цельность». [Распорядитель]: «Цельность есть, да. Вторая оценка — за цельность!»

… [Распорядитель] мягко «подсказывает» жюри: «Мастерство исполнения — оно было…»

Вечер сверхформализован. Замечается время, реакции канализированы. Никто не говорил хлопать, но, кроме одного раза, всегда хлопали после каждого, и это как правило. Оценивание и объяснение оценивания происходит формализовано. Авторы при этом «подсказывают» жюри. Т. е. взаимодействие форсируется^[22].

 

Слэм позиционируется как демократический институт, в котором источником авторитета являются зрители, оценивающие поэтов. При этом очень важна роль модератора, регулирующего процессы голосования и воспитывающего аудиторию.

Это еще более заметно в провинциальном варианте, где возможности отбора поэтов и публики невелики. Одно из таких мероприятий проходит в формате открытого микрофона, оно не входит в систему слэмов, однако по сути является таковым: чтение строго по 3 минуты, зрительское голосование и др. Среди участников этого мероприятия много совсем молодых людей, участница около сорока лет выглядит возрастной (что подчеркивается и в репликах ведущего). Как представитель университета она попадает в позицию аутсайдера, но как аутсайдер имеет дополнительный ресурс поддержки. Распорядитель «дает читающим фидбек: „читай больше!”, „а вот это не такое плохое, как остальные”, что-то про форму и содержание. Что касается реакции зала, она происходит не спонтанно, а после реплики [распорядителя] „И если вы хотите еще раз услышать…”. (Потом: „Пожалели тебя, давай читай”)». Распорядитель «докручивает» выступления участников, оформляя сцену: «Девушке, которая пришла с парнем (он ее снимал на телефон), [распорядитель] поставил стул с парнем прямо на „сцену”»^[23].

Сама манера чтения на слэме театральна. Участники пропевают строчки, отыгрывают жестами содержание, вставляют фреймирующие ремарки, юмористически контрастирующие с содержание стихов:

 

Некоторые читали со школьной интонацией (с выражением).

Многие читают наизусть, руки свободны. Это по умолчанию. Впервые за долгое время видела, как автор забыл слова — как раз из-за установки на чтение наизусть. Но не все. Кто-то подглядывал, а кто-то и прямо читал с выражением с телефона, планшета, листа^[24].

 

Выводы Сомерс-Уиллетт о важности создания образа (идентичности) интересным образом подтверждаются материалами наших наблюдений 2020 — 2021 годов. Стратегия, которая была успешна, работала на неожиданности:

 

[У большинства участников] Акцентирование явное. Интересен в этом контексте победитель — по контрасту она читала/говорила с отстраненным выражением, подчеркнуто бытовой текст о коммунальных услугах (хотя это, конечно, стихи), и благодарила за премию тем же тоном, из той же маски («у нас очень бедная семья. Вот мы как-то увидели на козырьке бумажку в пять тысяч рублей…»), что моментально вызвало мысль о раме (определение «картина — это то, что в раме»): то, что в микрофон и в окружении аплодисментов — это стихи, то, что нет — нет, и никаких больше отличий^[25].

 

На открытом микрофоне в маленьком городе в тот же год среди фаворитов оказываются две девушки, тактики поведения которых перекликаются с победительницей «Московского слэма»: «Девушка в шапочке с розовыми ушками начинает выступление: „Секс на вечер не нужен? Ой, простите”. „С тобой — нужен”, кричат из зала. Девушка „в советской вязаной кофте”, которая „стеснялась читать”, репликами [давала знать], как она стесняется. [Распорядитель] в результате делает ей декорации: она читает, сидя на подоконнике, закрытая шторой. Напомнила победительницу «Московского слэма»… Тем, что играла не раскованность, а зажатость, и эта стратегия была успешна (играла вдохновенно)»^[26]. Провинциальная девочка из неблагополучного района здесь — узнаваемая маргинальная идентичность, и убедительность ее создания включает прямоту наряду с зажатостью (и то, и другое несколько утрированно, в соответствии с концептом поэтико-театральной «искренности»).

Интересно, что в ряде случаев движение к искренности парадоксально сочетается с движением к типичности ярких образов-идентичностей. Поэты предъявляют публике узнаваемые типажи: «городской бунтарь», «романтик», «человек с периферии». Однако успех в слэме зависит еще и от победы над шаблоном искренности, содержание стихов во многом отражает эту борьбу. Так, на Московском осеннем слэме 2022 года молодой поэт лет 20, отыгрывая типаж Пьеро («грустный юноша в темной шляпе»), с выражением читая стихи об острой политической и психологической обстановке, непосредственно обращаясь к зрителям в первом ряду, внезапно заявлял: «Спасать меня не надо!» После этого он передавал ближайшему зрителю таблетки от кашля и говорил, что выполняет все назначения врача^[27]. Запланированная спонтанность является характерной чертой не только для поэта-исполнителя, но и для ведущего. Участники слэма балансируют на грани непосредственности и театральности. Так, ведущий может назначить «случайного» человека членом жюри, но эта случайность запланирована. Качество слэма, его событийность определяется вовлеченностью зрителя и поэта в единую театрализованную схему искренности и спонтанности. 

В 2020 году на «Московском поэтическом слэме» вручалась специальная награда за стихотворение о труде (потому что один из организаторов — Театр Труда), и от распорядителя — за лучшее стихотворение о коронавирусе. Поддержка актуального прямо артикулировалась: «Я традиционно отдаю предпочтение стихотворениям на злобу дня, но вы уж смотрите. Вообще слэм — это событие сиюминутное, утром в газете — вечером в куплете, но иногда выигрывают глубокие стихи, любовная лирика, иногда даже эпос»^[28].

Позднее, в сложное время 2022 года, когда в силу вступают законы цензуры, слэм не изменяет себе и по-прежнему поддерживает выступающих, которые читают стихи на актуальные темы. Для слэма принципиально отсутствие запретов, и ведущий специально подчеркивает это: «Общий посыл [вступительного слова распорядителя]: организаторов подводить не хочется, но слэм жив, пока в нем нет цензуры. К снимающим: вы сами решаете, где начинается донос, люди взрослые, все понимаете». Из зала звучали политические вопросы  и запросы («Прочитай что-нибудь актуальное, порадовать людей»). При этом сами участники, по крайней мере в этот вечер, не были открыто полемичны, и политическая тема обыгрывалась скорее в юмористическом ключе. На редкие политические тексты реакция и зала, и распорядителя («А выступление было интересным!») — подбадривающая.

Опасная обстановка играет на эксклюзивность события. Уникальность вечеров слэмовского типа заключается, во-первых, в демократичности, т. е. в решающей роли зрительского голосования, и во-вторых, в установке на актуальность (текстов, тем и реплик).

 

Заключение

 

Вечера жесткой структуры — формальные чтения и поэтическе слэмы — предполагают четкое разделение на команды «зрителей» и «поэтов». Часто преобладает публика площадки, что может создавать дистанцию — зрители могут не знать автора или обратить на него внимание исключительно в силу самого факта выступления на площадке. Многое зависит от распорядителя, который предваряет чтения вступлением, ведет разговор с публикой, делится своим авторитетом.

Есть формализованные каналы связи поэта и зрителей: время для вопросов (в слэме — голосование), автограф-сессия. В слэме активное участие публики приветствуется, но при этом предельно формализуется. Неформальный контакт поэта и зрителей сведен к минимуму. Такое общение происходит за пределами самого вечера и/или помещения, т. е. не является обязательной частью мероприятия.

Описанные вечера в основном проходили в театре и институте. Основная функция такого пространства — публичные выступления, само пространство чаще расположено доступно для зрителя (в центре города, с четко обозначенным входом), при этом вход может осуществляться по регистрации или по билетам. В пространстве выделяется закулисная зона, это может быть отдельное помещение (кабинет, гримерка), часть лестницы или ниши фойе. Например, в фойе между выходом и сценой авторы готовятся к выступлению и слушают друг друга (часто следующий участник подходит к дверному проему и слушает оттуда). Так участники «Московского слэма» осваивают пространство за сценой и «предбанники», чтобы в ожидании своего выступления настроиться, видя зал и сцену, но не будучи привязанными к ним.

Распорядитель находится сбоку сцены, иногда заходит в зал, регулируя коммуникацию (распоряжается микрофоном). Распорядитель представляет автора и занимает в зале место, с которого видно и публику, и сцену. Зрители занимают место в зале и не меняют его. Интересная деталь связана с распределением карточек для голосования в слэме. Они выдаются распорядителем рандомно людям, поднявшим руку, но при этом у распорядителя как будто есть стремление к равномерному пространственному распределению голосующих. Когда все руки подняты в одном секторе зала, распорядитель «стоит с последним набором [карточек] и внимательно смотрит на нас. Зритель сзади меня: „Там очень хотят” ([показывает] на другую часть зала, где, действительно, несколько рук). В это время на последнем ряду нашего сектора девушка изъявляет желание голосовать»^[29]. Она и получает карточки. Таким образом в слэме зрителю положено высказываться, но пространственное распределение делает это высказывание коллективным.

В вечерах формальной структуры продажа книг разнесена во времени и пространственно или отсутствует, но книги лежат на сцене как атрибут.  В «Московском слэме» книги дарятся участнику, занявшему последнее место.

Стерн ссылается на статью о поэтическом перформансе^[30], в которой говорится: «Стихи не закончены до момента исполнения» [Schmidt 1981: 134, цит. по Stern 1991: 75]. При этом замечает, что это верно не для всех случаев, так же можно сказать, что стихи не закончены, пока не прочитаны глазами с листа.

Прочитанные вслух стихи могут становиться событием. Также событием могут становиться те социальные взаимодействия, которые образуются вокруг практики чтения стихов. Событийность не присуща вечеру как таковому, но он стремится к ней. Вечер любого типа бывает неуспешным (когда событие не происходит) и успешным, а также может по-разному восприниматься разными участниками. Важно то, что тип формируемого события будет различаться.

В формальных чтениях это свидетельство. Чем больше людей свидетельствует поэта, тем он сильнее. В противопоставлении «ритуал-спектакль», формальное чтение — это скорее спектакль, но точнее будет слово «явление». Не знавшие поэта зрители — узнали, знавшие — запомнили и обрели опыт личного наблюдения. Они теперь свидетели современной литературы, и это объединяет их.

У слэма и вечера в университете есть общая характеристика: источник авторитета закреплен за самой системой организации события. В первом случае речь идет об институции и посреднике, участнике академического сообщества, во втором — о доверии институту голосования, процедуры которого строго регулируются посредником. И в том, и в другом случае авторитет легализуется читателем (профессиональным или рядовым, соответственно).

Как мы собираемся показать во второй части статьи, в вечерах анти-структуры такой заданности нет. Приходят ли друзья и поклонники поэта в большом количестве или в малом, слушают ли его до конца или меняют повестку, или, наоборот, остаются на несколько часов — не имеет никаких гарантий, не застраховано ни площадкой, ни организатором. Площадка удобна, но не является залогом качества вечера.

Где же локализован авторитет? В традиции, в самой практике, в способности людей организоваться и непосредственном ощущении во время вечера (если не нравится — нет необходимости принуждать себя, можно уйти, если нравится — нет дистанции, и можно включиться).

В 2022 году поэтический вечер как форма мероприятия был поставлен под вопрос — и с организационной, и с этической точек зрения. Ответ на вопрос, проводить ли такие вечера и как именно, во многом зависит от определения сущности события. По логике некоторых зрителей формальных чтений, если это развлекательное мероприятие, то проведение его во время трагических событий недопустимо, как праздники во время траура. Если это практики коллективной моральной поддержки, просветительство или публичное высказывание, то, напротив, необходимость в них возрастает.

Выше мы показали, как вечера жесткой структуры выстраивают свою событийность через акцент на уникальности и коллективности. Происходящее здесь и сейчас публичное чтение стихов подчеркнуто эксклюзивно, а публика воспитывается распорядителем таким образом, что создается коллективная идентичность слушателя поэзии. В слэме и формальных чтениях этот коллективный субъект восприятия, как и критерии поэтического, будут различаться. В обоих этих типах элемент спонтанности задействован минимально. Хотя в слэме он представлен в форме отсутствия цензуры — автор может выйти и прочитать нечто, неожиданное для организатора, — сама его эксплицированность делает такое нарушение ожиданий запланированным. В формальных чтениях спонтанность и вовсе исключается.

 

II

 

Вечера анти-структуры

 

Нарушение регламента, немногочисленные зрители, которые не смотрят на выступающих, выступающие, которые забывают слова, возмущение самой идеей платить за вход даже символическую плату — казалось бы, это признаки неудачного мероприятия. Однако в некоторых случаях именно так выглядит норма, отклонение от которой воспринимается как официоз и отсутствие жизни.

Чтение стихов вслух существует во множестве форматов, и один из них — неформальные вечера, структура которых не исчерпывается «программой» и ее исполнением, а критерии удачности события — для отдельного участника и для группы в целом — лежат в другой плоскости.

По сравнению с вечерами жесткой структуры в университетах и театрах, вечера анти-структуры со стороны могут восприниматься как хаос, но в них существует сложная система взаимодействий. Поскольку правила имплицитны, умение получать удовольствие от такого типа вечеров напрямую зависит от опыта их посещения и личных отношений с выступающими и зрителями.  В российской литературной жизни 2000 — 2010-х часто проходили вечера, смысл которых не открывался стороннему наблюдателю, однако они были важны для постоянных участников. К вечерам этого типа относились некоторые вечера «Культурной инициативы», May Fest Даны Курской, встречи на фестивалях, квартирники и другие. На материале наблюдений в 2020 — 2022 годах и интервью с поэтами попробуем разобрать хаотичность на элементы и показать, как она работает на создание события, а не против него.

 

Анти-структура: от традиционных ритуалов до современных собраний

 

Чтобы уловить сущность событийности неформальных поэтических чтений, мы используем некоторые выводы Виктора Тернера, сделанные при анализе ритуалов африканского народа ндембу. Теоретические наработки Тернера впервые использовались для анализа российской современности группой «Мониторинг актуального фольклора». На семинаре ЦТСФ РГГУ 31 мая 2017 года «Митинг как коммунитас и структура» (А. С. Архипова, Е. Ф. Югай, А. А. Кирзюк, И. В. Козлова, Д. А. Радченко, А. С. Титков) публичные политические акции были рассмотрены как содержащие официальную повестку (структуру), с одной стороны, и создающие условия для возникновения спонтанного братства (коммунитас), с другой. Последнее делает пространство акции отдельным от повседневности и дает ощущение драйва. Хотя элементы структуры и анти-структуры могут соседствовать на одном мероприятии и быть по-разному восприняты участниками, некоторые события дают больше возможностей для возникновения коммунитас (в частности отсутствие иерархий и различий внутри группы).

В оппозиции «космос (порядок) — хаос» коммунитас находится на стороне хаоса. Часто этому сопутствует «антиповедение» [Успенский 1994] — «поведение наоборот», в котором нарушение социальных норм становится не только допустимым, но и необходимым. По Тернеру, в коммунитас структурные черты — пол, статус и др. — символически нивелируются, уступая место человеку как таковому. Это связано с лиминальностью, по Ван Геннепу, состоящей из трех стадий: разделение, граница и соединение. С границей, промежутком ассоциируется в первую очередь незащищенность инициируемых, но Тернер пишет, что «между собой неофиты стремятся установить отношения товарищества и равноправия» [Тернер 1983: 170], и отмечает «смешение приниженности и сакральности, гомогенности и товарищества» [Тернер 1983: 171]. Это делает лиминальное положение не только источником сильных переживаний, но и состоянием, к которому человек может стремиться, которое ему приятно.

В современной культуре очевидным примером товарищества инициируемых будет студенческое общежитие. Тернер, помимо племенных ритуалов, рассматривает францисканские религиозные общины и упоминает про сообщества хиппи, карнавал и шутов. Можно говорить о бинарном противопоставлении двух моделей: одна — устоявшийся мир социальных связей, а вторая — «модель общества как неструктурного или рудиментарно структурного и сравнительно недифференцированного comitatus общины или даже общности равных личностей» [Тернер 1983: 172]. При этом сам исследователь замечает, что «лиминальность не единственное культурное проявление коммунитас» [Тернер 1983,181], а также ссылается на понятия, приложимые не только и не в первую очередь к традиционным обществам: «Все эти мифические типы… представляют то, что Анри Бергсон назвал бы „открытой моралью” в противоположность „закрытой”, являющейся, по сути, нормативной системой замкнутых, структурных, партикулярных групп» [Тернер 1983: 183], «Коммунитас, или „открытое общество”, отличается от жесткой структуры, или „закрытого общества”, тем, что потенциально или идеально распространяется до пределов всего человечества» [Тернер 1983: 184].

Коммунитас противопоставлен структуре и по эмоциональному поведению. И здесь мы обращаемся к понятию Уильяма Редди «эмоциональный режим» — «ансамбль предписанных эмотивов (высказываний, выражающих и формирующих эмоции — Авторы) вместе со связанными с ними ритуалами и другими символическими практиками» [Плампер 2018: 418]. В разные исторические периоды режимы могут быть менее или более жесткими, в последнем случае возникает потребность в «эмоциональном убежище», где группа людей, для которой органично использование других эмотивов, ищет эмоциональной свободы. Эмоциональное убежище часто будет коммунитарно: демонстрация неодобряемых обществом эмоций в жестких режимах может быть небезопасной, и это делает участников группы уязвимыми, а потребность в чувстве единения особенно острой.

Для вхождения в коммунитас не нужна предварительная заданность статуса, возраста или пола, но необходима высокая вовлеченность в момент, подогреваемая общей уязвимостью. В докладе А. С. Архиповой и др., посвященном митингам, приводились примеры устных рассказов о братаниях людей из разных социальных и имущественных классов на митинге или в автозаке. Пределы «всего человечества» определяются готовностью оказаться внутри нестандартной ситуации, вырывающей из повседневности, не быть застрахованным привычным порядком вещей. Об этом свойстве анти-структуры пишет и Тернер: «Тот акцент, который хиппи делают на спонтанности, незамедлительности и „экзистенции”, выделяет один из смыслов, в котором коммунитас противопоставляется структуре. Коммунитас принадлежит настоящему; структура коренится в прошлом и распространяется на будущее посредством языка, законов и обычаев. …Совершенно ясно, что коллективные параметры, коммунитас и структуру можно обнаружить на всех ступенях и уровнях культуры и общества» [Тернер 1983, 185].

И, наконец, обратимся к социологии искусства. Томас Турино в книге «Музыка как социальная жизнь: Политика участия» вспоминает «коммунитас» Тернера, описывая совместное исполнение музыки внутри отлаженного коллектива, когда концентрация на исполнении и чувство единства кажутся тотальными [Turino 2008: 18]: «Для меня хорошее исполнение музыки или танца — это реализация идеальных человеческих отношений, когда отождествление с другими настольно прямое и сильное, что мы чувствуем в эти лучшие моменты, как будто наши личности слились в одно. Это звук, который мы производим, наше искусство, которое постоянно дает нам знать, что мы это сделали — или что нам не удалось достигнуть этого идеала» [Turino 2008: 19].

Турино выделяет два режима живого исполнения музыки: презентационный, когда музыканты играют для слушателей, и партипационный, когда такого деления нет. Последний предполагает коммунитас. Обозначение «партиципаторный режим бытования поэзии» используется Евгенией Вежлян для способа чтения «новых наивных» читателей, для которых важно самовыражение (в пабликах, на открытых площадках) [Вежлян 2017]. Как партиципаторную культуру рассматривают фанфикшен [см., напр., Бахчева 2017]. Чаще всего эта форма действительно распространена за пределами поэтического сообщества, однако чтения «поэтов для поэтов» содержат в себе тот же градус равенства, что и поэзия читателей для читателей.

Итак, коммунитас противопоставляется структуре. Чаще всего анти-структура связана с инициацией, однако возможны и неограниченные во времени коммунитас, которые сохраняют стабильность как противопоставленные повседневной (нормальной) жизни. Основные черты коммунитас — равенство, коллективность, анонимность, незащищенность, акцент на спонтанности.  В искусстве коммунитас возникает при партиципаторном режиме исполнения, который может возникать в группе любого уровня профессионализма. По этому принципу мы выделили несколько поэтических вечеров, и попытаемся показать, как отсутствие структуры влияет на становление события.

 

Авторы и распорядитель: как организовать хаос?

 

В части, посвященной вечерам жесткой структуры, мы использовали терминологию Ирвинга Гофмана, описывающего любое взаимодействие как театральное представление [Гофман 2000]: команды («актеров» и «зрителей»), «распорядитель» (посредник между ними), «сцена» (где есть «передний» и «задний» планы исполнения).

На вечерах анти-структуры, несмотря на наличие формального распорядителя, его функции для участников не строго закреплены за одним человеком. Случайный зритель обращается с вопросом об участии к любому присутствующему поэту:

 

Ближе ко входу столик с [поэтами]. Они меня замечают, АШ [поэт, заявленный в программе] двигается на скамейке, образуется место, куда я и сажусь. За тем же столиком — на барном стуле — молодой человек. Он здоровается со мной, когда я присоединяюсь, молчит, но как бы участвует в разговорах.  В какой-то момент спрашивает АШ — «Можно я почитаю?» «Нет. А почему Вы нас спрашиваете?» [Перед уходом] жмет всем руки. АШ: «Ну, пока! Увидимся!» Спрашиваю, кто это. АШ: «Просто молодой человек, который тут сидел, когда мы пришли»^[31].

 

Это происходит не потому, что любой участник вправе влиять на программу, а потому, что со стороны группа выглядит как группа равных.

В еще большей степени размыта функция поддержания порядка. Организаторы, сами часто являющиеся гостями в помещении кафе или бара, где проходят чтения, не всегда могут контролировать ситуацию:

 

Начинают с опозданием. Играет посторонняя музыка, авторы просят выключить. Организаторы не справляются. [Одна из участниц]: «Выключите музыку, поэтам читать некуда!» Чуть погодя [другая участница]: «Так, я сейчас их пойду убью» — встает, но не успевает пойти. Музыку наконец выключают. Начинается чтение^[32].

 

В лучшем случае распорядитель направляет самоорганизацию участников (например, просит расставить стулья после окончания вечера). Участники одного из вечеров обращаются к распорядительнице «мама», что подчеркивает неформальность связей^[33].

Поддержание тишины в зале либо остается бесконтрольным, либо контролируется самими участниками — выступающим или его группой поддержки. «Ну-ка замолчите, это же сама N!» — прикрикивает на зал зрительница из первого ряда, привлекая внимание к чтению. «Я к сегодняшнему вечеру готов не был, я не подбирал стихов, поэтому прочитаю то, что написал сегодня. Господа, я попрошу тишины!»^[34] — сам усмиряет зал другой чтец. Во всепоглощающем шуме один из участников говорит: «Чтобы люди успокоились, надо сказать что-нибудь провокационное — „Верлибр — говно”»^[35].

Поведение автора, в отличие от вечеров жесткой структуры, тоже может быть разным. Например, автор может демонстрировать неподготовленность:

 

[Выступающий поэт] долго искал в телефоне — «У меня барахлят приборы». [Зрители] Тихо, на последнем ряду [переговариваются]: ГК: «У всех барахлят приборы» ММ: «Это называется, пришел не подготовившись». ГК: «Да ладно, он (рисуется)». ЛВ с записной. МЕ наизусть («я пьяный наизусть знаю только два текста. Если бы не [распорядитель], не стал бы читать»)^[36].

 

В первый год своего пребывания в Москве молодой поэт посещает вечер поэта-мэтра и делится впечатлениями в интервью: «Это было очень странно [смеется] [А в чем странность?] А там огромное количество людей было. И он там сидел. У него такой графинчик с коньяком, огурчик. Причем, не понятно, как вообще огурчик с коньяком сочетается. Ну, ладно. И он так читал чинно и попивал. И причем очень быстро... попивал и где-то, наверно, на 10-й минуте у меня все эти стихотворения смешались в одно». При этом впечатление осталось: «Но все равно было прикольно. То есть я до конца оставался, стоял.  Я там кому-то уступил место, девушке. Помещение классное, атмосфера была классная»^[37]. Поэтам позднего советского и перестроечного времени в целом свойственно антиповедение — избегание слова «поэт», саморазрушение через поиск трагической судьбы, эпатажные жесты и романтизацию неумеренного употребления алкоголя [Богатырева, Югай 2021]. На самих поэтических вечерах и после них все это — по крайней мере до последнего времени — было важной частью атмосферы.

Б. Успенский, классифицируя типы антиповедения в Древней Руси и подчеркивая разность происхождения при сходстве действий, выделяет ритуальное (обрядовое), символическое (как наказание за проступок, приравнивающий человека к бесу) и дидактическое (у юродивых) антиповедение. Последнее демонстрирует неправильность мира через травестирование социальных норм. Конечно, анти-структура поэтических вечеров, как и общежития или общины хиппи, не носит ритуального характера — это скорее дидактическое коммунитас, ставящее под сомнение социум с его нормами и правилами. Но при этом в нашем случае антиповедение может восходить к почерпнутой в традиции и эксплицированной в романтизме идее поэта как посредника с иным миром, которому многое прощается.

Хаотичность присуща не только неформальной части поэтических вечеров, но и программе. Состав выступающих и их порядок не озвучены заранее, поэтому не всегда очевидны для присутствующих. Так на сольном вечере автор может попросить гостей выступить (предупредив перед началом чтений или вовсе спонтанно), а на коллективном количество участников может быть настолько большим, что сложно уследить, кто именно читает. Сами участники при этом покидают зал и возвращаются. Но это не значит, что распорядитель не продумывает порядок. Напротив, в том, кого поставить читать первым, кого в середине, а кого в конце, часто сочетается умысел, импровизация и многолетний опыт. И в некоторых случаях внезапность порядка служит дисциплинарным целям (чтобы слушали), а возможность менять программу по ходу вечера отчасти обусловлена диалогом с публикой:

 

Это сложные вещи. Потому что нам, вот, в «Алконосте» это всегда как-то удавалось чисто интуитивно — как-то построить выступление так, чтобы вот это вот было. И люди не уставали, и мы сами. Чтобы как бы чередовались разные авторы. Приходилось об этом несколько подумать. Публика соответственно, когда ее вот так вот, условно говоря, развлекают, она довольно благодарно на это откликается^[38].

 

В цитате выше говорилось о разности стилистической. Но разность авторов может быть и другой — от чередования мужских и женских голосов до нарочного соединения в одной программе поэтов разного возраста и статуса. Постоянные авторы сольных вечеров так же укладываются в предложенные пять минут, как и авторы, впервые читающие на публику. Как и положено коммунитас, здесь нет иерархий (имен), но есть вызов действием (остановить внимание движущегося зала) и чувство совместного события.

Рассматривая ценности презентационного и партиципаторного режима, Турино пишет, что в первом случае существуют разделения и оценки (музыканты должны играть на одном высоком уровне, а зрители — внимать), а во втором участники толерантны к плохому исполнению коллег, даже если фиксируют его [Turino 2008: 30]. «Включение людей с широким разбросом способностей в одно исполнение важно для вдохновения участия. Присутствие других людей с теми же способностями делает присоединение комфортным. Если присутствуют только виртуозные исполнители, разрыв между ними и новичками может быть слишком велик, и неопытные исполнители будут обескуражены. Если ранжировать новичков, людей с ограниченными навыками, посредников и экспертов, все они работают вместе, однако люди на каждом уровне могут реально стремиться и следовать на практике примеру людей следующего уровня. В контексте участия весь диапазон кривой обучения присутствует в звуковой и визуальной форме и обеспечивает достижимые цели для людей с любым уровнем навыков» [Turino 2008: 31]. При этом, основываясь на наблюдениях в разных культурах, Турино подчеркивает, что музыка, исполняемая в таком режиме, не обязательно простая (иначе это было бы скучно продвинутым участникам).

 

Публика: вечер без зрителей?

 

Типы зрителей на поэтических вечерах в целом можно классифицировать по тому, как они оказались вовлеченными в событие: (1) Публика автора: знают выступающего, пришли целенаправленно послушать его. (2) Публика площадки / куратора: сформированная публика, которая приходит на вечера определенного цикла. (3) Случайные зрители. (4) Выступающие: другие поэты, которые временно находятся в роли зрителя, потому что выступают на том же вечере. Тип влияет на потребность зрителя в четко выраженных правилах поведения. Чем больше вовлеченность в мероприятие, тем меньше потребность в правилах и выше готовность реагировать на спонтанные ситуации.

Напомним, что в формальных чтениях деление на команды четкое: автор vs зрители, распорядитель следит за выполнением правил, служит посредником, направляет и воспитывает публику. Вечера анти-структуры часто не имеют публики как таковой (публика 4-го типа), и это во многом определяет структуру и настроение — взаимодействие внутрикомандное. Нет конвенциональных правил вежливости. Реакция зрителей выражена, часто — перформативна:

 

[…ты говоришь, что можно по реакции другого что-то понять. Какие, вообще, могут быть реакции на чтение стихов? Что ты замечала? Что бывает? Как можно отреагировать?] <…> бывает, что, допустим, тебе не смешно в этом месте стихотворения, а кому-то смешно. И ты сразу думаешь — о! там какая-то шуточка для своих. Или что-то. Ну, такие какие-то вещи, в основном. Именно со смехом что-то связанное, когда кто-то там смеется. Или, например, вы вместе смеетесь, переглядываясь, потому что эта шутка для вас двоих, там [смеется]. Ну, как бы вот ты входишь в этот круг своих, для кого эта шутка. Ты понял ее. И вы такие вместе — ха-ха!^[39]

 

Для выступающего важна не общая тишина, а вовлеченность каждого из слушателей:

 

[Слушатель] … отбивал ритм рукой по скамейке. Во время чтения отдельных текстов не менее четверых зрителей отбивали ритм ногой.  <…> В антракте. [Автор] [слушателю]: «ты так жадно слушаешь. Ты и [другая зрительница]. Так люблю тебе читать». Потом [другой зрительнице]: «Ты слушала всем лицом». [Слушатель]: «А я только ногами»^[40].

 

Количество зрителей не становится критерием успешности. На одном из вечеров зрителей было около десяти, что в довольно большом пространстве поначалу выглядело сиротливо, но все присутствующие были настолько вовлечены в событие, что его можно назвать состоявшимся. В какой-то момент участники сами рефлексировали над своим количеством:

 

[Автор]: «Помнишь, ты говорил, что пусть придут 3 чел., но важные. Они уже пришли». <…>

[Начало вечера задерживается, мало людей. Слушатель] предлагает сыграть в мафию и рассуждает о том, что вечера почти без публики лучшие. [Вспоминает другой вечер]: «Всего пришло 5 человек. ([Автор]: «Идеально») [...] Сначала [организаторы] расставили стулья… Короче говоря, все эти стулья унесли. В какой-то момент значит [авторка, выступавшая на прошедшем вечере] сказала: „Ну а что же. Сцена, какая-то фигня, вот давайте поставим стулья. Я немного почитаю, потом по кругу свое почитаете, а потом я, значит…” ([В это время в дверь заглядывают люди]: «А не подскажете, [название клуба] где?» «С торца». «Да что ж такое-то! А вы оставайтесь, вам гарантированы незабываемые впечатления!») Короче, все сели вокруг стола, по кругу немного почитали. А она принесла каких-то пирогов, сала, человек примерно на… ([Автор]: «Ништяки!») Сало, компот. Мы, значит, это все поели-попили, а потом стали играть в мафию. Было очень классно!»^[41]

 

Это вечер поэтов для поэтов, где каждый становится участником. Незнакомый (знакомый знакомого) на несколько часов становится другом, с которым делятся дурачества и «ништяки», приготовленные самостоятельно или привезенные из поездок. «Чистый зритель» бы разрушил обстановку.

За пределами Москвы тоже существуют вечера и организаторы, для которых малолюдность мероприятий позиционируется как следствие очень важного положения — для того, чтобы вечер состоялся, участники должны быть «своими»:

 

Я свою любимую форму реализовал в виде салона. То есть, да, это вот уютная атмосфера кафешки, мелодекламация, перебивки музыкой и родная знакомая публика. <…> Я вообще не люблю, когда очень много народа незнакомого. [А сколько должно быть? Или не больше скольки?]. Ну, это мое субъективное такое, то есть, я социальное животное, но в рамках того социума, который я создал сам для себя. Там может быть 1000 людей, если я их всех знаю. Мне будет с ними комфортно и уютно. А когда это какие-то чужие люди, в этом обществе я нелюдим. <…> То есть там может быть много людей, но они будут в такой атмосфере, где они близки. А когда идут чтения, допустим, в больших залах, в библиотеках, там, и так далее. В конференц-залах, упаси, Господи. С этими с рядами кресел. Кому-то вот это ближе. Ну, мне — нет. Не мое просто^[42].

 

Предельным случаем закрытости становится квартирник в своем классическом варианте. Точечное приглашение участников, необходимость быть знакомыми (если не до, то во время встречи), небольшое пространство (даже в большой квартире) создают высокую плотность взаимодействий. Чтение стихов по кругу включено в другие активности — знакомство, беседа, совместное обустройство пространства и др. На посещенных нами квартирниках разные группы осваивали пространство похожим образом: после предварительного ужина на кухне группа перемещалась в большую комнату, где гости усаживались кругом. Ужин продолжался, при этом объявлялось о начале чтений, и гости читали по кругу, в соответствии с этой спонтанной рассадкой. Можно пропустить круг, но в норме каждый берет слово на один-три текста, если не своих, то чужих. Голоса звучат попеременно, роль распорядителя может взять на себя хозяин или один из гостей. Его задача передавать слово дальше, если оно задерживается слишком долго в одних устах, и напоминать о чтении стихов, если бытовой разговор между чтениями становится слишком долгим.

Рассмотренные примеры демонстрируют партипационную модель прочтения стихов (в противоположность презентационной). Что дает партипационный режим при условии, что вкусы участников близки? Ощущение коммунитас, отдельное от иерархий повседневной жизни, эстетическое удовольствие и чувство профессионального роста (ср. имплицитное научение при совместной игре на музыкальных инструментах, описанное Турино). Если удачность вечеров жесткой структуры (презентационный режим) можно просчитать (должно быть много зрителей, которые слушают тихо, не должно быть технических накладок), то успешность вечеров анти-структуры складывается из множества мелких неконтролируемых факторов и поведения каждого участника.

Эмоциональная открытость человека и подспудная заявка на идеальное состояние общества приводят к тому, что мероприятия этого типа вызывают отторжение у тех, кто по тем или иным причинам не включен или, испытав раз чувство единения, не может испытать его снова:

 

[Ну, ты говоришь, что ты перестал ходить на поэтические вечера сейчас, что у тебя нет желания. Что именно в них тебе кажется отталкивающим?] Нет, ничего. Мне кажется, это какие-то личные… какое-то личное пресыщение, может быть. Или какая-то меланхолия. [А вот насколько для тебя важно в поэтическом вечере то, что происходит до и после чтения стихов?] До, мне кажется, ничего не происходит. А после… Ты имеешь в виду неформальное общение? [Да.] Ну… Смотря с кем. Мне кажется, это была… ну, есть, не самая плохая традиция, поскольку таким образом много кто… много с кем я познакомился и со мной познакомились. Тот же [поэт], которого я недавно издал. Познакомились на неформальном общении^[43].

 

В приведенной выше цитате высвечивается частый сюжет, когда человек вовлекается в поэтические вечера, их формальную и неформальную стороны, но в какой-то момент перестает их посещать.

Турино пишет о чувстве неудавшегося коммунитас: «...как хорошие человеческие отношения, к которым они отсылают, хорошие музыкальные отношения сложно достижимы и требуют постоянной работы по удержанию. Идеальные человечески отношения возникают только в эти особые моменты музыки и танца, или занятий любовью, или спортивной командной работы и тайминга, плавного разговора, осмысленного молчания, ритуальных коммунитас — и потом они проходят» [Turino 2008: 20]. Автор сравнивает распад музыкальной группы с разрывом романтических отношений, когда разочарование мучительно, но человек ищет другого снова и снова «во имя возможности достижения идеала» [Turino 2008: 20]. Это распространяется и на чтения анти-структуры, состав участников которых меняется в силу смены новизны и пресыщения, а также внутренних — профессиональных и человеческих — рубежей их участников. Иными словами, если вечера жесткой структуры или ориентированные на них могут быть рутиной, профессиональной обязанностью, на них можно смотреть со стороны, то вечера анти-структуры в этом случае теряют смысл, а то и вызывают отторжение.

 

Коммунитас в интерьере

 

Социальное взаимодействие вписывается в пространство и отчасти определяется им. Вечера анти-структуры часто проводятся в многофункциональных помещениях — кафе, выставочных залах. Выступление «захватывает» пространство. Площадка может быть труднодоступна (далеко от метро или помещение отделено от входа так, что надо знать, куда именно идти), часто закулисной зоны нет, но есть несколько периферийных зон в том же помещении. Зрители занимают место в зале, но могут его менять. Продажа книг разнесена во времени или пространстве, происходит не всегда и не акцентируется. Неформальное общение происходит в том же помещении, а иногда и в то же время, что и чтение. Например, в музейном пространстве стол для последующего фуршета может накрываться в самом зале чтений, во время или после основной программы:

 

Пространство [большого зала условно] делилось на 2 зоны: зал и [накрытый для будущего фуршета] стол. когда пришли Л-н и Ж-в, они заняли место за столом таким образом, что он оказался галеркой. В последние заходы на чтение разговоры — и альтернативные чтения там — не прекращались — чтобы услышать основного читающего, надо было садиться совсем близко^[44].

 

Деление на сцену и зал условно, сцена образуется там, где возникает ресурс внимания. Так на вечере в рюмочной сценой становится выступающий, а первым рядом — камера. И то, и другое может не быть привязано к первоначальному распределению стульев и микрофонов:

 

Дальше дают слово [выступающей, сидящей за столиком далеко от сцены]. Она встает и говорит, что никуда не пойдет («А, ты с места будешь читать?»). Камеры приходят к ней сами^[45].

 

Когда нет выделенной зоны закулисья, где автор готовится, на смену пространству приходит время: закулисье — это тот же зал до времени начала (естественно, без гарантий приватности)^[46]. В следующем фрагменте дневника зафиксировано, как подготовка к вечеру, вечер и фуршет происходят практически одновременно в одном зале:

 

[Поэтесса и музыкант] подлаживаются друг к другу, репетируют, договариваются об условных сигналах… В 19.00 (официальное начало вечера) в зале 9 человек… Заходим, потихоньку начинаем выпивать и есть колбаску (поймала себя на том, что пишу в первом лице — хотя я не выпивала и колбаску не ела — и, видимо, тому есть причина: степень вовлеченности и чувство причастности каждого участника гораздо выше, чем на многолюдных вечерах). <…> Около 20 ч. [Один из зрителей]: «Несмотря на то что нам уже хорошо, мы все-таки требуем текст!» и объявляет «минутную готовность»  [к чтениям]^[47].

 

Интересно посмотреть на реплики интервью относительно площадки, на которой происходило два из описанных в этой части вечера, и которая в целом часто служит местом вечеров анти-структуры:

 

…хорошее место для устраивания каких-то попоек, каких-то шумных вечеринок. В общем-то, место мне тоже нравится, вот единственное, что — оно неудачно расположено. …До него надо достаточно долго добираться. А вообще там хорошо, да^[48].

 

Нет. Не люблю, когда одновременно читают и едят еще. <…> И там еще какое-то подвальное помещение всегда — вот эти «ОГИ» [были], там жутко было скученно и душно. Воздуха не хватало… Да-да, вот этот [культурный центр сейчас], мне там жутко не нравится. Не только читать, но и ходить туда.  И слушать. [А почему? Можешь, как-то вот, сформулировать?] Ну опять-таки это вопрос, наверно, энергетики. Когда ты для себя сформулировал, что в Москве есть места, куда ходить не стоит. Я имею ввиду не салоны даже, а просто улицы, проспекты, где энергия отнимается, там, Площадь трех вокзалов… где, если появился, то надо быстро-быстро сделать свое дело там, сесть на поезд, например, и быстро уехать^[49].

 

Неравнодушное, резко положительное или резко отрицательное отношение отсылает к одним качествам: шумность — скученность, возможность одновременно с чтением есть и выпивать, формат вечеринки, а не выступления. Не случайно появляется слово «энергетика», «энергия». Это слово часто используется для мест, где человек чувствует себя открытым для контактов — вдохновляющих или пугающих, начиная от перекрестка и церкви, точки встречи с жителями чужих деревень, заканчивая местами новых городских практик вроде завязывания ленточек. Отсутствие границ вызывает эмоциональную незащищенность, которая оборачивается повышенной эмпатией, если участник ощущает себя внутри своей группы, или чувством исключенности — если он оказывается в чужой или в принципе не любит вовлекаться в коммунитас.

Иногда амбивалентность площадки ощущается одним человеком:

 

[А к [этому центру] ты как относишься?] Отлично. [Эта площадка] охотно принимает [вечера, которые организую я]. Мне кажется, с [владельцем] несложно договориться. Такой очень контактный, позитивный. […А самый неприятный опыт (выступления)?] …самый неприятный вечер, в котором я участвовал, это был вечер в [этом центре], когда я первый раз туда попал. Это был вечер [некоторой группы авторов]. Меня туда позвали читать. Ну, позвали не меня скорее, а [старшего товарища и его окружение]. И там я такой ощутил… глупую такую атмосферу, когда там во время чтения люди смеются, болтают…. Там было понятно, что это чужеродная среда. И потом, после вечера подошел [глава группы авторов] к нам. Он сказал [моему приятелю], что «мы тебя берем в [нашу группу авторов]». А мне он сказал: «Тебя мы не берем, но будем за тобой следить, за твоими успехами». Я ему ничего не сказал, но подумал, что, блин, а я разве просился, разве мне нужно вот это вот… все эти смеху… Ну, вот такое было^[50].

 

Здесь поэт выделяет одну площадку и как идеальную для организации своих вечеров, и как место, где произошло неприятное столкновение с поэтами другой группы. Зависимость от людей, своих или чужих, обусловлена отсутствием структуры вечера, точнее, спонтанным образованием события в зависимости от группы. И, наконец, следующая формула:

 

Боюсь этого места. Если ты бодр духом, то становишься еще бодрее, а если нет, то впадешь в депрессию, можешь вообще уснуть там где-нибудь в кустах. <…> Особенно хорошо оно летом, зимой помрачнее^[51].

 

Микрособытия на неформальных чтениях

 

Событие обладает атрибутами спонтанности, эксклюзивности и коллективности (об этом мы писали в первой части статьи). На неформальных вечерах программа чтений становится фоном и условием для микрособытий, что становится возможным из-за отсутствия четкого распределения и иерархии ролей.

Выше мы писали о том, что роль распорядителя не закреплена за ведущим. Такая саморегуляция публики связана и с наличием альтернативных центров внимания. В одном из вечеров, которые мы наблюдали, один из зрителей довольно громко комментировал своей спутнице выступления, хвалил стихи выступающих и называл другие имена современных поэтов. Сидящие рядом просили его говорить потише, но это не возымело действия^[52]. Были ли он и его спутница в событии или вне его? С одной стороны, вряд ли такое поведение можно назвать прилежным слушанием, а с другой — это активная обработка информации, как собственно поэтической, так и сопутствующей, своеобразное практическое занятие по современной литературе.

Посещение вечеров — это часть обучения. Один из наших собеседников так описывает изменения, происходящие в момент осознания себя поэтом:

 

…Начиная от каких-то бытовых вещей, да, то есть, поэт — это такое существо, которое… жизнь которого меняется, в общем-то, да? Человек решил писать стихи, стал писать, и жизнь его поменялась. Раньше он по воскресеньям ходил в театр, а теперь он ходит на поэтические мероприятия. [и далее о своем опыте] Мне было интересно, я напитывался^[53].

 

Напитываться можно как текстами, так и общением вокруг них. Пространство баров и клубов само располагает к существованию факультативных гнезд вербального взаимодействия — столики, за которыми приходится сидеть спиной к сцене, перегородки в зале. На мероприятии-поздравлении участник, слушавший других из «кармашка», скрывающего стол от сцены, предваряет свое чтение ремаркой:

 

Я там сидел и не думал, что тут [на сцене] выступают, думал, что там [за столом] выступают... Зато слышишь голоса [выступающих на сцене], а это все знакомые люди. [обращаясь к организаторам]: Данил! <…> Я очень рад, что ты заведуешь всей этой концертной литературной деятельностью, на самом деле на ваших вечерах, как у вас такое получилось, ну, это, конечно же, и ты, и Юра… повинны, что чувствуешь себя не в гостях, а среди друзей-товарищей…^[54]

 

Если на формальном поэтическом вечере время и место для автограф-сессии определено, то в вечере анти-структуры все зависит от умения вовремя сориентироваться: зритель бросается к уходящей в середине вечера поэтессе и ловит ее в дверях со словами: «Простите ради бога, хотел попросить расписаться»^[55].

Авторитет поэта ничем не страхуется. Ни включение в программу, ни слова распорядителя, ни сам факт выступления на площадке не значимы. Важно только непосредственное впечатление — и группа поддержки в зале. Неформальное общение происходит параллельно. «[через 1.15 после официального начала] приходит [поэт-участник]. Фотографирует слушателей. Потом читает. В публике делают фото друг друга, ставят рожки»^[56]. Вечера такого типа могут начинаться на час позже и затягиваться до бесконечности.

 

Организаторы переговариваются:

— Надо ее остановить.

— Да пусть еще попоет.

— Люди устали.

— Что, я, что ли, буду останавливать?

(в этот момент я подумала, что вечер все же странен — все хотят, чтобы читающий скорее дочитал, но не уходят, а продолжают сидеть и говорить прямо тут. Стихи как повод собраться и поговорить о своем? И нравятся только те, ради кого пришла. Но в то же время он напомнил мне фестивали — в том числе, в В. и в К. — на которых я была студенткой. Стихи оцениваются чаще всего негативно, читающего не прерывают, но между собой говорят, что скорее бы он замолчал. А в то же время — какое-то живое обсуждение параллельно, в том числе, стихов, свой разговор, вынужденно, неполный, больше на мимике и коротких фразах-маркерах, под какие-то жалкие закуски, уже кончившиеся, и оставшийся недопитый алкоголь на столах)^[57].

 

Событие на вечерах анти-структуры — это ритуал участия, постоянно обновляемый, приобщение к моменту жизни, к поэтической жизни в момент ее наибольшей насыщенности — разговорами о стихах, антиповедением поэтов, физически (пространственно) воплощенной маргинальности литературного сообщества, эмоциональной насыщенности. Конечно, есть те, кто пишет и не участвуют в поэтических чтениях, или постоянно участвуют, но почти не пишут, но в социальном смысле поэт тусовки (сообщества) — это тот, кто участвует в литературных вечерах. И событие стихотворения — быть услышанным по-другому — возникает в подготовленном контексте. Находясь на пространстве поэзии, понимаемом как поле живой классики в формальных вечерах или как богемное аутсайдерство в вечерах анти-структуры — слушатель воспринимает звучащий текст иначе, чем текст с листа. Причем необязательно это текст, прочитанный со сцены.

 

 

Поэтические чтения как эмоциональное убежище

 

Чтобы показать, как неформальные поэтические чтения работают в качестве эмоциональных убежищ, рассмотрим несколько вечеров весны — лета 2020 и весны — лета 2022. Несмотря на разность поводов, ситуации в эти годы имели сходство. Проведение вечеров не только осложнялось организационно, но и вызывало этические вопросы (в случае коронавируса это разговор о том, что посещающие массовые мероприятия рискуют жизнью стариков).

Весной^[58] 2020 года в связи с эпидемией коронавируса был объявлен карантин и запрет на мероприятия. В это время на квартирнике в одной московской квартире чтение по кругу на затемненной кухне было безусловной практикой солидаризации и борьбы с тревогой. Летом запреты спали, и очные встречи возобновились. На карантин поэты и их постоянные слушатели ушли с полупустых залов, но в период между волнами коронавируса прошло несколько очень людных вечеров. Один из таких вечеров проходил в культурном центре «Нового мира»: «На время начала — 55 чел (19:26). <…> Сидячие места все заняты, мы встаем у стены. Хотя опаздывающие продолжают приходить, люди постепенно мигрируют из зала, становится свободнее. При этом новые приходят почти до самого окончания^[59]. Ср. в марте 2022 года реплика: «Вчера был вечер, набилось человек 60. Зря они отменили все, народ хочет слушать стихи. Вчера пришлось стоять, давно я не слушал стихов стоя»^[60]. Запрет — эксплицитный или имплицитный — и общественный шок от происходящего как будто даже увеличивают вероятность и плотность таких вечеров.

Одним из объяснений может служить то, что на вечерах во время катаклизмов жесткость эмоциональных режимов в обществе в целом приводила к повышенной потребности в убежище. Информация распространялась более камерно: два вечера 2022 года, один в столице, другой в провинции, хоть и проходили на официальной площадке, не анонсировались в СМИ или соцсетях, приглашения рассылались лично. Были выбраны залы, которые расположены в глубине помещения (кафе и культурного центра), так, что случайный зритель исключен. Зрители, а иногда и выступающие пришли не на программу, а доверившись авторитету распорядителя: «Н. спрашивает меня, буду ли я читать. Потом [обращается к] С.: „А ты выступаешь?” С.: „Не знаю, мне ничего не сказал [распорядитель], просто написал приходить”»^[61]. Важно, что собирается ингруп — «свои». Деление на выступающих и зрителей становится совсем несущественным. Почти в каждом взаимодействии до начала — фокус на новостях:

 

2020: [Распорядитель]: «Ты боишься коронавируса?» «Ну так», — говорю. «Как у тебя дела? Ты в В-де была это время?» Некоторые спрашивают друг друга: «Ну как ты пережил/а?»

2022: ЛЮ: Давно не виделись

ДГ: Жаль, что при таких обстоятельствах, но все равно очень рад видеть^[62].

 

В 2022 году поэты перебрасывались мемами про весну, прекратившую работать в РФ, в компании мелькает вышиванка, звучат украинские слова и фразы. Участники собираются не только чтобы почитать стихи, но и чтобы поделиться тревогой и тем самым подтвердить единство позиции внутри группы. Небольшое время на выступление при большом количестве участников органично для партиципационного режима. Важным становится участие, вовлеченность, а не исполнение произведения. И именно это становится оправданием для мероприятия. В одной из дискуссий в социальной сети, случившейся примерно в это время, утверждалось, что поэтические мероприятия сейчас аморальны, а в комментариях прозвучала идея, что, несмотря на общую солидарность с тезисом, есть готовность читать для своих в качестве поддержки.

Что касается выбора стихов, то тут участники повели себя по-разному.  В 2020-м — «Смех, когда Ю.Г. читает про Ухань. Самые бурные овации, с уууу!», но в целом стихов на актуальную тему практически не читается. В начале вечера в марте 2022 года звучит от распорядителя просьба читать «не очень политическое». Это с одной стороны, некоторая цензура, с другой — обозначение, что все находятся в теме. В результате на вечере звучат разные стихи, но самая распространенная из тактик — фреймирующая нейтрализация. Во вступительном комментарии автор предуведомляет: «Почитаю не политическое, написано давно, 1,5 — 2 месяца назад…» При этом в некоторых случаях дата становится экраном (в терминологии Льва Лосева), прикрывающим острую актуальность читаемого. Чем больше сам текст может быть прочитан как политический, тем однозначнее утверждается в ремарке, что стихи написаны не к дате, а так совпало.

Еще одна тактика — читать стихи памяти конкретных людей — компромисс: не связанное с новостной повесткой, но серьезное и трагическое. Весной вечера памяти поэтов возродились в официальной программе первыми. Одновременно в интервью с организатором поэтических мероприятий за пределами Москвы звучит: «Про вечера после 24 февраля, что не проводятся, но <…> Буквально несколько дней назад мы провели как раз презентацию книжки [поэта] <…> Она, к сожалению, год назад ушла из жизни трагическим образом. Но успела составить сборник текстов»^[63].

Другая группа поэтов собралась на квартирнике. Многое в сказанном было посвящено профессиональной этике: поведению поэта в текущей ситуации (вывешивание стихов и работа институций). На тот момент общей стратегии не было: хорошо или плохо отвлекать и отвлекаться, писать и публиковать актуальные высказывания, есть ли смысл проводить вечера и моральное право (желание, силы) их посещать, и такой разговор позволил услышать откровенное мнение значимых людей по этому поводу. Но актуальная повестка практически не сказалась на выборе стихов, хотя в первом же тосте обозначалось однозначное отношение к политической ситуации, принятое всеми перформативно — действием (реплика за столом: «Непьющая Л. повела плечами, и это аналог того, что она выпила»^[64]).

Еще один вечер, сольный, был посвящен чтению стихов последнего времени, неприкрыто политических. Автор просит обсуждения, ремарок, заранее предупреждая, что по согласовании с хозяевами площадки дискуссии не здесь (около сцены), а после. Распорядитель представляет и уходит, оставляя автора с его публикой. На неформальное общение остаются почти все немногие зрители, которые были приглашены, а те, кто уходят, перед уходом высказывают свои комментарии к форме и содержанию стихов. Таким образом вечер превращается в семинар (с элементами встречи выпускников), где происходит не презентация полностью готового продукта, а проверка своими.

После завершения чтений участники вечера 2020 года долго и шумно общались на бульваре (компанией в 20-25 человек, разбитой на группы по 2-5 человек), а потом маленькими компаниями разошлись по кафе. В 2022 году собрались за длинным столом, разговор быстро разбился на несколько маленьких, и, по крайней мере, в части из них слышались признания в непонимании коллегами или родными, а также взволнованная солидаризация по поводу оценки текущей ситуации. Сбор ингруп по поводу повестки и проверка друг друга как одна из коммуникативных целей вечера почти не отражались в программе, но, безусловно, определяли событие для многих его участников. Таким образом, проявлялись спонтанность и коммуникативная многозадачность, а событийность же еще более сместилась от самих чтений к неформальному общению вокруг них.

 

Заключение

 

Для вечеров анти-структуры характерна многозадачность. Это и интерактивное обучение — письму, выступлениям, стилю жизни, это и практики солидаризации, взнос каждого в которые — открытость и готовность оставить прочие социальные роли за пределами чтений, это и семинар-проверка текстов, «работают» при устном чтении или нет.

Вечера жесткой структуры тяготеют к большим залам для выступлений, вечера смешанной структуры — к библиотекам и музеям, вечера антиструктуры могут «захватывать» пространство, основные функции которого иные. Чем меньше включенность участника в «литературную жизнь», тем комфортнее ему на вечерах с жесткой структурой и заданными правилами поведения. На вечерах анти-структуры взаимодействие между командами — зрителями и поэтами — отсутствует (первых, по большому счету, не предполагается), и происходящее приближается к взаимодействию внутри команды, в меньшей степени регулируемому правилами вежливости, но предполагающим большую вовлеченность каждого. В случае удачи на таких вечерах может возникнуть коммунитас — ощущение общности — и это превращает поэтические практики в эмоциональное убежище для постоянных участников чтений.

Из вечеров жесткой структуры, анти-структуры и вечеров, находящихся между этими полюсами, именно последние (вечера в музеях и библиотеках со смешанной публикой) в ситуации общественных потрясений оказывается под ударом. Возможно, они изначально воспринимаются как развлечение в первую очередь и потому в условиях страха за здоровье (ковид) попадают в разряд не необходимого, а во время, когда гибнут люди, воспринимаются как аморальные. Тогда как вечера-лекции «жесткой структуры» теряют в количестве зрителей, но не обесцениваются полностью (за счет просветительского пафоса), как и вечера, где поэты читают для поэтов, которые суть профессиональное общение, а также психотерапевтическая практика солидаризации и обмена эмоциональным опытом (и потому в кризис даже нужнее).

 

 

 

Литература

 

 

Murr 2004 — Murr N. Poetry Readings: A Field Guide. — «Poetry». 2004. Vol. 184. № 3. P. 221 — 226.

Turino 2008 — Turino T. Music as Social Life: The Politics of Participation. Chicago, University of Chicago Press. 2008.

Somers-Willett 2005 — Somers-Willett S. Slam Poetry and the Cultural Politics of Performing Identity. — «The Journal of the Midwest Modern Language Association». 2005. Vol. 38, № 1, Special Convention Issue: Performance (Spring, 2005). P. 51 — 73.

Stern 1991 — Stern F. The Formal Poetry Reading. TDR. 1991. Vol. 35. No. 3. P. 67 — 84.

Бадью, Тарби 2013 — Бадью А., Тарби Ф. Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью. М., Институт общегуманитарных исследований, 2013.

Бахчева 2017 — Бахчева Д. А. Культура участия в виртуальных сообществах фанфикшена (на примере Фандомной Битвы): выпускная квалификационная работа. СПбГУ, 2017.

Вежлян 2016 — Вежлян Е. Литературный вечер как фрейм, или К вопросу о социологической реконцептуализации форм литературного быта: тезисы к семинару. — «Гефтер: [интернет-журнал]». 26.05.2016 <http://gefter.ru/archive/18774>.

Вежлян 2017 — Вежлян (Воробьева) Е. Современная поэзия и «проблема» ее нечтения: опыт реконцептуализации. — «Новое литературное обозрение», 2017, № 1.

Вежлян 2020 — Вежлян Е. Искренность, аффект, эмпатия: поэтические сообщества и новые контексты публичности. — «Russian Literature». 2020. Т. 118, стр. 45 — 77.

Горбунова 2014 — Горбунова А. Поэзия и событие (Взгляд на историю и культуру через призму событийной природы поэзии). — «Новое литературное обозрение», 2014, № 6.

Гофман 2000 — Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. Перевод с английского и вступительная статья А. Д. Ковалева. М., «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000.

Гофман 2003 — Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. Под ред. Г. С. Батыгина и Л. А. Козловой; вступительная статья Г. С. Батыгина. М., Институт социологии РАН, 2003.

Плампер 2018 — Пламер Я. История эмоций. М., «Новое литературное обозрение», 2018.

Тернер 1983 — Тернер В. Символ и ритуал. Сост. и предисловие В. А. Бейлис.  М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.

Успенский 1994 — Успенский Б. А. Антиповедение в культуре древней Руси Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., «Гнозис», 1994, стр. 320 — 332.

 

 

Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ, проект № 20-09-00318а «Стратегии порождения и тактики восприятия поэтического текста в традиционной и городской культурах».