«Воздух», «Волга», «Вопросы литературы», «Горький», «Достоевский и мировая культура», «Дружба народов», «Знамя», «Культура», «Литературный факт», «НГ Ex libris», «Нева», «Новая Юность», «Прочтение», «РИА Новости», «Русская литература», «Формаслов», «Эксперт», «REGNUM»
Евгений Абдуллаев. Фрагменты речи поэта. — «Дружба народов», 2022, № 8 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Поэзия сегодня переживает драматичную трансформацию, и рефлексия о поэзии нужна как никогда. Особенно — производимая самими поэтами. В этом „барометре” речь пойдет об эссеистических сборниках трех крупных современных поэтов — Виталия Кальпиди, Максима Амелина и Андрея Таврова. Называю в порядке появления сборников: „Густое” Кальпиди вышло в 2020-м, „Книга нестихов” Амелина — в 2021-м, „Короб лучевой” Таврова — буквально недавно, еще краска не просохла».
«Если Кальпиди разбрасывает камни, Амелин — собирает, то Тавров — неторопливо разглядывает».
«Ваша осинка трепещет под моим окном…» Переписка А. А. Ахматовой и М. С. Петровых. Вступительная статья, подготовка текстов М. С. Петровых и комментарии О. Е. Рубинчик; подготовка текстов А. А. Ахматовой А. И. Головкиной и О. Е. Рубинчик. — «Русская литература» (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН), Санкт-Петербург, 2022, № 1 <http://pushkinskijdom.ru/zhurnal-russkaya-literatura>.
«При жизни Ахматовой не афишировалось, но сегодня известно, что некоторые переводы делала не она, а кто-нибудь из ее ближайшего окружения, или они делались совместными силами. Вот, к примеру, ответ Глен на вопрос об авторстве ахматовских переводов: „…тут ничего окончательно утверждать нельзя. Действительно, Ахматова часто ставила свою подпись под чужими переводами. Причины могли быть разными. В случае с Анатолием Найманом — чтобы ему помочь: у него тогда не было литературного имени, а ему нужна была работа. Гонорар получал он. Иногда ей предлагали работу, а она не могла ее взять, но и отказаться боялась: в следующий раз не предложат. Тогда она брала кого-то в соавторы. Гонорар получал тот, кто работал”. Из письма А. И. Головкиной к О. Е. Рубинчик: „С переводами Ахматовой Мария Сергеевна помогала главным образом как редактор. Было несколько случаев, когда М. П. сделала перевод полностью. Об этом я слышала и от мамы, и от Екатерины Сергеевны Петровых (Чердынцевой), и от ее дочери Ксении Викторовны Чердынцевой. Но об этом говорили только в семейном кругу, широко это никогда не обсуждалось, и я не знаю, о каких произведениях шла речь”».
Эдуард Веркин. «Везде в России торчат уши Ктулху, из каждого озерца». Текст: Татьяна Рыжкова. — «РИА Новости», 2022, 7 сентября <https://ria.ru/culture>.
«Про то, что название [романа «снарк снарк»] звучит как скрежет, я никогда не думал, но мне очень нравится такой вариант. Это не то чтобы оммаж [Льюису Кэрроллу], просто название я никак не мог придумать, а называть книгу „Леший” не очень здорово. Вариант „снарк снарк” подсказала одна из героинь, Аглая, которая читает стихи про Снарка. Почему Снарк? Потому что его нельзя поймать, никто не знает, кто это и что это. Это довольно прозрачная метафора неуловимого и бесплотного зла».
«Вообще стоит вспомнить, что Кинг вдохновлялся Брэдбери, а тот — Вашингтоном Ирвингом. То есть все так или иначе стоят на плечах своих предшественников».
«Читатель должен был смотреть глазами рассказчика. Но развернуть визуально детектив в малом объеме практически невозможно, я все равно сбивался бы на рассказ. Поэтому пришлось иметь дело с большим объемом текста, это было самое сложное. Очень мучительно каждый день понимать, что еще предстоит два, три года работы».
«В „снарке” с первых глав разбросаны крючки-подсказки. Но если бы герой обращал на них внимание, то читатель бы сразу понял, что происходит, и не сложилось бы детективного сюжета. Но персонаж их не замечает и осознает какие-то вещи, которые проскользнули в первой книге, только во второй».
Всем испуганно рад. Дмитрий Воденников о кричащей полоске света и потайной двери, через которую можно выйти небольшой труппой кукольного театра. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2022, 15 сентября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Дмитрий Воденников: «Литература не может влиять на людей: она может только показать им потайную дверь, через которую они выйдут небольшой труппой кукольного театра, там еще с ними будет маленькая черная собачка, пудель. Выйдут для того, чтобы открыть новую страну. Это не вопрос повышения культурного уровня. Это попытка выхода. Поиска выхода. Если угодно, книга из XXI века, из нашего обещанного и долгожданного Нового Средневековья, должна быть подогнана под читателя, как свадебный костюм, и с этой единственной книгой под мышкой он, наш читатель, пойдет по Полю Чудес своей жизни, как Буратино с азбукой. Буратино не ходит строем, и нет у него никакого уровня, тем более культурного. Только воля к жизни, воля к кукольному театру впереди».
«А еще была одна героиня, которую я воспринял как восставшую в одиночку против несправедливости мира. Я говорю про Миледи. Леди Винтер. Она же графиня де Ла Фер. Она же Шарлотта Баксон. Весь роман „Три мушкетера” был мне интересен исключительно из-за нее, а не из-за мушкетеров, которые убивают ее в конце и которым она справедливо кричит: „Четверо мужчин собрались, чтобы убить одну слабую женщину”. На самом деле их не четверо. Их девять: палач города Лилля, сами мушкетеры и четверо слуг. „Леди Винтер, простите нас”, — написал я однажды. Способность уходить от погони, путать следы — этому всему она нас научила».
«В фильме Квентина Тарантино „Убить Билла”, которому — боже мой! — почти двадцать лет, старый мастер боевых искусств научил героиню Умы Турман разрывать сердце пятью пальцами, оказавшись от противника буквально на расстоянии поцелуя. Что-то подобное делает с нами гениальное стихотворение».
Главные люди современной русской литературы: Дмитрий Данилов. Текст: Платон Беседин. — «REGNUM», 2022, 22 сентября <https://regnum.ru>.
Говорит Дмитрий Данилов: «Миссия, в моем понимании, понятие религиозное, несение Слова Божия людям и народам. Это не задача литературы. В России эта задача долгое время была искусственно навешена на литературу. Нести обществу какие-то религиозные истины могут люди если не святые, то близкие к святости. Люди, близкие к святости, обычно не занимаются художественной литературой. И наоборот, писатели — это, по принятому в церковном обиходе выражению, люди сложной жизни, от святости очень далекие. <...> Старая, классическая русская литература иногда (именно иногда) пыталась учить. На мой взгляд, уже тогда получалось не очень, а сейчас учительная функция литературой полностью утрачена, даже немного смешно об этом думать сегодня».
«<...> Два великих, величайших текста — „Моя жизнь” Чехова и „Очарованный странник” Лескова. Первый текст для меня чуть ли не лучшее, что написало вообще все человечество, там как-то сказано все о человеке вообще. Второй текст — лучшее, что сказано конкретно о русском человеке, сказано страшно и откровенно, без всякого стеснения. В каждом из нас, русских, это есть — одним краем мы примыкаем, прикасаемся к лютому, страшному злу, другим — к святости. А между этими крайностями — человек, спокойно спящий и жрущий свой хлеб с мясом. Нигде это не выражено с такой художественной силой, как в „Очарованном страннике”. Еще — „Случаи” Хармса. Не менее грандиозный текст. Там, правда, уже про другое, — про то, как святость окончательно утрачена и осталось только чистое зло».
«Настоящая литература шире жанров».
Н. В. Гоголь. «Старосветские помещики». Черновой автограф. Подготовка текста и вступительная статья А. С. Шолоховой. — «Литературный факт» (ИМЛИ РАН), 2022, № 2 (24) <http://litfact.ru>.
«Черновой автограф повести Н. В. Гоголя „Старосветские помещики” публикуется полностью впервые. Это единственный рукописный источник, являющийся самой ранней существующей редакцией текста. Автограф отличается от печатной версии, вошедшей в сборник „Миргород” 1835 г., в основном стилистически» (из аннотации).
Игорь Дуардович. Письма Хранителя. Из переписки Юрия Домбровского с друзьями и коллегами о романе «Хранитель древностей» и не только. — «Вопросы литературы», 2022, № 4 <http://voplit.ru>.
«Круг общения автора „Хранителя…” и „Факультета ненужных вещей” был велик и не ограничивался собратьями по перу. В данной подборке подавляющее большинство адресатов — алмаатинцы, среди которых наиболее известный — автор „Ак-Мечети” Николай Анов; упоминаются Илья Эренбург, Александр Аникст, автор „Сырдарьи” Сабит Муканов и другие. Не называя Солженицына и перефразировав заглавие повести, Домбровский дает оценку только-только опубликованному „Одному дню Ивана Денисовича”. Но среди всех дружеских и деловых писем выделяется крохотное и трогательное послание Надежде Мандельштам, в котором Домбровский извиняется за то, что не поздоровался с ней на выставке».
См. также: Игорь Дуардович, «Великий персонаж эпохи. Из готовящейся первой книги биографии „Юрий Домбровский: пить, любить, говорить”» — «Юность», 2022, № 5 <https://magazines.gorky.media/unost>.
К. В. Душенко. «Толстый генерал» и князь Гремин: превращения литературного образа. — «Литературный факт» (ИМЛИ РАН), 2022, № 2 (24) <http://litfact.ru>.
«Опера „Евгений Онегин”, законченная в начале 1878 г., была впервые поставлена в марте 1879 г. на сцене Малого театра силами учащихся Московской консерватории. Либретто написал сам композитор вместе с К. С. Шиловским. Доля участия обоих авторов либретто остается невыясненной, но, судя по переписке Чайковского конца 1870-х гг., а также по другим примерам его работы с либреттистами, композитор намечал основные сюжетные линии (сценариум), а Шиловский отвечал за стихотворное оформление сюжета. Здесь безымянный пушкинский князь получил фамилию Гремин. Эта фамилия была уже знакома читающей публике, и вовсе не с лучшей стороны. В повести А. А. Бестужева-Марлинского „Испытание” (1830) князь Гремин — командир гусарского эскадрона. Отталкиваясь от пятой и шестой глав „Евгения Онегина” (более поздние были ему еще неизвестны), Марлинский постарался „исправить” пушкинский роман».
«Итак, родословная князя Гремина не сводится только к последним главам „Евгения Онегина” и опере Чайковского. Свою роль в создании этого образа сыграли роман Пушкина „Дубровский”, повесть Марлинского „Испытание’, „Дядюшкин сон” и „Пушкинская речь” Достоевского, а также литературная критика 1850 — 1870-х гг.».
Валентин Есипов. Шаламов и Пастернак: новые материалы. — «Знамя», 2022, № 9 <http://znamlit.ru/index.html>.
Среди прочего интересного:
«ДАРСТВЕННАЯ НАДПИСЬ БОРИСА ПАСТЕРНАКА НА КНИГЕ И. В. ГЕТЕ „ФАУСТ”
Варламу Тихоновичу Шаламову
Среди событий, наполнивших меня силою и счастьем на пороге нового 1954 года, было и Ваше освобождение и приезд в Москву. Давайте с верою и надеждой жить дальше, и да будет эта книга (не содержанием, не духом своим, а просто как предмет в пространстве и объект суеверия) талисманом Вам в постепенно облегчающейся Вашей судьбе и утверждающейся деятельности.
Б. Пастернак
2 января 1954 г., Москва».
Дмитрий Зиновьев. Возвращенная молодость Михаила Зощенко. — «Нева», Санкт-Петербург, 2022, № 9 <https://magazines.gorky.media/neva>.
«В 1933 — 1934 годах прошло несколько встреч М. М. Зощенко с читателями из медицинской профессиональной среды, на которых обсуждались затронутые в повести [«Возвращенная молодость»] вопросы. Выступления ораторов и автора стенографировались. В Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга (ЦГА СПб.) сохранилась стенограмма одного из обсуждений повести „Возвращенная молодость” (фонд № 6276 — Ленинградский областной совет профсоюзов, опись № 93, дело № 66)».
Говорит Михаил Зощенко: (Дом медработника, 14 июля 1934 года): «В короткое время, меньше чем в течение месяца, произошло 5 встреч с вашим медицинским миром, 5 диспутов было меньше, чем в течение одного месяца. Такое внимание к моей работе меня несколько смущает. Я свою книгу писал меньше всего для науки. Я писал ее для своих читателей, которых я знаю, и совершенно не предполагал, что мне придется встретиться вплотную с работниками науки и медицины. И мне, человеку-дилетанту в этой специальности, который недостаточно знает вашу профессию, мне представляется большой трудностью беседовать с вами. И все же это внимание к моей книге я никак не приписываю своим заслугам, я никак не считаю, что из-за каких-то достоинств моей книги, вы так относитесь ко мне, а я думаю, что пришло время, когда нужно вам поговорить. И моя книга была только поводом в медицинской общественности для того, чтобы просто поговорить о своих темах, одну из которых я отчасти затронул. Я хотел отметить 2 основных положения. Прежде всего мне хочется еще раз сказать, что я свою книгу писал не для людей науки. Поэтому я хотел напомнить вам, что прежде чем бранить меня за элементарно освещенные элементы с вашей точки зрения, напомнить, что я писал не для вас, не для работников науки. Сравнение организма с машиной (мне, может быть, перед вами совестно за такое сравнение) мне было необходимо для моего читателя, которого я хорошо знаю. Кроме того, я хочу отметить еще и такое обстоятельство. Сейчас существует много разговоров и считается модной идея соединения науки с литературой, и считается, что книжка моя попадает в сектор соединения науки с литературой. Это неверно, потому что у меня нет этого соединения, наоборот, в художественную ткань повести не вошли мысли и соображения медицинского порядка, поэтому их пришлось выделить в скобки, приложить как комментарий. Это скорее неудача, чем удача, но что касается знаменитого соединения литературы и науки, то [и] тут ничего нового нет. <...> Я читал недавно арабские сказки, там замечательный пример соединения литературы и науки, там есть сказка об одной невольнице, которая отличалась необычайным умом и ее экзаменует ряд ученых ее страны, и она рассказывает о всех науках, которые тогда существовали. Там подробно рассказано об астрономии, медицине и это очень любопытный пример соединения науки и литературы. В данном случае у меня этого нет. В другой книге, которую я пишу, которая печатается в Москве в „Красной Нови”, там это соединение есть, оно органическое, но, может быть, оно и не нужно было. Мне казалось, что сделать отдельные комментарии, приложить их в конце книги достаточно для того, чтобы дополнить повесть. <...> Было бы чрезвычайно жалко, если бы мои читатели рассматривали мою книгу, как средство как-то омолодиться, омолодиться вдруг, неожиданно, путем литературы».
И. А. Кравчук. Д. И. Хармс против И. И. Мечникова: об одной пародийной «теории питания». — «Русская литература» (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН), Санкт-Петербург, 2022, № 3.
«Мы исходим из предположения, что пародийной или иронической деконструкции в повести Хармса [«Старуха»] подвергается популярный образ выдающегося ученого, его персональный миф, сформированный множеством автобиографических, мемуарных, публицистических, художественных и научно-популярных текстов. Мечников также олицетворяет собой определенную философию, характерную для естественных наук и новейших медицинских веяний конца XIX — первой половины XX века. Следовательно, наша задача — проследить эволюционную траекторию и основные идеологические коннотации этого образа, отбирая те контексты и художественные произведения, которые не мог не заметить Хармс».
Виктор Куллэ. «Заниматься литературой без определенных навыков стоицизма — невозможно». Беседу вел Юрий Татаренко. — «Культура», 2022, 14 сентября <https://portal-kultura.ru>.
«Ну, как передать по-английски, к примеру, вот это, из Еременко: „И рация во сне, и греки в Фермопилах”? Перекличка с Мандельштамом при переводе ускользает — можно только постараться сохранить метрический каркас текста».
«Я переводил на русский стихи Микеланджело. Он всерьез не относился к своим почеркушкам, не собирал их специально. Все, что сохранилось, было на оборотах чертежей, в письмах. Хотя два мадригала, положенные на музыку Тромбончино, ушли в народ. И считаются народными. Что же ценилось в поэзии во времена Микеланджело? Петраркизм. То есть сочинители канцон или сонетов играли обрывками цитат Петрарки, тексты которого знал наизусть всяк уважающий себя итальянец. Но это работало только на итальянцев, только для итальянцев. Петрарка у нас переведен хорошо, и в большом количестве, но передать реминисценции и аллюзии из него в стихах Микеланджело — невозможно».
«Я больше 30 лет пишу свою здоровенную поэму, с 1991 года. Это, условно говоря, попытка современной La Commedia — „Путешествие по преисподней отечественной истории и культуры”. В процессе работы несколько раз надолго останавливался, кардинально переделывал фрагменты — вплоть до смены размера. Крайне желательно успеть закончить этот труд».
Борис Куприянов. Слишком много любви. К 150-летию Владимира Арсеньева. — «Горький», 2022, 12 сентября <https://gorky.media>.
«Владимир Клавдиевич Арсеньев — самый известный российский региональный писатель. Шукшин, Писахов и даже Бажов преодолели территориальный барьер и стали всероссийскими авторами, хотя, в общем-то, у двух последних шансов на это было не больше, чем у „дальневосточника” Арсеньева. А вот ему не повезло».
«Почему прекрасно подготовленное четырехтомное полное собрание сочинений в шести книгах, снабженное картами и замечательным комментарием, выпущенное к юбилею Арсеньева дальневосточным издательством „Рубеж”, западнее Благовещенска практически не доступно?»
«Ваш покорный слуга и сам прочел Арсеньева возмутительно поздно, уже во взрослом возрасте».
«На Дальнем Востоке невозможно игнорировать первооткрывателя этих мест, автора, благодаря усилиям которого там сегодня в буквальном смысле известны каждый ручей и каждая сопка. Нельзя избежать упоминания главного певца края, сумевшего не только показать поэтичность этой земли, но и литературными, географическими, археологическими, антропологическими средствами — средствами науки, а не оружия — присоединить к России Уссурийский край. А вот для остальной России — Арсеньев не очень удобный герой. Здесь к нему принято относиться как к писателю глубоко региональному, эдакому новому Пржевальскому (кстати говоря, кумиру юного Владимира), почти чудаку-натуралисту. Давайте же попробуем понять, что могло воспрепятствовать всероссийской известности Арсеньева».
Борис Кутенков. Ласковый бог ремейка. — «Волга», Саратов, 2022, № 9-10 <https://magazines.gorky.media/volga>.
«„Дай руку мне. Нет: дай мне руку, / как сочинил другой поэт / через сто лет…”, — пишет Дозморов [в книге «Хорошие песни»], цитируя в начале первой строки своего друга и постоянного собеседника Бориса Рыжего, а в качестве „другого поэта”, очевидно, упоминая Пушкина („Приятелю”: „Дай руку мне: ты не ревнив…”), к которому тот эксплицитно отсылает, и менее явно — Павла Васильева („Дай мне руку, а я поцелую ее…”). Возраст всех трех поэтов, когда они писали свое „дай мне руку” и „дай руку мне”, — 22 года, что и позволяет объединить их в рамках общей „романтической” платформы. Говоря о грядущем поэте, который не боится написать „дай мне руку” через сто лет вслед за своим предшественником, автор как бы полемизирует со знаменитым тезисом Умберто Эко и в то же время движется во вполне постмодернистском русле, сохраняя романтическое начало и травестируя его. Неслучайно в одном из стихотворений книги „товарищ миксолог” рифмуется с „раем книжных полок”, что аранжировано соответствующим эпиграфом из Бориса Чичибабина („Мне ад везде. Мне рай у книжных полок…”)».
«Для такой роли „миксолога” характерен выход из текста с подчеркиванием аллюзивности: „Это Рыжий, скажете. Не Рыжий…”. В то же время в дальнейшем „Это точно не из Смелякова, / это нифига не Луговской, / это максимум у Межирова / тихо сперто нынешней весной” подчеркнуто известное рыжевское „Это что-то задолго до Блока, / Это мог сочинить Огарев…”, и, таким образом, получается двойная интертекстуальная рамка. Прямая речь, которую Дозморов в одном из стихотворений называет и „тоталитарной”, и „элитарной”, действительно оказывается и той и другой. Элитарность заключается в расчете на круг посвященных, ценителей поэзии, способных опознать реминисцентный слой; тоталитарность же — в фактической недоступности интертекста для тех, кто не способен его распознать, и, стало быть, в заведомой обманутости. Но подобная недоступность в случае Дозморова не обрывает ни прямоты речи, ни потенциального доверия к ней».
«Мнение о том, что русская культура исключительно духовная и подавляла тело, неверно». Текст: Тихон Сысоев. — «Эксперт», 2022, № 30-33, 25 июля — 21 августа <https://expert.ru>.
Говорит философ Алексей Козырев: «В России, конечно, были различные сектантские течения, например стригольники или жидовствующие, которые были связаны с европейским гнозисом. Ко всем телесным проявлениям они относились с презрением — но при этом, повторюсь, такие течения всегда существовали на обочине русской культуры. Основная идея русской культуры выстраивается вокруг догмата о Боговоплощении. А воплощение — это не дуализм плоти и духа, но их единство, их баланс».
«В русской культуре есть даже своя традиция, которая особенным образом акцентирует телесное. Антон Васильевич Карташев, историк церкви и одновременно министр исповеданий во Временном правительстве 1917 года, в одной из своих статей отмечает, что, может быть, нигде, кроме еврейской и русской старообрядческой культуры, не было столь острого переживания материальности мира, выраженного в разделении на чистое и нечистое. Старообрядец никогда не даст свою посуду человеку иной веры. А если и даст, проявив христианское милосердие, то потом эту тарелку разобьет. Понимание того, что мир распадается на сакральный и профанный, проявляется даже в том, где должна стоять икона, а где — помойное ведро».
«Притом в русском мате мы вновь обнаруживаем удивительную близость сакрального и профанного: мат может быть орудием хулиганства и кощунства, а может быть орудием, повернутым против врага, когда в последнюю минуту своей жизни вместе с гранатой боец посылает противнику трехэтажные ругательства. В этом есть что-то онтологическое — это своеобразная форма проклятия».
О поэтических премиях. Опрос. Отвечают Арсений Ровинский, Игорь Левшин, Станислав Бельский, Андрей Сен-Сеньков, Андрей Тавров, Николай Кононов, Владимир Аристов, Георгий Геннис, Алексей Прокопьев, Андрей Родионов, Ирина Котова, Полина Барскова, Алексей Цветков, Ирина Машинская, Виталий Лехциер, Александр Бараш, Елена Глазова, Дмитрий Данилов, Дмитрий Гаричев, Ростислав Амелин, Руслан Комадей. — Журнал поэзии «Воздух», № 42 (2021) <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
Говорит Андрей Тавров: «Не хватает, кажется, премии, которая бы собирала „прекрасных чудищ” — поэтических разномастных, но уникальных зверей — от колибри до дикобраза и глубоководного удильщика. Условие — уникальность стихо-человека или человеко-стихотворения, то, к чему приходил в конце пути Мандельштам. И, конечно, „чудовищность и неповторимость (таланта)”, неожиданность самого стихотворения, его тяни-толкай. Т. е. не представительство в лице автора какой-то дружной школы или тренда, а самодостаточность священного (так!) сверхуродства или сверхчудесности, чуда-юда. В большом приближении/отдалении — премия-кунсткамера».
Говорит Алексей Прокопьев: «Да, я бы с удовольствием учредил премию за поэтический перевод, которая вручалась бы не „профессиональному” переводчику, а поэту. Возникающие при этом вопросы, как-то: кого считать непрофессиональным переводчиком, критерии отбора, кто бы мог ее учредить (может быть, даже я?), где и как основать премиальный фонд, примерный устав и пр., — выношу за скобки».
Е. И. Орлова. «Люди книги» и «люди газеты»: поэты начала XX века о журналистике и массовой культуре. — «Русская литература» (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН), Санкт-Петербург, 2022, № 1.
«Не ставя целью подробно проследить оценки Блоком современных ему литературных течений, отметим только, что в том же 1913 году Блок задумывает написать статью о Северянине. Вас. Гиппиус вспоминал свой разговор с Блоком весной 1914 года и его слова: „Я теперь понял Северянина. Это — капитан Лебядкин. Я думаю даже написать статью ‘Игорь-Северянин и капитан Лебядкин’. <…> Ведь стихи капитана Лебядкина очень хорошие”. Как отмечает комментировавший первое Собрание сочинений Блока В. Н. Орлов, статья осталась лишь в замыслах, а материалы к ней не сохранились. Известно только, что Блок, думая о будущей статье, выписал из романа Достоевского стихи капитана Лебядкина. И опять-таки сходно с Брюсовым Блок охладевает к поэзии Северянина. 10 ноября 1915 года Блок размышляет: „Молодежь самодовольна, ‘аполитична’, с хамством и вульгарностью. Ей культуру заменили Вербицкая, Игорь Северянин и пр. Языка нет. Любви нет. Победы не хотят, мира — тоже. Когда же и откуда будет ответ?” И тут уже Блок, вольно или невольно, перекликается с Гумилевым, в статье-обзоре 1911 года („Аполлон”, № 4, 5) упомянувшим Вербицкую рядом с Северяниным, который, по Гумилеву, как будто, сам того не ведая, пародирует ее романы, вернее — сам похож на пародию. Помнил ли Блок осенью 1915 года статью Гумилева, опубликованную в 1911 году? Судя по тому, что он не упоминает ее, то, скорее всего, нет. Тем более примечательно это совпадение. Не только Брюсов и Блок, но и Гумилев поначалу приветствует поэзию Игоря Северянина, в которой впервые соединились истинная литература и языковое сознание носителей массовой культуры».
М. В. Орлова. Валерий Брюсов и его ученики. «Дело» Надежды Львовой. — «Литературный факт» (ИМЛИ РАН), 2022, № 2 (24) <http://litfact.ru>.
В Приложении к статье М. В. Орловой, подготовленном юристом В. К. Чакилевым (Москва) читаем: «Не возьмусь судить о моральной ответственности Брюсова за самоубийство Надежды Львовой, равно как и высказываться по психиатрическим аспектам суицидального поведения, но позволю себе несколько замечаний о юридической ответственности поэта за смерть девушки, безоговорочно возлагаемую на него Т. С. Карпачевой в ее книге „‘Мой недопетый гимн весне…’: жизнь и творчество Надежды Львовой” (М.: Водолей, 2021)...» Далее — интересные аргументы. И в конце Приложения: «Представляется совершенно недопустимым спустя более века, основываясь на предположениях и сомнительных свидетельствах пристрастных свидетелей, пытаться возложить юридическую ответственность на любого человека. Попробуйте примерить это на себя, своих предков или своих потомков, и все станет ясным».
Писательский имидж и литературная биография. Отвечают Сергей Беляков, Сергей Боровиков, Леонид Быков, Яков Гордин, Наталья Громова, Денис Драгунский, Олег Лекманов, Светлана Шнитман-МакМиллин. — «Знамя», 2022, № 9.
Говорит Сергей Беляков: «Есть три варианта. Первый. Сам писатель делает себе биографию. Это как раз случай Ахматовой. Она старательно создавала собственный образ. Многочисленные поклонники Анны Андреевны формировали вокруг этого образа нечто вроде мифа. Ничего дурного в этом нет, конечно.
Второй. Вот ее сын, Лев Гумилев, случай другого рода. Его происхождение, его окружение, его эпоха сформировали биографию удивительную и яркую. Сам же он не особенно заботился о формировании собственного образа. Бродскому биографию в самом деле „сделали”, но в том его вины нет. Но ведь „сделали” биографию и Антону Павловичу Чехову. Его образ слабосильного, но благородного и порядочного интеллигента создан его поклонниками. Сам Чехов — высокий, стройный, веселый человек — был немного другим.
Третий. Есть и еще один вариант — писатель как будто без биографии. В жизни Николая Заболоцкого были арест, тюрьма, лагерь, ссылка, но его образ в истории литературы с лагерем мало ассоциируется. Ахматова писала: „Я ватник сносила дотла”. И это осталось, стало частью ее образа, хотя она ватник не носила».
Говорит Яков Гордин: «И надо сказать, что не сдавшихся молодых весьма ощутимо поддерживали некоторые „взрослые”, получившие вес в литературном мире путем горького компромисса. Например, в более чем благополучной судьбе раннего Битова — первая книга, прием в Союз писателей — такую роль сыграли Михаил Леонидович Слонимский и Леонид Николаевич Рахманов. У талантливейшего и совершенно противопоказанного власти Рида Грачева вышла хотя бы небольшая книжка благодаря настойчивой помощи Веры Пановой. Но даже весьма влиятельная и любящая Рида Вера Федоровна не смогла обеспечить ему нормальной литературной судьбы».
Разбить стихами окно. Аня Герасимова (Умка) о молчании как гармонии с миром, слове, равном предмету и внутреннем ребенке Хармса. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2022, 8 сентября.
Говорит Аня Герасимова (Умка): «У меня нет настоящей связи между головой, клавиатурой и экраном. У меня есть связь между головой, рукой, ручкой и бумагой. Я вообще, увы, практически перестала вести дневник, хотя мне хотелось бы это возобновить. Сейчас я занимаюсь дневником в том смысле, что свой рукописный дневник за 40 лет — набираю, цифрую и делаю из него книжку. Вот уже сделала два тома такого дневника. Дошла до 1985 года. С небольшими перерывами все идет года до 2017 — 2018-го, а потом начались уже перебои, и я вообще перестала записывать».
«Про это у меня тоже есть статейка — „Он так и остался ребенком”, ранняя, одна из первых, которые я сочинила. Она про то, что человек, который внутри себя остался очень сильно ребенком, детей любить не может. Дети вообще детей не любят. Чего им любить детей? Любить детей — прерогатива взрослых. Поэтому Хармсу, который так ценил, любил и пестовал в себе этого внутреннего ребенка, совершенно ни к чему было чужое детство снаружи. <...> И детские стишки Хармса — это проявление детскости в нем. Это не для детей. Именно такие детские стихи и рассказы правильные — не когда их пишет взрослый для того, чтобы дети хорошо спали и хорошо кушали, были правильными и помогали родителям, бабушкам и дедушкам — переводить их через дорогу и копать им там, скажем, могилу, а для того, чтобы выразить этого ребенка в себе».
Юлия Реутова. В. В. Набоков и Библия. — «Нева», Санкт-Петербург, 2022, № 8.
Среди прочего: «Набоков часто перефразирует, пародируя, Священное Писание. Начало „Лолиты”, известное всем наизусть: „Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя”, отсылает к стиху 11-му 37-го псалма Давида, где тоже есть „свет очей моих”, и стиху 14-му 3-й главы книги пророка Варуха, где есть „свет очей”. Да и само употребление таких слов, как „чресла”, „грех”, „душа”, пробуждает ветхозаветные религиозные ассоциации. Когда Гумберт впервые увидел Ло на веранде гейзовского дома, он так описал свои ощущения: „Пока Гейзиха и я спускались по ступеням в затаивший дыхание сад, колени у меня были как отражение колен в зыбкой воде, а губы были как песок”. Источником образного сравнения является глава 7 стиха 17-го Книги пророка Иезекииля: „У всех руки опустятся, и у всех колени задрожат, как вода”. В Библии Пророк Осия восклицает: „Смерть! Где твое жало?” А Набоков в „Лолите”: „Где твое жало, Катагела?”».
Сборный пункт. Заочный «круглый стол». В этом номере — размышления Алексея Алехина, Владимира Гандельсмана, Шамиля Идиатуллина, Алены Каримовой, Бахыта Кенжеева, Анны Козловой, Алексея Сальникова, Дарьи Селюковой, Юрия Серебрянского, Глеба Шульпякова, Ростислава Ярцева. — «Дружба народов», 2022, № 8.
Отвечает Алексей Алехин: «Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе „всех времен и народов”.) — Если в самом широком смысле, то, наверное, вообще всем. Включая безвестных авторов из какого-нибудь Шумера, от которых не дошло ни имени, ни строчки. Потому что словесное художественное мышление, раз начавшись, не прерывалось никогда, и его прошлое присутствует — когда целыми фразами, когда единичными атомами — во всей последующей поэтической речи. Что мы порой с удивлением обнаруживаем, открыв текст неведомого автора, иногда из давних времен, и найдя в нем переклички со своими собственными опытами. Да до того близкие, что хочется украсть. Ну, а в узком… Речь, как я понимаю, идет о поэтике. Пожалуй, питательной почвой были ветвь русской модернистской короткой прозы (Олеша, Ильф — только не романов-фельетонов, а записных книжек; отчасти поздний Катаев), Хлебников (не головокружительных рифмованных экспериментов, а верлибрический: „Зверинец”, „Ручей с холодною водой…”) и русская домонгольская прозопоэзия (вроде „Слова о погибели Русской земли”). А еще в юности впечатлил ранний Вознесенский — подчеркнутой зримостью метафор и образов. В зарубежной поэзии ближе всех оказались французские модернисты: Аполлинер, Блэз Сандрар… Тут, думаю, многое зависело от случая и от перевода».
Отвечает Глеб Шульпяков: «Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе „всех времен и народов”.) — <...> Мои юношеские стихи, например, были написаны под гипнозом поздней лирики Пастернака и раннего Бродского, какой бы дикой ни казалась эта смесь сегодня. Излечил меня от этой зависимости Лев Лосев — своим антипафосом. В какой-то период музыка слова завораживала меня в стихах поэтов „Московского времени”, которые в начале 90-х годов вышли к широкому читателю. Однако постоянным звуковым фоном для меня всегда был Блок периода „Вольных мыслей” и ахматовские „Северные элегии”. Вот откуда берется музыка на самом деле. В какой-то момент пришла поэзия эмиграции с ее вечным знаком вопроса („Зачем?”) — причем разных волн в разное время: Иванов и Ходасевич, Елагин и Чиннов („Иван Ильич у Льва Толстого / Увидел свет — об этом речь. / Конец — или начало снова? / Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?”). Параллельно всегда присутствовала поэзия англоязычная. От Элиота и его „Бесплодной земли” как бы расходились круги во все стороны — в будущее к Одену, Милошу и Паунду и в прошлое к Шекспиру и Джону Донну. Элиотовский Пруфрок был в юности моим героем. Стихотворение „Марина”? Шедевр, и вместе со „Стихами о неизвестном солдате” Мандельштама — вечный урок верлибра стихотворцу. А на другом конце дуги Фрост и „Письма ко дню рождения” Теда Хьюза. Они помогли найти форму долгого дыхания для первых моих поэм. Которые в свою очередь немыслимы без наследования поэмам Александра Ревича и Евгения Рейна, откуда рукой подать до „Возмездия” Блока. „Поэма о ненаписанном стихотворении” Ревича — когда я перечитал эту вещь спустя много лет, поразился ее современности. Как всякий раз поражает „Возмездие”, особенно третья глава. Но у Фета тоже есть образы и звуки потрясающе современные. Вечный экзистенциальный вопрос: зачем? почему? за что? Он звучит у Боратынского, чью „Осень” я знал наизусть. Он есть уже у Батюшкова — возьмите его „Тень друга”, одну из лучших элегий в русской поэзии. И как ей „наследовала” Цветаева, например: „‘Я берег покидал туманный Альбиона’… / Божественная высь! — Божественная грусть! / Я вижу тусклых вод взволнованное лоно / И тусклый небосвод, знакомый наизусть”… А ведь здесь присутствует еще и Байрон! В „Тени друга” слышен и будущий Мандельштам, и Элиот. Но от поэтов рубежа восемнадцатого — девятнадцатого веков один шаг до античности, с оглядкой на которую они писали. И тут мы попадаем в объятия Горация. В свою очередь античные поэты вызывают к жизни античных философов, у которых они, собственно, искали ответы на свои онтологические вопросы. Появляется Эпикур. Или Гераклит, чье учение о логосе в виде огня вещей — готовый поэтический образ двадцать первого века…»
Начало см.: «Дружба народов», 2022, № 7.
Сборный пункт. Заочный «круглый стол». В этом номере — размышления Павла Басинского, Веры Богдановой, Дмитрия Воденникова, Геннадия Калашникова, Галины Климовой, Бориса Кутенкова, Елены Лапшиной, Дениса Осокина, Александра Снегирева. — «Дружба народов», 2022, № 9.
Говорит Павел Басинский: «На меня, как на автора биографических книг о Горьком, Толстом, Елизавете Дьяконовой и других больших и малых персонажах русской литературы и истории, огромное влияние оказали Борис Зайцев своей книгой о Тургеневе и Борис Никольский книгой о Фете. Глубокое впечатление оставила книга о Державине Владислава Ходасевича. Я невероятно благодарен английскому слависту Дональду Рейфилду за его книгу „Антон Чехов”».
Говорит Дмитрий Воденников: «Я не знаю, какие бы я стал писать стихи, если бы у меня не было моих учителей: Сергея Гандлевского и Елены Шварц».
Система координат. Открытые лекции по русской литературе 1950 — 2000-х годов. Лекция 1. Виктор Куллэ. «Филологическая школа». Публикация и предисловие — Георгий Манаев, Данил Файзов, Юрий Цветков. — «Знамя», 2022, № 9.
19.03.2012. РГГУ, Профессорская аудитория. Лектор: Виктор Куллэ. Участвуют: Михаил Еремин, Михаил Айзенберг, Иван Ахметьев и др.
Говорит Виктор Куллэ: «Михаил Федорович [Еремин] — самый главный авторитет в данном случае, живой участник событий — сказал, что никакой школы не было. Виноградов, по свидетельству Ивана Ахметьева, в ответ на утверждение, что „Филологическая школа” была литературным объединением, притворявшимся группой собутыльников, ответил в точности наоборот: это группа собутыльников, притворявшаяся школой. Я же хочу сказать, что в дикие советские времена, когда людей внутренне свободных было мало и не с кем было поговорить, такие люди, как участники „Филологической школы”, были, по сути, обречены общаться друг с другом. Да, они совершенно разные, как сказал Еремин: не соперники — друзья, безусловно, это удивительный пример литературной дружбы, имеющей такой стаж. Но важно еще вот что: в любых разговорах о „Филологической школе” — особенно когда речь заходит о старшем наборе — упоминаются неофутуристы. Какая-то футуристическая подкладка в них присутствовала, по крайней мере, декларировалась Лосевым. Когда-то Бродский говорил об этом поколении, что они воспринимали культуру, цивилизацию как явление исключительно мнемоническое — то есть нечто, запоминаемое на слух. В результате огромное количество стихов, которое они знали наизусть, — не те, которые в школе вдалбливали, а те, что запоминались, читались, — служило воздухом общения».
Говорит Михаил Айзенберг: «Я абсолютно согласен: они предложили целый ряд возможностей, которые легли в основание новой русской поэзии, став одним из приблизительно четырех ее краеугольных камней. Собственно, самое главное с этими стихами, с этими авторами уже произошло — они уже там, в основании новой русской поэзии. Она строится на них, на их стихах, и в этом смысле уже не так важно, сколько людей сейчас читает их стихи — они проросли через другие стихи, через другие поколения. Неважно для самих авторов, но очень важно для читателей, точнее, для нечитателей. Очень обидно за тех людей, которые не знают эти стихи, не читают их, потому что это одно из главных чудес, происшедших с нами, с нашей литературой».
Елена Соловьева. Завершитель, реаниматор, глубокопатель, наблюдатель. Обзор премиальной критики. — «Волга», Саратов, 2022, № 9-10.
«Результаты четвертого сезона Всероссийской литературно-критической премии „Неистовый Виссарион”, несмотря на непростой для русской культуры год, оказались, по мнению устроителей, максимально приближены к той идее, которая закладывалась в основу этого конкурса изначально. Во-первых, существенно расширилась его география: Калининград, Камчатка, Псков, Кострома, Смоленск, Таганрог, Саров, Липецк, Ростов-на-Дону, Краснодар, Великие Луки, Рославль, Махачкала и Майкоп. Наряду с большими городами — Москвой, Санкт-Петербургом, Уфой, Самарой, Новосибирском, Челябинском, Нижним Новгородом, Екатеринбургом, теперь встречаются в списке и экзотические населенные пункты, такие как хутор Нижнеерохин (Каменский район Ростовской области) или деревня Бобачево под Тверью. Во-вторых, и это самое главное — в четверку призеров премии „Неистовый Виссарион” вошли критики с диаметрально противоположными принципами письма, стоящие на разных эстетических и этических платформах».
Елена Степанян. О неуловимости символа. К вопросу об иллюстрировании «Преступления и наказания». — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2022, № 3 (19) <http://dostmirkult.ru>.
«Какое-то наше внутреннее, неартикулированное знание о тексте словно бы сопротивляется его изобразительному истолкованию».
«Когда мы читаем в „Преступлении и наказании” о свежем, плотного сложения господине, моложавом и румяном, с несколько маскообразным лицом (Свидригайлове), соответствующие личные впечатления уже пробуждены, уже наготове и используются как материал нашим воображением. Мы доформировываем литературный образ усилиями личной памяти, собственного внутреннего зрения, берем материал из кладовой индивидуальных впечатлений. Но ведь у художника-иллюстратора весь этот запас тоже свой».
«Неслучайно, например, Раскольников в иллюстрациях Михаила Шемякина к „Преступлению и наказанию” напрямую повторяет несколько деревянную, топорную пластику, свойственную самому Михаилу Михайловичу. Даже любимая поза Шемякина — выпрямившись, со сложенными крест-накрест на груди руками — дублируется в некоторых центральных изображениях цикла. Есть устные свидетельства, согласно которым для художника это был сознательно использованный прием».
«Например, Дементий Шмаринов иллюстрировал „Преступление и наказание” (работа над циклом шла, начиная с середины 1930-х годов) в соответствии с теми принципами высокого владения пластической формой, жизнеподобия и психологизма, которые вообще ему были свойственны (книга вышла в 1940-м). Это, безусловно, положительные качества, но — при высоком профессиональном уровне, при бытовой, исторической и психологической достоверности работ художника, — в чем же тогда отличие цикла, посвященного „Преступлению и наказанию”, от образцовых его же иллюстраций к „Войне и миру”? Тот же психологизм, та же бытовая, социальная, историческая достоверность. <...> Может быть, с этой „плотской точностью” шмариновских персонажей связана полная, с нашей точки зрения, неудача иллюстрации с изображением Свидригайлова. (Крупность этого антигероя, мрачная страстность и боль совести, на которые он способен, — все исчезло в карикатурном, подмигивающем жуире, каким он предстает у Шмаринова. Помещике-жуире, существовавшем как исторический, социальный и психологический тип, но не как целостное воплощение персонажа Достоевского.) Мы читаем в „Преступлении…” о разбойнике и блуднице, „странно сошедшихся” в Сониной комнате. И, если говорить о том, чего нет в шмариновской работе, то как раз этого — странности, сдвинутости в отношении привычного, не-повседневности повседневного, чрезвычайности его».
Елена Тахо-Годи. Алексей Лосев: «Неумолимая логика истории…» — «Эксперт», 2022, № 30-33, 25 июля — 21 августа.
«В 1971 году профессору Лосеву исполнилось 78 лет. Именно в это время он продиктовал текст, о котором пойдет у нас речь, и назвал его „Невесомость”. Диктовать Лосев был вынужден, так как после ударной работы не по доброй воле сначала на лесоповале, а затем каналоармейцем на строительстве Беломорско-Балтийского канала в 1931 — 1933 годах начал стремительно терять зрение и к концу 1940-х практически ослеп. На протяжении последних почти сорока лет жизни ему пришлось писать все свои труды, включая монументальную восьмитомную „Историю античной эстетики”, в прямом смысле вслепую. На сюжет „Невесомости” Лосева натолкнуло предложение одного из его молодых почитателей дать интервью газете „Советская культура” для рубрики „Встреча с интересным человеком”. Газета лосевскую „Невесомость” публиковать отказалась, и она впервые появилась в печати посмертно, в 1996 году. Теперь можно лишь подивиться наивности обоих — и Лосева, и его молодого почитателя, предполагавших, что в советской прессе может быть напечатан подобный текст — предельно странный и предельно смелый».
«„Наша философия должна быть философией Родины и Жертвы”, — напишет Лосев в страшном военном 1942 году, ведь любая жертва — ради близкого человека или ради земной родины — имеет смысл только тогда, когда она освящена верой в запредельную, Небесную Родину. Именно о такой перспективе — о таком космосе и о такой невесомости — думал и главный герой рассказа „Невесомость”, и его автор Алексей Федорович Лосев, ощущая себя сосланным в катастрофичный ХХ век и стоически ожидая конца мировой истории, когда в ее огне сгорят все относительные мифологии, нерасчлененная, иррациональная текучесть человеческих влечений, поступков, мыслей и воцарится спокойная и незыблемая вечность Абсолютной жизни».
Андрей Тесля. Константин Леонтьев: парадоксалист и реакционер. — «Эксперт», 2022, № 30-33, 25 июля — 21 августа.
«Михаил Гаспаров в одном из писем к Наталье Автономовой отмечал: „…Я читать Леонтьева никогда не мог: он мне казался таким пошляком, что все думалось, будто я чего-то не понимаю. Прочитал Иваска (очень умиленного) — нет, все то же: досрочный калужский Уайльд с заштатной озлобленностью. Чувствует себя сидящим в ложе и хочет, чтобы перед ним пестрым крепостным балетом плясали страны, века и народы. Непременно пестрым: на него действовала только попугайская красота небесного Иерусалима...” В этом много справедливого. <...> Его „эстетизм” — вновь приходится признать — эстетство не очень высокого вкуса: любовь к ориентальному, приподнятому. Ему нравится яркое (и, пожалуй, даже пестрое) — перья на шлеме Александра Македонского. Ему нравится оперный театр, перенесенный в жизнь, — и, не находя его в жизни (и находя современное искусство идущим в основном в другую сторону), он находит яркие и язвительные формулировки для выражения своего недовольства, видя в этом оскудение жизни, движение ко вторичному упрощению. Но именно здесь можно увидеть различие конкретных эстетических суждений, представлений об изящном — и теоретического принципа. Независимо от того, что именно сам Леонтьев находил эстетически привлекательным, а от чего отталкивался, — он учил, по формулировке Сергея Бочарова, различать ряды суждений: отделять эстетический критерий от политического, политический — от нравственного, нравственный — от религиозного и т. д.».
Р. Д. Тименчик. О составе и границах научного комментария к поэзии А. А. Ахматовой. — «Русская литература» (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН), Санкт-Петербург, 2022, № 1.
«Распадение общего эрудиционного поля, заведомое несходство эстетических, стилевых и общественных предпочтений у сегодняшнего читателя с автором „Четок” и „Реквиема” вносят поправку в предсказание Георгия Адамовича почти вековой давности: „Обособленное положение Ахматовой в нашей современной литературе отчасти объясняется именно тем, что стихи ее написаны начисто, окончательно. В них ‘литературы’ очень мало, и трудно представить себе время, когда они перестанут быть понятными. Едва ли такие времена скоро наступят”. Обманчивая прозрачность ахматовского письма — едва ли не главная опасность, подстерегающая теперешнего комментатора. И ощущение скрытой угрозы непонимания, упущенных смыслов и слишком глухих намеков может привести к форсированной экзегетике. В случае Ахматовой немало релевантных наблюдений, правдоподобных догадок и достоверных справок накоплено и освоено в ряде комментированных изданий, но встречаются и случаи комментаторской гиперкоррекции, того известного почти каждому комментатору эпизодически посещающего соблазна „lectio difficilior” („трудное чтение”)».
Эниса Успенская. Актуализация эпилога романа «Преступление и наказание» в кинематографических трансформациях. — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2022, № 3 (19) <http://dostmirkult.ru>.
«В этом исследовании мы будем придерживаться известного и часто цитируемого высказывания Достоевского в ответном письме В. Д. Оболенской: „одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме”, и лучше „как можно более” переделать и изменить роман, „сохранив от него лишь один какой-нибудь эпизод, для переработки в драму, или взяв первоначальную мысль” совершенно изменить „сюжет”. Исходя из этого мы будем адаптацией „Преступления и наказания” считать кинокартины, в которых не узнаем сюжет романа, но можем говорить о сохранении его „первоначальной мысли”. Такими являются, например, фильмы „Веревка” Альфреда Хичкока, „На последнем дыхании” Жан-Люка Годара, „Таксист” Мартина Скорсезе. Ближе к сюжету романа окажутся другие фильмы: „Карманник” Робера Брессона; „Матч Поинт” Вуди Алена; „Нина” Эйтора Далии; „Тихие страницы” Александра Сокурова. Большую степень сюжетных совпадений обнаруживаем в фильме Роберта Вине „Раскольников”, а также в одноименных с романом экранизациях Йозефа фон Штенберга, Жоржа Лампена, Льва Кулиджанова и Аки Каурисмяки».
«Но во всех интерпретациях главной является проблема эпилога романа, который должен дать ответ на вопрос, был ли прав Раскольников, приняв решение убить зловредную, на его взгляд, процентщицу, и отрекся ли он от своей идеи. На этот вопрос авторы фильмов дают разные ответы, находящиеся на двухполюсной амплитуде: от христианского миропонимания до другого, нехристианского и даже богоотрицающего».
Марк Харитонов. На темы Сергея Хоружего. — «Вопросы литературы», 2022, № 4.
«3.6.93. …Вечером в гостях у Хоружего. Переводчик „Улисса”, философ и математик, с женой, англичанкой Катей. Посидели за немецким баночным пивом под бутерброды, поговорили. Он показался мне умным и симпатичным человеком. Послезавтра летит в Женеву к Жоржу Нива делать доклад о современном состоянии русской философии. По его словам, оно плачевно, нет авторитетов, ориентиров, которые могли бы установить систему ценностей; творческие способности нулевые… Интересно говорил о Джойсе, о постмодернизме — к которому относит и меня; ему, похоже, очень понравился мой роман. В трамвае я стал читать „Улисса” с конца — знаменитый монолог Молли: гениально!»
Екатерина Цимбаева. За кулисами литературного текста. «И детям прочили венцы…» — «Вопросы литературы», 2022, № 4.
«Предыдущие статьи предлагаемого цикла были посвящены физическим и физиологическим проблемам, которые практически никогда не попадали в сферу внимания писателей, хотя влияли на все без исключения стороны жизни прототипов литературных героев, нередко и самих героев, что по разным причинам авторами не подчеркивалось, но подразумевалось в расчете на понимание читателями-современниками. В данной статье, напротив, затрагивается тема, находящаяся в центре внимания огромного числа художественных произведений со времен создания европейского романа, составляющая основу сюжета или по крайней мере ее существенную часть. Речь идет о любви, предполагавшей возможность заключения брачного союза (любовные связи без мысли о браке — тема совершенно иная). <...> В данной работе пойдет речь только о факторах объективных (то есть очевидных для любого члена общества), опиравшихся на традиционные представления, религиозные нормы и прочие ценности, лежавшие вне воли и желания влюбленных, ставившие заведомые запреты или препятствия либо, наоборот, препятствием не являвшиеся, вопреки представлениям писателей и читателей».
См. также: Екатерина Цимбаева, «За кулисами литературного текста» — «Вопросы литературы», 2020, № 6; «За кулисами литературного текста. „Здоровья дар благой”» — «Вопросы литературы», 2022, № 2.
Глеб Шульпяков. Море зла. Константин Батюшков и Москва 1812 года. Послание «К Дашкову». Эссе. — «Новая Юность», 2022, № 4 <https://magazines.gorky.media/nov_yun>.
«О том, что к лету 1812 года начнется война, новоиспеченный библиотекарь Константин Батюшков не мог не думать — еще в марте Семеновский полк, в котором служили оба сына Алексея Оленина, директора библиотеки, выдвинулся из Петербурга на западную границу. Однако ни Батюшков, ни вообще кто-либо в России — не мог предугадать масштаба бедствия. Как и советские обыватели в 1941-м, они полагали, что дело, чем бы оно ни кончилось, закончится на границе и не коснется обитателей внутренней империи. То, что будет сдан Витебск, Смоленск, а потом и Москва, что угроза оккупации нависнет над Петербургом — невозможно было помыслить».
«Видение разоренного града будет явлено ему по-библейски: трижды. Именно столько раз он проедет через разоренный город вместе с Олениным, которого будет сопровождать в скорбной поездке под Можайск к останкам сына. Эти и другие реалии отразятся в одном из лучших стихотворений о Москве 1812 года — в послании „К Дашкову”. Оно будет напечатано в „Санкт-Петербургском вестнике” формально в октябре 1812 года (хотя журнал выйдет лишь в марте 1813-го), что вполне предсказуемо, ведь возглавляет журнал тот, кому это послание адресовано. „Вестник” вообще одним из первых откликнется на военные события осени 1812 года. Послание Батюшкова станет ядром в тематической подборке».
Татьяна Щедрина. Густав Шпет: «Я пишу как эхо другого». — «Эксперт», 2022, № 30-33, 25 июля — 21 августа.
«В 1922 году Густав Шпет отстранен от преподавания в университете, но интенсивно работает в ГАХН и — единственный из большой группы известных ученых — добивается отмены своей высылки из России на „философском пароходе”».
«К началу 1930-х годов после „чистки” ГАХН Густав Шпет опять оказался на обочине социальной жизни. Но он продолжает интеллектуальную работу со словами-понятиями — на этот раз в издательстве Academia. <...> Шпет подходит к переводу как философ, требуя и от себя, и от других, чтобы слово переводили как „исторический предмет”, а не передавали вольно его общий вневременной смысл. Такой подход требует особого — герменевтического — отношения и к комментаторской работе, образцом которой стал составленный им отдельный том комментариев к переводу диккенсовых „Посмертных записок Пиквикского клуба”».
«Шпет стоял у истоков первого в Советской России собрания сочинений Шекспира. Вместе с филологом А. А. Смирновым он организовывал работу переводчиков, разрабатывал принципы перевода, был редактором томов, перевел трагедию „Макбет”, написал примечания и комментарии к пьесам и разработал проект „Шекспировской энциклопедии”. Подготовленный к печати том трагедий Шекспира был сдан в издательство за неделю до ареста философа, но издан не был».
«Он закончил перевод [«Феноменологии духа»] (57 тетрадок на 12 листов, исписанных зелеными и синими чернилами) в августе 1937 года, а 27 октября был арестован и расстрелян 16 ноября 1937 года. Он так и не узнал, что „Соцэкгиз” расторг с ним договор 25 сентября 1936 года. Рукописный и машинописный варианты перевода остались в семье, которая отказалась издавать его без указания имени переводчика. Шпет был посмертно реабилитирован в 1956 году, и в 1959-м „Феноменология духа” Гегеля в его переводе увидела свет. Более 60 лет мы пользовались этим переводом как переводом Шпета. Однако опубликованная версия отличается от рукописного варианта. Восстановить авторский перевод, вернуть „разговор” Шпета с Гегелем, его смыслы слов-понятий в русскую интеллектуальную культуру — дело сегодняшнего дня».
Б. М. Эйхенбаум. Дневник 1959 года. Вступительная статья, подготовка текста и комментарии В. Л. Гайдук. — «Русская литература» (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН), Санкт-Петербург, 2022, № 3.
«22 января. Надо ломать всю систему историко-литературных понятий и терминов. Начитался Фохтов, Цейтлиных, Благих — невозможно! Пишут об искусстве как о какой-то школьной науке — точно писатели сдают экзамены на «реализм», и в этом состоит смысл их существования и деятельности. Полнейшее вырождение! Как было при сотворении мира — классицизм, романтизм, реализм… Доколе же? Ведь на самом деле этого просто нет — все иначе! Нет же, например, классицизма в музыке — а „реализм” в ней что такое? Я понимаю такие вещи, как „поэзия мысли”, „поэзия природы”, „психологизм”, „метафоризм” и т. д.».
«9.VII. Раннее яркое утро. Из простой рабочей дачки выбежала маленькая кудрявая девочка лет пяти, в руках — большой мячик. Подпрыгивая и стуча мячиком о землю, он<а> бежит с ним, следя, чтобы он тоже подпрыгивал, и ловко попадая. Потом оставила мячик, развалилась в гамаке и, сильно раскачиваясь, стала напевать какую-то песенку без слов — то очень высоким голоском, то низким, очень ритмично, в такт качанию: вперед (раз-два-три) — назад (четыре-пять-шесть), вперед-назад, вперед-назад. Все это — совсем как птичка, которая тут же качается на ветке и тоже поет очень ритмично. Это не сравнение (оно было бы достаточно банально), а реальный и очень природный факт. А вот девочка побежала в дом — и вот, слышу, жалобно плачет. Птица не плачет — тоже очень важный факт!»
Михаил Эпштейн. «Каждое первопонятие — это приключения идей». Беседовала Ирина Шлионская. — «Формаслов», 2022, 1 сентября <https://formasloff.ru>.
«В теоретическом введении к книге [«Первопонятия. Ключи к культурному коду»] я объясняю, в чем специфика моего подхода — философско-проблемного, в отличие, например, от лингво-когнитивного. Но возможны и другие. Например, есть прекрасный инструмент статистического исследования истории понятий — Google Ngram Viewer. Он очень прост и работает на нескольких языках, в том числе русском. Вы выбираете язык и период, скажем, от 1800 года до нашего времени — и автоматически вычерчивается диаграмма и частота употребления данного слова или имени в разные годы и десятилетия (всего в базе данных примерно 8 миллионов книг и 500 миллиардов слов). Одним нажатием клавиши можно установить, как менялась их популярность за последние двести с лишним лет — и далее искать объяснения такой культурно-исторической динамики. Например, слово любовь находилось на пике употребления в первые два десятилетия 19 века, потом его употребление непрерывно падало до 1980-х годов и лишь в постсоветские годы стало заметно подниматься. Употребление понятия совершенство резко упало по частоте на рубеже 19-20 веков. Понятие гений употреблялось чаще, чем талант, до 1830-х годов, потом соотношение изменилось. На протяжении всего наблюдаемого периода понятие зло использовалось чаще, чем добро, а правда — чаще, чем ложь. Понятие судьба достигло низшей точки употребления в начале 1930-х годов, а с 1980-х начался резкий подъем. Кроме того, для каждого года или периода Гугл приводит фрагменты из книг с соответствующими словами — богатейший материал для исследований».
«Одним [понятиям] я посвятил целые книги („Философия возможного”, „Любовь”, „Отцовство”, „Энциклопедия юности”), другим — большие статьи».
Михаил Эпштейн. «Человек — большой выдумщик, поэтому он создал цивилизацию». Беседу вел Борис Кутенков. — «Прочтение», 2022, 14 сентября <https://prochtenie.org>.
«Массовая культура, как и фольклор, основана на эстетике тождества, как ее описал Юрий Лотман: когда коды автора и аудитории в основном совпадают и публика не ждет ничего, кроме подтверждения своих ожиданий. Так ребенок может слушать одну и ту же сказку много раз, наслаждаясь именно тем, что она подтверждает ранее сказанное: волк злой, зайчик — трусливый, Иван-дурак всех одурачивает и так далее. Но в „эстетике противопоставления”, как ее называл тот же Лотман, у автора и аудитории совсем разные коды, и здесь интерес заключается именно в неожиданности, непредсказуемости авторского высказывания. Это и есть признак современной, „модерной” и „постмодерной” культуры, в ее отличии от архаической и массовой».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №11