Ну и пронзительное, конечно...

Louis-Ferdinand Céline. Guerre. Paris, «Gallimard», 2022, 174 p.

 

Если бы писатель Исаак Бабель выжил, предположим, прошел Воркуту, Колыму или Казахстан, а потом годы поражения в правах где-нибудь в Иванове или Костроме, он бы жаловался? На утраченное? Пару комнат в двухэтажной квартире на Большом Николоворобинском, низкие книжные полки по пояс высотой, под стать ему самому, приземленному, и любимую суровую нитку, которая, часами наматываясь на палец и сматываясь, подстегивает мысль? Да нет, конечно! Какая чепуха! Но вот рукописи? Рукописи, которые хранились «в нижнем выдвижном ящике платяного шкафа»^[1] и записные книжки с дневниками «в металлическом, довольно тяжелом ящичке с замком»?^[2] Надеялся бы Исаак Бабель на их возвращение? Ждал бы, бесследно исчезнувшие после его ареста в недрах Лубянки? Мы бы, все прочие, конечно. Безусловно. И до сих пор. Ну а вот он, писатель Бабель, захотел бы смотреть через мучительную оптику прожитого, патологоанатомические выпуклости и вогнутости, на себя самого задорного, полного веры и сил? Нет ответа.

Случай Луи-Фердинанда Селина много проще. Французского писателя, который, подобно нашему собственному, тоже свято верил, что вдохновение надо искать «на кривой улочке, рядом с холодным сапожником»^[3]. Там, где обитает «толстуха-прачка, орущая во дворе мужским голосом на своих многочисленных детей»^[4]. Но вместе с тем никогда ни задора, ни бодрости, ни веры во что-то светлое не демонстрировавшего. В одном лишь твердо убежденного — в неизбежности смерти. Той или иной степени мучительности и растянутости во времени. Такому любые зеркала и линзы всегда показывают одно и то же. Вечное. Хоть вперед смотри, хоть назад. И поэтому Луи-Фердинанд утраченного не стеснялся. И не пугался больше обычного. После тюрьмы в Дании и поражения в правах во Франции он искал свои «неуклюжести», «медведей» — «ours», как говорят французы о рукописях, неизданных текстах. Искал и плакал «moi, mes ours!.. salut!.. on me voit plus!» — «я, мои медведи!.. привет!.. нет меня больше!»^[5] Ну, ныть и жаловаться — занятие для мрачного пессимиста и неисправимого мизантропа естественное, но от обычного, заурядного истероидного гражданина со всеми признаками неуправляемой логореи писателя Селина отличал необыкновенный, совершенно фантастический поэтический дар, со всеми свойственными и сопровождающими подобный дар талантами, побочными и дополнительными. В том числе провидческим. Луи-Фердинанд не просто плакал, негодовал и требовал, он угадал, буквально предсказал на страницах своей послевоенной хроники «За замком замок», как, когда и почему найдутся его «медведи», неуклюжести, рукописи, пропавшие в 1944 после бегства Селина из Франции, из монмартрской квартиры на рю Норвен, исчезнувшие из жизни писателя вместе с тарелками и вилками, бельем, столами, стульями, буфетом, да и самой квартирой:

«Все они ждут главного, когда я сдохну, старые друзья! низость из низости… они уже подобрали то, се, все, немного рукописей, бумаг, обрывков, в момент великой чистки всех сусеков… на лестнице… в помойке… да сто процентов, предвкушая денек, когда я сдохну, готов, и все это станет на вес золота… вот как бы только сделать так, чтоб сдох я прямо сейчас… Я знаю все, что у меня подчистили, у меня полный список в башке… „Мясорубка”… „Завещание Короля Кроголда”… да плюс еще два… три гроссбуха!.. нет, мир их не лишится! Определенно! Уж я-то знаю!»^[6]

Ошибка лишь в одном — ждать смерти пришлось не самого автора, а последнего и единственного из близких, упомянутых в его завещании, — вдовы, Люсет Детуш, в девичестве Альманзор. Долгий-предолгий путь из далекого и ветхозаветного уже 1961-го в нам близкий и родной, практически год-современник, 2019-й. Да, Люсет, жена писателя, вдова, танцовщица и учитель танцев, прожила невероятно длинную и полную событий жизнь, 107 лет. Сто семь! Сравни с шестидесятую шестью самого Луи-Фердинанда. Но самое невероятное и поразительное, что даже смерть Люсет 7 ноября 2019-го эту цепочку невозможных, исключительных и поразительных событий вовсе не прервала, как следовало бы ожидать, нет, вовсе нет, пополнила новым событием, совсем уже фантастическим. Просто из ряда вон выходящим.

Не прошло и пары месяцев со дня кончины Люсет, как к парижскому адвокату, специализирующемуся на издательских делах, Эммануэлю Пьерра, пришел бывший сотрудник газеты «Либерасьон» Жан-Пьер Тибода и объявил:

«Несколько лет тому назад мне позвонил некий читатель „Либерасьон” и сообщил, что хотел бы передать кое-какие бумаги. В день рандеву он явился с огромным чемоданом, набитым рукописными страницами. Почерк выдавал руку Луи-Фердинанда Селина. Все это пришедший мне готов был передать с одним единственным условием, не делать достоянием публики до момента смерти Люсет Детуш, ибо, будучи левым по своим убеждениям, этот человек ни в коем случае не хотел, чтобы могла „обогатиться” вдова писателя»^[7].

«Низость из низости», так пророчески определял мотивы тех, кто «почистил его сусеки» и спрятал найденное под сукно, знаток всех закоулков и потемок человеческой души. И не ошибся. А как же? Пророк! Как может отомстить один француз другом? Левый, то ли коммунист, то ли сторонник де Голля, расисту, пацифисту, мизантропу и сыну лавочников — да просто. Не дать заработать. Принудить всю жизнь пахать. Как его самого, так и наследников до третьего колена. Дикость! Но в сравнении с Лубянкой, расстрелом в подвале и сжиганием всех бумаг в печи, конечно, анекдот. Шалости изнеженных особ. Даже не извращение.

Ну, а писатель Луи-Фердинанд Селин не только в очередной раз подтвердил свой поразительный дар провидца, но и простую крепость памяти. Той, что в «башке», — «la tronche». Потому что нашлось все. Все, о чем он писал и упоминал, — полный текст романа, который до этого был известен и издан лишь в виде маленького фрагмента «Мясорубка», в оригинале «Casse-pipe», драматическая история из тьмы веков «Завещание Короля Кроголда», «La Volonté du Roi Krogold», до сего дня знакомая читателям лишь по отдельным цитатам, мелькающим в книгах времен довоенных и послевоенных, но кроме этого и то, что сам Селин назвал «да плюс еще два… три гроссбуха!» Роман «Лондон» и черновой набросок, сто пятьдесят страниц того, что уже исследователи определили, как обещанный издателю Роберу Деноэлю в 1934-м текст с названием «Война» — «в следующем году „Детство”, „Война”, „Лондон”» — «l’année prochaine Enfance, Guerre, Londres»^[8]. О, как! И это, не считая бесценных деревянных бельевых прищепок, которыми, согласно легендам, Луи-Фердинанд Селин любил скреплять страницы отдельных глав. И они… они на месте оказались. Уцелели! Легенда подтвердилась. Буквально стала былью.

И все это в конце концов оказалось, пропустим тут юридические дебаты по поводу священного права собственности и несвященного авторского права на краденое и присвоенное, не там, где бы хотелось бывшему театральному критику газеты «Либерасьон» Жану-Пьеру Тибода, в некоммерческом и независимом институте Современных издательских архивов (Institut mémoires de l’édition contemporaine — IMEC) в глуши, в Нормандии, а через посредство живых и, слава Богу, здравствующих наследников всех прав, семейного адвоката Детушей — Франсуа Жибо и душеприказчицы Люсет, мадам Вероник Шовен, в самом что ни на есть коммерческом сердце французской столицы, в Париже, в издательстве «Галлимар». И уж тут-то сразу вложились во все. В дешифровку, редактуру, комментарии и, наше естественное нетерпение учитывая, а равно руководствуясь собственным бизнес-чутьем, не сразу чохом всей кучи, нескольких тысяч страниц, а разделив процесс на несколько этапов и шагов. Можно сказать, пошли от прищепки к прищепке. И вот чудесный первый плод. Затравка. В мае 2022-го выходит в свет первый из возвращенных текстов. Беленькая, тоненькая, стасемидесятичетырехстраничная «Война». «Guerre».

Великолепный классический макет «Collection Blanche» «Галлимара». Предисловие Франсуа Жибо, не только семейного адвоката, но заодно и автора трехтомного жизнеописания^[9] Луи-Фердинанада Селина, комментарии вводные и заключительные Паскаля Фуше, редактора, готовившего собственно издание, специалиста по истории литературы Франции XX века и одного из составителей толстенной, в два регулярных кирпича, селиновской библиографии^[10]. Обязательная книга в коллекции любого маньяка-селиномана. Плюс фотокопии десятка отдельных разнообразных и разнокалиберных страниц самой рукописи, по большей части начало фрагментов, ну и прелестный справочный раздел — каталог имен героев и краткий справочник военного и уличного арго. Такая роскошь. А в центре всего она, собственно «Война». Шесть счастливо обретенных фрагментов целого, в отсутствии иного оглавления, красиво и логично поименованных обрывками самой первой фразы:

J’ai bien dû rester là encore… — И я еще должен был оставаться (часть следующей ночи здесь. Всем правым ухом приклеенный к земле кровью, и также точно ртом…)

Question d’être sonné… — Для раненного (больше нельзя уже сделать. Но все равно мне было тяжко, ведь и двух дней не прошло как меня подобрали, валявшегося в поле на крестце… )

Je croyais pas beaucoup… — У меня нет особой веры (в будущее. Каждое утро во мне больше усталости, чем было накануне, потому что я просыпаюсь по двадцать раз за ночь от гула в ухе и голове…)

Faut avouer qu’à partir… — Надо признать, что с этого момента (пошло все как по маслу, хотя и за грань фантастики. Отчаянным ветром невообразимого повеял на нас…).

À tant d’années passées… — То, что уже пройдено (пытаться вспомнить, с какой-то точностью и ясностью, это усилие. Все что рассказывают люди, всегда выльется во вранье. Во всем надо сомневаться…)

Ils me faisaient chier… — Меня просто тошнило (от разговоров всех остальных в палате об их военных подвигах. Едва лишь разнесся слух, что Каскада в конце концов расстреляли, этих вокруг по части геройства просто понесло. Все до единого вдруг стали храбрецами…)

Такая красота. Правда анонсы, все без исключения повторявшие «premier jet — самый первый набросок», слегка пугали: «рукопись оставляет впечатление скорописи, самого первого наброска, в котором много слов должны быть расшифрованы…»^[11] И не напрасно, потому что и в самом деле читать эту словесную рванину, очень далекую от рванины привычной, сотни раз переписанной, тщательно выстроенной и организованной, классических романов Луи-Фердинанда Селина, дело действительно нелегкое. Но и напрасно… потому что, как выясняется, скоропись, расшифровка, фрагментарность и т. д. не мешают. Совсем. Пусть даже один из главных двигателей сюжетного развития в начале текста зовется Бебером (Béber), потом Гонтраном (Gontran), затем на смену имени собственному и вовсе приходит фамилия Каскад (Cascade), и это только для того, чтобы в конце концов неожиданно выяснилось, что подлинное имя дезертира, мошенника и сутенера Жульен Буассон (Julien Boisson). Да, не мешает. И так происходит оттого, что само сюжетное движение и развитие есть! История складывается и образуется самым удивительным образом из шести отдельных кусков, судьбой и жизнью вырванных из неродившегося и загадочного целого. Рассказ, с завязкой — страшным ранением и контузией протагониста даже не множества романов, а всего художественного мира Луи Селина, по имени Фердинанд, и развязкой — его счастливым бегством от войны и крови в мирный Лондон. Между которыми, конечно, кульминация — вместо ожидаемого с ужасом и страхом военного суда и строгого приговора, абсолютно непредсказуемая медаль за храбрость. Немного золота и серебра на грудь.

Да, непременные у Селина моча с дерьмом слишком навязчивы, а равно неотвратимые отсосы и отлизы слишком обильны и натуралистичны, черновик, ага, мы помним, но зато проститутка, жена Каскада, Анжель (Angèle) оказывается, как и положено тому, кто должен воплощать собой судьбу, кому-то злой, ну, а кому-то доброй. Ну, то есть настоящей. И бестией, и феей. Но главное, что делает вещь и законченной и во всех смыслах селиновской, присутсвует! Есть! То самое молчание и очищение, что у Луи-Фердинанда всегда должно наступать после потоков ужасов, тоски и грязи, наступает. И нас благословляет еще пожить. Пусть и без слов.

«Что становится со всеми ними? Мы этого не знаем, не знаем, вообще, ничего. Быть может, они уходят туда, где больше понимания? Но где это? Ведь жизнь такая огромная. И мы в ней везде теряемся»^[12].

Это последняя фраза последнего шестого фрагмента «Войны» Луи-Фердинанда Селина. Заключительная. Страница сто девятнадцать.

Последнее нам известное письмо Исаака Бабеля, который не только сходился с Луи Селином в том, что вдохновение надо искать «на кривой улочке, рядом с холодным сапожником», там, где обитает «толстуха-прачка, орущая во дворе мужским голосом на своих многочисленных детей», но и в оценке объемов той руды, что нужно перелопатить для поиска одного нужного и верного слова, было о правках и работе с текстом:

«Я прошу Вас, гражданин Народный Комиссар, разрешить мне привести в порядок отобранные у меня рукописи. Они содержат черновики очерков о коллективизации и колхозах Украины, материалы для книги о Горьком, черновики нескольких десятков рассказов, наполовину готовой пьесы, готового варианта сценария. Рукописи эти — результат восьмилетнего труда, часть из них я рассчитывал в этом году подготовить к печати»^[13].

Просьба, как известно, была оставлена без удовлетворения. Но пример черновиков французского поэта быта и перфекциониста дает нам удивительную надежду, что если мы однажды все же увидим черновики нашего собственного поэта быта и перфекциониста, то и они, обрывки, наброски, заметки сложатся, согласно законам вдохновения и лирики, которыми живут все великие художники, точно так же в нечто цельное, законченное и совершенное. Ну, и пронзительное, конечно.