«Проездиться по России»

Ассоциация союзов писателей и издателей (АСПИ) — объединение четырех крупнейших союзов писателей и Российского книжного союза. Писатели самых разных направлений и взглядов собрались вместе для поддержки текущей словесности и литературного процесса. Организация мастерских для начинающих литераторов, помощь писателям в трудной ситуации, создание сети литературных резиденций, творческие командировки писателей — число масштабных проектов АСПИ, охватывающих всю Россию от Калининграда до Чукотки, продолжает расти.

Сегодня мы представляем один из проектов — «Творческие командировки». АСПИ возрождает традицию поездок писателей по стране для встреч с читателями, участия в крупнейших литературных событиях регионов, продвижения современной российской литературы.

В новой рубрике «Проездиться по России» («Нужно проездиться по России» — совет Н. Гоголя) писатели, побывавшие в командировках АСПИ, расскажут о своих впечатлениях.

 

 

Максим Амелин, поэт, переводчик (Москва)

 

«СЪЕЗДИТЬ В УФУ — ВКРУТИТЬ ТРИ ШУРУПА»

 

Айдар Хусаинов, мой старинный приятель еще со времен скудной жизни в литинститутской общаге, а теперь главный редактор уфимской газеты «Истоки», давно зазывал меня приехать в его родной город. Да всё никак не получалось: не складывались карты, не сходились звезды. Но, видимо, настал тот самый подходящий срок — и мне повезло: АСПИ умело организовало поездку, руководитель направления по творческим командировкам — Мария Базалеева, позитивно заряженная спутница, облекла теплым, но жестким крылом опеки, а Айдар Хусаинов подготовил почву для выступления.

Эффект был неожиданным — за двое суток чистого времени удалось предпринять и посмотреть столько, сколько и за две недели, бывает, не сделаешь и не увидишь, а то и за два месяца. Просматривалась какая-то мистическая тройственность во всем: три выступления, три удивительных выставки, три впечатления от живой и мертвой природы. О каждой троице стоит рассказать по отдельности и с подробностями.

Есть народный способ обучения плаванию: не умеющего сбрасывают с лодки на середине реки или озера и тот начинает барахтаться — выплывет не выплывет. Примерно такой для меня стала первая встреча, поскольку публикой были дети, отдыхающие в оздоровительном лагере «Акбузат». Детей не проведешь, не навешаешь лапшу на уши. Да и сами они оказались весьма просвещенными и талантливыми — читали свои стихи, пели песни. Но что им прочесть? Стихи у меня не то чтобы простые, значит и прочесть надо самое сложное, но звучное. И — сработало: ребята завалили вопросами и долго не отпускали. Акбузат — белый летучий конь древних башкирских батыров, дальний родственник древнегреческого Пегаса и грузинского Мерани. Вероятно, это родство и оказалось решающим.

На вторую встречу — на открытом пространстве «Арт-Квадрат», окруженном амфитеатром, под палящим солнцем — сошлась, несмотря на полуденное время, уфимская поэтическая элита: старые знакомые и новые незнакомцы, сведенные вместе сугубо профессиональным интересом. Разговор получился доверительным и взаимообогащающим.

Третья — в Национальной библиотеке имени Ахмет-Заки Валиди — собрала ее постоянных читателей и сотрудников. Нечасто в условиях современного мира возникает возможность ощутить себя полноценным поэтом, а не кем-то еще, поскольку общество привыкло востребовать иные твои функции — издателя, редактора, переводчика. А тут вдруг раз — и отклик, и понимание, и сверка внутренних часов.

Праздного шатания не выдалось — три уфимских выставки принесли нечаянную радость, сразили наповал. К 160-летию Михаила Нестерова Башкирский художественный музей, носящий его имя, подготовил выставку всех его работ, хранящихся в коллекции, включая запасники. Итальянские пейзажи, виды крутых берегов реки Белой, пронзительные портреты и самый, пожалуй, верх всего — незаконченный ранний вариант знаменитого «Видения отрока Варфоломея», с непрописанными фигурами, но подробно прорисованным пейзажем на заднем плане.

На контрасте с духовидческим посылом Нестерова неожиданно заиграли вполне плотские полотна Давида Бурлюка, в 1916 — 1918 годах жившего под Уфой в селе Иглино и писавшего там колоритных местных жителей, деревенские пейзажи и… дорожную грязь. Картин этого — на мой взгляд, лучшего — периода в его творчестве нет больше ни в одном музее мира, все остались здесь. К 140-летию художника более пятидесяти работ, в том числе никогда прежде не выставлявшихся, составили выдающуюся композицию, которой позавидовали бы лучшие мировые художественные галереи. Здесь тебе и хрестоматийный кубистический «Казак Мамай» с домброй, но грязь… осенне-весенняя раскисшая грязь, переливающаяся, жирная, мастерски выписанная разноцветными мелкими мазками, предстала во всей красе, на пределе эстетики, и не давала никакой возможности оторвать от нее взгляд.

Природа вокруг Уфы в целом похожа на привычную среднерусскую, только холмы выше, реки шире да берега круче. Нестеровские пейзажи, как будто сошли с картин и ожили: где-то там внизу протекает Агидель (Белая) — видно всё с отвесного обрыва вдаль километров на двадцать-тридцать. Но и с невысокого известнякового берега узенькой Узени, поросшего кривыми соснами, иван-чаем и чабрецом, открываются просторные виды. Один из источников этой речонки — вода небольшого, но невероятно глубокого Голубого озера (Зянгяр куль), выходящая наружу из карстового разлома, закрученного улиткой. Сюда нас привез Юсуф, приятель Марии со студенчества, а теперь владелец каменного карьера. Он подарил мне увесистый кусок окаменелого дерева возрастом 250-300 миллионов лет, а по пути в аэропорт рассказывал, как отсыпают башкирские дороги яшмовым гравием.

Жаль только, что с Айдаром повидаться не удалось, — уехал в резиденцию, не совпали.

На здании аэропорта написано заглавными по-русски «УФА» и по-башкирски «ӨФӨ», отчего город в народе прозвали «три шурупа». Звук ө  произносится как немецкий ö (о умляут) или как русское ё  без начального йота. Не знаю, кому как, а мне эти три шурупа вкрутились в самое сердце.

 

 

Ольга Аникина, поэт (Санкт-Петербург)

 

ВРЕМЯ ТВОРЧЕСКОГО НЕПОКОЯ

 

Поездка в Псковскую область поначалу имела для меня чисто этнографический и культурологический интерес. Мне нужно было увидеть старые города, архитектурные памятники XVII — XIX века, деревянные дома с наличниками, перестроенные костелы и руины древних башен, старые иконы, написанные на дереве, маленькие деревеньки, где до середины прошлого века бок о бок жили русские, евреи и поляки.

Я написала о своем намерении поездить по Псковской области в Ассоциацию союзов писателей и издателей. «Сможете выступить перед местными жителями?», — спросила меня Мария Базалеева, руководитель отдела по возрождению писательских командировок. «Смогу», — ответила я. И в самом деле; если я хочу что-то найти на этой земле для себя, для своей работы и своего сердца — прежде всего я должна ей что-то дать взамен.

Взамен я могла дать только одно: свою работу, которой — так уж получилось — посвящена вся моя жизнь, сколько я себя помню. Весь тираж моей последней книги стихов «Кулунда», вышедшей в издательстве «Стеклограф» под руководством Даны Курской, был уже распродан, и на руках осталось только две или три книжки со стихами. Зато в багажнике автомобиля лежало две упаковки только что пришедшего из типографии второго тиража моего романа «Белая обезьяна, черный экран», который вышел в издательстве «Лимбус». Эту книгу — наверное, самую важную для меня на настоящий момент — и разговор о ней, вот и все, что я могла привезти псковичам. И я поехала: две мои встречи с читателями должны были пройти в Пскове — одна в библиотеке им. Каверина, вторая в Псковском городском театре им. А. С. Пушкина — а третья в Невеле, в музее истории города.

Я приехала в Псков в жаркий летний день в конце августа. Окна моей гостиницы в центре города выходили на набережную реки Великой. Неподалеку — ЗАГС и военный штаб, на противоположном берегу виднелись здания исторической застройки города. По набережной гуляли горожане и туристы.

Слушателей, которые приходили на мои выступления, объединяло то, что я назвала бы творческим непокоем: равнодушных лиц в зале я не видела.  Я читала стихи и для пожилых людей, жизнь которых была тесно связана с родным Псковом или Невелем. Приходили на встречи люди около сорока (где они только время нашли среди рабочего дня?). Студентам-филологам, молодым театралам и музыкантам я рассказывала, сколько трудностей и сюрпризов у пишущих и издающих книги. Среди молодых было много ребят, пробующих писать стихи или прозу; чем больше у них возникало вопросов о моей творческой «кухне», тем интереснее и сложнее протекали наши беседы о книгах, о стихах и о том месте, которое литература занимает в жизни современного человека.

Выступление в библиотеке им. Каверина, которое намечалось на вечер 24 августа, Комитет по культуре Псковской области перенес на утро, на десять часов. Когда я ехала в библиотеку, я, честно сказать, боялась, что, пожалуй, вряд ли кто-то из читателей придет на такую раннюю встречу. Как я ошиблась! Когда я вошла в переполненный зал, где на шести или семи рядах стульев не было свободного места, мне могли позавидовать многие авторы, выступающие в столицах!

В этот день мы с читателями говорили о призвании врача и призвании писателя, об эмоциях, которые являются топливом человеческой жизни, и ради которых, по большому счету, и пишутся книги. Герой книги «Белая обезьяна, черный экран» — врач, существование которого было бы немыслимо без ежедневного и незаметного служения людям, служения, ведущего не только к победам над болезнью и смертью, но также и полного ошибок и досадных нелепых случайностей, влекущих за собой неизбежную вину и потерю веры в себя. Чтобы человеку, живущему для других, хватало сил на собственное счастье, ему необходим особый глубинный стержень. Иногда такой стержень люди могут обрести в вещах нематериальных, духовных. Читательница Любовь Куприна, выросшая в семье врачей, заметила, что книги самого В. Каверина — писателя, чье имя носит библиотека, написаны также о людях, которые «ищут материальное подтверждение нематериальному» — и Саня Григорьев, ради собственной мечты организовавший экспедицию на Северный полюс, и Таня Власенкова, героиня «Открытой книги», микробиолог, посвятивший себя созданию лекарства из плесени — того самого, которое впоследствии назовут «пенициллин».

Экскурсия по музею библиотеки им. Каверина позволила мне почувствовать себя на тридцать лет моложе: книга «Два капитана» в юности была у меня одной из любимейших, а мюзикл «Норд-ост», которому в библиотеке посвящен целый стенд, независимо от совершившейся в 2002-м трагедии, я и по сей день считаю одной из лучших мировых музыкальных постановок. Через «Норд-ост» между мной и каверинцами обнаружилась еще одна важная связь: друзья моей юности из Новосибирска несколько лет назад ставили концертную версию этого мюзикла, и работники библиотеки, оказывается, тоже слышали про это исполнение.

Все дни, проведенные мной во Пскове, стояла августовская жара, богатая на солнце и на краски. Музейные залы Мирожского и Снетогорского монастырей были доступны для посещения. В прошлый мой приезд на Псковщину случился сезон дождей, и фресок я не увидела — зато в этот раз старые храмы открыли свои двери. Спешить мне было некуда, и я смогла провести несколько удивительных часов в прохладе и полутьме старых каменных строений, где с серо-голубых или желто-розовых стен вот уже несколько столетий смотрят лики ангелов и святых.

На втором моем выступлении в Псковском театре мы говорили с читателями об этих фресках и о чувстве самобытности и крепкой исторической связи с прошлым, которое, пожалуй, неотделимо от духа старых русских городов, где, идя пешком по улице с советским названием, ты за десять минут можешь пройти мимо нескольких древних церквей. «Многие уезжают отсюда, — сказала мне одна девушка. — Но я уезжать не собираюсь. Здесь я чувствую, что я это я. А в Москве я такого не чувствую».

В театр имени Пушкина, в небольшой, но уютный «Новый зал» пришли в основном люди молодого поколения — студенты и учащиеся, среди которых были и филологи, и начинающие писатели, и поэты, и исполнители современной музыки. Волею судеб возникло совпадение: в день моего выступления в соседнем зале шел спектакль «Морфий» по произведениям Михаил Булгакова. Зрители увидели в этом сочетании знак свыше. «Сегодняшний день в театре, похоже, полностью посвящен врачам-писателям», — сказал сотрудник театра Дмитрий Стерн.

Моим молодым коллегам (а людей, сидящих в зале, я уже воспринимала именно так) было интересно не столько содержание моих книг («Не надо рассказывать, мы сами прочитаем!»), им было важно услышать рассказ о том, как эти книги были написаны. Легко ли одновременно работать врачом и писать книги, спрашивали они — и мне приходилось отвечать честно: совсем не легко. Настолько нелегко, что в один прекрасный момент перед тобой встает выбор: или лечить людей, или писать, а иначе тебе просто не хватит сил и эмоций — и силы эмоций тоже может не хватить, чтобы писать хорошо. «А когда наступает уверенность, что ваша работа сделана хорошо?»

Этот вечный вопрос о достижении и недостижении главных писательских целей человек вряд ли сможет решить в одиночку. Вот таким образом наш разговор с молодыми читателями замкнулся на мысли о том, что человеку пишущему тоже нужна учеба — так же, как и обратная связь. Рассказ о работе Ассоциации союзов писателей и издателей, а в частности о творческих мастерских, которые проводятся Ассоциацией на территории всей России, пришелся как нельзя кстати.

В Невеле, небольшом городе Псковской области, имеющем свою уникальную культурную историю, прошла моя третья встреча с читателями. Здесь я рассчитывала поговорить с невельчанами о моих переводах с идиша и даже приготовила отдельную программу. Но людей, знающих идиш, в Невеле осталось очень мало — и я снова читала здесь стихи. Наибольшую ответность у слушателей-невельчан получили тексты из цикла «Большая московская бетонка». Этот цикл я писала десять лет назад, когда жила в Подмосковье и каждое утро ездила на работу в подмосковные больницы и клиники, проезжая ежедневно более ста километров. Мне кажется, для слушателей, которые пришли в этот день на мое выступление, наиболее важным было то, что приехавший в гости столичный писатель мог говорить с ними не только об умозрительных нравственных и философских проблемах — но и о реальной, не всегда простой и радостной жизни.

Но без философских бесед тоже не обошлось. Ведь Невель — место, где в начале прошлого века жил и работал М. М. Бахтин, именно в Невеле была написана первая его печатная работа. Вокруг Бахтина сто лет назад сформировался философский кружок, в который входили знаменитая пианистка М. В. Юдина, культуролог М. И. Каган, литературовед Л. В. Пумпянский.  В память об этом философском кружке, а также чтобы сохранить многочисленные исторические и культурные свидетельства, связанные с Невелем, здесь были организованы конференции — «Бахтинские чтения» — и выпускался альманах «Невельские записки». У истоков этих и многих других подвижнических начинаний стоит Людмила Мироновна Максимовская, бывший директор музея Истории Невеля. Именно благодаря ей на мемориале «Голубая дача», где во время войны фашистские захватчики расстреляли половину города, был установлен памятник — черная менора. Мое знакомство с Людмилой Мироновной было, пожалуй, самым сердечным и ярким знакомством за всю поездку по Псковщине.

Людмила Мироновна показала мне направление, двигаясь по которому можно доехать до «озера нравственной реальности», как его называл Бахтин. Именно в этих местах, неподалку от деревни Иваново, где в начале прошлого века была усадьба генерала от кавалерии Ивана Ивановича Михельсона, любили гулять участники бахтинского «философского кружка». Покинуть Псковскую область и не увидеть бахтинское озеро я не могла. Я села на машину и поехала.

На берегу озера плескались дети. Матери и бабушки, сидя на траве на расстеленных пестрых покрывалах, о чем-то беседовали. Молодые люди делились с соседями кусками огромного, только что вскрытого, арбуза с рубиновой мякотью. Кончался день, двигалась к концу и моя поездка по Псковщине. За озером нравственной реальности медленно садилось жаркое августовское солнце.

 

*

 

Светлана Забарова, прозаик (Санкт-Петербург)

 

ЧУКОТКА — ТЕРРИТОРИЯ ДРЕЙФА

 

Почему так? Да потому, что она то приближается к Материку, то отдаляется от него и порой так, что и вовсе пропадает за туманами, пеленой дождя и людским, по большей части чиновничьим равнодушием к судьбе полуострова и его жителей…

Если дать краткую историко-культурную зарисовку, то в XX веке очертания Чукотского полуострова для материковых жителей стали въяве выплывать после работ В. Г. Тан-Богораза, Т. З. Семушкина и с приходом на Чукотку советской власти, когда произошел кардинальный слом традиционного уклада жизни берингоморских и оленных чукчей и других коренных народов, заселявших наш Крайний Север.

То был период расцвета изыскательского познавательного энтузиазма, в народе скопилось столько живой бьющей энергии, что он ринулся к неизведанному со страстью первопроходцев. Геологи, топографы, геодезисты, открыватели недр и месторождений, золотоискатели, инженеры, учителя и врачи, промысловики, летчики-вертолетчики, моряки — вот основной контингент отправившихся на Чукотку, кто за длинным рублем, кто за карьерой, а кто из голого энтузиазма, и связавших свою судьбу с этим краем навсегда. И если численность населения по переписи 1897 года составляла 12 900 человек, то уже к середине тридцатых — увеличилась почти вдвое, а наибольший рывок пришелся на 60-80-е годы.

С конца тридцатых в отечественную литературу влился мощный поток национальных чукотских авторов: Ф. Тынэтэгын, А. Кымытваль, В. Кеулькут, М. Вальгиргин, Ю. Рытхэу, Юрий Анко из семьи эскимосского охотника-зверобоя и др. Эта литература — голос суровой земли, самобытная, энергичная, напоенная соками и запахами тундры и океана, эта литература — голос мудрых отважных людей с их силой выживания и порой неприглядной правдой жизни.

Другой, не менее важный пласт — это те, кто прибыл с материка, люди самых разных профессий, как вятич, геолог О. Куваев, журналист Альберт Мифтахутдинов из Уфы, москвич Борис Василевский, человек многих профессий: от землемера до учителя в уэленской школе, Н. Шундик, чьи предки бежали с Балкан от турецкого ига.

Фильмы «Романтики» 1941 года, «Алитет уходит в горы» 1946 года, по произведениям Т. Семушкина, а позже в 1966 году ставший культовым «Начальник Чукотки» — взвинтили интерес к этой земле, Чукотка приблизилась на расстояние вытянутой руки, когда можно было разглядеть морду лахтака или нерки в волнах Берингова моря…

А произведения Олега Куваева, в особенности «Территория», подвигли поколение 70-х поступать на геологические факультеты и в МИИГАиК; от многих, сейчас шестидесятилетних, бывших спецов, работавших на Северах, можно услышать: да, решил на тех тракторных куваевских санях прокатиться по чукотской тундре. Но этим, последним, не повезло — грянула перестройка…

Да, тот период, был, пожалуй, периодом наибольшего приближения  Чукотки к материку, и численность населения в ЧАО на 1990 году составила — 162 135 тысяч человек.

Что же сейчас? На каком расстоянии от материка дрейфует Чукотка?

Так уж повезло, что Ассоциация писателей и издателей (АСПИ) г. Москвы под председательством С. Шаргунова предоставила возможность полететь на Чукотку, так как тема Северо-Востока для меня неслучайна, и, кроме того, роман «Ватыркан», вышедший в 2020 году, как раз о Чукотке, только Чукотке начала 90-х.

Еще на стадии подготовки к этой экспедиции я обращалась к писателям, многочисленным друзьям-приятелям и отдаленным знакомым, кто, по моему разумению, в силу профессии мог или действительно работал на Северо-Востоке и впрямую на Чукотке… И уже тогда стало понятно, что Чукотка для многих — это что-то настолько экзотическое и почти нереальное, что особой разницы нет между полуостровом и, скажем, звездой Альфа Центаврой — и о той, и другой мы не думаем, и нам неважно, что там происходит…

Уже в Анадыре, в разговорах с некоторыми людьми, особенно, если это были жители отдаленных берингоморских поселков, рефреном звучало одно: мы здесь никому не нужны, нас все забыли, живем сами по себе: кто как может. В этом, по большей части справедливом, упреке всем нам, материковым людям, глубокая и горькая правда. Это правда отдаленных территорий… которых зачастую не достигает государево око, а местная власть не всегда живет интересами своего населения… ибо постулат: подальше от начальства, поближе к батарее — остается порой системным подходом.

А еще: сколько было зряшных обещаний и посулов, так и не исполненных годами, так что люди уже разуверились в том, что когда-то что-то и исполнится. Вернется ли доверие людей к материку, сдвинется ли что-то?

У коренных, у чукчей, есть такое вот глубокое, не напоказ чувство гордости, что они — те единственные, кто может жить на этой земле, в условиях, при которых другие этносы давно бы перемерли. Но современному человеку одного этого сознания мало, он все-таки хочет большего. Возможно, это и влияние постепенно проникающего с материка на территорию буржуазного прагматизма, давно завладевшего умами населения страны: когда главная цель — деньги и комфорт, неважно за счет кого.

Но все же, мне кажется, это в известной степени остается посттравматическим синдромом, последствием 90-х, которые на Чукотке были катастрофичны и до сих пор отбрасывают мрачную тень на современную жизнь. Один тревожащий факт: население Чукотки уменьшилось втрое и на 737,7 тысяч км^[2] составляет всего 50 000 жителей. И в настоящем демографическая ситуация пока не выровнялась, несмотря на то, что поток прибывающих возрос. Некоторые приехали подзаработать на год-другой, да так и застряли на десять, двадцать лет, навсегда — приманивает эта земля, околдовывает, и уже не вырваться. Что их держит? Ответ короткий: природа, люди.

Да, люди тут другого формата: вот я познакомилась с директором оленеводческого совхоза, женщиной, не чукчанкой. Материковая, русская женщина, во время учебы в конце 80-х вышла замуж за берингоморского жителя, коренного, чукчу, и вот доросла до директора оленеводческого совхоза на пять тысяч голов. Сильно. Ее все знают на Чукотке.

На чукотских трассах царит оживление, борта в Анадырь из Москвы уходят под завязку, в самом порту, в Угольных Копях — битком. И местные, и транзитники. Кого сейчас только нет на Чукотке: на Чауне работают геологи и биологи, в Иультине — экологи, во всех направлениях группы эко-туристов, путешественников, сплавщиков, любителей экстрима, рыбалки и охоты, журналисты — те всегда и везде, бизнес — тот без конца курсирует между Москвой, Питером и Анадырем.

С июня по август сами местные по возможности в отпусках — куда ни обратишься, пожимают плечами: ну, не сезон — если бы вы прилетели в октябре!

Мне больше не нужно рисовать в своем воображении Чукотку, теперь вот она — передо мной, такая в чем-то близкая, даже родная, и в чем-то загадочная, непостижимая и необыкновенно притягательная. Когда мы неслись от аэропорта по трассе к лиману, а по обе стороны простиралась рыжая тундра и вдали синели сопки — в голове билась мысль: я вернулась домой, я дома, наверное, потому что это напомнило малую родину — Казахстан, предгорья каратаусского хребта, — такой же отчаянный простор, такая же свобода и вольница. И даже разбросанные там-сям ржавые бочки из-под соляры — неизменная часть тундрового пейзажа, — казались такими узнаваемыми. А еще открытость в общении с людьми: пять минут разговора, и ты уже в общих чертах знаешь, как человек здесь оказался, или из какого места родом, какая семья, чем занят… Вот и перевозчик Александр, оказывается, приехал на Чукотку в начале 90-х.

— Все отсюда драпали, а я — наоборот, — с гордостью мне сказал. —  И жену свою от вишневых украинских садов оторвал, привез.

— И как жена?

— А… два года привыкала, а теперь — даже в отпуск не хочет ехать, посидит там с недельку, затоскует и скорей обратно, а что нам? Все для жизни есть.

— То есть на материк не собираетесь перебираться? — задаю провокационный вопрос.

— Че я там забыл? — презрительно фыркнул и повторил: — У меня здесь все есть для жизни: тундра, рыбалка, охота, свобода.

Гляжу на этого здоровенного мужика с обветренным грубоватым лицом, на всю его мощную фигуру в камуфляжной теплой не продуваемой одежде и радостно улыбаюсь: да, этому дяде на материке тесновато будет. (Тут вообще много мужчин крепких, сильных, камуфляжных — люди тундры…)

Скажи — Чукотка, и все тут же закивают: знаем, знаем — Рытхэу…

Он такой же литературный символ Чукотки, как Э. Хемингуэй — Америки. Некоторые же из коренных людей о Ю. Рытхэу говорят с долей обиды: ни разу жену не привез в родное село, не показал людям, и да, хорошо писать из столицы о наших делах! Он должен был жить среди своего народа и писать, тогда это правильно, а так — вдалеке, сидя в тепле, уюте и сытым — любой дурак захочет.

Вот такое встретилось мне мнение, ну, наверное, не все же так думают. Это их взаимоотношения со своим классиком. Он теперь памятник. Памятник ему установлен в центре Анадыря. Рытхэу как бы прилег на склоне сопки в свободной расслабленной позе, в ногах — собаки; я глядела и глядела на него, мне показалось, что в такой позе долго не вылежишь, нога затечет, но памятнику-то все равно теперь: терпеть тебе вечно, Юрий Сергеевич, и затекшую пятую точку, и недовольство соплеменников… Ты — классик! А собаки, мощные северные псы-хаски, лежат себе, и на носу, и на ушах у них сидят воробьи.

Второй же важный литературный герой Чукотки — несомненно, Олег Куваев, он — неотъемлемая часть территории, которую когда-то воспел в своих рассказах и романе. Олег Куваев как писатель недооценен на матерке. И сам к себе относился весьма критически, как к писателю, что говорит о той высокой профессиональной внутренней планке, которую сам себе поставил.

Олег Куваев на Чукотке — свой. В любом разговоре, с любым человеком — в том или ином контексте обязательно упомянут Куваева. Вот лучший памятник писателю — народная память и любовь. Конечно, все сожалеют, что он так здорово пил и что из-за этот умер, однако пьют многие, а «Территорию» и «Берег принцессы Люськи» написал только Куваев.

А я вот в память о нем назвала свою тутошнюю подружку, анадырскую чайку, Люськой. Люська дважды в день прилетала — на завтрак и ужин, ела прямо с ладони, весьма деликатно, и о своем чаячьем житье-бытье сообщала, издавая скрипучие ржавые звуки. Кормила я ее не по-анадырски: вареными яйцами, сыром и отварной курицей. «Ну давай ей тут еще юколы купим, или вот сырок голландский — за шесть тысяч, как раз для твоей подруги», — иронизировал Дэн, мой бессменный товарищ и помощник во всех делах.

Вообще же, что касается литературной жизни, так и не уяснила себе, где же скрываются чукотские писатели, так как Чукотское отделение Союза писателей давно закрылось, с 2016 года. В чем же причина? Мне удалось поговорить с последним председателем СП А. А. Носковым, он так примерно ответил, не дословно, но передаю суть: не о ком писать и некому. Таких писателей, уровня Куваева, Рытхэу, Мифты — нет, и таких людей, о которых они писали, тоже нет… Анадырь — город чиновников… надо в тундру ехать, чтобы что-то понять о Чукотке, там живут настоящие люди…

А мне в Анадыре попадались люди, о которых можно и нужно писать, мне вообще показалось, что тут по улицам ходят сплошные герои ненаписанных рассказов и повестей…

И я не могу согласиться с таким мрачным взглядом на современную чукотскую литературу: уже несколько лет знакома с Евгением Басовым, лауреатом премии им. Рытхэу. Яркий публицист, он пишет статьи на самые острые волнующие жителей ЧАО темы, щекочет пятки чиновникам. Говорят, у него есть какая-то «крыша», а то чего б ему быть таким смелым, ну, это только разговоры. А без «крыши» смелым и честным — слабо?

Константин Уяганский, очень самобытный и талантливый автор, лауреат премии им. Рытхэу, еще и великолепный иллюстратор — по его сюжетам нужно снимать мультфильмы, и автор книги народных сказок для детей Амира Асадова, совсем еще юная. Ну так надо и помочь авторам…

Нашему СП Санкт-Петербурга Смольный пусть и небольшие деньги, но выделяет на поддержку писателям. А можно ведь сказать, что нет в нашем СП никого, равного Л. Толстому и Ф. Достоевскому, — да и прихлопнуть всех разом, чтобы не мучили себя и читателей…

Вообще Анадырь вовсе не напоминает столицу депрессивного региона, да и язык не повернется назвать сегодняшнюю Чукотку депрессивной.

Анадырь в разгаре ремонтных работ, там перекрыто — ремонтируют проезжую часть, в другом месте — фасады, в третьем — крышу и теплоцентраль. Город фактически отстроен заново с приходом Абрамовича, он яркий, разноцветный, ошеломляет как Северное сияние, а то, что дома стоят на сваях и поэтому к парадным ведут железные лестницы, придает особый неповторимый северный колорит; торцы домов расписаны муралами, повторяющими сюжеты чукотского народного эпоса. Архитектура и живопись аутентичны территории и поэтому все выглядит гармонично и поднимает настроение, поглядишь на город — и невольно хочется улыбнуться при виде всех этих моржовых лежбищ, скачущих по фасадам оленей, плывущих по торцам домов рыб, ныряющих в волнах меж оконных проемов, нерок…

(Есть и недовольные: что это за маскарад, так неправильно… а как правильно? Пожимают плечами.)

Музейный центр «Наследие Чукотки» — сердце культурной жизни города: выставки художников сменяют встречи с писателями и поэтами, а еще лекции, семинары экологов, археологов и т. д.; руководитель музея, Ирина Ивановна Романова и дела ведет хрупкой уверенной рукой, и экскурсии проводит… Библиотека им. Тан-Богораза даже во время ремонта загружена работой, радует, что много мероприятий для детей. Сотрудники библиотеки сетуют, что нет ни одного крупного детского писателя или поэта уровня К. Чуковского, А. Барто, А. Гайдара, В. Крапивина, В. Каверина и при этом созвучного своему времени и понимающего интересы и настроения современных детей, способного увлечь своим творчеством. Еще проблема: чрезмерное, стремительное и агрессивное засилье иностранных слов, вытесняющих на обочину традиционные слова русского языка. Когда в библиотеке проходят чтения авторов даже и 30-летней давности, дети зачастую просто не понимают, о чем речь. Лексика современная настолько изменена, что из русского языка выпадают целые пласты и приходится объяснять детям значение того или иного слова, еще недавно бывшего у всех на слуху.

К детям отношение трепетное. В 90-е — ну куда ж без них — многие родители спивались, дети попадали в детдома, сейчас таких приютов почти не осталось, разбирают в семьи. «Окружной профильный лицей», где я выступала, собирает детей из самых отдаленных берингоморских поселков, чтобы они имели возможность продолжить учебу и получить высшее образование.

Но, впрочем, разные бывают ситуации.

В первую ночь не спалось — нервы торчком, да и смена часовых поясов.

Вышла подышать ночным анадырским воздухом и послушать, как вопят чайки на лимане. Скрежет, вопли, всхлипы, скрип, похохатывание и даже лай — чаячьим ором лиман забит под завязку, когда эти орущие спят — вопрос, может, только перед рассветом утихает… Ладно, вышла и вижу: к перилам «смотровой площадки» гостиницы прислонилась женщина. Стояла так умиротворенно и глядела в темнеющее небо. Спросила: «Вы в командировке?» — «Нет, я работала. Посуду мою. Вот стою, слушаю природу, хочется постоять», — и улыбнулась. Человек, уставший за день, и ей сейчас хорошо стоять, слушать чаек на лимане…

Разговорились. Она, мать-одиночка, поднимает дочь, муж утонул. Была губернаторская программа: возили чукотских детей в теплые края, чтобы дети увидели песок, и пальмы, и другое солнце, женщина захотела и свою дочку отправить, но в отделе соцзащиты у матери потребовали справку о том, что она — малоимущая, а зарплата посудомойки оказалась на сто рублей больше, чем нужно, — отказали. Но это женщина севера: «Моя дочка все равно поедет, хотите вы или — нет», — и стала еще больше работать, чем прежде: «куска хлеба себе лишнего не позволяла»; семь лет ушло, чтобы смогла осуществить мечту и прошлым летом слетали аж в Египет, и теперь дочка в школе взахлеб рассказывает про Рамсеса Второго и про египетские пирамиды, и уже учительница даже устала слушать…

 

Конечно, и сейчас за красивым фасадом Чукотки достаточно проблем и сложностей.

Пьянство, точнее, алкоголизм, в особенности коренного населения, по-прежнему бич северных территорий, и, действительно, прогуливаясь по Анадырю, в основном видела спившихся мужчин и женщин коренных. Это больно режет по сердцу. Они быстро попадают в зависимость и стремительно скатываются в тяжелый алкоголизм. Мне рассказали, если нанимаешь бригаду из местных для каких-нибудь работ — денег давать нельзя. Они сделают часть и требуют: начальник, дай денег, мы работали. Если дать — пиши пропало, забухают — ищи их свищи, приходится нанимать уже других, и так по кругу.

Еще алкоголизм коренных жителей тесно связан с рыбным промыслом.

Квотирование с привилегией для местного населения дает лазейку браконьерам. Коренные имеют квоты на вылов рыбы, остальные должны оформить лицензию. Чтобы простому рыбаку двадцать хвостов отловить, надо заполнить кипу документов, отправить их на Сахалин, ждать рассмотрения пару месяцев, когда тамошние чиновники зачешутся.

Так вот, собирается бригада на отлов, нанимают условного Колю Раультегина, сажают его в лодку. Дают бутылку, закусь, и всего делов. Сидит Коля в лодке, сыт, пьян и нос табаке… еще и денег в прибытке.

Подъедет рыбнадзор, то-се, где лицензия на отлов, а им Колю предъявляют: типа, вот у него квота, а мы так, добровольные помощники. Все всё понимают, а сделать ничего не могут. Коля, вот он тут сидит: коренной житель, гарантия законности отлова, как государева печать. Палец о палец не ударив, Коля и при выпивке, и при деньгах, и, скажите на милость, зачем ему работать, когда у него и так все складывается — зашибись…

А есть и некоренные спившиеся: у них своя философия: мне ничего не надо, ни от кого не завишу, живу как хочу. У таких: ни дома, ни семьи, ни работы, так… барахтаются по жизни… бичуют, деньги на выпивку кончились, сходил на лиман, выловил рыбу, продал и опять жизнь — как Северное сияние.

Но в целом жизнь коренного населения кардинально изменилась, улучшились бытовые и социальные условия, много образованных, которые заняты во всех отраслях народного хозяйства, в социальной и культурной жизни региона. Должна сказать, что чукчи — очень талантливые люди, умные, эрудированные, красивые, и еще с особой крепкой хваткой, их жизненной энергии и способности к выживанию можно только позавидовать. Как всякий цивилизационный рывок, он, с одной стороны, дал возможность коренным этносам подняться по социальной лестнице, но, с другой стороны, — это пагубно сказалось на традиционном укладе жизни; впрочем, этот процесс неизбежный. Молодые не хотят жить в стойбищах и выходить в море за моржом с поворотным гарпуном. Некоторые в голос сокрушаются, мол, рушатся традиции: ну это же все равно, что сетовать на то, что Ванька не сидит на печи в избе со слюдяными окошками, не плетет лапти и не квасит в кадушке капустку на зиму.

Транспортная проблема и по сию пору остается неизменно самой острой в регионе. Заштормило, опустился туман, и все — никуда ты не доберешься. Лиман закрыт, полеты отменены. Никакие твои планы и намерения не играют роли, все это в любой момент может обрушиться, сиди и жди. Сидят и ждут. Главное на Чукотке — никуда не спешить. На Чукотке даже дверные замки не терпят суеты… да тут везде такие круглые, как набалдашник трости, замки: суешь ключ, и он четко должен попасть в какую-то неосязаемую щель, и там щелкнуть, а если будешь спешить, раздражаться, чертыхаться, вертеть туда-сюда набалдашник — в жизни не откроешь.

Надо уловить ритм Чукотки: войти в унисон с настроением неба, движения облаков, силой ветра на лимане, самочувствием жителей города и замка, в частности, и р-раз, как по маслу язычок вдруг проворачивается, щелкает, и дверь открыта.

В конце августа очень напряженно в Угольных Копях: циклон следует за циклоном и рейсы на местных линиях откладываются. Надо сказать, тут такая особенность: из Анадыря до аэропорта нужно добираться плавсредством (на барже или катером) через лиман, но во время шторма и лиман закрывается для судоходства, поэтому многие люди заранее перебираются в Угольные Копи, чтобы не пропустить рейс. И вот толпа тех, кто ожидает рейс, и тех, кто не смог никуда вылететь, забивает здание порта под завязку. Для всех этих пассажиров есть только одна возможность где-то приткнуться — это гостиница «Норд». Второе транзитное прибежище — «Яранга», на ремонте, по слухам, прикрыли из-за поступивших жалоб на антисанитарию и засилье тараканов; не берусь утверждать, так ли это на самом деле. Но факт, что «Яранга» закрыта, а вместимость «Норда» не позволяет уконтрапупить туда всех желающих; для многодетных и матерей-одиночек есть преференции: нужно доехать до Первомайской на такси — это вторая часть Угольных Копей, — взять справку в отделе соцзащиты, вернуться, предъявить справку и вселиться.

Всем прочим надо искать частников, вписку, но и это сейчас невероятно трудно; раньше сдавали транзитникам, застрявшим в порту, но в последние время съемные квартиры забиты мигрантами-работягами. Аэропорт же на ночь закрывается, а в выходные и вовсе не работает. Ничего не летает. Недаром в народе «Чукотавиа» прозвали «чутокавиа» — после реформы авиапарк заметно поредел. Только на Чукотке другого транспорта, кроме вертолетов, для отдаленных поселков — нет. Вот и можно увидеть в Угольных Копях группы неприкаянных с баулами, чемоданами, которые мечутся по Первомайской в поисках хоть какого-то жилья. Где в результате эти люди перебиваются до дня вылета, остается загадкой.

Чукотка-бренд — это Чукотка туристическая. Есть магазин, так и называется «Чукотка-бренд» — там можно купить вещи с национальной символикой: футболки, альпаки, камлейки, ну и всякие кружки, брелоки, браслетики с надписью: «Чукотка — место, где рождается день…» И еще ларек в супермаркете, всегда закрытый на замок, к нему приторочена записка: звонить Анджеле. Однако цены не для слабонервных: произведения косторезов от 7000 и до 80 000 — если настоящий моржовый клык с полноценной росписью. Поди купи, поэтому и хозяйка ларька не сидит на месте. А чего ей сидеть? Наверное, нечасто покупают подарки за такую цену. Хотя людей с деньгами тут немало, особенно это касается некоторой категории туристов. Туристы тоже народ неоднородный, есть такие випы: «Нас куда-нибудь в тундру, к оленям, к стадам… О! Отлично! — щелк, — олень, рогатый — самец? О! ВАУ!!! То, что надо! — щелк-щелк. — А… оленевод! Коренной житель тундры! О ВАУ!!! А вместе с коренным товарищем? — щелк-щелк-щелк, а это? А… стойбище, чум, как его, юрта… а… яранга, круто супер-вау… так… а внутрь — можно? Ох-Ах-Вау… — щелк-щелк-щелк... — так, ну все отлично, просто супер. Брендово, вау, драйв! Так… а где у вас тут ну… по нужде? То есть как это — где пожелаете? Не поня-ял… А где мы разместимся? А помыться? То есть… не поня-я-ял. И что, нет кластера? Нет душа, нет… бли-и-ин, куда я попал…» Над такими беззлобно подтрунивают.  А у тех, кто побывал в тундре, спесь, как правило, слетает вместе с антуражем столичного бонвивана. Впрочем, не эти граждане определяют туристическое лицо Чукотки, а совсем другие, опытные путешественники, те, кто любят, знают и понимают эту территорию — очарованные странники, прикрепленные к этой земле сердцем.

Что мне особенно понравилось на Чукотке, так это легкость, с которой, ты — чужак, еще мгновение назад никому не ведомый, вдруг обрастаешь знакомыми: кто-то поможет с жильем или перебраться через лиман, запросто свезут в тундру, да и просто пригласят в гости на чашку чая. Так я познакомилась с почетным гражданином ЧАО, первым чукчей-геологом, Григорием Андреевичем Тынанкергавом, до недавнего времени председателем Комитета по промышленной и сельскохозяйственной политике Думы ЧАО. До сих пор ничто на Чукотке не проходит без его внимания и консультаций: появились в Иультине экологи, «гору копают» — тут же звонок Григорию Андреевичу, мол так и так. Кто такие, что им надо? В 2017 году вышла книга Г. А. Тынанкергава «Весна на Олое», рассказы о детстве, о родных, о тяжелой жизни оленеводов в военные и послевоенные годы. Он сам позвонил, и на следующий день я уже сидела на его кухне, пила чай с голубикой, и мы сердечно беседовали, как давние знакомые. И пока была в Анадыре, захаживала в гости к этому поистине удивительному человеку: он прост в общении, умен, наблюдателен, в нем есть особая чуткость к человеку, и мудрость, наработанная предшествующими поколениями его омолонских предков-оленеводов. Вспоминаю наши неспешные беседы, и в душе разливается тепло, как от жирника в яранге…

И в заключение пара слов о радио «Пурга». Радио «Пурга» — это молодой голос Чукотки, его страстная, свежая, не скисшая кровь. Там работают ребята талантливые, веселые, большие выдумщики, они выезжают в отдаленные уголки территории, ничего не боятся: ни пурги, ни начальства, и говорят с жителями простым, внятным языком. Они любят территорию, любят людей территории и никуда не собираются уезжать — поэтому хочется пожелать Дмитрию Кувшинникову и ребятам — пуржите, пуржите!

Так что же такое Чукотка? Чукотка — это ветер, так мне сказали. Да, после анадырских штормов, балтийские — уже не страшны.

Чукотка — место, где никто никуда не спешит, все будет как будет.

Чукотка — место, где зарождается день…

А еще Чукотка — это люди, которых здесь называют «Северный вариант», об этом поется в песне анадырского автора, Анатолия Ведника.

 

В эти края все по-разному шли, кто от судьбы бежал.

Деньги и лавры иных привели, кто-то туман искал.

Пообтесались в полярных снегах, слабые все назад.

И получился особый народ — Северный вариант!

 

Но главное, Чукотка — это территория надежды, ибо тут надеются на погоду, на прилет вертолета, на то, что когда-нибудь что-то решится, что «чутокавиа» снова станет «Чукотавиа» — для людей, что достроят, наконец, новый аэропорт на другой стороне лимана, что очистят тундру от железа, что проведут скоростной интернет, что появится «новый Куваев», что… Надежду здесь не гасят даже пурги.

А я буду надеяться на то, что Чукотка ляжет в такой дрейф, чтобы из любого материкового окошка, любой материковый житель смог вновь увидеть лахтачью морду в волнах Берингова моря, и… еще: я надеюсь вернуться… потому что люди мне написали на афише: «Светлана, Вы — „Северный вариант”».

 

 

*

 

Мария Затонская, поэт (Саров)

 

ШИРОКО ДЫШАТЬ

 

С Ассоциацией союзов писателей и издателей меня связывает продолжительное и плодотворное сотрудничество. С ней я путешествовала в Крым в рамках проекта «Мир литературы: юность» — была преподавателем в «Артеке». Была и сама учеником у признанных мастеров — во Всероссийской и региональной мастерских. Теперь как профессиональный литератор участвовала в Южно-уральской книжной ярмарке «Рыжий фест».

Приняли меня замечательно, познакомили с именитыми гостями. Показали Челябинск. В центре города — питерская архитектура, широкие проспекты, в которых легко и широко дышать. Челябинск был по-летнему теплым и распахнутым.

Вот и они — уральские писатели, о которых так много слышала, долго остававшиеся лишь на листах электронных книг, сновидениями, никак не могущими обрести плоть — Сергей Беляков, Янис Грантс, Алексей Сальников. Теперь вижу: у них есть руки, ноги, голоса. Походка. Улыбка! Они здесь, рядом, и утверждают себя в пространстве, как пойманная мысль, уже не способная ускользнуть. Так новый город становится все объемнее и ближе. Наполняется людьми. Увеличивается на эдакой личной карте, которая хранится внутри и состоит из изведанных, любимых мест.

Выступить на одной сцене с Алексеем Сальниковым, вернуться в гостиницу, перечитывать его стихи, дополняя их только что увиденным жестом, звуком, человеком. Одни из самых чудных открытий, которые случаются в жизни, — это открытия людей.

— Что вы чувствуете, когда заканчиваете роман? — спрашиваю у Сальникова.

— Облегчение, — говорит он.

— Ага, а потом — радость или грусть? Ну, от того, что попрощались с ними.

— Да нет, ни то, ни другое. Потом сразу другие идеи начинают крутиться в голове, и уже с ними ходишь, — задумчиво отвечает.

И никогда-то оно не кончается, ни творчество, ни поэзия, ни жизнь.  Закончив одну, начинаешь другую.

И все хотелось говорить, говорить, говорить. Как на круглом столе, инициатором которого я стала. Важная для меня тема — «Косноязычие в поэзии: как речь выходит за границы речи». Она давно волнует меня, хотя бы потому, что, встречая косноязычие в стихах, я восхищаюсь. Для меня это и смелость, и свобода, и сама суть творческого акта: слом уже привычного даже для поэзии языка. Но вот вопрос: почему одно косноязычие в стихотворении смотрится нелепостью, а другое — открытием? Дмитрий Воденников, также участвовавший в беседе, назвал главное качество, обеспечивающее косноязычию жизнь, — естественность. Когда стихотворение — это отпечаток авторского мышления. Кроме того, косноязычие — это надстройка над «правилами», то есть, чтобы удачно использовать его как прием, нужно освоиться полностью в уже изобретенных поэтических приемах.

Чтобы покинуть границы, нужно точно знать, где они. А то, бывает, щегольнешь выдумкой, а ее до тебя уже тысячу раз использовали, вот и выходит ненужность, нелепость.

И как всегда, все упирается во вкус. Казалось бы, субъективнейшее понятие. Которое все же напрямую зависит от количества и качества прочитанного.

Ходят слухи, что писатель — существо, нуждающееся в заботе. Часто — тепличное. Наверное, я из таких. Но когда знаешь, что тебя есть, кому поддержать, — хочется откликаться, развиваться и творить. АСПИ дарит уверенность в том, что ты нужен. Что быть писателем — и ответственность, и радость. Что все — впереди!

 

 

*

 

Сергей Носов, прозаик (Санкт-Петербург)

 

В КРАЮ ДРЕВНЕЙШИХ ВУЛКАНОВ

 

Странные ощущения возникают, когда начинаешь понимать, где ты находишься. Вроде бы стоишь на плотине — ну да, ГЭС, река Шуя, приходилось видеть подобное — и не раз. Но что это там за причудливые породы по берегам? А это остатки древнего вулкана — палеовулкана, если вам интересно. Мне очень интересно. Потому что я вот так же нечаянно уже побывал на одном палеовулкане — на Гирвасе, одной из самых удивительных достопримечательностей Карелии. Но Гирвас знаменит, он посещаем туристами, а этот, у поселка Игнойла, вдали от трассы, известен в основном узким специалистам и местным краеведам из числа рыбаков.

Если бы мне не довелось года четыре назад побродить вместе с друзьями по скальным породам Гирваса, я бы, наверное, и не обратил на эти внимания. Но вот странный зигзаг судьбы: человек, далекий от геологии, второй раз попадает на палеовулкан, объект, прямо скажем, не самый распространенный в природе.

Только представьте, возраст палеовулканов может измеряться десятизначным (!) числом лет. Когда он извергался (на протяжении, может быть, миллионов лет), жизнь на Земле была представлена исключительно одноклеточными организмами. Ничего и близко похожего на того муравья или на эти деревья здесь быть не могло. Был яростно извергающийся вулкан. Что до горы в нашем обыденном понимании, так ее снес ледник, но это ведь не меняет дела?

Вот так из села Вешкелицы вас везут на автобусе в поселок Игнойла, вы пересекаете историческую линию Маннергейма и попадаете, можно сказать, в эпоху доисторическую — в архей.

Тут надо объяснить, почему из Вешкелицы. А потому, что в этом году писатель Владимир Софиенко и его жена Елена придумали проводить литературный фестиваль «Петроглиф», их совместное детище, в карельском селе Вешкелице. Фестиваль этот имеет обыкновение кочевать год от года по просторам Карелии.

 

Литературные фестивали многим хороши, а по мне — больше всего неожиданными встречами и нежданными впечатлениями.

И вот опять же о геологии. Как-то на другом фестивале, в Красноярске, встретил я дальневосточного писателя Василия Авченко. Он, среди прочего, автор книги о камнях Владивостока, его родители геологи, сам в геологии разбирается, вот я его в холле гостиницы дай и спроси, говорит ли ему что-нибудь имя Лариса Попугаева. Дело в том, что в школе, которую я окончил, когда-то до нас училась Лариса Попугаева, открывшая месторождение алмазов в Якутии, но никто в нашей школе об этом не знал. О Ларисе Попугаевой мы узнали из мемориальной доски, которая спустя годы уже после нашего окончания появилась на стене здания школы. Услышав вопрос, Василий Авченко на меня посмотрел с изумлением и тут же прочитал мне лекцию о кимберлитовых трубках и стратегическом значении для всего СССР открытия Попугаевой. Меня тогда восхитила ситуация эта: надо было приехать из Петербурга в Красноярск, чтобы от жителя Владивостока услышать о том, кто учился в нашей ленинградской школе.

Широка страна моя родная, но мир все равно тесен. Это я сейчас о пользе литературных фестивалей. А о том эпизоде в гостинице я даже написал в своей «Книге о Петербурге». Но что самое удивительное — здесь, в Вешкелице, ситуация повторилась.

Меня поселили у гостеприимных хозяев в сельском доме, а соседом мне был, так вышло, Вячеслав Нескоромных, профессор, автор книги о Колчаке и многих работ, связанных с геологией, — в частности по технологии бурения скважин на алмазных месторождениях (о чем узнал позже). Только мы познакомились, разговор сразу же зашел о Попугаевой, — оказывается, он работает над ее биографией, — и право, то, что я от него услышал, исполнено такого драматизма, таких страстей, таких совпадений — и счастливых и трагических, что хочется лишь пожелать, чтобы книга удалась, вышла и была замечена.

А когда вернулся в Петербург, узнал, что Игнойльский палеовулкан не просто очень древний, а вообще один из древнейших на планете — ему три миллиарда лет! Жалко, не знал, что три. А то бы что? Наверное, с большей ненасытностью пожирал бы глазами эти глыбы древнейших пород.

Кстати, в здании нашей школы (и никто из нас не ведал об этом — ни мы, ни учителя) родился Шостакович. Обнаружили это позже. Доска висит — теперь ведаем.

 

*

 

Андрей Рудалев, литературный критик (Северодвинск)

 

ТЕРРИТОРИЯ «ВЛАДИВОСТОК»

 

Владивосток — знание о сверх России, о ее особой географии, ее безграничности, неисчерпаемости, о том, что здесь возможно все. Он необходим в том числе и для того, чтобы Россия смогла лучше познать и поверить в себя через это прямое наследие «эпохи победителей». Под этим названием понимаю время Куликовской битвы, великого Сергия Радонежского и его учеников. Время собирания Руси, преодоление усобицы и внешнего гнета, время ее культурного преображения, начатое монахом, воином и художником.

Именно та эпоха выстроила луч Северной Фиваиды до Соловков, откуда и открылся путь на обретение той самой сверх России: на Север и Восток — отечественные сакральные координаты, заключающие в себе ее уникальность и неисчерпаемость. Ее важнейшие координаты обширности — национальной доминанты, ставшей своеобразной отечественной теорией относительности, преодолевавшей любые штампы — ее чудом, которое никаким умом не понять.

Владивосток — ключевой отечественный топоним, символ российской бесконечности, но при этом единства и связанности всего. Вестник о том, что в России нет ничего невозможного. Это и живая рифма нашей современности с тем самым временем Радонежского, Донского и Рублева, которая сейчас крайне необходима.

О единстве говорили и на дальневосточной книжной выставке-ярмарке «Печатный двор». Она уже давно стала традиционной и объединяет многие дальневосточные регионы. На этот раз была посвящена 150-летию Владимира Арсеньева.

Вообще, надо сказать, что в культурном и литературном делании всегда много провиденциального, знакового, символического. Так помню в школьном возрасте в сундуке огромной крестьянской избы на северной Мезени случайно нашел зачитанный томик Арсеньева без обложки, от которого не мог оторваться, пока не прочел весь. Такой силы был магнит… Он чудесным образом перенес в неведомые для меня пространства, постигать которые было особенно радостно.

Это было настоящее потрясение, именно тогда открылась важность посещения этих мест, тогда же понял, что обязательно там буду. Наверное, чтобы ощутить чудо сопричастности с этим краем, которое прочувствовал через книгу большого писателя. Наверное, чтобы ощутить чудо родства, которое, как и отечественная география, бескрайнее. Понять простую формулу, что Россия — везде.

Та книга открылась мне в перестроечные годы, в которые проявились многие иллюзии и соблазны, в которые все вокруг стало рассыпаться и отторгаться друг от друга, а тут — соединяющий луч, выстроенный образами и словами. Да, еще какой! Дерсу — как дерзость, дерзновение, а также путь, Узала — как узел скрепляющий и основательный. Именно такие книги и сшивают отечественную цивилизацию, не дают ей распасться на многие лоскуты.

И они, безусловно, должны появляться и в современности, как мосты Владивостока, построенные совсем недавно, но ставшие одной из главных достопримечательностей города, преобразившими и украсившими его. Современность обязательно должна вносить свой вклад в цивилизационную и культурную общность, так она и себя вписывает в большой исторический путь, преодолевает нигилизм по отношению к себе.

На том же «Печатном Дворе» была крайне любопытная дискуссионная площадка с участием представителей Ассоциации союзов писателей и издателей России и книжников Дальнего Востока.

Говорили о том самом культурном собирании, о том, что надо объединяться. Что необходимы действенные литературные лифты, которые бы перезапустил литпроцесс на местах, пребывающий зачастую в депрессии и унынии. Запрос на подобное очень велик, ведь место чувства общности и востребованности постепенно начинает занимать ощущение одиночества, покинутости и безбудущности.

Отмечалась и общая для многих творческих людей в регионах страны дилемма: пытаться развивать культурно регион или податься в столицу, в центр, который воспринимается символом успеха. Такой выбор встает перед многими и повсеместно. Размышляя о нем, начинаешь думать, что и в родной Архангельской области большая литературная судьба открывалась для уезжающих: для Михаила Ломоносова, Бориса Шергина, Федора Абрамова и Владимира Личутина. Других же Русский Север воспламенял благодаря недолгому прикосновению. Это и Александр Грин, и Аркадий Гайдар, и Иосиф Бродский.

Остальным же судьбам грозится либо варение в собственном соку, либо постепенное затухание. Противопоставить этому возможно то самое объединение, горизонтальные коммуникативные связи и литературные лифты. Это станет свидетельством того, что литератор не брошен на произвол судьбы, что и он необходим и включен в общий цивилизационно-культурный диалог-делание. Инструментарий для подобных возможностей как раз и предлагает Ассоциация союзов писателей и издателей России, которая крайне заинтересовала приморское литсообщество.

И, конечно, необходимо то самое чудо, которое заключает в себе тот же Владивосток, соединяющий далекое и близкое, родное и экзотическое. Отменяющий разъединенность и дающий ощущение общности, которое достигается, невзирая на пространственную протяженность.

Где человек, там и центр — такова формула отечественной географической относительности, но для нее должна быть создана особая духовная инфраструктура, которая преодолеет не только нигилизм по отношению к современности, но и определенный региональный дискомфорт. Литераторы же должны себя чувствовать важнейшими маяками. Есть во Владивостоке знаменитый токаревский маяк, к нему по живописной косе постоянно идут люди. От него отлично виден прекраснейший мост. И подобное сочетание на случайно: литераторы-подвижники и структуры соединяющие, такие как Ассоциация — подобная симфония должна произвести отличный результат и наполнить важнейшим содержанием нашу современность, придать ей соответствие эпическим масштабам времени.

А еще здесь много солнца. Оно напоминало о татуировке на руке деда-фронтовика с восходящим солнцем и лучами, тянущимися от того самого времени победителей. Как путь. Под ней была аббревиатура: РДК, которая расшифровывается, как «родной дальневосточный край». Родной!

Через это чувство родства и следует писать крайне необходимую для нас историю общности.

 

*

 

Иван Шипнигов, прозаик (Москва)

 

ХИНКАЛ, НАДЕЖДА И РУССКИЙ ЯЗЫК

 

Как я съездил в Махачкалу, поправился на пару килограммов и узнал, что школьники думают про чаты то же, что и я

 

Я неопытный путешественник и перед каждой поездкой волнуюсь. Вдруг я забыл выключить воду и газ, и пока меня нет, все сначала зальет, а потом сгорит? Вдруг я забыл паспорт и потерял ключи, и сначала не смогу улететь, а потом не смогу вернуться? А еще может быть жарко, и теплая одежда окажется лишней, или будет прохладно, придется купить что-то теплое, а потом станет жарко, и лишняя одежда все равно окажется лишней. Я вообще боюсь лишних вещей и поэтому, например, всегда забываю либо провод, либо вилку для зарядки телефона. С гордостью говорю жене:

— На этот раз я взял зарядку.

И жена, глядя, что на этот раз я с гордостью достал из рюкзака — провод или вилку, — привычно выдает мне недостающую деталь.

Наконец, неприятность может прятаться в душе. В одной из гостиниц Санкт-Петербурга я узнал, что слабая струйка холодной воды называется «термостатный душ», и теперь неприятную гигиену мы называем «душ из ряженки».

В Махачкале все было совсем по-другому. Во всех смыслах, не только в бытовом.

В поездке, организованной Ассоциацией союзов писателей и издателей, нас сопровождала сотрудница АСПИ Надежда Еременко. Она решала все бытовые вопросы, а на онтологические отвечала. Например, мы с женой, видя лихого дагестанского водителя, спрашивали друг у друга:

— Как же здесь перейти дорогу?..

И сами себе отвечали любимой цитатой:

— Юг. Культура!

Жена, опытный путешественник, успокаивала меня, что в Италии водят так же. А Надежда смело шагала на зебру, увлекая нас за собой:

— Троих не задавят!

Шутки шутками, но Махачкала и ее люди нас очаровали. Мы встречались со школьниками нескольких махачкалинских гимназий и лицеев. Я был уверен, что дети будут кричать и смеяться и не дадут мне ничего сказать. Но ученики Республиканского многопрофильного лицея-интерната для одаренных детей сначала выслушали мои рассуждения о том, что правописание меняется, язык Пушкина когда-то считался возмутительно новым и неправильным, а с помощью текста в мессенджере можно создать какое угодно, в том числе выгодное, впечатление о себе. А потом я спросил: кто и когда пользуется капслоком, кто и зачем ставит много восклицательных знаков или две точки вместо трех в многоточии — и дети, забыв, что они одаренные, действительно стали кричать и смеяться:

— Мама, когда злится!

— Классная руководительница, когда хочет донести мысль!

— Мама и классная руководительница, считай, одно и то же!!!

Это про капслок и восклицательные знаки. А две точки вместо трех в многоточии ставит девушка, которая хочет показаться более грустной и задумчивой, чем она есть на самом деле…

Но грустить и задумываться у нас времени не было. Встреча со студентами филологического факультета Дагестанского государственного университета была в субботу первой парой, и на нее пришла целая аудитория. А я помню, что такое первая пара в субботу, потому что я ни на одну из них не пришел. А они пришли и, более того, слушали мои воспоминания о филфаке.

— На филфаке не учат ставить запятые, как на мехмате не учат складывать и вычитать столбиком…

Они и без меня это знали, но я хотел сказать им, что я тоже вижу смысл в филологическом образовании.

Встреча с коллегами из республиканского отделения Союза российских писателей проходила после дегустации разных сортов хинкала, устроенной нам Миясат Муслимовой, дагестанским писателем, филологом, переводчиком, педагогом. Надо сказать, что все встречи, а также прогулки по вечерней Махачкале нам устроила Миясат Шейховна, но подкосил нас именно хинкал. Когда после него жена, полулежа в такси, говорила, что она сама теперь как хинкал, я тонко иронизировал, что она — хинкал аварский, а я — кумыкский. Не все могут знать, но в аварском хинкале кусочки теста объемные и убедительные, а в кумыкском тонкие и элегантные.

На встрече с писателями и читателями мы рассказали все, что знаем о том, как издать книгу. На грустные сетования о том, что издать книгу сейчас трудно, я отвечал еще более грустным замечанием, что издать — еще полбеды, главное — чтобы о ней узнал читатель. Лев Толстой недоумевал, почему романы заканчиваются свадьбой, ведь со свадьбы все только начинается. Я не люблю ложные надежды и стараюсь не давать их другим. Но одна надежда у меня точно есть: пока писателям организуют такие поездки, пока на них ходят школьники, студенты и совсем взрослые люди, пока их заботит, как издать и продвинуть книгу, — есть надежда на то, что литература когда-нибудь опять зазвучит с убедительностью хинкала и настойчивостью прибоя, который радовал нас в гостинице. Зазвучит и снова заговорит о человеке, обществе, порядке и сложности, но уже на большую аудиторию.

 

Миясат Муслимова как-то специально для нас произнесла несколько слов на лакском языке с особенными звуками «К» и «Ч». Нефилологи в нашей компании, то есть все, кроме меня, бросились пытаться повторить их, а я только восхищенно махал им рукой: да бросьте, не сможете вы их повторить, у них другой способ и место образования, чем у наших «К» и «Ч». Еще я знал, что в Дагестане много языков, но когда я спросил у школьников, как часто они говорят дома на родном, школьники посмотрели на меня, как смотрит жена в поездках, с сочувствием и снисхождением:

— На каком именно?..

Русский язык объединяет меня, странного дяденьку, который приехал из Москвы, а родом из сибирской деревни, смелых подростков из махачкалинского лицея, скромных девушек-филологов из горных сел и еще очень многих и очень разных людей. Не думал, что я когда-нибудь напишу эту фразу, которая раньше казалась мне фразой из учебника родной речи для первого класса, но сейчас хочется написать именно ее: пока жив язык, мы все как-нибудь договоримся.

 

*

 

Андрей Убогий, прозаик, хирург (Калуга)

 

ГАТЧИНА

 

Что видишь, гуляя по гатчинским паркам осенью? Деревья в багрянце и золоте, гладь озер и проток, арки мостов, неожиданно яркую зелень травы, усыпанной желтыми листьями, видишь белок, чаек и уток — такого количества уток я, кажется, не встречал за всю жизнь — и видишь красно-песчаные ленты дорожек, так манящие тут же по ним зашагать, что на развилках теряешься: хочется идти сразу по ним по всем, хочется раздвоиться и рас-троиться — чтобы не упускать ничего из красот, что на каждом шагу открываются взгляду.

И, конечно же, думаешь: «Да, это рай…» Если мечта человечества об этическом, так сказать, рае — земном царстве всеобщей любви — скорее всего, так и останется недостижимой, то рай эстетический — вот он, перед глазами: ходи и смотри. А что в этом раю восхищает и трогает больше всего? Соединение разнородного — но такое соединение, которое не ущемляет частей, образующих целое, а, напротив, позволяет раскрыть их «цветущую сложность». Природное и человеческое в гатчинских парках соединяется с ласкающей душу и глаз гармоничностью. Арки мостов обрамляют живую подвижность воды, скамьи и тропинки ничуть не мешают — а, кажется, помогают природе проявить себя в лучшем виде. Ведь природа сама не желает жить в хаосе, а неосознанно жаждет гармонии. Тот, кто знаком с мусорной неопрятностью дикой природы, природы per se — какой-нибудь непролазной уремы, или болотистых пустошей, или лесных буреломов, — тот поймет и оценит животворящий порядок гатчинских парков.

А уж белки и утки, и разные мелкие птахи вроде поползней или синиц — те просто счастливы обитать рядом с людьми и брать корм прямо из человеческих добрых ладоней. Конечно, до возлежания рядом агнца и льва еще далеко — но шаг в направлении этой мечты уже сделан.

Так что соединение, синтез, союз — вот путевой указатель, ведущий нас в рай, и не только в рай гатчинских парков. Разве, скажем, фестиваль ЛИК, так украшающий осеннюю Гатчину, — это не синтез искусств, благотворный как для кино, так и для литературы? Или, к примеру, создание Ассоциации писательских союзов, получившей романтическое имя АСПИ (так могли бы звать, скажем, принцессу, живущую в Приоратском дворце): разве это не жест созидания и примирения?

Что же касается самих встреч с читателями, то они были организованы безупречно — особенно в библиотеках. Видеть живые и внимательные лица, слышать умные вопросы — это было прекрасно. Сложнее, конечно, было общаться со старыми и малыми: в доме для престарелых и в педагогическом колледже. Но ничего, справились: надеюсь, и для слушателей эти встречи не прошли бесследно.

Так что я очень признателен людям, союзам и силам, которые помогли мне провести три дня если и не в настоящем раю — то в его очень правдоподобной модели. Спасибо всем деликатным спутникам прогулок по неторопливым гатчинским улицам и переулкам.

 

*

 

Ольга Новикова, прозаик (Москва)

 

ГАТЧИНСКИЕ ВСТРЕЧИ

 

«Сапсан» отправился с Ленинградского вокзала в 6-50 17 сентября. В дороге я познакомилась с товарищами по поездке. Анастасия Афанасьева, куратор фестиваля «Литература и кино» — интересный человек, радушная хозяйка, своеобразный прозаик. Обаятельная, искренняя Христина Карлова заботилась обо всех, создавала радушную атмосферу. Очень деликатно оповещала нас о правилах поездки и с удовольствием откликалась на наши предложения. Писатель-хирург Андрей Убогий оказался чутким, глубоким, интеллигентным человеком. Он предложил в перерыве между поездами посетить Александро-Невскую лавру, где мы поклонились могилам Достоевского, Жуковского, Чайковского, Крылова, Шишкина и многих других любимых русских писателей, композиторов и художников.

В Гатчине нас поселили в гостинице «Гатчина», очень удобной и уютной, где мы передохнули четверть часа и поехали выступать в Центральную городскую библиотеку имени А. И. Куприна. В читальном зале уже был полно народу, а на столе выставлены наши с Андреем Убогим книги, которые были в библиотеке. Я подарила им свою книгу «Приключения женственности». А. Афанасьева рассказала о фестивале, а Х. Карлова — о работе АСПИ. Мы с Андреем Убогим по очереди рассказали о своих книгах и о своих службах — он о врачебной деятельности, я — о редакторской работе, о мастер-классах, которые проводит фонд Филатова и АСПИ, о работе экспертом премий «Большая книга» и «Лицей». Андрей прочитал небольшой рассказ. Было много вопросов и о нашей писательской работе, и о судьбе литературных журналов, о роли книги в жизни человека… Такая активность читателей вселяет веру в наше безнадежное дело. Был даже такой смешной вопрос: «Когда Вл. Новикову дадут Государственную премию за книгу „Пушкин” в серии ЖЗЛ?» Встреча длилась более полутора часов. После ее окончания нам показали музей, макет Гатчины и макет дома, где жил А. Куприн.

Утром 18 сентября мы с Христиной осмотрели Гатчинский и Приоратский дворцы. Парадная лестница Гатчинского дворца была закрыта, и посетители переходили из этажа на этаж по темной винтовой лестнице, ведущей не только наверх, но и в подвал, в казематы, напоминающие лондонский Тауэр.

В 13-30 мы поехали на встречу с читателями в Центральную районную библиотеку имени А. С. Пушкина. Представляя меня, директор библиотеки подробно рассказала о всей моей литературной семье и о том, что они ориентируются в море современной литературы с помощью статей Лизы и Вл. Новиковых, напечатанных в «Новом мире». Не обошлось и без вопроса о том, как напечататься в «Новом мире». (И не успела я вернуться домой, как получила рассказы автора, которая присутствовала на встрече.)

Вечером мы с Христиной осмотрели огромный Дворцовый парк, его пруды, мосты, павильон Венеры, Березовый домик. Христина — прекрасный товарищ для путешествия: выносливая, любознательная, внимательная как к окружающей природе, так и к творениям рук человеческих.

19 сентября мы выступили в Педагогическом колледже имени Ушинского перед студентами первого курса. Осмотрели музей колледжа, которому исполнилось 150 лет. Многие педагоги сами окончили этот колледж и теперь преподают в нем.

После обеда Ася Астафьева проводила нас до «Сапсана» — мы поехали в Санкт-Петербург на рафике, и поездка тоже была любопытной, как своеобразная экскурсия. В Питере мы выпили чай с пирожными в легендарном кафе «Север» и прогулялись по Невскому проспекту до Московского вокзала.

Расставаться было грустно. Это была одна из лучших поездок. Было ощущение, что удалось посеять «разумное, доброе, вечное», а также узнать много нового и полюбить Гатчину и ее жителей.