Параллельный импорт

Окурок

 

       Пропадал я за этот окурочек...

       Юз Алешковский

 

В чистой зоне, в озоне,

На рулонном газоне

Обнаружен окурок!

В перископы чуть видный,

Стопроцентно ковидный,

В никотиновых метинах бурых.

 

В зоне чистой, где vita

Brava, ибо привиты

Поголовно и без принуждений

Все! Где, словно бы в сказке,

Разрешили без маски,

Где щипцами не рвут ограждений!

 

Где харчевни, театры

И гастроли Синатры

(Воскрешен — пусть пока голограммой),

Где не знают соседей

И не любят трагедий,

И обыденной брезгуют драмой.

 

Как из зоны из грязной,

Пропускной и заразной,

Залетел он сюда, вестник ада?!

Ведь до грязной до зоны —

Четыре кордона,

Карантин от Инты до Багдада!

 

Эта грязная зона —

Фантом Черкизона!

Гордо реет над каждым бараком

Горклый смрад самогона,

И Медуза Горгона

Без патента брюхата плембраком.

 

Там курилку ищите,

Где хирург в химзащите

Оперирует на удалёнке,

Где в панельных фавелах

Крутят «Семеро смелых»

И «Чапаева» на микроплёнке.

 

Как — без света и газа?

Ну, Левша косоглазый,

Скоро вытравят эту халяву!

Носом сточную клюнул канаву

Непривитый ахеец...

И стреляет гвардеец

У прохожего едкую «Яву».

 

 

Таксист

 

На Павелецкой яма в маске сварщицкой.

Мухлюет шеф с парковочною карточкой.

 

А мне б домой, мне что в таксёрcкой совести —

Я не сомкнула глаз в тамбовском поезде.

 

Я тело прежнее своё искала — где оно?

Меня душили вспоминаний демоны.

 

Но шеф мне впаривает сказку Баума,

Как бампер в бампер проезжать шлагбаумы,

 

Как номера шуруповёртом скручивать.

Замаются они, мол, нас прищучивать.

 

В умат ночною сменою умученный,

Он сам похож на чёрный номер скрученный

 

С заклеенной бумажкой крайней циферкой,

С копеечною жалкой вечной выверкой.

 

В одном котле нас кипятили-бучили,

Так разварили в студень, так прищучили,

 

Так развели — до нутряного прорыга...

А он всё верит, что обманет ворога!

 

 

Параллельный импорт

 

Скажи, начвещь,

Тебя бросали в пещь 

За то, что ниц не пал пред истуканом?

Тебя толкал угрюмый нелегал,

Когда ты по плацкарте пробегал

С картонным огнедышащим стаканом?

 

Начвещь, начвещь,

Ты знаешь, как зловещ

Набитого вагона острогранник,

Где шахматную сумку от Тати

Таможенник мечтает обнести

И на границе отобрать загранник?

 

Преодолел посты — и был таков...

Листают бригадиры челноков

Турецко-польский рваный разговорник,

И сын теперь не сын, и внук не внук,

И доктор гомерических наук

Ночует на полу, как беспризорник.

 

Не мрачный ВАК, не переменный ток,

А скотча избавительный моток

Преследует былого диссертанта.

Он на оптовке, если повезёт,

Реализует партию колгот,

И чёрт ему не брат, и вся Антанта!

 

Начвещь, начвещь,

Ведь человек — не клещ,

Членистоногий и кровососущий!

Смотри, как жалок он и одинок,

Перерождённый человек-челнок,

По барахолке мировой снующий!

 

Друг не простит, и конкурент воздаст...

Где нынче наш любимый Адидас?

Ужель, как мамонт, сносится и вымрет?

Где самоутвержденья островки —

Потливые кроссовки и носки?

Ужели снова — параллельный импорт?

 

Начвещь, конечно, нам не привыкать

Концы рубить, и беды накликать,

И доедать последний уд без соли.

Так пусть объемлет нас вокзальный гул

И клетчатый вместительный баул

Возникнет с пропылённой антресоли.

 

Ёрш победит, иль одолеет лещ?

Но если вновь при должности начвещь,

Постой хоть в шереметьевской молельной,

Хоть осенись — и к стойке со всех ног!

Гряди ж, бессмертный человек-челнок,

И возвращайся, импорт параллельный!

 

 

На смерть Юры Шатунова

 

Обмылок плавленый на закусь,

Потом любовь на полчаса.

Отчаянная звукозапись,

Любительские минуса.

 

И, полюбас не понимая

В происходящем ни хрена,

Отдушку «Ласкового мая»

Вкурила сирая страна.

 

Труд — дело чести и геройства,

Да вот беда — работы нет.

Ароматические свойства

Улучшил белых роз букет.

 

Как ни старалась Толкунова,

Как ни пластались «Песняры»,

«Варёнки» Юры Шатунова

Их ушатали в те поры.

 

Подкидыши из интерната,

Взойдя над уровнями мглы,

Задержки заработной платы

Минусовали как могли.

 

Чтоб над внебрачной колыбелью,

Над переменою большой

Изаура с Марисабелью

Воспряли спрятанной душой.

 

Чтоб, досиня откеросиня,

Сказал себе последний лох,

Как Пушкин, виселицы скриня:

«И я бы мог! И я бы мог!»

 

По деревням дворняги лают,

По паркам тухнут шашлыки,

Когда о пошлости базлают

Разряженные пошляки.

 

От рэкетира до каюра —

Такая тонкая натура!

И — от зари и до зари —

Поговори ты с ними, Юра,

За белых роз поговори.

 

 

Ерёма

 

В сеточку слёзная глаукома.

На зафиксированном столе

В Зверевском центре

Лежит Ерёма

Тылом к земле.

 

Эта ковидца

Боится

Провидца,

Не потому ль среди третьей волны

Двери закрыты для всех, чьи лица

Не на стерильный шток-поршень шприца

Устремлены.

 

Всюду как дома,

Нигде не дома.

Допил, доел...

Мы ведь любили Москву, Ерёма, —

Не ЦДЛ!

 

Уксус пельменный,

Синдром похмельный,

Длинный неглинный свет...

Если Москва теперь до Удельной,

Нет нас как нет!

 

Шаг хороводный, белая дрёма,

Свадебный каравай...

Грозно тверёзый, молчи, Ерёма,

Не выдавай!

 

 

Прощай, ИКЕА!

 

В отходняках, бессонницах, нирванах

Я належалась на твоих диванах.

Лукавая, как дочка Патрикея,

Прощай, ИКЕА!

 

Едва остыли горы Карабаха,

Кругом пошла такая волноваха,

Такие разухабились хоккеи —

Не до Икеи!

 

Горшки, конечно, обжигают боги,

Но акция на бирже волатильна.

Средь громких брендов, уносящих ноги,

Чем зацепила эта лесопильня?

 

Нам тут меняли кровные полушки

На крашеные бусы из ракушки,

Не купленные старикам лекарства —

На тефтельки, что недокушал Карлсон.

 

В кидалове с напёрсточной сноровкой

Что проигравший, что укравший жалок.

ИКЕА, ты прекрасна состыковкой

Дерьма и палок!

 

На улице всемирного Идлиба

Титан кипит, подкапывает краник.

ИКЕА, мы и сами так могли бы,

Но сорвана резьба под многогранник.

 

Озимые погрызла капибара,

Сменил солдат ливрейного лакея.

Нет в русском поле синего амбара —

Прощай, ИКЕА!

 

 

*  *  *

 

Задраить люки? Флаги свесить?

Ведь что-нибудь же надо делать,

Когда на улице +10,

А ощущается как 9.

 

Сдвигающихся стен обвальность,

Шуршанье, дым — и снова тихо.

Ведь новая, кажись, нормальность,

А ощущается как лихо.

 

Любая тщетна заковырка,

Не отражаемая в меме.

На цифровой панели дырка,

Что ощущается как время.

 

В последний час важна морошка,

А каждодневно — в щах капуста.

Полна рулёжная дорожка,

Но выглядит как пусто-пусто.

 

Сын Зеведеев плыл на Патмос,

И обошло его цунами.

Они хотели закопать нас —

Мы оказались семенами.