Вишня в Латинском квартале

Люксембургский сад

 

   …tous les coins intimes ont disparu, tous les vestiges des anciens âges sont tombés,     tous les jardins sont morts…

   Joris-Karl Huysmans^[1]

 

 

Странный старик бродит в саду,

плащ марает травой.

И сам себе твердит на ходу:

«Tous les jardins sont morts».

 

Ты сказала:

           — Наверное, он — поэт.

Он трогает горлом звук

и слышит, как сад говорит в ответ,

что-то бормочет вслух.

 

Только представь, как суровой зимой

он выходит в пустой сад

и бормочет: «Tous les jardins sont morts»,

как полвека назад.

 

Словно карты шулера мелькают года.

Меняется все вокруг.

Но он год за годом ходит сюда,

слушать все тот же звук.

 

И он твердит столько лет подряд,

твердит: «Все сады мертвы».

И голые ветви над ним висят

и нежно касаются головы.

 

 

 

 

 

Мсье Жерар

Кафе «Богема», Монмартр

 

Он живет на Монмартре. С крутого холма

каждое утро спускается за свежим багетом.

При такой подагре можно сойти с ума

от одной мысли об этом.

 

Он учился в «Эколь», работал в «Тоталь».

Целый год он в отпуске. Он болеет.

Он допивает уже третий бокал.

Тело медленно тлеет.

 

Сейчас он расплатится и, опираясь на трость,

пойдет по брусчатке — он живет через три дома.

Что-то все-таки удалось, но что удалось,

не объяснишь другому.

 

Лестница Сакре-Кёр похожа на птичий базар.

Разноязыкий щебет катится по ступенькам.

Длинные лестницы учат терпенью, мсье Жерар,

учат терпенью.

 

 

Вишня в Латинском квартале

 

   Памяти Владимира Арнольда

 

I. Простое и сложное

 

«…В родстве со всем, что есть, уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту.

Но мы пощажены не будем,

Когда ее не утаим.

Она всего нужнее людям,

Но сложное понятней им.

 

Это — специальное стихотворение про математику, одно из самых замечательных стихотворений Пастернака. На мой взгляд, он очень много про науку понимал, про математику».         

Владимир Арнольд^[2]

 

Сложное проще простого.

Оно состоит из деталей,

кривошипов и шестеренок,

стихий, начал, элементов.

Сложное можно разъять

и сказать удовлетворенно:

вот мы его и познали.

Простое, увы, не познаешь,

раскладывая на части.

 

Потому-то оно и страшно,

как оранжевый черный ящик,

потому-то и ускользает,

как рыба в холодную воду.

Донести до садка не успеешь…

 

 

II. Март в Париже

 

   В 1993 он начал делить свое время между институтом Стеклова и университетом Париж-Дофин, он проводил весну и лето в Париже, осень и зиму — в Москве.

 

   Из некролога, опубликованного в «Нью-Йорк Таймс»

  от 11 июня 2010 года.

 

Обычно он приезжал весной,

когда город еще не выпорхнул

из колючего кокона,

когда магнолия только готовится

утопить в розовой пене Пале-Рояль.

Люксембургский сад еще не одет

по последней моде.

Высокая вода на Сене

подтапливает променады.

Но уже хочется снять куртку...

 

После мартовских

московских сугробов,

соленой жижи на ботинках,

серого низкого неба

кажется, ты попал в рай.

 

Он был парижанин

и не шибко-то много

бродил по городу.

Он здесь работал —

писал книги, читал математику

в Париж-Дофин.

Это — надо признать —

довольно бесцветное место.

Почему-то он выбрал его.

Наверное, чтобы меньше

было поводов для отвлечений.

 

III. Постулат

 

                                До самой сути.

                             Борис Пастернак

 

Нет, он не доверял уму,

он верил глазу.

Он говорил:

— Я суть возьму,

но всю и сразу.

 

Гирлянды лемм и теорем,

бумаги горы —

всего лишь видимые всем

леса собора.

 

Но их не стоит принимать

за цель работы.

Леса необходимо снять,

чтоб видеть что-то.

 

Когда одна на весь Квартал

взлетает вишня

в цвету, прекрасная, как дар,

возможно, вышний,

 

мир нам дается красотой

вполне конкретной.

И это постулат простой,

но заповедный.

 

 

Элементарная теория вероятностей

 

                          Судьба играет человеком

                    До смертной сырости на лбу.

                                           Алексей Цветков

 

Судьба играет человеком:

облом, потом еще облом.

Он лечит раны горьким смехом

и гордым смотрится орлом.

Твердит: но так же не бывает,

что проигрыш подряд сто раз.

Твердит: что нас не убивает,

то делает сильнее нас.

Он все надеется на что-то,

в какую-то глядится даль,

все строит планы и расчеты…

Удар, удар, еще удар.

И от битья почти безумен,

обломан столько раз подряд

вдруг пожалеет, что не умер

тому назад лет пятьдесят.

 

 

60 лет или 21916 дней

 

                        Памяти Илюши Точкина

 

Дата совсем не круглая,

если смотреть подробно.

Вот она площадь Трубная,

гулкой трубе подобна.

Выдуло все, что выдалось.

Вдоль по Неглинке к центру.

Притормози, я выйду здесь

и расставлю акценты.

Как на Петровских линиях

пили возле камина...

Что-то меня заклинило,

или надуло спину.

Было что-то хорошее

в том промежутке кратком.

Выпало наше прошлое

горьковатым осадком.

Кажется, больше нет меня.

Где-то в лесу хрустальном

по веществу кометному

сквозь элизийский тальник

тропкой иду заросшею,

пустоту окликаю.

Жить без тебя, хороший мой,

трудно я привыкаю.

 

5 июля 2020

 

 

*  *  *

 

                 …пойду и долиною смертной тени…

                                                     Псалом 22

 

                  Подожди немного…

                             Михаил Лермонтов. Из Гёте

 

Люди умирают,

прекращают быть.

Вдруг перегорает,

вспыхивая, нить.

Подожди немного.

Отдохни пока.

Нам с тобой дорога

ляжет далека

по смертельной тени

через мертвый дол

следом в след за теми,

кто туда ушел.

 

 

Баллада о вреде курения

 

Дождь молотит по крыше террасы.

И становится ясно жильцу,

что его пищевые запасы

неизбежно подходят к концу.

 

Есть еще упаковка спагетти,

чай, и перец, и блок сигарет.

Не курите, товарищи дети,

ничего в них хорошего нет.

 

Свет погас. Грозовые порывы

оборвали, видать, провода.

Мы одним электричеством живы,

без него-то совсем никуда.

 

Обесточен полночный поселок,

и потеряна сеть МТС.

Стих мобильник. Сколь труден и долог,

сколь неспешен ремонтный процесс!

 

Где ты, Вася, боец Мосэнерго,

ангел света, как есть во плоти!

Как ты куришь, наверное, нервно,

без тебя погибаем почти.

 

И тогда над запущенным садом,

над заросшим осокой прудом,

выше сосен и облачных складок,

серебром заливая и льдом,

 

поднимается лунное пламя,

опаляет края облаков,

то, что было и будет над нами

ныне, присно, во веки веков.

 

Он докурит свою сигарету

и, калиткой не скрипнув, уйдет

по высокому лунному свету,

превратится в серебряный лед.

 

Нам его совершенно не жалко.

Он и сам никого не жалел.

Здесь лежала его зажигалка

и окурок раздавленный тлел.

 

 

Иосиф Бродский. К дочери

 

вольный перевод с английского

 

                                                                              Саше

 

Дай мне другую жизнь, и я буду петь в кафе Рафаэлла.

Или просто сидеть за столиком, что у окна слева.

Или стоять, как мебель, прячась в углу от света,

Если другая жизнь будет скупей, чем эта.

 

Никакое столетье не обойдется без кофеина и джаза.

Я еще постою и не распадусь сразу.

И сквозь поры и трещины из запыленной клети

Я увижу тебя цветущей двадцатилетней.

 

В целом не забывай, что я где-то совсем рядом.

Деревянные вещи смотрят отцовским взглядом.

Особенно если они массивней тебя и старше.  

Эти вещи видят тебя и судят, и я тоже.

 

Полюби эти вещи, узнавай силуэт и контур,

А когда где-то в зале прилета аэропорта

Я наконец затеряюсь, среди багажа чужого,

Наш язык деревянные эти строчки напомнит тебе снова.