«Волга», «Год литературы», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Литературная газета», «Новая Юность», «Русская философия», «Урал», «Учительская газета», «Философия», «Формаслов», «Arzamas», «Prosōdia»
Евгений Абдуллаев. Что делать? — «Дружба народов», 2022, № 6 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Сто шестьдесят лет назад был начат один из самых сомнительных и самых известных романов в классической русской прозе. Начат в декабре 1862-го, дописан в апреле 1863-го. Не такой уж юбилей. И роман — если и не слабый, но явно уступающий тому, что появилось в том же 1862 году. „Записки из Мертвого дома”. „Казаки”. „Отцы и дети”. Почему же — все-таки — роман Чернышевского? <...> Оттого что в нем есть, как минимум, две вещи, которых сегодня остро не хватает русской прозе».
«Дефицит первый — связанный с оптимистическим осмыслением будущего. Пусть будущее с „чугунно-хрустальными” дворцами выглядит у Чернышевского слегка убого и пародийно. „Везде алюминий и алюминий…” Но сегодня для нас это важно: современной русской прозе нужно снова научиться говорить о будущем. <...> Это будет сложно. Позитивный образ будущего — такая же трудная для писателя вещь, как и положительный персонаж. Но попробовать нужно; время подоспело».
«„Новые люди” Чернышевского создают новое пространство социального существования — по крайней мере, пытаются его создавать… И пытаются, не без успеха, жить, действовать и любить в нем. Эта попытка выйти из дихотомии бунта и покорности, возможно, и была самой ценной в романе».
Константин Азадовский. «Именно история делает нашу работу актуальной». Записала Анна Красильщик. — «Arzamas», 2022, 4 июля <https://arzamas.academy/mag>.
«Моя методология ориентирована на исторический, я бы даже сказал, архивно-исторический подход к тому или другому явлению культуры. Я не представляю себе сегодня ни одной серьезной работы без обращения к архиву, без введения в оборот новых данных, новых источников. Меня всегда тянуло в архивы. Погружение в совершенно новый, ранее никому не известный материал всегда окрыляет, вдохновляет и побуждает к творчеству. В свое время меня интересовал типологический метод, и я читал работы, в основе которых лежит интертекстуальный анализ, деконструкция и так далее. Но мне кажется, что эта методология понемногу изживает себя. А вот исторический метод, претерпевший кризис во второй половине ХХ и начале XXI века, — это вечный метод. И он мне ближе».
«Я не могу назвать какую-то одну большую или тем более роковую ошибку, которую я совершил и хотел бы исправить, но в разное время в разных своих работах я допускал частные ошибки: текстологические (неверное прочтение), ошибки в комментировании, вызванные, как правило, незнанием, ошибки при цитировании (недостаток внимания). И поскольку профессионализм с годами нарастает, а с ним и критическое отношение к самому себе, возникает, конечно, естественное желание эти ошибки исправить. А как их исправить? Что написано пером, тем более напечатано, не вырубишь топором. Исправить это можно только одним способом — переиздать то же самое в улучшенном, исправленном и дополненном виде. Этим комплексом страдают многие мои коллеги».
Кирилл Александров. Ставка Верховного главнокомандующего в первые дни петроградских беспорядков: 23—25 февраля 1917 года. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, №№ 6, 7.
«После обеда Николай II писал жене и пил чай. Новости из столицы не поступали, поэтому Главковерх, наштаверх и другие чины Ставки ничего не узнали о происходивших событиях. Это тем более удивительно, что между Могилевом, Царским Селом и Петроградом существовала телефонная связь. Кроме того, в Пскове в полном неведении о петроградских волнениях оставалось и командование армиями Северного фронта во главе с генералом от инфантерии Николаем Рузским, хотя именно для снабжения их войск столичные беспорядки представляли потенциальную опасность. Во второй половине дня 23 февраля положение в Петрограде осложнилось».
Алексей Алёхин. Кому и на фига нужна поэзия, или О назначении поэта. Лекция. — «Новая Юность», 2022, № 3 <https://magazines.gorky.media/nov_yun>.
«Дело в том, что поэзия, как вообще искусство, иерархична. И притом в кубе иерархична. По большому счету — не с филологической точки зрения систематизации-классификации всего на свете вплоть до микрометрии, а с точки зрения культуры — нас интересует только очень небольшой круг действительно крупных мастеров. Иерархий может быть не одна, а, скажем, две (условно „традиционная” и столь же условно „авангардная”) и даже больше: к примеру, „духовная”, где окажется на Олимпе вполне вторичная Ольга Седакова. Но не сколько угодно, в каждой фейсбучной компании своя. И как раз осознание иерархии, стремление подняться по ней на высокую ступеньку — не в смысле общественного „статуса”, а творчески — ведет и дисциплинирует стихотворца в его развитии. А если этого нет, если все блохи неплохи, то остается „поэзия как образ жизни”».
«Вообще-то она всегда образ жизни. „Поэзия требует всего человека” (Батюшков), и тот всю жизнь проводит в своих стихах. Но я не об этом случае. А о том, когда вместо служения она становится времяпрепровождением: способом обрести компанию по интересам, покрасоваться на публике, потусоваться на фестивале — в сущности, мало отличаясь от завсегдатаев собачьих выставок или слетов серфингистов».
«Все уже заметили, что тема эта дословно совпадает со статьей Блока „О назначении поэта”, его знаменитой Пушкинской речью, произнесенной в 1921 году в 84-ю годовщину смерти Пушкина. Если сформулировать ее суть, то назначение поэта — внести гармонию в мир. Что и есть абсолютная истина. Вопрос однако: зачем ее вносить и кому это нужно? Много лет назад маленький сын соседа по даче, когда мы туда приехали, долго и внимательно разглядывал нашу кошку, а потом, подняв на меня искренние глаза, вопросил: „А зачем она вам?” С поэзией примерно такой же случай».
Лекция была прочитана молодым писателям в Иркутске в сентябре 2017-го и в Великом Новгороде в августе 2019 года.
Марк Амусин. «…Тревожить вечный сон Петра». Образ Петра I в российской литературе. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 6 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Осталось сказать еще о несколько слов о реминисценциях образа Петра в ленинградской и постсоветской петербургской прозе. Они немногочисленны, пунктирны, но по-своему интересны. Фигура самодержца возникает в этих произведениях чаще всего как некая культурно-историческая эмблема, подсвечивающая и остранняющая реалии современности. В рассказе „Некоторое время” Рида Грачева, талантливого ленинградского прозаика 1960-х годов, герой размышляет об „идее Петербурга”, об исторической судьбе грандиозного замысла Петра: „…с тех пор, как я поселился в этом районе, мне казалось, что я попал на необитаемый остров. Улицы здесь хранили следы эпохи Петра — Барочная, Корпусная, Галерная, Большая Зеленина — в действительности Зелейная — все это был город Петра, его верфей, его идеи ‘ногою твердой стать при море’. И я подумал, что запустение, ощутимое здесь, нежилой дух улиц, согреваемых дыханием хлебозавода, — признаки минувшей эпохи, у которой было начало, потом развитие, но не было завершения”. Герой другого рассказа Грачева, Адамчик, паренек лет восемнадцати, скромный и инфантильный, заядлый велосипедист, однажды оказывается „на рандеву” с Медным всадником, которое оборачивается для него болезненным падением. В этом эпизоде продолжена пушкинская смысловая линия противостояния маленького человека — на сей раз ленинградца — Фальконетову монументу, по-прежнему воплощающему властное, государственное начало».
Денис Ахапкин. Развивая Петра. Заметки об эссе Иосифа Бродского «Путеводитель по переименованному городу». — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 6.
«Покинув СССР в 1972 году, Бродский никогда больше не называл родной город по имени в стихах, хотя черты его просвечивают сквозь очертания других городов, реальных и идеальных. Тем интереснее первое обращение к истории и культуре Петербурга—Ленинграда в его прозе. В сентябре 1979 года читатели журнала „Vogue” получили свежий номер, в котором рядом с описанием сафари в Кении, очерком об отражении политических пристрастий в манере одеваться или стихотворением Джона Эшбери можно было найти эссе Бродского „Leningrad: A Great Russian Poet’s Guide to a City of Mystery”. Название, судя по всему, придумано редактором. Впоследствии поэт включил эссе в сборник „Меньше единицы” под другим названием — „Путеводитель по переименованному городу” („A Guide to a Renamed City’)».
«В „Путеводителе по переименованному городу” Бродский пересоздает миф о Петербурге и его основателе, подчиняя историю топографии, — при этом облик города трансформируется под влиянием идеи города. Так художники восемнадцатого века выстраивали воображаемое пространство и дополняли его отсутствующими, но долженствующими быть деталями в стремлении добиться победы над пустотой. Эти трансформации заметны уже на первых изображениях Петербурга, авторы которых пытаются представить его „таким, каким его видел царь”. Бродский продолжает эту традицию. В полном соответствии с ней один из лейтмотивов эссе — связь истории города с его создателем. При этом Петр в описании Бродского приобретает те же идеальные черты, что и город (идеальные не в смысле оценки, а в платоновском понимании — как, например, это происходит в стихотворении „Развивая Платона”)».
Владимир Березин. Советская пастораль близ Ясной Поляны. О том, как Андрей Егунов в 1931 году написал первый отечественный постмодернистский роман — и зачем его нынче читать. — «Год литературы», 2022, 10 июля <https://godliteratury.ru>.
«Есть чрезвычайно интересный феномен забытого писателя. Это вовсе не совершенно никому неизвестный человек, рукописи которого давно пошли на самокрутки, род истончился и в краеведческом музее висит его фотография с этикеткой „Неизвестный. Покупка леща у пристани”. Такого писателя просто нет. А вот забытый писатель похож на свою книгу, спрятавшуюся во втором ряду старого шкафа. В жизни были не только вторые, но и третьи ряды. В XX веке мы видим несколько слоев писательской известности: парадная, как у Маяковского с Горьким, которых даже изображали на гипсовых медальонах на школьных фасадах. Были крепкие советские писатели, которых и сейчас можно читать. Были писатели, что вынырнули из-под спуда еще при Советской власти. И наконец, Вагинов и Добычин, что обросли популярностью (а главное, своими читателями) уже в новейшее время. А есть имена, что вовсе не на слуху, но с ними происходит очень интересный парадокс: читатель устает от признанных кумиров, ему хочется самостоятельно владеть каким-то забытым писателем. Старая книга кажется особенно прекрасной, если она не захватана миллионами пальцев. Андрей Николаевич Егунов — ровно из этого, скрытого книжного ряда».
Сергей Боровиков. Запятая—17 (В русском жанре—77). — «Волга», Саратов, 2022, № 7-8 <https://magazines.gorky.media/volga>.
«Мой старший сын, подполковник МВД в отставке, работает судебным экспертом, в его специализацию входит и почерковедение. Приводимая цитата его озадачила.
„Летописи упоминают о земском Терентии, жившем около 1767 году, умевшем писать не только правой, но и левою рукою. Сей необыкновенный человек прославился в околотке сочинением всякого роду писем, челобитьев, партикулярных пашпортов и т. п. Неоднократно пострадав за свое искусство, услужливость и участие в разных замечательных происшествиях, он умер уже в глубокой старости, в то самое время, как приучался писать правою ногою, ибо почерка обеих рук его были уже слишком известны” (А. С. Пушкин. История села Горюхина).
Впрочем, сказал сын профессионально, если некий жулик сумел обеими руками писать, отчего бы и ногой не научиться.
А от себя скажу, что вновь убедился, что у Пушкина и в самом деле есть всё».
В. В. Варава. «О, как в страданьи веры много!» (Соотношение веры и совести в русской философии). — «Русская философия», Санкт-Петербург, 2022, № 1 (3) <https://rush-philosophy.com/rf/index>.
«Представляется, что один из героев рассказа Шукшина „Верую!”, задав вопрос: „У верующих душа-то болит?”, попал в самую сердцевину этого дискурса о соотношении веры и совести. А Платонов, произнеся слова „Мне без истины стыдно жить”, фундировал связь стыда и совести в русском моральном сознании».
«<...> cовесть невозможна, нравственность невозможна, подлинная вера невозможна, человек вообще невозможен, но они есть».
В. П. Визгин. Из жизни московских философов: 1960 — 1990 гг. — «Русская философия», Санкт-Петербург, 2022, № 1 (3).
Среди прочего: «Расскажу один эпизод для пояснения этого сюжета. В 1981 г. я написал повесть „Начинающий” и дал читать рукопись своим друзьям. Вот как примерно отозвался о ней Хоружий: „Не ожидал, что ты так хорошо пишешь, но ведь все это совершенно неверно по идеям!”. Сережа своим университетским образованием был ориентирован на нормы научного познания и применял привычные ему исследовательские приемы и в философии и богословии, которыми он увлекся еще тогда, когда занимался теоретической физикой. Он не нашел у меня в повести ожидавшихся им идей христианской философии, типичных для русских религиозных мыслителей. Этими идеями он интересовался и во многом сам их разделял, считая, что и его философствующим друзьям они близки».
«Главные понятия — это именно то, что мы меньше всего понимаем». Интервью к выходу книги Михаила Эпштейна «Первопонятия. Ключи к культурному коду». Беседу вела Ольга Балла-Гертман. — «Волга», Саратов, 2022, № 7-8.
Говорит Михаил Эпштейн: «Не только названные вами, — но и „жизнь”, „смерть”, „любовь”, „совесть”, „мудрость”… Все они „гиперинтерпретированные”. На то они и первопонятия. Мысль из них исходит, на них опирается. Но именно их привычность и самоочевидность мешают их понимать».
«Вот и я, как исходную установку, признаю свое непонимание этих больших понятий. Для меня главное — не рассматривать их в рамках какой бы то ни было уже сложившейся философской системы или научного метода (как, скажем, рассматривается сознание у Гегеля или в современной когнитивистике), а раскрыть проблемность данного понятия. Чем оно удивляет? Почему оно, определяя столь многое, само ускользает от определения? Как художник остраняет привычные вещи, представляет их загадочными, так я пытаюсь остранять понятия. Сократ говорит у Платона: „Философу свойственно испытывать изумление. Оно и есть начало философии” („Теэтет”)».
«„Карта смыслового опыта русского американца”? Да, конечно. Можно было бы добавить: „белого гетеросексуального мужчины” (смайл). Но под эти характеристики подпадут и Набоков, и Бродский, и Лев Лосев, и Александр Генис, и Марк Липовецкий, и еще десятки, если не сотни авторов из той же среды, — а смысловой опыт и его воплощение в текстах у них очень разный, так что вряд ли такая спецификация позволяет их объяснить. „Смысловая автобиография автора” — это ближе к сути».
Яков Гордин. Миф о «непотребном сыне» и реальная жизнь царевича Алексея Петровича. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 6.
«Царь Петр, своим „Объявлением” заложивший начало дискредитации наследника и в значительной степени своей цели достигший, не предполагал, что кто-либо со временем поставит под сомнение яростно очерченный им образ „непотребного сына”. Первые и весьма серьезные сомнения появились только сто тридцать с лишним лет спустя».
Наталья Иванова. ВпередНазад (ностальящее 2.0). — «Знамя», 2022, № 7 <http://znamlit.ru/index.html>.
Среди прочего: «Появились литераторы помоложе и поэкстравагантней — на литературной сцене расставил ноги в черных бутсах Михаил Елизаров. Для разогрева сначала шокировал публику своим анти-„Pasternak”ом, а литературно-либеральное сообщество, не поняв сути месседжа, восторженно вручило ему „Русского Букера” за „Библиотекаря” — роман с агрессивной ностальгией по соцреализму. „А что вы хотите от советских выкормышей”, — прокомментировал это решение Андрей Немзер, проходя мимо моего премиально-ресторанного столика. Неудивительно, что после таких вручений Андрей Семенович, один из самых ярких и активных газетных критиков, с критикой завязал».
Как будто в кино. О романе Дмитрия Данилова «Саша, привет!» размышляют Николай Александров, Мария Бушуева и Валерия Пустовая. — «Дружба народов», 2022, № 6.
Размышляет Николай Александров: «И тем не менее слова „как будто” — здесь самые важные. Ведь не случайно в тексте постоянно и настойчиво подчеркивается — это кино. Но если автор романа (прозаического текста) так откровенно и прямо указывает на то, что он выступает в маске зрителя-режиссера-оператора и, ведя повествование, говорит: „мы видим героя (героиню) там-то и там-то”, — или: „камера следит за человеком”, — он не перестает быть автором романа (прозаического текста), а, наоборот, дает понять, что он не сценарист, не режиссер, а просто использует такой прием, такое письмо, такую форму».
«Данилова трудно цитировать. Собственно, эта его особенность была и в „Описании города” (кстати, описания города — Москвы — в той же поэтике есть и в этом тексте), и в „Горизонтальном положении”. Данилов мастер банальных зарисовок, фиксаций, простой номинации, голых указаний на объект. Он не боится тавтологий, напротив, строит свой текст на повторах, возвращениях, топтании на месте, бесцельном движении, которое порой никуда не ведет, вроде бы ничего не объясняет. „Человек идет туда, куда он шел. Он идет, идет и наконец приходит туда, куда он шел”. Зачем это нагромождение идет? Между прочим, затем, чтобы подчеркнуть несценарное письмо: человек идет, мы еще не знаем куда, но видим, что у него есть цель. Вполне себе художественный прием».
Владимир Козлов. Поэзия, знай свое место. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2022, на сайте — 13 июля <https://prosodia.ru>.
«Я знаю про ряд конкретных поэтов то, что они имеют противоположные оценки происходящего, но, когда читаю их удавшиеся стихи, я забываю, кто из них кто, кто из какого лагеря. Когда стихи получились, они настолько больше, масштабнее любого идеологического высказывания, что лишний раз можно пережить ощущение торжества поэзии».
«В русской традиции есть привычное школьное понятие „гражданской лирики”. Оно считается школьным, потому что в его основу положен давно устаревший в литературоведении тематический подход — как в случае с „философской”, „пейзажной” лирикой и т. д. Но по сравнению с тем, что сегодня называют патриотической поэзией, понятие „гражданская лирика” прогрессивно, поскольку позволяет вспомнить о том, что происходящее сегодня с русской поэзией происходило с нею уже множество раз. У поэзии есть свои традиции, в том числе работы с идеологическим материалом».
«Удавшееся стихотворение патриотично не тогда, когда помогает русскому солдату уверенней колоть врага, а тогда, когда не бросает, не лишает своей любви живого человека даже в страшных обстоятельствах».
М. А. Колеров. Мы — накануне новой отечественной гуманитарной революции. (Выступление на семинаре «Русская мысль» в Русской Христианской гуманитарной академии, 8 апреля 2022 г.) — «Русская философия», Санкт-Петербург, 2022, № 1 (3).
«Поскольку я историк, то сразу скажу, что историческое исследование начинается с вопроса об источниках. Если философское систематическое исследование начинается с категорий, со сбалансированного целостного взгляда, то у историков — сначала источник. И второй главный вопрос у историка — когда? Помню, как молодым еще человеком работал в журнале „Вопросы философии”, который меня научно вырастил в начале 1990-х параллельно с Государственным архивом Российской Федерации. Как редактор, я тогда озадачивал авторов, которые приходили и предлагали идеи. Лишь отчасти шутя, я говорил: да, хороша ваша тема „Лев Шестов о душе”, но вы можете ли написать нам исследование „Лев Шестов в 1906 году”? И все. Оказывалось, что человек, у которого в сознании лампочка в такой момент перегорает, не способен это написать. А если он не способен это написать, то веры в его систематические выводы уже радикально меньше. Я не могу сказать, что ее нет, но меньше. Соединить шестовское исследование Брандеса 1890-х годов с его предсмертными интуициями — много ума не надо, я сам этим в молодости баловался. Но этим надо баловаться и сжигать, а не печатать в „Вопросах философии”».
«Я не устаю повторять, что мы — последнее поколение, которое физически видит полноту русской практической философии до 1917 года. Особенно газеты 1910-х годов, первых лет гражданской войны. Мы видим их последними — они физически рассыпятся, их уже завтра не будет, часть из них уже не выдается из хранения в библиотеках из-за ветхости. При этом, даже просто случайно, проходя мимо, мы посмотрим на профессорскую газету „Русские ведомости” и всегда там увидим тексты Вернадского, Лосского, Новгородцева, Франка, других великих. Этим хорошо занимался, все свое профильное вытащил из газеты и опубликовал Юрий Лисица — исследователь Ивана Ильина. Но полнота источников бесконечна. Я даже боюсь себе представить, какое количество текстов наших известных героев опубликовано только в одной этой газете. А ведь таких русских газет гораздо больше, чем одни только „Русские ведомости”; были многолетние, а были недолговечные газеты. Есть литературное приложение к „Биржевым ведомостям” середины 1910-х годов. Они должны быть тотально изучены, все публикации по нашей теме — переизданы. Эта работа не сделана».
Марина Кудимова. «Я не пишу о счастливцах и баловнях». Беседу вел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2022, 1 июня <https://formasloff.ru>.
Говорит Марина Кудимова — в связи с книгой ее статей и эссе «Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература» (2021): «„Это были мученики, а не герои”. Понятно, что Варлам Тихонович [Шаламов] говорит о персонажах „Колымских рассказов”. Могу повторить эти горькие слова применительно почти ко всем, кто исследован или просто упомянут мною, — от П. Ершова до В. Леоновича и от Лермонтова до Лимонова. Я не пишу о счастливцах и баловнях, а даже если и пишу, то подхожу и к ним со стороны экзистенциальной драмы».
«Дениса [Новикова] любили и поддерживали абсолютно все и прощали ему абсолютно все. Несмотря на то, что он демонстративно вылезал за красные корпоративные линии и по ту, и по сю их сторону, никаких утеснений или препятствий никто ему не чинил — слишком он был харизматичен и красив. Прочтите его библиографию и сопоставьте с датами непродолжительной жизни. А он притом убивал себя ежедневно, планомерно и последовательно…»
«Думаю, Дениса сокрушили две жажды — совершенства и славы… И если первая ненасытима никакими стимуляторами, то о второй, чтобы не погибнуть в пустыне бесславия, надо научиться не думать, как про белых обезьян или о секундах свысока. Это трудно. Ты мечтаешь каждый день писать великие стихи, но немота душит месяцами. Ты хочешь, чтобы о тебе писали каждый день и говорили каждые 15 минут, но говорят постоянно о тех, кого ты всей душой презираешь, а пишут о тех, о ком и безмолвие излишне. При этом ты ненавидишь пошлость, а прижизненная слава — абсолют пошлости. Как жить и чем утешаться? Самый известный поэт ХХ столетия — Евгений Евтушенко — ужасно страдал оттого, что не мог писать „непонятно”, но и понятым себя отнюдь не считал <...>».
«Современному читателю „криминальное чтиво” заменяет то самое „интересное”, которого они не находят в мейнстриме».
Александр Ливергант. Сомерсет Моэм учит неоднозначному пониманию жизни. Беседу вел Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2022, № 29, 19 июля <http://ug.ru>.
«Он [Моэм] участвовал в довольно небезопасных авантюрах: один раз он согласился на предложение английской разведки в Первую мировую войну, отправился в Швейцарию и по этому поводу написал замечательный сборник „Ашенден”, где разведчик описывает свои, казалось бы, очень неприметные действия в защиту Антанты. А потом, еще через несколько лет, он получил задание от англо-американской разведки и двинулся в Россию, что было весьма небезопасным, гораздо более небезопасным, чем поездка в Швейцарию. Он был человеком здравомыслящим, достаточно ловким, хитрым — все качества, которые обычно приписываются разведчику. Он встречался с крупными литераторами и политиками осенью 1917 года и знал, о чем и с кем поговорить. Нет, с большевиками он не встречался, но с Савинковым и Керенским — да. Его отправили в разведку совершенно разумно, он оправдал ожидания тех, кто его послал. Он понимал, что у меньшевиков, которые на тот момент занимали ведущее положение, шансов мало, что придет какая-то другая сила. И он исправно докладывал, что успех будет на стороне большевиков и ничем хорошим это не кончится. За то время, что он находился в Петрограде, он встречался с очень многими людьми и, по всей видимости, себя очень адекватно вел, притом что русского языка он, в общем-то, не знал».
Литературные итоги первого полугодия 2022-го. Часть I. Отвечают Лев Наумов, Дмитрий Бавильский, Александр Чанцев, Ольга Бугославская. — «Формаслов», 2022, 1 июля <https://formasloff.ru>.
Говорит Дмитрий Бавильский: «Очень надеюсь, что кризис книгоиздательской отрасли (отсутствие бумаги и краски, простаивающие типографии, взлетевшие цены, скукожившиеся тиражи) приведут не к гибели литературной сцены, но к ее переформатированию в более интересное и перспективное состояние, в котором наносное и лишнее схлынет. Схожие процессы пошли, например, в серьезной „поисковой” музыке примерно так с конца прошлого века, когда деньги и респект для актуальных сочинителей закончились, а сами сочинители и исполнители нет. Музыкальная тусовка сжалась до состояния „чужие здесь не ходят”, остались самые бешеные и „настоящие сумасшедшие”, которые и превратили отрасль в самый что ни на есть передовой край антропологического фронта. Хочется, чтобы примерные процессы начались и в литературе, так как последние годы у меня было стойкое ощущение, что большая часть премиальной и редакционно-издательской инфраструктуры работает вхолостую».
Говорит Александр Чанцев: «Депрессия проходит от активной работы, не от лежания на диване, а от пребывания в самой себе только усугубляется (даже буквально, лингвистически, — меланхолия есть „черная желчь”, разлив и застой пагубных гуморов, которые нужно стряхнуть, а не застаивать и тонуть в них и в себе). И давайте попробуем быть честными тогда — сейчас — когда вообще уже выработался целый словарь, язык умолчаний. Неназывания вещей своими именами, ухода от терминов, умолчаний, экивоков. Если его отбросить, то — те же люди, которые закрыли (были тут всё уронившие хозяйке Наташе коты предвестниками? Извините) и прекратили деятельность, все равно анонсируют в блогах и свои новые книги, и выступления, и иные достижения, не говоря о портретах и прочих селфи, правда же? Просто с ритуальными практически ремарками „сейчас, конечно, не до этого, но” и прочее в меру изысков стиля и фантазии. Новый этикет в пандан к так называемой новой этике (про этику тоже казалось, что она одна, а вот оказалось… — но отвлекаюсь)».
Литературные итоги первого полугодия 2022-го. Часть II. Отвечают Валерий Шубинский, Евгений Абдуллаев, Александр Марков, Владислав Толстов, Владимир Березин, Сергей Костырко. — «Формаслов», 2022, 15 июля <https://formasloff.ru>.
Говорит Валерий Шубинский: «Рассуждения о том, что стихи и проза должны быть тематически непременно посвящены происходящим драматическим событиям, кажутся наивными, а призывы к отказу от всех устоявшихся публичной литературной жизни (премии, конкурсы, фестивали) — лицемерными. Люди, выступающие с такими призывами, похоже, видят в литературе не труд, а необязательное развлечение».
«Важным событием стала книга Глеба Морева „Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии (1920-1930-е годы)”. Опыт сложного взаимодействия поэта с тоталитарным мифом, отраженный в этой книге, сегодня, увы, понятнее нам, чем полгода назад».
Говорит Сергей Костырко: «Ну а одним из безусловных событий этого года я бы назвал выход трехтомного собрания повестей и романов Дмитрия Данилова в издательстве „Городец”. Жаль только, что в трехтомник не успел попасть роман „Саша, привет!”, на мой взгляд, лучший роман прошлого года».
«Новых литературных имен в последние месяцы я для себя не открыл. Что же касается „неожиданных открытий” у известных авторов, то здесь я хотел бы назвать Александра Мелихова, который за последние три десятилетия вроде как продемонстрировал все свои возможности, и вдруг появляется действительно неожиданный цикл его литературно-исторических фантасмагоричных повестей о персонажах советской литературы: „Жизнеописание Мишеля Z” („Новый мир”, № 6, 2021), „Сапфировый альбатрос” („Новый мир”, № 2, 2022) и „Гриф и мамонт” („Дружба народов”, № 3, 2022)».
Говорит Владимир Березин: «<...> во время переформатирования мира становятся актуальными произведения классиков, а не современников. Но так было всегда, и наше время не исключение».
«Новых авторов, таких, ради которых стоит отложить Тынянова (к примеру), — не наблюдаю».
Владимир Малягин. Петр Великий: российский император или русский царь? — «Москва», 2022, № 7 <http://moskvam.ru>.
«Итак, именно революционность Петра, осуществлявшаяся во всех видимых сферах жизни, и, более того, революционность внутренняя, онтологическая, экзистенциальная, — это практически никем не оспариваемая грань его личности. <...> Но так ли это на самом деле? Неужели только революционность суть Петра? Неужели внутреннее существо этого великого человека было настолько однозначным и прямолинейным? Революционер на троне — и больше ничего?»
«Я бы хотел говорить здесь именно о традиционности Петра. О тех его качествах, взглядах, свершениях и поступках, которые ясно свидетельствуют: Петр Великий является прежде всего продолжателем. Продолжателем дела своих предков, продолжателем всех предшествующих веков нашей истории. И особенно русского, российского XVII века. И не стоит забывать, что именно в XVII веке Петр родился и прожил большую половину своей жизни — 28 лет из 52. Именно в XVII веке он сформировался как личность, а это значит — он и был прежде всего человеком XVII века. И этот очевидный факт почему-то постоянно ускользает от нашего внимания. Может, именно потому, что лежит прямо на поверхности? Или потому, что мы плохо знаем и плохо понимаем наш XVII век?»
Мария Марей. Маньяк из соседнего канона: как наука нормализует культовое зло. — «Философия» (Журнал Высшей школы экономики), 2022, том 6, № 2 <https://philosophy.hse.ru/issue/view/1015>.
«Эту статью можно считать попыткой начать разговор о совершенно конкретном типе сериалов — таком, в котором описываются научные или наукообразные способы вычисления и поимки серийных убийц и делаются попытки „заглянуть к ним в голову”. В последнее десятилетие они стали очень популярны и, на мой взгляд, должны быть исследованы отдельно от традиционных фильмов ужасов, потому что если они нас и пугают, то делают это не очень привычным способом. „Если” — потому что некоторые из них совсем не „страшные”: там нет ничего намеренно пугающего, кроме ужасающей нормальности, обыденности (хочется написать — банальности) зла, которое там показано. К этой самой нормальности и к тому, чем она производится, я и хочу обратиться».
«Трикстер может разрушать стереотипы, социальные и культурные нормы, его поведение может быть экстремальным выражением эксцентричности, однако его сущность, основная часть его натуры — не преступные наклонности. Трикстер отличается от других людей, он, вероятно, и хотел бы быть обычным, но не может. Маньяк же, в отличие от него, во всем остальном ведет нормальную жизнь и может быть вполне успешно социализирован, имитируя поведение и привычки обычного человека. <...> Поэтому я считаю, что психопаты и серийные убийцы в сериалах — это не трикстеры. И когда в кино или сериале на месте трикстера мы видим маньяка, это происходит благодаря науке, которая „нормализовала” их присутствие. В определенном смысле трикстер — это персонаж из другой вселенной, из мифологии, а не из научного (психиатрического, медицинского) дискурса».
Ю. Б. Мелих. «Измы» как отзвуки и дым. — «Русская философия», Санкт-Петербург, 2022, № 1 (3).
«Тургенев в повести „Дым”, события в которой происходят с русскими, находящимися преимущественно в Германии, описывает и дает оценку тому состоянию общества, в котором кружат различные имена-измы: романтизм, социализм, мистицизм, идеализм, нигилизм. Измы не возникают как мифы, у них есть теурги-лица, которые характеризуются гордыней и равнодушием, и в литературе получают определение „мутные лики”».
«Повесть перенасыщена разговорами, сплетнями, слухами, выдумками и т. п. Главный герой Литвинов покидает Баден-Баден на поезде и наблюдает из окна дым, застилавший ему взгляд на прирейнскую равнину: „Он глядел, глядел, и странное напало на него размышление... Он сидел один в вагоне: никто не мешал ему. ‘Дым, дым’, — повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь — все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а в сущности все то же да то же; все торопится, спешит куда-то — и все исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул — и бросилось все в противополож-ную сторону, и там опять та же безустанная, тревожная и — ненужная игра. Вспомнилось ему многое, что с громом и треском совершалось на его глазах в последние годы... Дым, шептал он, дым; вспомнились горячие споры, толки и крики у Губарева, у других, высоко- и низкопоставленных, передовых и отсталых, старых и молодых людей... Дым, повторял он, дым и пар. Вспомнился, наконец, и знаменитый пикник, вспомнились и другие суждения и речи других государственных людей — и даже все то, что проповедовал Потугин... дым, дым, и больше ничего”».
«<...> у Тургенева и Достоевского можно найти характеристику людей с ясными идеями и представлениями о цели и действии. Именно они рассеют дым и прекратят литературную и изматическую кадрили в октябре 1917 года на 70 лет. В образовавшемся же пространстве свободы опять усиливаются неясность и дым».
Слово и культура. Екатерина Симонова, Сергей Ивкин отвечают на вопросы рубрики. — «Урал», Екатеринбург, 2022, № 7 <https://magazines.gorky.media/ural>.
Говорит Екатерина Симонова: «С русскими все просто, уже затвержено наизусть: Евгений Туренко и Михаил Кузмин. Один учитель реальный, другой, так сказать, опосредованный. Отдельно — Ольга Седакова. Без них я бы самой собой не была».
«Купить колечко, съесть свежий эклер, поговорить с хорошим человеком, написать стихотворение — нельзя отказывать себе в маленьких радостях жизни».
«Предназначение поэта, мне кажется, такое же, как и любого человека, — постараться быть не самым плохим человеком. А если уж ты при этом еще и стихи пишешь — ну, ок, ну, это твой бонус (если, конечно, это приятный бонус)».
Говорит Сергей Ивкин: «В моем понимании пишущий проходит три этапа. Сначала он верит, что сам пишет тексты. Потом он верит, что тексты пишут его. И наконец он редактирует непонятно чьи тексты, подписывая их своим именем (или не подписывая). Самостоятельно определить, что из этого является поэзией, на самом деле нельзя. Скандинавы говорили, что всякий достойный текст попадает в уши Одину».
Игорь Сухих. Переживший. К 230-летию со дня рождения Петра Вяземского. — «Литературная газета», 2022, № 29, 20 июля <http://www.lgz.ru>.
«Вяземский менялся, менялись и литературные поколения (Вяземский застал минимум еще два: людей сороковых годов и шестидесятников). Однако с этими новыми людьми он шел не в ногу, а скорее в противоположном направлении. <...> Два последних десятилетия (1858 — 1878) он жил преимущественно в благополучной Европе, однако в ощущении мрачного, безнадежного одиночества. Таков один из главных мотивов его поздней лирики. Он еще мог воевать с Львом Толстым, после чтения „Войны и мира” обвиняя автора в недостатке патриотизма и разрушении национального мифа. Но главным образом Вяземский стенал, жаловался и вспоминал».
Андрей Тесля. «Для меня самый важный писатель». Лидия Гинзбург о Марселе Прусте. — «Философия» (Журнал Высшей школы экономики), 2022, том 6, № 2 <https://philosophy.hse.ru/issue/view/1015>.
«Место Гинзбург в отечественной интеллектуальной истории поддается определению довольно сложно в том плане, что для нее нет простой и однозначной формулы. <...> Она интересует как „интеллектуал” и „писатель”; показательно стремление осмыслить ее „прозу”, до некоторой степени включая в этот состав и большие теоретические работы, прежде всего как литературу: „Записные книжки” — как род „романа”, „О психологической прозе” и „О литературном герое” — как форму прежде всего саморефлексии. Таким образом, вопрос о точности и плодотворности теоретических построений Гинзбург снимается или ослабляется, последние же считаются важными в качестве автокомментария. Действительно, ее способ мыслить и писать далек от позитивистского идеала отчужденного знания. Мысль предстает не как направленная на внешний объект, а как способ самоосмысления, но при этом далекий от саморефлексии в смысле традиций как „психологической прозы”, так и „исповедального” жанра. Точнее, идущий от него, но через осознание невозможности повторения».
Ходасевич: не предъявленный миру поэт. Беседу вел Сергей Медведев. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2022, на сайте — 21 июня <https://prosodia.ru>.
Говорит филолог, критик и поэт, профессор Казанского (Приволжского) федерального университета Артем Скворцов: «Для начала давайте проясним термин. Что считается академически полным собранием сочинений (ПСС)? Это, во-первых, издание, в котором собраны абсолютно все обнаруженные и однозначно атрибутированные тексты автора (плюс иногда часть текстов сомнительной атрибуции и приписываемых ему — раздел „Dubia”). Во-вторых, опубликованные материалы должны быть текстологически выверены. И, в-третьих, они должны быть снабжены филологическим научным аппаратом — прежде всего, обширным комментарием (биографическим, историко-культурным, стиховедческим, если понадобится, и т. д.). И я называю только самые очевидные и необходимые условия подготовки ПСС. Так вот, подобного издания у Ходасевича нет и в обозримом будущем не предвидится. Впрочем, Владислав Фелицианович тут далеко не единственный обделенный русский классик. Строго говоря, вообще мало у кого из выдающихся поэтов ХVII — ХХ веков подобные издания имеются. Назову только три фамилии, чтобы прояснить масштаб филологической прорехи: ПСС, например, нет у… — барабанная дробь — Державина, Вяземского и Случевского».
«Единого архива Ходасевича нет, есть доэмигрантские материалы, хранящиеся в РГАЛИ, есть зарубежные в Беркли — бумаги туда передала Н. Н. Берберова. Надо также помнить, что он активно печатался в эмигрантской прессе после отъезда из России. Почти наверняка какие-то его статьи рассеяны по периодике, в том числе и неатрибутированные».
«Между прочим, не так давно обнаружились записи голоса Ходасевича, довольно неплохого качества. „Автомобиль” и „Искушение” были записаны в мае 1922 на восковые эдисоновские валики. Похоже, их никто не слушал, — оттого они и сохранились».
«Касательно же „четверок” и „пятерок” надо вспомнить, что само крайне сомнительное понятие „поэтической квадриги” возникло в определенную эпоху и выполняло конкретные социокультурные задачи. По-моему, сейчас идея „М — П — А — Ц” перешла в область отработанных культурных мифов и стереотипов».
Ричард Бринсли Шеридан. Школа злословия. Комедия. Перевод с английского и вступление Александра Ливерганта. — «Иностранная литература», 2022, № 6 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
Рубрика «Переперевод». «За перевод „Школы злословия” бралась даже Екатерина II, которая весьма вольно, как тогда было принято, переложила первое действие, разбив его на пять явлений и озаглавив „Злоречивые, или Клеветники”. В XIX веке „Школа злословия” издавалась в переводах П. И. Вейнберга и Ч. Ветринского; перевод Ветринского переиздавался неоднократно. Последний по времени перевод комедии Шеридана сделан был Михаилом Лозинским для ленинградского Государственного театра комедии. <...> К переводу стихов, имеющихся в пьесе, предъявить претензии, как читатель догадывается, трудно: Лозинский — выдающийся поэт и поэт-переводчик, хорошо известный переводами Данте и Шекспира. А вот перевод собственно пьесы, хоть в целом и неплох, нередко грешит излишним буквализмом, некоторой тяжеловесностью, пропусками и даже рядом смысловых ошибок. В пьесе много говорящих имен, как в комедии и полагается (вспомним наших Фонвизина и Гоголя), — Лозинский же предпочел эти имена не переводить, а транслитерировать, отчего комический эффект, понятно, существенно снизился. К тому же Лозинский переводил Шеридана восемьдесят пять лет назад — не это ли достаточное основание для переперевода?»
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №9