Максим Алпатов. Стабильность и равнодушие: тема бедности в современной русской поэзии. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2022, 23 апреля <https://prosodia.ru>.
«Нищие в стихотворении [Дмитрия] Данилова „Электросталь” — декоративные элементы образного ряда, наряду с воем электрички, бесконечной вереницей универмагов и т. п. Взаимодействие говорящего „я” с нищими сведено к минимуму: эстетика упадка интересовала автора в большей степени, чем психология личности, которую этот упадок производит. Иногда диалог все же происходит — как, например, у Данилы Ноздрякова — но оказывается формальным и невовлеченным...»
«Отсутствие личного опыта абсолютной, маргинальной бедности в сочетании с невозможностью игнорировать саму проблему привело к тому, что нищета для большинства современных русских поэтов стала предметом стилизации, эстетическим феноменом. По сравнению с послевоенной и постперестроечной поэзией поменялась только атрибутика нищеты, добавились узнаваемые черты современности».
«Получается замкнутый круг: использовать нищих как элементы декора не совсем этично, а понимание того, чем они сегодня живут, не сформировано, что не позволяет писать изнутри их быта».
«О следующей ступени неблагополучия — нужде или средней бедности — поэты знают гораздо больше. <...> Нетрудно заметить, что у современной русской поэзии о нужде преимущественно женское лицо, для чего существует множество причин как социального, так и литературного характера».
Дмитрий Бавильский. Врубель как предчувствие. Монументальная ретроспектива в «Новой Третьяковке» как знак нашего времени. — «Знамя», 2022, № 4 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Тут нужно понимать, что Врубель был вообще-то самым первым в России символистом, декадентом и сочинителем модерна. Хронологическая таблица, венчающая выставочный каталог (составлена Аркадием Ипполитовым и Дарьей Манучаровой) соотносит даты жизни и творчества художника с событиями как в Российской империи, так и в передовых европейских культурах. Гандикап, где Врубель выступает на стороне всемирной сборной, выходит поразительный».
Владимир Березин. Дневник.tech. — «Rara Avis», 2022, 11 апреля <http://rara-rara.ru>.
«Вот в этом и заключен феномен народного дневника: он один из главных свидетелей о мелкой моторике жизни, том, что пропускает официальная история побед и поражений. Но интересных дневников мало, не говоря уж о том, что не во всяком дневнике можно было разобрать почерк. В дневнике моего деда есть глава про то, как его, дворянина по происхождению, с сестрой, закончившей Смольный институт, и ушедшего в рабочие-электротехники, послали на коллективизацию — правда, всего на три месяца. Но разобрать на этих страницах ничего невозможно. Впрочем, это, может, было сделано специально. Сохранилась и тетрадь той самой выпускницы Смольного. Она закончила его с шифром, а потом сделала из него себе золотые зубы и в новой жизни этот вензель пережевывал гречневую кашу. Дневник она вела, и чтобы его не прочитали родственники, по-французски. Это было одним из мотивов учить этот язык. Оказалось, что таинственный дневник состоял из записей: „Очень болят ноги. Анна Александровна рекомендовала гепариновую мазь. Костя принес колбасу. Гепариновая мазь не помогла”. При этом она прошла через все дожди ХХ века между струй. Муж ее, комкор, удачно (вот неловкий оборот) умер в 1936 году, а она прожила облако смертей почти всех родных с персональной пенсией. Так в те годы бывало часто: Сергей Эйзенштейн вел дневник, поминутно переходя с русского на немецкий, а с немецкого — на английский. Тому могут быть разные объяснения: например, есть наивное желание в личном дневнике написать что-то „по-иностранному”, чтобы кто-то не понял. Понятно, что компетентные органы, если что — прочитают все, а вот домашние, может и не ознакомятся с чем-то ненужным».
Илья Виницкий. Откуда пришло легкое дыхание, или 25-я красота Оли Мещерской. — «Знамя», 2022, № 4.
«В 1848 году в типографии Карла Края в Санкт-Петербурге вышла книга скрывшегося под криптонимом „В. Л.” автора „Картина красот и достоинств женщины, в нравственном и физическом отношении” (148 страниц). Автором ее был, согласно указанию И. Ф. Масанова, литератор Виктор Лебедев».
«Зачем же Бунину понадобился этот старинный и смешной текст, представляющий своеобразную „периодическую таблицу элементов” прекрасного женского тела? Писателя несомненно интересовали „ветхие”, забытые или, говоря его словами „утробные и первобытные” книги, разрабатывавшие (и механизировавшие) эротический язык в русской литературной традиции (схожим путем шел и его современник Куприн, но его прототекстом была, как мы знаем, „библейская эротика” „Песни Песней”). Герой рассказа „Грамматика любви” (1915) Ивлев листает в библиотеке покойного романтического помещика Хвощинского „серые” страницы „престранных книг” с архаическими названиями „Заклятое урочище”, „Утренняя звезда и ночные демоны”, „Размышления о таинствах мироздания” и „Чудесное путешествие в волшебный край” и ‘Новейший сонник’, но более всего его привлекает „крохотная, прелестно изданная почти сто лет назад” книжка под названием „Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым”».
Наталья Гранцева. Комедия ошибок или ошибки комедий? — «Нева», Санкт-Петербург, 2022, № 4 <https://magazines.gorky.media/neva>.
«В разделе комедий в Первом фолио помещено четырнадцать пьес. В их числе такие хорошо известные, как „Буря”, „Сон в летнюю ночь”, „Двенадцатая ночь”, „Венецианский купец”... Но есть и такие, которым шекспироведы и прочие исследователи шекспировского наследия уделяют мало внимания, которые по умолчанию воспринимаются неинтересными и с содержательной, и с формальной точки зрения. Сегодня речь пойдет о пьесе, увенчанной самым скучным и бесцветным из всех возможных названием — „Комедия ошибок”. Исследователи ей уделяют минимум внимания...»
Борис Гройс. «Что это за Россия? XIX век». Борис Гройс о том, в каком времени мы живем. Беседу вел Игорь Гулин. — «Коммерсантъ Weekend», 2022, № 14, 29 апреля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Я бы сказал, что все искусство послевоенного периода — это академизация авангарда. Это длительный процесс. Академизация Ренессанса заняла несколько столетий. Я думаю, что академизация авангарда тоже займет столетия. Все думают, что искусство — это мода. Но искусство — это на самом деле чрезвычайно консервативное занятие, оно построено на сохранении. Мода ведь основывается на том, что вы выбрасываете вчерашнее платье, а вчерашнюю картину вы вешаете в музей. И этим все сказано».
«Разрыв, который произошел в эпоху Ренессанса,— это был переход от теологии к гуманизму. То есть решили, что бога нет, а есть только человек, и перестали заниматься богом, а стали заниматься человеком (неважно, что при этом говорили). Последствия этого решения растянулись на много столетий — до рубежа XIX и ХХ веков, когда решили, что человека нет, а есть только машина. Постольку, поскольку человек работает,— он машина, а поскольку он не работает — непонятно, зачем он нужен. Если мы посмотрим на современный постгуманизм, трансгуманизм и так далее — это все абсолютно те же идеи. Их просто заново переписывают. Какой-нибудь Негарестани пишет, что человек должен быть преодолен. Это сказал уже Ницше».
«Люди исчезли. Есть женщины, есть белые мужчины, есть миллениалы, есть айтишники, есть художники. В эпоху гуманизма были люди, но сейчас больше уже людей нет».
Олег Демидов. Фрагмент как жанр в поэтическом наследии Э. В. Лимонова. — «Палимпсест», Нижний Новгород, 2021, № 4 <http://www.palimpsest.unn.ru>.
«Можно вспомнить поэтическую практику лианозовцев Игоря Холина и Яна Сатуновского или конкретиста Всеволода Некрасова, с которыми был дружен Эдуард Лимонов. У них жанр фрагмента, скорее, случаен, однако многие тексты являют собой концептуально устроенный минимализм: зарисовки, наброски и лингвистические упражнения с существенно ограниченным количеством слов. Визуально похоже, но жанр совершенно иной. Их тексты в конечном итоге выстраиваются в один или несколько метатекстов. У Холина, например, — в барачный цикл; у Сатуновского — в военный; у Некрасова — в цикл лингвистических упражнений. У Лимонова же фрагменты бытуют, как правило, самостоятельно».
См. также: Олег Демидов, «Поэтика „позднего” Э. Лимонова» — «Палимпсест», Нижний Новгород, 2021, № 3.
Женщины в русской поэзии XVIII и начала XIX века. Фрагмент новой книги филолога Марии Нестеренко. — «Esquire», 2022, 3 апреля <https://esquire.ru/articles>.
Фрагмент введения к книге Марии Нестеренко «Розы без шипов: женщины в литературном процессе России начала XIX века».
«Мы обратились к первой трети XIX века, так как именно в этот период в России были заложены представления о „женской литературе”, получившие выражение в позднейшей критике; в это время начала складываться профессиональная литературная сфера, в которую наряду с писателями входили и писательницы. Мы попробуем рассмотреть отношение литераторов и журналистов разных направлений к женскому сочинительству в первой трети XIX века более системно, привлекая недостаточно учтенные до сих пор источники. Контекст основных литературных споров, полемики „архаистов” и „новаторов”, шишковистов и карамзинистов представляется нам необходимым фоном описания женского участия в русской словесности начала века. Его значимость демонстрирует творческая биография Анны Петровны Буниной (1774—1829), ставшей основной героиней настоящей работы. <...> Бунина была одной из первых русских поэтесс, стремившихся сделать литературу своей профессией, — в пору, когда соответствующая профессиональная сфера в России едва начинала складываться, — что делает ее случай прецедентным и в этом отношении».
«Если посмотреть с такой точки зрения на биографии русских поэтесс XVIII века, во многих из них обнаруживается характерная общая черта, особенность их социального статуса — родство с известными литераторами: Елизавета Долгорукова была сестрой Ивана Долгорукова, Елизавета Хераскова (ур. Неронова) — женой Михаила Хераскова, Александра Ржевская (ур. Каменская) — женой Алексея Ржевского и т. д. Таким образом, можно заключить, что именно семейные связи с признанными литераторами способствовали их приобщению к литературе, однако вместе с тем это был единственный символический капитал, которым они обладали. Вполне вероятно, что родство с именитыми писателями было главным фактором, определявшим возможности публикации».
«Хотя писательниц и переводчиц в XVIII веке в России насчитывается уже несколько десятков, никто из них, в отличие от современников-мужчин, не закрепился в литературном каноне».
Всеволод Зельченко. Бог над Венецией. К стихотворению В. Ф. Ходасевича «Интриги бирж, потуги наций…» — «Кварта», 2022, № 1 (3) <http://quarta-poetry.ru>.
«В 1924 г., после того как дороговизна берлинской жизни вынудила Ходасевича и Берберову искать нового пристанища, они провели в Венеции неделю с 14 по 22 марта. Став звеном в хаотических перемещениях по Европе (Прага — Мариенбад — Венеция — Рим — Париж — Белфаст — Париж — Сорренто), эта повторная встреча с Венецией вызвала у Ходасевича усталость и разочарование: необратимо переменились и город („<Венеция>, как ни странно, приметно одряхлела за те тринадцать лет, что я не видел ее. Первое впечатление — гнетущее: прах, пыль, кажется — любой дом можно легонечко растереть между пальцами”: письмо М. О. Гершензону от 6 августа 1924 г.), и сам наблюдатель („Для Венеции нужна беззаботность, точнее — способность предаваться чистому лиризму (любой окраски). А вот ее-то и поубавилось”: письмо В. Г. Лидину от 18 марта)».
«...Мы тем не менее решаемся предложить гипотезу о живописном подтексте „Интриг бирж…”. Развернутая во второй половине стихотворения воображаемая сцена — грозный Бог-Отец, глядящий с высоты на Пьяццу и умиляющийся игрушечной „веницейской жизни”, — при всей своей необычности может быть с точностью проиллюстрирована одним из полотен галереи Академии, которую Ходасевич и Берберова посетили 15 марта. Речь идет о картине Бонифачо де Питати, он же Бонифачо Веронезе, известной под условным названием „Бог-Отец над площадью Сан Марко” (итал. „Il Padre Eterno sopra San Marco”, „Dio Padre che sorvola piazza San Marco”, „Il Padre Eterno librato sulla piazza San Marco” etc.; первая половина 1540-х гг.)».
Наталья Иванова. Когда погребают эпоху. Проза 90-х и проза о 90-х. — «Знамя», 2022, № 4.
«Все-таки настаиваю на «длинных девяностых», начало которым положил 1986-й, а окончание — наступающий миллениум. Я не только прожила это время, отделенное сейчас двумя десятилетиями, внутри него, — я принимала непосредственное участие в формировании журнальных девяностых и на протяжении этих десятилетий постоянно комментировала стремительно меняющуюся литературную и общественную реальность».
«Что касается литературных итогов 90-х, то десятилетие получило две абсолютно противоположные оценки с одного либерального берега. „Да, это десятилетие литература проиграла. При всем том, что ей была вручена козырная карта — свобода слова”, — с грустью обобщила Алла Латынина. Однако Андрей Немзер с литературно-критическим обоснованием и нескрываемым удовольствием перечислил „тридцатку” авторов, которых он считает приобретением 90-х, — замечу, что в обширном списке Немзера отсутствуют самые модные открытия десятилетия — Виктор Пелевин и Владимир Сорокин».
Владимир Козлов. Поэзия как борьба за выживание играющего ребенка. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2022, 26 апреля <https://prosodia.ru>.
«Но моя позиция проста: что бы ни происходило на белом свете художник имеет право оставаться художником и думать, прежде всего о том, какой замысел он хочет реализовать и какими средствами. Это охранительный круг искусства».
«В условиях внутреннего конфликта, разворачивающегося в сознании, человек имеет право признать существующие обстоятельства причиной для того, чтобы отказаться от статуса художника. Он имеет право осознать, что это все было баловством или ошибкой по сравнению с более важными вопросами. Это нормальный процесс в ситуации, когда человек определяется со своими базовыми ценностями и отказывается о того, что конфликтует с ними. Но я исхожу из того, что существуют люди, которые не могут и помыслить о том, чтобы отказаться от позиции художника, потому что именно она является для них базовой ценностью. Благодаря тому, что такие люди существуют, культура и искусство прошли через испытания страшного XX века и испытания предыдущих времен, хотя эти испытания порой камня на камне не оставляли ни от искусства, ни даже от культуры. Именно сейчас важно прямо проговорить: ребенок имеет право играть, а художник — обвести вокруг себя мелом круг и творить свою охранительную молитву».
См. также: Владимир Козлов, «Поэзия как полная противоположность идеологии» — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2022, 26 февраля.
Борис Колымагин. Яснополянец и актуальная поэзия. — «НГ Ex libris», 2022, 21 апреля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«Для лианозовца Всеволода Некрасова русский классик стал предтечей „большой советской литературы”: „были бы люди / солидные // чтобы кто-нибудь / такой был // граф / Лев Толстой // графоман / Владимир Корнилов // уважаемый журнал / Новый Мир”. Впрочем, содержательная сторона деятельности писателя также оказывается в поле его внимания: „Ох врешь / Наш хороший // Бывает тоже / Живешь / Вот и ошибешься // Как Лев Толстой // Но с той только / Разницей”. Здесь мы попадаем в пространство неоконченного разговора, и Толстой появляется как аргумент в споре».
«Другой лианозовец — Генрих Сапгир — вчитывается в „Анну Каренину”: „Она слышала звуки шагов его по кабинету / Высокая трава обвивалась вокруг / Впечатление мрака при потухшей свече / Она боялась оставаться одна теперь”. Сапгир пишет отстраненно, регистрирует события, фиксирует детали: „Приближение поезда... Эта радость избавления… / Усики над вздернутой губой”».
Илья Кочергин. «Ощутить себя частью пейзажа». Беседу вел Юрий Татаренко. — «Культура», 2022, 22 апреля <https://portal-kultura.ru>.
«Бурный роман или долгая семейная жизнь — мощные, простые, „вкусные” сигналы или богатая палитра тонких, сложных, иногда малозаметных, ради получения которых к тому же надо много трудиться и от многого отказываться. Мне интересно работать в прозе с такими „слабыми” сигналами, да и не очень одобряю искусство, активно манипулирующее чувствами».
«Яркий пейзаж быстро впечатляет и быстро приедается. А самая сладость от диких ландшафтов — это когда много часов тратишь на его восприятие в ритме ходьбы, гребли или конского шага. Когда знакомишься с его обитателями, находишь их укромные убежища, вслушиваешься в то, что тебя окружает, в голоса птиц, в названия ручьев и урочищ, которые часто говорят на незнакомых тебе или даже вымерших языках...»
Павел Крючков. Белый гвардеец. К 75-летию поэта Юрия Кублановского. — «Литературная газета», 2022, № 17, 27 апреля <http://www.lgz.ru>.
«…Это было более тридцати лет тому назад, в баснословные теперь времена: возвращающийся на родину из вынужденной эмиграции легендарный поэт передал молодому журналисту (я работал в новорожденной „Независимой газете”, ее название еще фрондировало, еще искрило) свою горячую статью „О ничтожности советской литературы”. На дворе стояло самое начало 1991 года, публикация состоялась мгновенно. Немногие сумели тогда считать „мировоззренческую рифму”: то был обдуманный смысловой жест — вослед неоконченному пушкинскому очерку „О ничтожестве литературы русской” (начатом Александром Сергеевичем по следам обзора Киреевского и, увы, заброшенном, судя по всему, из-за параллельного обзора Белинского). В подзабытую эпоху нарастающего нигилизма Юрий Кублановский, рискуя прослыть „романтиком-охранителем”, успел, так сказать, заступиться: „‘Учительство’ великой русской литературы — ее драгоценное качество, надо суметь ненасильственно и органично возродить его во всей его полноценности, ибо в противном случае мы останемся лишь провинцией, периферией современного литературного мира, повторяя его зады и соучаствуя лишь в духовном упадке цивилизации…” В те времена размышления поэта шли к читателю чуть быстрее, чем его лирика, но что же поделать: для него служение ищущим мировоззрения собратьям и соотечественникам — как и поэзия — было сродни заданию свыше».
Юрий Кублановский. «Цветные революции мне омерзительны». Литератору исполняется 75 лет. Беседу вел Иван Волосюк. — «Московский комсомолец (MK.RU)», 2022, на сайте — 28 апреля <http://www.mk.ru>.
«По окончании искусствоведческого отделения МГУ вы уехали работать экскурсоводом на Соловки. Что вас на это подвигло? — Однажды я зашел в гости к своим друзьям-математикам и у них увидел фотопортрет какого-то необычного человека — словно это была другая человеческая порода, чем советские люди вокруг меня. Хозяева объяснили мне, что это мыслитель и священник Павел Флоренский и что он был расстрелян на Соловках. Так я впервые услышал это легендарное слово — ведь история ГУЛАГа была для нас за семью замками. И вот, окончив университет, имея достаточно свободную профессию экскурсовода, я решился поехать в Соловецкий музей. Тогда Соловки были еще с решетками на окнах братских келий, с глазками в дверях. В общем, после суровой полярной зимы я вернулся в Москву уже другим человеком, человеком, обогащенным пониманием, что же такое была советская власть начиная с первых лет своего существования, отнюдь не только с 1937 года. Соловки дали мне и моей поэзии новую глубину. Я бы даже так сказал: настоящесть».
«Либеральный консерватизм — вот та идеология, которой я придерживаюсь: свобода, твердо ограниченная культурной и национальной традицией».
Интервью опубликовано в газете «Московский комсомолец» от 29 апреля 2022 года под заголовком «Вижу завтрашний день России».
Юрий Кублановский. Отпаивать кровью своей. Текст: Елена Новоселова. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 94, 29 апреля <https://rg.ru>.
«Больше всего в истории я не люблю революций, когда одна часть одного народа вдруг с яростью бросается на другую — это жуть. А вот Александр Блок, к примеру, призывал, пока не сошел с ума перед смертью, слушать „музыку революции”. Но именно из-за этой, очевидно, „музыки” я не могу читать „Двенадцать” Блока, „Февраль” Багрицкого, революционные поэмы Бориса Пастернака...»
Андрей Кунильский. История возникновения понятия «живая жизнь» в русской литературе. — «Вопросы литературы», 2022, № 2 <http://voplit.ru>.
«В 1829 году, покидая Дерпт (нынешний Тарту), Николай Языков написал „Прощальную песню”. Вот одна из ее строф:
Могучий бог ведет меня далече
От вас, моих сограждан-бурсаков!
Найду ли где поэзию трудов,
Наш дивный быт и пламенное вече,
Живую жизнь и мысли без оков?1
По всей видимости, это первый случай использования выражения „живая жизнь” на русском языке. Ему было суждено большое будущее в отечественной словесности. Выражение это (или концепт, как сейчас говорят) употребляется уже почти 200 лет».
Литераторы о кризисе и точках опоры. На вопросы «Формаслова» отвечают Михаил Эпштейн, Ольга Балла, Ольга Бугославская, Александр Чанцев, Лев Наумов, Анатолий Королев, Александр Марков, Вадим Муратханов, Ростислав Амелин. Опрос провел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2022, 15 апреля <https://formasloff.ru>.
Говорит Михаил Эпштейн: «Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. Наоборот, история имеет смысл только в сослагательном наклонении, все происходящее приобретает смысл в сравнении с возможным. Крупнейший британский историк Хью Тревор-Ропер писал в работе „История и воображение”: „История — не просто то, что было; это то, что было, в контексте того, что могло бы быть. Следовательно, история должна вобрать, как свой необходимый компонент, все альтернативы, могло-бы-бытности (the might—have—beens)”. Тем более это относится к текущей истории: надо искать альтернативы происходящему, возможные развилки на каждой точке пути. Каждая мысль, если она высказана и услышана, может иметь последствия для будущего».
Говорит Ольга Балла: «Точки опоры у меня сейчас те же, что были всегда: непрерывная, без выходных, работа на несколько изданий, чтение да разговоры с близкими понимающими людьми, впрочем, и само существование этих последних».
«Вообще, само по себе чтение текстов, не связанных с текущим историческим этапом, внутренне выпрямляет, делая фактом непосредственного, почти чувственного внутреннего опыта ту очевидность, что жизнь не сводится и никогда не сведется к наблюдаемому здесь-и-сейчас».
Говорит Александр Чанцев: «Некоторые люди отпали, потому что политизированность и сопутствующий ей градус эмоций превзошли на этот раз все, все предыдущие точки разладов/разводов/расфрендов — и вопрос Крыма, и оппозиции, и ковида. Горько, но многие отношения даже с теми, кто казался близким, другом, просто умным человеком, распались. Возможно, конечно, время это как-то починит, но как забыть те вулканы ненависти, те посты, что были? (Если постараться видеть что-то хорошее во мраке, то, возможно, это новое знание о некоторых людях можно признать не лишним, в будущем могли бы подвести и предать еще жестче.)».
«Когда горизонт ожиданий затянут, как дымом, как траурным крепом, черным, тем более нужно работать как раньше. Даже больше. Я далеко не „позитивный” человек, гораздо скорее склонный к меланхолии и депрессии, поэтому отчасти знаю, что говорю».
«А я, например, мечтал о нескольких десятилетиях покоя для нашей страны. Просто покоя, без кардинальных изменений и сломов. Столько бы сделали, так бы поднялась жизнь, страна. Не получилось».
Александр Панфилов. «Комментатор» Адамович: жизнь в словах. К 130-летию со дня рождения поэта и критика. — «Литературная газета», 2022, № 16, 20 апреля>.
«Адамович — признанный поэт, но поэт, написавший лишь полторы сотни стихотворений. Одна из лучших его статей называется „Невозможность поэзии”. Он мечтал сочинить „пять-шесть случайных строк”: „Чтоб их в полубреду потом твердил влюбленный, / Растерянно шептал на казнь приговоренный, / И чтобы музыкой глухой они прошли / По странам и морям тоскующей земли”. Адамович написал не пять-шесть таких „случайных строк”, а больше. Итоговый его сборник 1967 года „Единство” составили 45 стихотворений, и почти все они — те самые „случайные строки”. „Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда? — / Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода…” „И беспощадно бел, неумолимо светел / День занимается в полоске ледяной…” Что тут комментировать?»
«Адамович — „первый критик”, но он сам признавался, что литературная критика ему ненавистна („пустое и никчемное занятие, за редчайшими исключениями”). Столь же ненавистно ему было и „серьезное” литературоведение. Прочитав статью Б. Эйхенбаума „Как сделана ‘Шинель’ Гоголя”, по сути манифест „формальной” школы, Адамович обронил: „К чему это копание… Сделана и сделана”».
«И вот тут мы подходим к главному. Лучшие эссеистические книги Г. Адамовича, и „Комментарии” прежде всего, — это ведь не о литературе, литература здесь только предлог для разговора „в высшем смысле”. Адамович — человек постоянной внутренней тревоги, сомнения, томления. Не результата, а бесконечного становления. И противоречие в данном случае — условие творческого пути. Марина Цветаева, у которой с Адамовичем не сложились отношения, еще в 1920-е годы очень остроумно собрала разные утверждения своего оппонента в некий „Цветник” — полюбуйтесь, будто говорит Цветаева, он все время опровергает себя самого. А это метод. Адамович не доверяет никакому окончательному суждению, он воспринимает мысль лишь в состоянии „блика”, намека, мгновенного прорыва и озарения. Без этого метода не было бы никаких „Комментариев”».
Юлия Подлубнова. Злой Саша. (Дмитрий Данилов. Саша, привет! — «Новый мир», 2021, № 11) — «Урал», Екатеринбург, 2022, № 4 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Данилов далеко не одинок в своих страхах перед кейсами новой этики, тем более в ощущениях, что пресловутый белый гетеросексуальный мужчина — больше не центр мира. Среди либералов образца 1990-х — начала 2000-х годов панические настроения по этому поводу весьма велики. Так что роман [«Саша, привет!»] попадает в самую точку, проговаривая то, что далеко не каждый противник „тоталитаризма” готов проговорить: идеологический разрыв с леволиберальной молодежью и современной либеральной повесткой. В этом смысле роман Данилова в одном шаге от оды старому (не)доброму миру без личных границ, о котором сейчас ностальгируют консерваторы всех мастей, а некоторые из них даже предлагают в качестве модели будущего».
«Поэт — профессия в ряду других профессий». Беседу вела Елена Константинова. — «Вопросы литературы», 2022, № 2.
Говорит Сергей Стратановский: «Мое увлечение Багрицким действительно приходится на раннюю юность, и оно очень быстро прошло — появились другие кумиры. А обращение к его творчеству в нулевые годы — это попытка понять феномен раннесоветского человека (выражение Валерия Шубинского). Многое в Багрицком сейчас нам чуждо и непонятно: ненависть к религии, почти религиозная вера в „светлое будущее” и в то же время страх перед известным учреждением, которое могло его в любую минуту уничтожить. (Этот страх воплотился в стихотворении „Бессонница” 1927 года.) Он был человеком, без сомнения, искренним и, что меня удивило, пережившим в юности мистический опыт. Этот опыт он описал в своей лучшей поэме „Последняя ночь” (1932)».
«Думаю, что сейчас не нужно мыслить в категориях романтизма и представлять поэта каким-то особенным существом. Поэт — профессия в ряду других профессий. Но следует сказать, что романтическое представление о поэте пережило романтизм. Оно расцвело в начале XX века и впитало в себя модное тогда ницшеанство. В советское время оно исчезло: человек, пишущий стихи, должен был быть как все и писать о том, что должны думать все. Но во время моей молодости единомыслия в обществе уже не было (да и было ли оно раньше?) и наша „вторая культура” являла собой пример разномыслия. Противостояние проходило не по линии „поэт — обыватель”, а по линии „советский или внесоветский (но не антисоветский!) человек”».
«Сейчас никакой „с небом гордой вражды” быть не может. Вечно актуален не лермонтовский демон, а библейский Иов, то есть не гордое одиночество и отвержение Бога, а вопросы к Богу».
Борис Садовской. Черный перстень. Историческая повесть времен Иоанна Грозного. Публикация, подготовка текста и комментарии Ю. А. Изумрудова. — «Палимпсест», Нижний Новгород, 2021, № 4 <http://www.palimpsest.unn.ru>.
Публикуется впервые с авторизованной рукописи, находящейся в фонде «Товарищества издательского и печатного дела А. Ф. Маркса» (РГАЛИ. Ф. 335. Оп. 1. Ед. хр. 228).
«Повесть Бориса Садовского „Черный перстень” как своими сильными сторонами, так, увы, и слабыми всецело принадлежит к литературному модернизму начала ХХ века. Что нужно отметить в первую очередь, так это влияние Брюсова, особенно его романа „Огненный ангел”...» (Юрий Изумрудов. «„Полеты в запредельное”: неизвестная повесть Бориса Садовского „Черный перстень”»).
Слово и культура. Вадим Месяц, Давид Паташинский отвечают на вопросы рубрики. — «Урал», Екатеринбург, 2022, № 4.
Говорит Вадим Месяц: «Верлибр ушел в сторону меньшего сопротивления речи, к зыбкости формулировок, длиннотам, отсутствию эмоций. У нас благодаря верлибру два-три „потерянных поколения”. То есть завалы производственного мусора. Я вполне в курсе событий просто по причине своей редакторской деятельности».
Ирина Сурат. Священник и поэты. — «Знамя», 2022, № 4.
«„Необычный” священник, авиатор и поэт Николай Александрович Бруни родился 28 апреля 1891 года в семье архитектора Александра Александровича Бруни; его дед — архитектор Александр Константинович Бруни, двоюродный дед — художник Федор Антонович Бруни, его дядя — художник Николай Александрович Бруни, по материнской линии Николай был в родстве с художниками Соколовыми и Брюлловыми, младший брат его — художник Лев Бруни. В 1911 году Николай Бруни окончил Тенишевское училище, в 1911 — 1912 годах учился в Петербургской консерватории по классу фортепьяно. Рисовал, учил иностранные языки (в частности, французский, немецкий, испанский) и эсперанто. В 1911—1914 годах был участником 1-го „Цеха поэтов”, в 1915 — 1917 годах участвовал в собраниях литературно-художественного кружка „Квартира № 5”; публиковал стихи и прозу в журналах „Гиперборей”, „Голос жизни’, „Новый журнал для всех”. С началом мировой войны добровольцем поехал на фронт, служил санитаром в варшавском госпитале, вскоре решил перейти на строевую службу и стать военным летчиком, окончил курсы авиации в Петрограде и летную школу в Севастополе (там с ним и встречался П.П. Муратов, занимавшийся тогда противовоздушной обороной Севастополя), служил на Румынском и Юго-Западном фронтах, совершил множество боевых вылетов, 29 сентября 1917 года потерпел крушение под Одессой, получил тяжелые травмы, чудом выжил и после этого спасения дал обет стать священником. В 1918 году служил в Красной Армии, был комиссован по здоровью; в 1919-м рукоположен сначала в дьяконы, а затем в священники, служил в селе Будды под Харьковом, в Москве, в селе Косынь под Козельском, в Клину, в 1928-м сложил с себя сан из-за несогласий с обновленческой церковью. В 1928 — 1932 годах работал переводчиком в различных московских учреждениях, связанных с авиацией, с 1932 года преподавал в Московском авиационном институте; проявил конструкторские способности: усовершенствовал схему автомата перекоса несущего винта вертолета — эта идея до сих пор используется в вертолетостроении. После убийства Кирова в декабре 1934 года арестован по доносу, осужден как французский шпион на 5 лет лагерей и отправлен в Ухтпечлаг. В 1937 году по поручению лагерного начальства сделал из кирпича и цементного раствора памятник Пушкину, простоявший в Ухте до конца 1990-х годов и впоследствии отлитый в бронзе. В ноябре 1937 года в лагере осужден повторно за контрреволюционную и религиозную агитацию, расстрелян 29 января 1938 года. Таков самый сжатый конспект драматичной биографии Николая Бруни. Она легла в основу двух романов, что способствовало созданию биографической легенды, выстроенной во многом по житийному образцу ».
Андрей Тесля. Специалист. Рецензия на новую книгу Глеба Морева. — «Философия» (Журнал Высшей школы экономики), 2022, том 6, № 1 <https://philosophy.hse.ru/issue/view/993>.
О книге: Г. А. Морев. Осип Мандельштам: фрагменты литературной биографии (1920-1930-е годы). М., «Новое издательство», 2022.
«В книге сплетаются по меньшей мере четыре нити рассуждения:
во-первых, история складывания посмертного образа Мандельштама и осмысления его поэтического движения — история, необходимая для занятия критической дистанции, для обретения возможности перейти от вопросов, каков генезис сложившихся устойчивых толкований, к пересмотру последних;
во-вторых, рефлексия „литературного быта” и возникновение самого понятия в 1920-е (Эйхенбаум вводит его, концептуализировав, в 1927 г.) как проблемы существования писателя в радикально изменившихся условиях, когда практически все прежние формы бытования оказываются невозможны;
в-третьих, теперь уже использование эйхенбаумовской концепции „литературного быта” для понимания 1920-30-х и прежде всего биографии Мандельштама — здесь эта концепция из предмета анализа становится его инструментом;
и, в-четвертых, собственно биография Мандельштама 2-й половины 1920-30-х годов — вне разделения на „жизнь и творчество”, но с замечаниями к истолкованию стихов, служащими лишь набросками путей к дальнейшей работе».
«Книга Морева оказывается и глубоким разбирательством с интеллигентской мифологией, нашедшей свое яркое выражение, например, в книгах Бенедикта Сарнова: культурная иерархия, последующие (или внутренние) представления о значимости тех или иных авторов и восприятие действий власти как во многом персонализированного, обращенного к „другому”, распознанному и признанному, возможность диалога со Сталиным/„Сталиным” или „вождями” (которой был проникнут, насколько можно судить, Мандельштам в последние годы жизни) — все это наталкивается на действия властей, подчиненных почти принципиально другим логикам. Идея о том, что поэтические ходы, тонкие перемены и созвучия будут услышаны и оценены „там”, предполагает адресата, которого в принципе не существует».
«Ты не самолет, а планер». Виктор Голышев. В день 85-летия мэтра русской переводческой школы Виктора Голышева — беседа о Сэлинджере, исландских сагах и профессионализме. Интервью: Владимир Артамонов. — «Год литературы», 2022, 26 апреля <https://godliteratury.ru>.
Говорит Виктор Голышев: «„Шум и ярость” Фолкнера я начинал читать десять раз, первые одиннадцать страниц десять раз прочел. Вот эти два числа я помню, потому что не понимал, что написано, но с десятого раза или с одиннадцатого я стал понимать, как устроена первая глава, дальше-то проще было все».
«А там, я вам хочу сказать, в исландских сагах природы вообще нету. „Он наступил ногой на камень и ударил его мечом” — все. Там никакого пейзажа нету. Пейзаж — это такая условность… это вообще авангардная литература по нашим временам. <…> Во-первых, это ведь как бы документальная история, во-вторых, там специфический способ изложения. Там нет пейзажа никакого, нет никакой психологии. О психологии можно догадаться по действию. Хемингуэй ничего нового не придумал в этом смысле».
«И Хэммета я, кстати, тоже переводил не сразу. Я вначале подумал, что не смогу его перевести, потому что языка для этого, я считал, нету. Есть, грубо говоря, художественный язык Тургенева или Толстого, а есть „феня” у нас. Но в английском уже есть промежуток, который стал литературным языком, а у нас его нет. Если ты будешь это на „фене” переводить, то это „феней” и будет. Вот над чем я думал несколько лет».
Екатерина Цимбаева. За кулисами литературного текста. «Здоровья дар благой». — «Вопросы литературы», 2022, № 2.
«Гигиена героев весьма редко попадает в поле зрения авторов литературных произведений. До середины XX века лишь серьезные сюжетные основания могли заставить писателей хотя бы вскользь коснуться вопросов поддержания чистоты; что же касается самой неромантичной стороны повседневного быта людей, то она была полностью исключена из сферы художественного со времен плутовского романа».
«Попробуем приподнять эту завесу молчания. Не из праздного любопытства. Ведь проблемы гигиены, не упоминаемые, даже не подразумеваемые, тем не менее нередко влияли на поведение героев. То, что могло удивлять читателей позднейших эпох, естественно вытекало из реалий XVIII — начала XX века».
Штурм неба: Варлам Шаламов — человек 1920-х годов. Сокращенная расшифровка лекции историка Сергея Соловьева. Расшифровка: Анастасия Каркоцкая. — «Горький», 2022, 5 апреля <https://gorky.media>.
В книжном магазине «Фаланстер» историк Сергей Соловьев выступил с лекцией «Варлам Шаламов и „штурм неба”».
«В деле [1937 года] есть несколько допросов, которые очень ярко показывают, за что был арестован Шаламов: за встречи с людьми, с которыми он участвовал в антисталинской троцкистской оппозиции в конце 1920-х годов. Того факта, что он с ними встречался (а других фактов в деле нет), было вполне достаточно для вынесения обвинительного приговора Особым совещанием».
«По каким принципам арестовывали людей? Не из-за доносов, которые писали на них. Историки, работающие со следственными делами, встречают там показания, но собственно доносы крайне редки. Велись картотеки, они есть в том числе и в нашем архиве, Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), который раньше назывался Центральный партийный архив института марксизма и ленинизма при ЦК КПСС. Там лежат материалы, целые схемы, простыни, где на членов партии составлялись соответствующие списки: кто состоял в левой оппозиции, когда был исключен, где потом работал. Все эти списки были известны задолго до репрессивных кампаний, они велись как на центральном уровне, так и по отдельным учреждениям, на местах, в регионах. Когда соответствующие решения на самом высшем уровне (в Политбюро) приняли, была дана отмашка и началась репрессивная кампания 1937 года».
«Сегодня на авангард 1920-х годов существует определенная мода, что, конечно, не означает, что он недостоин внимания. Но эта мода затмевает другие направления того времени: круг „Красной нови”, группа „Перевал” и наследие Воронского».
Валерий Шубинский. «Бывают эпохи, когда воздух помогает». Беседу вел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2022, 1 апреля <https://formasloff.ru>.
«Лет шесть-семь назад мне казалось, что в молодой поэзии возобладало несколько линий, равно мне чуждых. Первая — это абсолютно герметичные, безэмоциональные, пластически аморфные, основанные на деконструкции образа и медитациях над обломками верлибрические стихи в традиции самых „темных” текстов Аркадия Драгомощенко. Вторая — публицистическая поэзия, с пафосными уитменианскими нотками, но с апелляцией к интимным (обычно женским) переживаниям — к физической любви, к материнству. Ничего против этого не имею, хотя мне такие стихи всегда напоминают выдающуюся речь Клима Петровича Коломийцева на митинге в защиту мира. Ну или в лучшем случае поэму Евтушенко „Мама и нейтронная бомба”. Третья тенденция — эпигонская исповедальная поэзия позднесоветского типа — она, по-моему, бессмертна. И четвертая, самая интересная (хотя тоже не близкая мне), — это документальная поэзия».
«И в общем я даже готов был с этим примириться. Готов был признать, что та традиция высокой метафизической лирики, высокого модерна, к которой я сам себя причисляю, на данный момент увядает. Что моя и близких мне авторов функция — завершить работу, закрыть гештальт и сохранить тексты и смыслы для каких-то гипотетических будущих поколений. Тоже высокая участь, но невеселая».
«И вдруг приходят молодые, которым именно это направление (в частности, наследие Елены Шварц и Олега Юрьева) интереснее и важнее всего, которые пытаются по-своему продолжать именно эту линию (продолжать, а не подражать ей). Для меня это важно. Может быть (хотя пока еще рано говорить об этом), снова происходит то чудо, которое случилось на начале 1960-х — чудо восстановления почти прерванной исторической преемственности».
Валерий Шубинский. Я тоже современник. — «Кварта», 2022, № 1 (3) <http://quarta-poetry.ru>.
«И вот, собственно, последний вопрос, ответ на который в умной и дельной книге [Глеба] Морева [«Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии»] все-таки не проговорен до конца: почему, казалось бы, тупиковый в социокультурном смысле путь, избранный поэтом, не только не разрушил его гений, но и не помешал (или даже способствовал) его небывалому расцвету? По-видимому, дело в том, что „принятие революции” означало нечто большее, чем лояльность новой государственности (которая автоматически подразумевалась для всех, оставшихся в России). Речь шла о принципиальном согласии и солидаризации с „красной” утопией — то есть признании за коммунистическим сверхпроектом права на будущее. Отрешение от этого будущего означало катастрофу, погибель. Поэтому основным мотивом многих важнейших произведений русской поэзии 1920-30-х становится или трагическое принятие и переживание этой гибели (скажем, „Элегия” Введенского), или борьба за собственную редакцию утопии, за власть над ней (например, „Торжество земледелия” Заболоцкого). Вершинное творчество Мандельштама удивительным образом объединяет эти два пути, синтезирует их — и таким образом находят разрешение противоречия его человеческой судьбы и политической позиции».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №6