«Артикуляция», «Горький», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Известия (IZ.RU)», «Иностранная литература», «Коммерсантъ Weekend», «Лабиринт», «Москва», «Неприкосновенный запас», «Новое литературное обозрение», «Полка», «Правмир», «Практики & интерпретации», «Проблемы исторической поэтики», «Сибирские огни», «Топос», «Учительская газета», «Формаслов», «Colta.ru», «Excellent», «Textura»
Антон Азаренков. Хайку ни для кого: о верлибрах Юрия Орлицкого. — Литературно-художественный альманах «Артикуляция», 2021, выпуск 15 <http://articulationproject.net>.
«Юрий Орлицкий — это филолог par excellence. Перечислять здесь его заслуги перед отечественным литературоведением излишне. Его статьи непрестанно цитируются, а выход недавней книги о новейшем русском стихе стал настоящим событием в мире поэзии. На фоне этой глыбы, которую являют собой филологические заслуги Орлицкого, его собственные стихи, очень личные и лиричные, тяготеющие к тому же к миниатюре, выглядят как-то уж беззащитно. От кого же их защищать? По мнению критика — вообразим себе такого критика — от собственного филологического бэкграунда. Но, как я постараюсь показать, стихи Орлицкого написаны совсем другим человеком, нежели его статьи. Не вместо статей, как стихи Вадима Соломоновича Баевского — упражнения, порой весьма изысканные, не на полях статей, как блестящие прозаические зарисовки Михаила Леоновича Гаспарова, некоторые из которых по языковой напряженности приближаются к настоящей поэзии (хотя он бы, конечно, с этим не согласился) — нет: стихи Юрия Орлицкого написаны как будто не Юрием Борисовичем Орлицким».
Татьяна Баскакова. О «мешках с перцем», солдатах и детях, а также других учредителях немецких литературных премий. — «Иностранная литература», 2021, № 3 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
Среди прочего: «Особый случай — Премия слепых ветеранов войны, учрежденная в 1950 году бывшими солдатами, хотевшими, несмотря на физическую неполноценность, тоже быть причастными к культурной жизни. Их решение — создать жюри из своих товарищей, но, с другой стороны, пригласить и профессиональных критиков — привело к поразительному результату: премия способствовала расцвету в 50-е годы жанра радиопьесы, который до сих пор популярен в Германии больше, чем в других странах, и сохраняет свою авторитетность (как и название, напоминающее о тогдашней истории) до настоящего времени».
Михаил Булгаков: «Я — мистический писатель». Зеленая лампа. Авторская рубрика Афанасия Мамедова. На вопросы отвечают Алексей Варламов, Петр Криксунов, Леонид Кацис, Зеев Бар-Селла. — «Лабиринт», 2021, май <https://www.labirint.ru/now/bulgakov>.
Говорит Алексей Варламов: «И думаю, здесь важней не мое согласие или несогласие с булгаковской самооценкой, а то, что он себя действительно таковым считал и верил в судьбу. В таком скорее античном смысле слова, в грозную и неотвратимую силу, и воспринимал жизнь как поединок с судьбой, или бег от судьбы. Я это к тому, что личным врагом в его глазах была не Советская власть, не Сталин, не ОГПУ, не РАПП, а сила более могучая в его понимании — мистическая, метафизическая, рок, фатум. Поэтому не случайно в финале самой автобиографической пьесы Булгакова „Кабала святош” летописец жизни Мольера Лагранж говорит о смерти великого драматурга: „Что же явилось причиной этого? Что? Как записать? Причиной этого явилась ли немилость короля, или черная Кабала?.. (Думает.) Причиной этого явилась судьба. Так я и запишу”».
Арен Ванян. Закрыть двери в будущее. Портрет Геннадия Гора на фоне поздней прозы писателя. — «Горький», 2021, 24 мая <https://gorky.media>.
«В 1920-е годы Гор входил в литературную группу „Смена”, читал в переводах Жироду, Пруста, Дос Пассоса и Джойса, а также писал прозу, подражая Хармсу, Вагинову, Добычину. В 1930-е превратился в главного литературного документалиста Сибири, а также специалиста по малым народам Севера. В начале Великой Отечественной Гор вступил в ряды народного ополчения, пережил блокадную зиму 1941 — 1942 гг. и был эвакуирован в Пермь, где — как выяснилось 40 лет спустя — написал потрясающие стихи, вершину своего литературного наследия. В 1940 — 1950-е Гор снова перевоплотился — и на этот раз стал рядовым соцреалистом, пишущим о неравнодушных советских интеллигентах. Наконец, в 1960 — 1970-е он пережил последнюю метаморфозу, обратившись научным фантастом, который изредка отвлекался на искусствоведение и мемуаристку».
«У современников Гора сложился образ человека, прошедшего путь от оригинального писателя-экспериментатора к довольно буржуазному беллетристу-фантасту. <...> Однако парадоксальность судьбы Гора в том, что даже в безопасном жанре научной фантастики он обрел у читателей известность как „неправильный” автор».
Илья Виницкий. Заумный Гаспаров: индейские имена в «Записях и выписках». — «Новое литературное обозрение», 2021, № 2 (№ 168) <https://www.nlobooks.ru>.
«Позволю себе проиллюстрировать свое предположение о программно-маргинальном, травестирующем названии-жесте гаспаровской книги аллегорическим примером из воспоминаний одного моего задумчивого приятеля. В раннем детстве он в первый раз увидел по телевизору военный парад. Ночью ему приснился сон: долго идут по главной площади тягачи с ракетами, танки, броневики, пехотинцы с „ружьями” и в форме цвета хаки, а в самом конце процессии появляется он с индейским пером на голове, скача на подаренной игрушечной лошадке. Мне кажется, что „Записи и выписки” Гаспарова так же относятся к ряду серьезных, канонических книг о формах и смысле человеческой жизни, как мальчик с лошадкой к военному параду на площади. Это название „марширует” (или, если можно так сказать, „подмаршевывает”) за установившейся традицией (парад), но уже самим своим несуразным видом остраняет и устраняет универсальность „большой” темы „А + Б”, перенося центр тяжести на несерьезность и растерянность детской человечности, нашедшей свое отражение в полусмешных и полупечальных маргиналиях — приватном и, по определению, неполном автословаре филолога-интеллигента».
Игорь Вдовенко. Оттаявшие слова. О блокадных стихах Геннадия Гора. — «Новое литературное обозрение», 2021, № 2 (№ 168).
«Стихи Гора из „Блокадной тетради”, бесспорно, относятся к сильной поэзии. И эта неожиданно как бы из ниоткуда возникающая сила этих стихов, на мой взгляд, возникает именно из этого само-собой-случающегося сложения всех этих совершенно разномастных факторов. Человек на минуту оттаивает, и в нем оттаивает все — и то, что он пережил, и то, что он сам в себе заморозил, и то, что когда-то вошло в него (и, возможно, в тот момент только в нем и существовало, упрятанное в какие-то дальние уголки), но главное — оттаивает сама реальность, также вошедшая в него и непереваренная, но до поры замерзшая в самих порах его тела. Реальность, властно требующая о себе слов. Причем слов именно таких, некогда прекрасных, бывших частью чего-то целого, чего-то уже непредставимого, но затем замороженных, сломленных и в конечном итоге вываленных в беспорядке на пол. Или даже не вываленных, а просто выпавших из полумертвого сознания, уже просто не способного сохранять их в себе».
«Собственно, эта оттаивающая в Горе модернистская поэзия и сама по себе была когда-то чем-то подобным. То есть сломавшимся классическим словом (сломавшимся не сейчас, не в блокаду, а гораздо раньше — в процессе Первой мировой, революции, Гражданской войны, но главное — сломавшейся вместе с самим классическим человеком, сброшенным с корабля современности и разлетевшимся вдребезги). Сейчас же она словно бы сама претерпевает то же самое превращение (то есть Юрьев прав, это уже не обэриутская поэзия и не хлебниковский футуризм, но какой-то новый виток, новый цикл)».
«Возможно, время изящной словесности уже истекло». Вторая часть большого интервью с Натальей Ивановой. Текст: Игорь Перников. — «Горький», 2021, 11 мая <https://gorky.media>.
Говорит Наталья Иванова: «Вот Корнея Чуковского он [Евтушенко] обаял, тот записывает в переделкинский дневник восторженные впечатления от Евтушенко. Кстати, про Бродского Чуковский тоже пишет в дневнике, но довольно скептически. Так же и в „Романе-воспоминании” Рыбаков: о Евтушенко — очень тепло, о Бродском — более чем холодно. Мелких переделкинцев (а их здесь тоже хватало, в Доме творчества и вокруг, происхождением из мелких союзписательских и литфондовских функционеров) Евтушенко не замечал».
«Остался он в советской истории литературы (как выразительная фигура) и в советской поэзии (все-таки целым набором стихотворений). Но для поэзии московского андеграунда и для питерцев еще при жизни он был фигурой скорее сомнительной. <...> Время и Евтушенко неизбежно расходились — не знаю, чувствовал ли он это сам, последние циклы, полосами появлявшиеся в газетах, вызывали чувство какой-то неловкости. Его трехчастное интервью с Соломоном Волковым произвело на меня странное впечатление: он всегда хотел любви, и я почувствовала острую жалость к старому больному поэту, который хочет убедить мир в своей правоте».
Первую часть интервью см.: «Горький», 2021, 4 мая.
Павел Глушаков. «Куда ж теперь идти…» Об источниках стихотворения Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату…» — «Знамя», 2021, № 5 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Заслуга Исаковского в том, что он позже сумел создать произведение вне привычного жанра и вне собственной риторической традиции. „Враги сожгли родную хату…” потому и останется в русской поэзии, что оно на фоне жанрового Исаковского выделяется своей оголенной правдой, столь сложноуловимой на фоне патетического и триумфального 1945 года».
Павел Глушаков. «…на выпуклой поверхности оптического стекла» (историко-литературные заметки). — «Новое литературное обозрение», 2021, № 2 (№ 168).
«После пушкинского „Зимнего вечера” („Выпьем, добрая подружка / Бедной юности моей, / Выпьем с горя; где же кружка? / Сердцу будет веселей”) русская поэзия навсегда запомнила, что, собственно, из кружки пьют с горя, и подхвачено это было другим широко известным текстом — стихотворением Михаила Исаковского „Враги сожгли родную хату…”:
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам».
«Существует предположение, что история с потерей (или кражей) романа (пьесы) Венедикта Ерофеева „Шостакович” является не более чем выдумкой писателя. Желание мифологизировать (не) произошедшее на Курском вокзале в Москве (или в поезде, отправившемся от этого вокзала) может быть объяснено следующим обстоятельством: в 1883 году, возвращаясь с Курского вокзала, потерял чемодан с рукописями и корректурами Лев Толстой. Так могли соединиться ненайденный чемодан Толстого и ерофеевская авоська с двумя бутылками бормотухи».
А. М. Грачева. «Теория русского лада» Алексея Ремизова (1930 — 1950-е годы). — «Проблемы исторической поэтики» (Научный журнал ПетрГУ), Петрозаводск, 2021, том 19, № 1 <https://poetica.pro>.
«В адаптации текстов произведений русской словесности к нормам стилистики, свойственной не „природному” русскому, а другим европейским языкам, прежде всего французскому и немецкому, он [Ремизов] видел одну из основных причин утраты литературой национальной идентичности».
«Итогом работы писателя стало эссе 1946 г. „На русский лад”. Это публицистическое произведение, по сути, представляет собой последнюю ремизовскую попытку изложить „теорию русского лада” напрямую, в форме „манифеста”. Эссе состоит из десяти развернутых тезисов (тезис номер семь дан в двух вариантах), касающихся разных аспектов корневой, по мнению Ремизова, проблемы развития русской литературы. Текст пронизан скрытыми повторяющими лейтмотивами; его можно уподобить хоровой партитуре, в которой голос автора перекликается с голосами русских писателей разных времен, а также с речью участвующих в полилоге „простецов” (русских и иностранцев)».
Игорь Гулин. Растерянный метод. О выставке «Соцреализм. Метаморфозы» и ускользании соцреализма. — «Коммерсантъ Weekend», 2021, № 16, 21 мая <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Когда в начале 1930-х был провозглашен соцреалистический метод, никто не знал, в чем именно он состоит (ясно было только, что в прекращении авангардных экспериментов). <...> Как и другие элементы языка советской идеологии, „соцреализм” и просто „реализм” были словами, способными означать практически все что угодно, получать все новые смыслы, относиться к разным образам, идеям и эстетикам. Соцреализм и реализм постоянно переопределяли, но определения эти состояли из таких же полупустых слов вроде „народности”. Партийные критики и цензоры использовали эти термины, чтобы осаживать неудобных художников. Сами художники — чтобы добиваться своих целей, какими бы они ни были. (Можно вспомнить, к примеру, как настойчиво называл себя советским реалистом Андрей Тарковский.) Это не означает, что у советского искусства не было своих особенностей, общих черт, приемов и идей, но они постоянно трансформировались вместе с самим советским обществом».
«В сущности соцреализм, каким мы его себе представляем — монолитное квазитрадиционалистское тоталитарное искусство, — был изобретен задним числом, когда официальная советская культура уже шла к закату. Это конструкт, созданный подпольными критиками, западными исследователями и художниками-нонконформистами, — конструкт виртуозный, но целиком принадлежащий постмодернистской эпохе русской интеллектуальной истории. Работы ее главных представителей, Бориса Гройса, Екатерины Деготь, Евгения Добренко и других, создали в осмыслении соцреализма крепкую, до сих пор доминирующую традицию».
«Главный ход выставки в Третьяковке в том, что она пытается эту традицию игнорировать — с притворной наивностью принимает на веру тезис о том, что советское искусство было искусством соцреалистическим».
Гуманитарные итоги 2010 — 2020. Поэтическая книга десятилетия. Часть I. Отвечают Евгений Никитин, Ольга Девш, Александр Марков, Санджар Янышев, Иван Купреянов, Герман Власов, Михаил Хлебников, Михаил Гундарин, Григорий Стариковский, Юрий Угольников. — «Textura», 2021, 23 мая <http://textura.club>.
Говорит Михаил Гундарин: «Но такая — важнейшая — книга все же есть. Это книга Марии Степановой „Против лирики” (М., АСТ, 2017). Отзвуки степановской стилистики, вообще манеры освоения поэтического пространства попадаются в современной поэзии постоянно. То есть Степанова несомненный трендсеттер, в этой книге ее вариант поэтического говорения представлен весьма широко, прочитал эту книгу — штук сто других можно не читать».
«Тем более что важнейшая — не значит лучшая. Мне эти все шатания строк (и шатания между строк), псевдоархаические заплачки, обыгрывание „вечно бабьего”, вообще, здоровый цинизм и расчет, который и составляет стержень книги, скорее, неприятны. Размах при этом впечатляет. Напор и энергия несомненны. Претензии масштабны. В общем, читать поучительно».
Михаил Гундарин. Солнце всходит и заходит. Главы из новой книги о писателе Евгении Попове. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2021, № 2, 3 <http://www.sibogni.ru>.
Среди прочего: «Абсолютно ничего криминального родители не видели в том, что подросток мужского пола начинает понемногу выпивать. Разве что скажут: деньги зарабатывай сам. Наш герой так и делал. Работал грузчиком. Получал крохотные гонорары в газете. Наконец, устроился, еще учась в школе, в геологическую партию (об этом в следующей главе). Соответственно, денежки у него на выпивку водились. Да такие, что оставалось на угощение друзей старшей сестры, так называемых „стиляг”, с которыми [Евгений] Попов водил развеселую кампанию, несмотря на существенную разницу в возрасте. Вот характерный случай. Завалилась компания стиляг в ресторан „Енисей”. Денег, как всегда, было мало, поэтому взяли много портвейна — и совсем чуть-чуть закуски, какого-нибудь сыра с хлебом. Пока ждали это изысканное угощение, наш герой достал из школьного портфеля, который был у него с собой, тетрадки и стал готовить уроки... Можно представить себе это зрелище! Портвейна было так много, что выпили не весь, одна бутылка оказалась в том самом портфеле, где, к несчастью, и разлилась, придав всему содержимому соответствующий вид и аромат. Несмотря на ужасное похмелье, Евгения с утра растолкала мать и отправила в школу с сакраментальной фразой: „Вот как вчера пил, так сегодня в школу иди”».
Олег Дозморов. «Борис нам уже не принадлежит — он принадлежит всем». Часть 2. Текст: Борис Кутенков. — «Формаслов», 2021, 15 мая <https://formasloff.ru>.
«Боря [Рыжий] нам уже не принадлежит, он принадлежит всем. Но есть один некрасивый момент, к разговору о массовой культуре: семье Бориса — Ирине, Артему — не платят никаких гонораров, авторских за Борины стихи, которые используются в многочисленных коммерческих проектах. Люди театра, музыканты и барды, видимо, считают, что делают большое одолжение всем, „раскручивая” Бориса. Мне кажется это неправильным».
«Надо понимать, что Борис — романтик. Поэт-романтик лермонтовского плана, трагический, которому суждено было родиться в конце 20 века в доживающей свой век утопической коммунистической империи. В достаточно привилегированной советской семье. Ходить в школу на окраине. Естественно, ему надо было это переупаковать: кто-то — или Пурин, или Машевский, — писал, что его телага — это версия байронического плаща. Абсолютно точно сказано. А по законам романтизма герой должен погибнуть».
«Смотрите, Бориса как художника не интересует средний, обычный человек, у которого нет гибели всерьез, который не ходит по краю бездны, со средней амплитудой жизни. <...> Это мне интересен обычный человек, средний: который не прыгает с балкона, не разбивается на тракторе, ходит на работу… А в нем, может быть, происходят вещи гораздо более страшные и поразительные, чем в этих романтических персонажах. Но он не вызывает жалости, эмоций, его в стихи не вставишь, вот в чем дело».
Первую часть беседы с Олегом Дозморовым см.: «Формаслов», 2021, 1 мая.
Кэтрин Дрисколл. Девушки сегодня: культура девичества и исследования девичества. Перевод с английского Екатерины Иванушкиной. — «Неприкосновенный запас», 2021, № 1 <https://magazines.gorky.media/nz>.
«Девушка представляет собой не столько набор физических характеристик, сколько целый ансамбль (assemblage) социальных и культурных вопросов и проблем — хотя, разумеется, эмпирическая материальность девичества исключительно важна для этой совокупности».
«В рамках же постфеминистских подходов культура девичества стала пониматься как совокупность репрезентаций, формируемых многочисленными и подвижными способами выражения „девичьей власти”, фиксирующих новый опыт девичества и возвышающих девушек политически и социально».
Сергей Дурылин. На чужой могиле. Публикация и примечания Е. А. Коршуновой. — «Москва», 2021, № 5 <http://moskvam.ru>.
«Рассказ [1922 года] печатается впервые. Источник: РГАЛИ. Ф. 2980 (С. Н. Дурылин), оп. 1. Ед. хр. 188. 58 л. Рукопись, автограф в переплете, беловик с правкой. Текст дан в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации» (Е. А. Коршунова).
«Вернувшись с кладбища, Омутов почувствовал непривычную, тихую тоску, не оставлявшую его со дня смерти матери. Он едва не пропустил сегодня девятого дня: он хорошо знал, что после смерти бывают особые памяти об умерших и в эти дни надо ходить на кладбище, но он не помнил, в какие именно дни совершаются эти панихиды, и если бы не двоюродная тетушка Анна Николаевна, смурная и скучная старушка, пришедшая вчера с вечера, он пропустил бы, вероятно, сегодняшний день...»
И. А. Есаулов. Каменноостровский цикл А. С. Пушкина как пасхальный текст: мимесис, парафрасис, катарсис. Статьи первая и вторая. — «Проблемы исторической поэтики» (Научный журнал ПетрГУ), Петрозаводск, 2021. Статья первая — том 19, № 1; статья вторая — том 19, № 2 <https://poetica.pro>.
«Как бы мы ни старались „реконструировать” авторский замысел, важнейшим историко-литературным фактом является не только нумерация стихотворений, но и незавершенность Пушкиным этого цикла, предоставляющая нам возможность собственной интерпретацией угадать тот или иной путь его завершения (или, сформулирую иначе, приглашающая как литературоведов, так и читателей, к своего рода сотворчеству). При этом сама незавершенность (как и неполная ясность с составом цикла, а не только с последовательностью текстов) может оцениваться как досадная „помеха” для исследователей, но в этом можно усмотреть и позитивный момент: как бы дополнительную легитимацию самим „материалом” различных его истолкований».
Александр Закуренко. Как русский писатель Булгаков служил добру там, где победил Воланд. К юбилею писателя. — «Топос», 2021, 19 мая <http://www.topos.ru>.
Среди прочего: «Что касается родственников, то двоюродные братья Константин („летней ночью 1924 года тайно бежал в Польшу” — Е. А. Яблоков. Бен Дооге. „Зарубежные родственники Михаила Булгакова”) и Николай окажутся в США. Оба его родных брата, Николай и Иван, сумеют бежать из большевистской России. Николай Афанасьевич Булгаков, средний брат, умрет во Франции, будет участником Сопротивления, за научные достижения, занятия биологией (бактериофагами) и философией, получит орден Почетного легиона. Многие исследователи называют его прототипом Николки Турбина („Белая гвардия”). В сентябре 1919 Николай был призван в Киеве в Добровольческую армию, затем оборонял Одессу от Красной Армии, очутился в Крыму, там находился под командованием генерала Слащова (прототипа генерала Хлудова из пьесы „Бег”). Оборонял крымские перешейки, получил ранение в правое легкое. Из Крыма эвакуировался с армией генерала Врангеля в Галлиполи. Впоследствии занялся наукой, стал профессором, был приглашен в Париж первооткрывателем бактериофага профессором Феликсом д’Эреллем в 1929 г. При немцах оказался в лагере для интернированных, работал там врачом. Помог бежать нескольким заключенным. Михаил Булгаков вел с ним переписку почти до конца своей жизни, был очень дружен».
«Иначе сложилась судьба младшего брата, Ивана, умершего в 1969 в Париже от ранения, полученного в гражданскую войну. Иван в 1919 г. служил вначале в белой Астраханской армии, затем вступил в Добровольческую армию в Киеве. В 1920 году защищал Крым, эвакуировался с армией генерала П. Н. Врангеля в Галлиполи. После работал в Болгарии, создал там русский оркестр. Сам играл и пел, сохранилась его фотография с балалайкой в руках — в русской рубашке и сапогах. Брат Николай пригласил его в Париж, и там Иван продолжал работать в ресторане — ублажал игрой на балалайке посетителей. Известно, что он сочинял музыку, писал стихи, посылал их в СССР Михаилу Булгакову, просил дать отзыв о своих стихах. Старший брат гораздо чаще отвечал Николаю, но в письме от 12.V.1934 отозвался о стихах Ивана, причем этот отзыв — единственный известный нам отзыв о поэзии в творчестве Булгакова».
Историков могут преследовать за их точку зрения? Протоиерей Георгий Митрофанов — о новом законопроекте. Текст: Вероника Словохотова. — «Правмир», 2021, 19 мая <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Георгий Митрофанов: «Подводя итог, я бы вспомнил мысль нашего великого религиозного философа Владимира Сергеевича Соловьева: „Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности”. <...> Как русский православный христианин я надеюсь на то, что Господь имеет попечение о России. И, будучи церковным историком, я убежден, что только свободное историческое исследование, только свободная историческая дискуссия помогут нам понять то, что Бог думает о нас в вечности».
О. Н. Литвинова. Библейские цитаты и образы в поэзии Марии Шкапской. — «Проблемы исторической поэтики» (Научный журнал ПетрГУ), Петрозаводск, 2021, том 19, № 2 <https://poetica.pro>.
«В одном из вариантов автобиографии 1926 г. (т. е. после публикации последней прижизненной поэтической книги „Земные ремесла” (1925) и, как принято считать, расставшись с лирической поэзией навсегда) Шкапская вполне определенно заявляет: „Источником же, питавшим мое творчество в смысле устремления и содержания, считаю книгу из книг — Библию”».
«Между строк»: «Черный человек» Сергея Есенина. Беседу вел Лев Оборин. — «Полка», 2021, 13 мая <https://polka.academy/materials>.
Говорит Олег Лекманов: «Есенин всю жизнь носил маски, об этом идет речь в поэме. И мне кажется, что на нее можно так и взглянуть — как на исповедь. Признаться, что ты всегда врал, много раз нельзя, но один раз можно».
«Но вообще я бы не стал усложнять этот текст. Это важный посыл, который я бы хотел донести. Я довольно много перед нашим разговором всего перечитал про эту поэму, и основное ощущение было — досада. Так много говорят об этой поэме как о философской, о сложной, возводят к очень большому количеству источников, но при этом, мне кажется, основная сила этого текста — в его простоте, а то и в некоторой небрежности. Это всегда было у Есенина: у меня, во всяком случае, часто возникает ощущение странное, потому что рядом с гениальными строками встречается „картон”, строки, написанные как попало».
«По мысли Михаила Леоновича Гаспарова, после революции Маяковский сам оказался в творческом тупике, он ушел от поэзии хулигана-апаша и начал писать стихи революционного работника, а Есенин занял освободившееся место. Это справедливо, как мне кажется. Понятно, что стихи были оркестрованы уже по-есенински, и никуда не делся миф крестьянского поэта, которого у Маяковского не было».
«Действительно, есть поэты, которые писали тексты для произнесения. В этом смысле Есенин и Маяковский похожи: они отчасти эстрадные поэты. Сохранилось чтение Есениным монолога Хлопуши из „Пугачева” — очень мощное впечатление! Когда пытаешься читать глазами, эффект совсем другой».
Галина Михайлова. К вопросу о фаустовской топике в «Полночных стихах» Анны Ахматовой. — «Практики & интерпретации» (Журнал филологических, образовательных и культурных исследований), Ростов-на-Дону, том 6, № 1 (2021) <http://www.pi-journal.com>.
«Цикл „Полночные стихи” относится к поздней лирике Анны Ахматовой (1963 — 1965). Он включает в себя семь стихотворений, обрамленных двумя четверостишиями — „Вместо посвящения” и „Вместо послесловия”. К содержательным и формальным особенностям этого стихотворного единства, в котором взаимодействуют мотивы сна, безумия, смерти, музыки, тишины, невстречи, разлуки, исследователи творчества Ахматовой обращались не единожды, опознавая при этом два шекспировских следа в самом начале цикла <...>».
«Расширим систему координат и добавим к указанным исследователями шекспировским маркерам цикла новые наблюдения, пунктирно обозначив одну из возможных контекстных структур — „Фауста” Иоганна Вольфганга Гете».
Елена Невзглядова. Мелодия речи. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 5 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Воображаемый звук голоса — вот чем обмениваются поэты с читателем. А переносчиком этого звучания является метрическая (или ритмическая) монотония».
«Собственно, сама стихотворная речь в своем конструктивном устройстве об этом как бы позаботилась. Дело в том, что каждая стиховая строка оканчивается паузой, которой нет в прозаической речи. Это асемантическая, музыкальная пауза, и она в корне меняет интонацию речи. Из нее исчезает фразовое ударение, необходимое в интонации прозы, осуществляющее коммуникативную функцию. Фразовое ударение, без которого невозможна естественная речь, как бы ответственно за обращение к адресату: в устной речи — к собеседнику, в письменной — к читателю. Коммуникативное содержание интонации в стихе уступает место эмотивному, эмоциональному, поскольку фразовое ударение меняется на ритмическое. Так что стиховая мысль получает эмоциональную окраску, на нее вовсе не претендуя».
«В верлибре нет метра. Но запись верлибра не случайно не отличается от записи метрических стихов. Она обладает той же паузой в конце каждой строки, что и метрический стих. Эта пауза требует той же интонации неадресованности, она требует ритмической монотонии. Запись текста имеет далеко идущие последствия. Стих (стихотворная строка) — это неадресованная речь, это речевая мелодия, направленная мимо собеседника как бы в необжитые пространства, уводящая от прозы жизни, так сказать. Это не сообщение, а говорение в чистом виде, обращенное, может быть, к Богу, а может быть, к самому себе».
«Надо сказать, что людей, обладающих поэтическим слухом, не так много — меньше, чем обладающих музыкальным».
См. также: Елена Невзглядова, «Гений и безумие» — «Знамя», 2021, № 5.
Олеся Николаева. Прогулки с Синявским. — «Знамя», 2021, № 5 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Отец Владимир поднялся в кабинет Андрея Донатовича, который был на втором этаже, и они там долго беседовали, потом Андрей Донатович поисповедовался и пособоровался, и мы отправились к отцу Николаю Озолину, священнику, который служил и преподавал в Свято-Сергиевом Богословском институте, чтобы попросить у него назавтра Святые Дары. Пока мы шли к институту, откуда-то стал раздаваться страшный пульсирующий звук: бук-бук-бук-бук, который все нарастал и нарастал, а навстречу нам стали попадаться странные подпрыгивающие молодые люди, у которых на голове были рога. Они были и прикреплены специально, и вылеплены из собственных волос, а сзади между ног болтались мерзкие хвосты. Таких подпрыгивающих и извивающихся рогатых и хвостатых людей становилось все больше и больше, пока бульвар не заполонила целая толпа, в гуще которой показался автобус, из которого и доносились усиленные до невозможности динамиками эти: бук-бук-бук. Оказалось, что это была демонстрация против приезда во Францию папы римского, и вот ад восстал. Лица демонстрантов были вымазаны черной сажей, сами они подпрыгивали и кривлялись, выбрасывая вверх два пальца, сложенных латинской буквой V: victory, victoire. Победа.
— Это бесы, — содрогнулись мы, прижимаясь к домам, чтобы те не растоптали нас. Тогда казалось: ад восстал, преграждая нам путь к святому делу!»
Юрий Орлицкий. Ранний русский свободный стих. — «Новое литературное обозрение», 2021, № 1 (№ 167).
«Вскоре, однако, недолгая эйфория свободы стиха завершается: к концу 1920-х верлибр оказывается, по сути дела, под запретом: жирную точку в его истории ставит знаменитый И. Маца: „Как всякий стиль и всякая форма, так и свободный стих (как форма стихотворения и стиль поэзии) в конце концов отражают сущность всей структуры общества. Развитие свободного стиха тесно связано с развитием индивидуалистических тенденций буржуазного общества — точнее: индивидуалистических тенденций мелкой буржуазии”».
«Как сразу отметили критики (например, Л. Осповат), в практике советских переводчиков сложились два принципиально различных подхода к переводу Неруды: традиционалистский, превращающий свободный стих чилийского поэта в силлаботонику (правда, чаще всего не рифмованную), — так переводил, например, плодовитый Ф. Кельин — и адекватно-верлибрический, как с самого начала стал работать И. Эренбург, имеющий большой опыт собственной работы с разными типами стиха, в том числе и верлибром. При этом лучшие русские советские поэты, переводившие в 1930 — 1950-е годы стихи Неруды, как правило, выбирали третий путь, компромиссный, сочетая в своих переводах силлабо-тонические и верлибрические фрагменты: это относится к переложениям М. Зенкевича, Л. Мартынова, Б. Слуцкого, В. Луговского, Ю. Левитанского, О. Савича и др. Таким образом, из-под их пера выходил, по сути дела, гетероморфный по своей природе стих, так же как и чистая силлаботоника, не вполне соответствующий природе оригинала. Тем не менее и такой компромиссный стих, и тем более опыты переводного верлибра, сознательно создаваемые Эренбургом и его единомышленниками, предлагали советскому читателю довольно широкий спектр вариаций практически отсутствующего в тогдашней официальной советской поэзии свободного стиха и различных переходных к нему стиховых форм».
Сергей Переслегин. Космос как необходимость. — «Дружба народов», 2021, № 4 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Современная постиндустриальная глобализация имеет принципиальное отличие от предшествующих — средневековой, античной, от глобализации бронзового века. Впервые глобализированная Ойкумена географически охватила всю Землю. Это означает, что глобальный мiр стал замкнутой системой, и к нему оказались применимы все теоремы социальной термодинамики: ограничение развития, неизбежность роста социальной энтропии с падением уровня и качества жизни, рост нормы эксплуатации (по К. Марксу), неизбежное „первичное упрощение”, то есть, размонтирование сложных организованностей, сравнимых по пространственному масштабу с планетой».
«Если Ойкумена уже совпадает с Землей, то открыть мир можно только выйдя в Космос».
«Прежде всего Космос — место встречи с неведомым и Иным, что позволяет реализовать преимущества человеческого мышления над машинным и ответить на сверхвызов Искусственного Интеллекта. Можно сказать, что Космос — возможность преодолеть онтологический и экзистенциальный голод, вызванный отсутствием Иного и Нового в глобальном, давно открытом и познанном мире нашей яви и снов. <...> Далее, по А. Тойнби Космос — ответ на общевидовой вызов пустоты, хаоса и бесконечности. Космос — это неутилитарная деятельность, которая и определяет уровень развития культуры и цивилизации».
«Позитивный ответ на вопрос о существовании внеземной жизни далеко продвинет нас в понимании границ устойчивости экосистем, как земных, так и неземных, а также поможет оценить процессы самоорганизации во Вселенной. Если же ответ будет отрицательным, нам придется вернуться к гипотезе уникальной Земли и, возможно, переосмыслить само наше Бытие».
«Наконец, внеземные формы существования Человечества приведут сначала к резкому росту разнообразия культур и созданию новых цивилизаций, отвечающих на другие, неизвестные нам вызовы, а затем — и к серьезному генетическому дрейфу и возобновлению биологической эволюции „сапиенсов”, то есть к появлению новых антропотипов, потом рас, а в конце концов, и видов».
«Поэзия истерична. Рифмовать слова — немного ненормально». Литератор Дмитрий Воденников — о «Лужниках» в Сети, фем-тренде и маленьком, но брутальном советском интеллигенте. Текст: Дарья Ефремова. — «Известия (IZ.RU)», 2021, на сайте — 27 мая <https://iz.ru>.
Говорит Дмитрий Воденников: «Мы стали возвращать прямое высказывание. Между нами и Бродским еще пролегал огромный постмодернистский пласт — потрясающий Гандлевский, Еремин, Рубинштейн, Жданов. Если не говорить про этих выдающихся поэтов, было общее ощущение, что все погрязло в ироническом высказывании. Все кругом были иронисты. А наше поколение стало делать тексты с неподдельной звериной серьезностью. Мы говорили о том, что прямое высказывание в поэзии возможно, что над стихами можно и нужно плакать, что стихи, как древесные жуки, тебя подтачивают, они на глубинном уровне меняют. Это и была наша миссия. А сейчас пришли другие молодые поэты, но я за ними не слежу, я старею».
Наум Резниченко. «…А только памяти твоей из гроба научи, Марина!» Цветаевский «текст» в поэзии Арсения Тарковского. — «Знамя», 2021, № 5.
«Недолгая и трагическая история взаимоотношений Арсения Тарковского и Марины Цветаевой изучена сегодня почти до деталей. Более того, эта история начала обрастать какими-то немыслимыми конспирологическими версиями, где — в погоне за сенсацией — намеренно перепутаны даты, факты, адресаты стихотворений и — что самое печальное — расставлены сомнительные нравственные акценты, бросающие тень на репутацию младшего поэта».
«Мы постараемся посмотреть на историю отношений двух поэтов через тот мемориальный цветаевский „текст”, который начал складываться в поэзии Арсения Тарковского накануне Великой Отечественной войны и получил свое завершение в январе 1963 года».
Александр Соболев. «Мне хотелось написать книгу, которая могла бы скрасить несколько часов читателю определенного склада…» Беседовал Артем Комаров. — «Excellent», 2021, 1 мая <http://www.sarmediaart.ru>.
«Мне кажется, что любой беллетрист крайне редко сознательно инкорпорирует в свой текст цитаты из чужих сочинений (если не брать во внимание случаи, когда это нарочитый прием). Собственно говоря, мы не имеем представления о том, в каком виде откладываются в депозитарии нашего сознания шкафы прочитанных романов и почему понадобившееся слово или понятие вдруг вылезает оттуда, обросшее лохмотьями текста из предыдущей книги. <...> Кроме того, особенное внимание к выделке художественного текста (то, что Вы называете бисероплетением) не всегда свойственно именно баловням литературной судьбы: изящнейшая проза Б. Садовского или А. Скалдина гораздо в большей степени была для меня жанровым образцом, нежели книги любого из наших современников».
«Просто роман [«Грифоны охраняют лиру»]. У меня не было никаких особенных сочинительских амбиций: мне хотелось написать книгу, которая могла бы скрасить несколько часов читателю определенного склада. Уровень принятых в ней художественных условностей не так велик, чтобы отправить ее на полки к фантастике (хотя обложку в этом стиле я представляю себе с удовольствием: статный герой отмахивается лазерным мечом от стаи крылатых и когтистых тварей), а других существенных подвидов жанра, кажется, сейчас не существует».
«Сказать, что я вовсе не надеялся на читательский интерес, было бы лукавством, но мне представлялось, что интерес этот возникнет лет через сто или двести, когда мой будущий коллега, готовя заметку обо мне для шестнадцатого тома краткого биографического словаря „Филологи России”, раскроет жесткий диск моего компьютера, надежно упрятанный в госкиберхранилище № 29. Помнится, в свое время юные Розанов и Шестов бахвалились числом читателей своих дебютных книг: один насчитал пятерых, другой семерых: я мысленно числил себя по той же линии. <...> Нет, никаких встреч с читателями (кроме случайных в метро) я не планирую, да и на тех я буду, по нынешней моде, в шелковой полумаске и инкогнито».
О романе Александра Соболева «Грифоны охраняют лиру» см.: Денис Ларионов, «Назад в прошлое» — «Новый мир», 2021, № 6.
«Современная русская литература мала, как песочница, в которой пекут куличи несколько гениальных гномов». Интервью с Дмитрием Волчеком. Текст: Денис Куренов. — «Горький», 2021, 19 мая <https://gorky.media>.
Говорит Дмитрий Волчек: «Самое интересное из того, что появилось за истекшие тридцать лет, извлечено из архивов. Я уверен, что главная книга 2020 года — сборник умершего шестьдесят лет назад Юрия Одарченко, где есть несколько неизвестных его стихотворений. Продолжаются публикации из архива Андрея Белого, „Гилея” готовит неопубликованный текст Ильи Зданевича, подходит к концу многотомное издание дневников Пришвина, сейчас я читаю книгу Геннадия Гора, которую выпустило великолепное издательство Ивана Лимбаха. 2020-й для этой бесконечной русской литературы был черным годом: умерли Николай Богомолов, Михаил Евзлин и Олег Коростелев — выдающиеся литературоведы, которые изучали архивы русских писателей XX века. Коростелев делал 18-томник Георгия Адамовича, до сих пор не завершено издание дневника Михаила Кузмина, которым занимался Богомолов. Не представляю, кто продолжит их работу».
Мария Степанова. Чужая шкура. Мария Степанова об опасных связях читателя и книги. — «Коммерсантъ Weekend», 2021, № 14, 30 апреля.
«Ты буквально становишься тем, о ком читаешь или пишешь, попадаешь ему в голову — в множественные головы текста, людские и животные, в листья травы, в буквы и запятые. Ты не наблюдаешь героя со стороны, а совмещаешься с ним (а часто и за-мещаешься, утрачиваешь на время всякую отдельность). Ты по доброй воле переживаешь с ним его радости — а еще испытываешь страдания, которые он-то для себя не выбирал. И при этом ты в любой момент можешь эту боль прекратить, сказать стоп-слово (мутабор! превращаемся обратно), оторваться от книги на час или навсегда, вернуться к себе, в себя».
«Чтение — если рассматривать его так — хуже, оскорбительней, чем identity theft, это identity tourism. И там, где общество может или хочет оспорить право авторов писать о сообществах, о которых они знают только понаслышке, читателя ограничить не под силу никому — there is no Frigate like a Book. Человек-читатель кочует по чужим идентичностям неузнанный, без свидетелей. Он становится женщиной, мужчиной, близнецами, марсианами, землей. Зверями, конечно, животными, конечно. Он становится очень плохим человеком — и даже, возможно, навсегда таким останется. Он, как Бог, входит в чужие тела и умы и ведет себя там, словно так и надо, словно ничего естественнее и представить себе нельзя».
«„Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее”. Он уже не „игрушечный”, как в начале книги; глаголы указывают на самостоятельную (хотела сказать, душевную) жизнь: он вздрагивает и ложится, он пытается задержать хозяйку — и ему это не удается. Ее [Анны Карениной] предсмертное движение — это жест расставания и отказа: „она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки”. В эту минуту мы тот самый мешочек, о котором всего и известно, что размер да цвет. Кажется, только чтение дает человеку возможность побыть вещью — и даже иллюзию знания о том, каково ей с нами приходится».
«Если опыт письма и чтения чему-то учит — тому, что в себя уже не придешь. В этом смысле любое путешествие оказывается последним, из него возвращается кто-то другой».
Андрей Тимофеев. Философия литературы. Главы из книги. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2021, № 2, 3.
«Для автора этой книги отличие профессионального критика заключается не только и не столько в образованности и умении анализировать текст, сколько в том, что можно назвать волей к объективности».
«Однако объективность — всего лишь риторическая фигура, если нет критериев проверки или методов ее определения. Естественно, речь не идет о математически точных критериях — это просто неадекватно в данном случае. Однако внятные методы изучения понятия художественности и ее оценки в каждом конкретном случае могут и должны существовать. Предлагаемый мною в этой работе метод связан с анализом наследия русской критики и обнаружением тех общих положений, которые постепенно выкристаллизовались в истории мысли о литературе и стали в той или иной степени общепринятыми».
«Автор вполне отдает себе отчет, что сама идея существования объективного знания о художественности (а не просто представлений, меняющихся от одного исторического периода к другому) является существенным допущением. Однако предлагает принять это допущение и пройти вместе путь возможного обретения такого знания».
Людмила Улицкая. «У меня чувство, что я свою писательскую карьеру заканчиваю…» Беседовал Артем Комаров. — «Excellent», 2021, 22 мая <http://www.sarmediaart.ru>.
«Перечитываю я „Капитанскую дочку” — бессчетное количество раз. Это у меня лучшее лекарство от всего. Биография каждого человека может быть описана последовательностью книг, которые на него сильно воздействовали. Мой ряд такой: детство — Киплинг, поэзия Пастернака в 12-13 лет, Мандельштам, с подачи моей подруги молодости Натальи Горбаневской. После прозы Пастернака пришел Набоков, очень рано, в начале 60-х годов стали привозить его книги из-за границы. И до сих пор это один из самых для меня важных писателей. Проза Пушкина, проза Лермонтова, последние годы стала перечитывать античных авторов. У меня большие пробелы в чтении. Образование было у меня хорошее, но биологическое, и очень многое из мира литературы я в юности пропустила. В этом есть и свой плюс: чтение во взрослом возрасте сильно отличается от чтения в юности. Это легко проверяется при перечитывании давно известных книг. Сравнительно недавно я перечитала „Фауста” Гете, и открылась целая вселенная. Раз в десять лет или около того перечитываю Чехова, но пока этот прославленный автор проходит мимо меня. Может, еще открою — и „слезами обольюсь”. Но вообще-то, надо признаться, что я последние годы читаю все больше поэзии и все меньше прозы».
Андрей Устинов. «Ход коня»: Иосиф Бродский в переписке Г. П. Струве и В. Ф. Маркова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2021, № 5.
«Отвечая 1 июля [1965] на запрос Маркова о публикации Бродского в его антологии „без упоминания фамилии автора”, Струве выразил удивление и привел в качестве одного из доводов реакцию самого поэта: „Ваша мысль дать Бродского анонимно мне не нравится. Это совершенно ни к чему. Повредить ему после сборника и пр<очего> никак не может. <…> Против печатания я не возражаю, но печатайте под его фамилией. У меня есть все основания думать, что и самому Бродскому анонимная публикация не понравится”. Тем не менее Марков остался при своем мнении. Стихотворение Бродского „Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона” (1961), о разрешении на публикацию которого он спрашивал Струве в письме 30 июня („того о джазе, что Вы прислали”), в антологии „Modern Russian Poetry” завершало собой раздел „Анонимные поэты”, где следовало за стихами Бориса Слуцкого и „Крематорием’ („Там кумачом завесив небо комнат…”) Михаила Еремина».
Михаил Хлебников. Союз и Довлатов. Главы из книги. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2021, № 4.
«Из всех мемуаров, в которых речь идет или заходит о Довлатове, воспоминания Дмитрия Бобышева мне представляются наиболее интересными благодаря авторской позиции. Бобышев честно говорит, что Довлатов ему неприятен. Во время, когда многие „вспоминатели”, стиснув зубы, пишут о „дорогом друге Сереже”, подобная откровенность дорогого стоит».
«Кушнер, как многие поэты, позволял себе странные вещи. Из воспоминаний Николая Крыщука — редактора того самого филиала „Детской литературы”, с которого и началась книжная судьба Ефимова. Готовится к печати новая книга Кушнера. Александр Семенович обращается к издательству: „Он узнал, что предполагаемый тираж его книги — 50 тысяч. Это неправильно. У него нет такого количества читателей. Тираж надо сократить, иначе книга будет лежать на прилавках, а это стыдно. На все наши уверения, что читательская аудитория у него еще больше, чем тираж сборника, А. С. раздраженно отмахивался: ‘Не надо мне говорить! Я же лучше знаю!’” Конечно, есть соблазн списать эпизод на „игру”, но почему-то другие авторы так шутить не рисковали».
Энн Шелберг. Иосиф Бродский: поэзия изгнания. Предисловие Энн Шелберг к новому англоязычному изданию стихов Бродского. Перевод с английского Ивана Соколова. — «Colta.ru», 2021, 24 мая <http://www.colta.ru>.
«Бродский взял вещество формальной поэзии — способной на высокую лирику, отполированной зубоскалом Пушкиным со товарищи до державного блеска, примеренной ахматовским поколением на муки гонений и войны — и приладил его к чувственности современного человека. Его манера вобрала в себя классическую выдержку, библейский пафос, философское разочарование и уличный жаргон. Сидя в четырех (сложенных из книг) стенах своего логова, он искал себе по всему миру образцы для подражания и братьев по духу, пока наконец не нашел опору в английской поэзии как необходимом противовесе — в ней он обрел тональность, будничную и не допускающую надрыва, могущественную традицию, укорененную в плавном ландшафте».
«В ранних стихах он воспевал Т. С. Элиота и Джона Донна. Но, отбывая ссылку в скромной избе на севере Архангельской области, Бродский получил от приятеля посылку с „Новой карманной антологией американской поэзии” под редакцией Оскара Уильямса. Именно в долгие ночи, проведенные за этим чтением, возникло у него стойкое чувство поэтического родства — с У. Х. Оденом и Робертом Фростом. Усвоив от них умение использовать стихотворную форму для приглушения помпезных эффектов и достижения отрезвленного гуманизма „с открытыми глазами”, он превратил это в собственную поэтическую позицию, которую пронес через всю жизнь».
Валерий Шубинский. «Чтение опять становится элитарным занятием». Текст: Иван Коротков. — «Учительская газета», 2021, № 19, 11 мая <http://ug.ru>.
«В своей жизни я много занимался биографиями. Конечно, когда начинаешь копать архивы, можешь, например, неожиданно обнаружить, что Николай Гумилев встречался с Расом Тафари (будущим императором Эфиопии Хайле Селассие, которому поклоняются растафарианцы) и фотографировал его — и это фото существует».
«У меня была дискуссия с известным литературоведом Глебом Моревым, касающаяся Хармса. Речь шла о том, можем ли мы использовать как надежный источник информации следственные дела сталинского времени. Понятно, что дела 1937 — 1938 гг. использовать невозможно совершенно, там все признаются, что они японские шпионы. Но как быть с более ранними и поздними делами? Что там является адекватной передачей слов и действий человека, а где начинаются фантазии следователя? Очень сложный вопрос».
«Вот, к примеру, некоторые говорят, что бесполезно сейчас изучать „Войну и мир”, ведь там нет современных нравственно-поведенческих моделей. Надо брать, мол, только те книги, которые можно спроецировать на ситуации, в которых может оказаться современный подросток. Я с этим не согласен. Цель обучения на уроках литературы совершенно противоположная — если говорить об этической цели. Это научить читать, не отождествляя себя с героем. Взрослый человек должен уметь воспринимать героя книги как другого, непохожего на себя».
Составитель Андрей Василевский
Опубликовано в Журнале №7