ДВА НЕИЗВЕСТНЫХ ПИСЬМА В.В. РОЗАНОВАПубликация, предисловие, подготовка текста и комментарии Георгия Давыдова
Из безвестности приходят наши мысли и уходят в безвестность». Эти слова Василия Васильевича Розанова (1856 — 1919) буквально (как, впрочем, и многие другие розановские слова) осуществились в его собственной биографии. Из провинциальной безвестности (Розанов учительствовал в гимназиях Брянска, Ельца, Костромы) — к всероссийской славе. Чтобы потом, после роковой черты 1917 года, быть похороненным «второй безвестностью», казалось бы окончательной.Но история на наших глазах сделала сальто — и приземлилась в том же месте: а как иначе объяснить «интеллектуальную моду» конца 1980-х — начала 1990-х годов? Словосочетание «Серебряный век» стало для рубежа этих десятилетий своего рода паролем, нет, лучше сказать — волшебной формулой. На столике у изголовья студентка образца 1989 года держала те же книги, что и курсистка образца 1909-го. Давайте выпишем самые известные имена из проспекта журнала «Весы» за 1909 год: Бальмонт, Блок, Брюсов, Белый, Волошин, Гиппиус, Вячеслав Иванов, Кузмин, Федор Сологуб… Следует добавить только, что среди них назван и Розанов. Но вряд ли мы споткнулись бы об это имя, пробегая глазами вышеназванный ряд тогда, в конце 80-х.
Розанов возвращался медленнее, чем другие. Его «дозировали». С ним — «осторожничали».
Теперь — «вернулся». Издано Собрание сочинений (и не одно), написаны биографии (и не одна). Разумеется, найдутся люди, у которых встреча с «Уединенным» или «Опавшими листьями» (самые известные его книги) еще впереди. Значит, впереди удивление, восторг, протест. И — цитаты.
«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес». Это сказал тоже он, Розанов.
И здесь уместно перейти к публикуемым ниже розановским письмам, адресатом которых стал историк Владимир Иванович Герье (1837 — 1919).
Имя Герье называют, когда речь заходит о русском образовании. Именно он создал первое в России высшее учебное заведение для женщин: в 1872 году в Москве открылись Высшие женские курсы. Так что и курсисток мы вспомнили с умыслом.
Однако для Розанова (как, впрочем, и для других воспитанников Московского университета) Герье — прежде всего классический пример глубокого ученого. Древний Рим, Средние века, Французская революция, русско-
европейские связи — вот далеко не полный перечень научных интересов Герье. В тени, правда, остается участие ученого в политической жизни начала XX века. И дело даже не в том, что Герье с 1892 по 1904 год являлся председателем Московской городской думы, а позднее, став октябристом, признавался до известной степени идеологом этого движения. Может быть, для нас сегодня гораздо интереснее Герье как поборник социальной справедливости сверху. Такая социальная справедливость не только не стремится разрушить существующее общество, но требует настойчивой, терпеливой, внимательной работы многие годы. И ведь у России, после 1917 года не пошедшей по этому (кстати, общеевропейскому) пути, уже был пусть скромный, но собственный опыт. В Москве, например, существовали дома бесплатных и дешевых квартир, большинство из которых сохранились и приметны в современной городской застройке (например, дом Бахрушиных на Софийской набережной, два корпуса домов Солодовникова на 2-й Мещанской, ныне улице Гиляровского). Согласно отчету Московской городской думы за 1913 год, было намечено возвести шестьдесят подобных домов![1]Благополучный университетский профессор Герье, с 1902 года член-корреспондент Императорской Академии наук, вполне мог удовольствоваться научной карьерой. Однако он находит время и для другого: с 1876 по 1906 год возглавляет думскую комиссию «О пользах и нуждах общественных». В эти годы по его непосредственной инициативе в Москве создаются участковые (то есть в каждом районе) попечительства о бедных и дома трудолюбия. Среди печатных свидетельств этой деятельности хочется назвать небольшую брошюру, выпущенную в 1900 году по распоряжению московского городского головы: «Les Bureaux de l’assistance communale de la ville de Moscou» («Отделы общественной благотворительности города Москвы»). К брошюре прилагалась подробная карта «заведений для призрения бедных». Скептики сразу заподозрят московские власти в желании пустить пыль в глаза просвещенным иностранцам. Но почему бы, в конце концов, честолюбию тоже не быть двигателем прогресса? Такой мотив применим и к Петру Великому. К тому же указанные на карте Москвы начала века дома призрения никак не были фикцией.
Но пора вернуться к Розанову, вернее — к связям Розанова и Герье. Интересно взглянуть на даты. Герье родился в год смерти Пушкина, Розанов — спустя два десятилетия. Почти арифметическая точность в дистанции поколений была сплющена русским вихрем 17-го года: и Герье, и Розанов скончались в 1919 году. Причем Розанов — 5 февраля, а Герье дотянул до 30 июня. Учитель (Розанов слушал лекции Герье в Московском университете) пережил ученика на полгода.
Однако над стиранием разницы лет поработал не только голод 1918 — 1919 годов. К 1914 году (дата отправки первого из публикуемых писем) Розанов сам уже далеко не молодой человек, ему под шестьдесят. Но гораздо важнее другое обстоятельство — розановская слава. Трудно сказать, читал ли Герье «Уединенное» (1912) или «Опавшие листья» («первый короб», то есть первая часть, вышел в 1913 г., «второй короб» — в 1915 г.), скорее всего, не читал. Вряд ли консервативный профессор, с тяжелым характером (частый отзыв знавших Герье лично), погруженный в науку и серьезную политику, мог выбрать время для «декадентских штучек». Да и какова могла бы быть реакция Герье, наткнись он, например, на следующее: «На мне и грязь хороша, п. ч. это — я» («Опавшие листья»). Современный читатель, открывающий для себя Розанова в современных книгах, не вполне верно представляет эффект его высказываний в первоизданиях. Каждая фраза печаталась на отдельной странице, что естественно увеличивало эпатаж, особенно в глазах старшего поколения.
Но, несомненно, Герье читал статьи, отчеты, заметки, рецензии Розанова в периодике, прежде всего в суворинском «Новом времени», штатным сотрудником которого Розанов состоял многие годы. И уж конечно Герье не пропустил розановской рецензии на свою книгу «Теократия» (об этой рецензии Розанов упоминает во втором письме). Вот и ключик к взаимоотношениям. Ученик, пропадающий не в провинциальной безвестности (откуда Розанов, впрочем, изредка писал Герье), а достигший славы писатель обращается со словом поддержки к своему учителю. Тот, кто хорошо знает стиль, тон, манеру Розанова, тот, кто знает,к а к и етемы обсуждал Розанов, найдет в письмах к Герье прежде всего почти сыновнюю почтительность, разговор о «милых товарищах» университетской юности и бесконечное уважение младшего к старшему.
В своих главных (и скандальных) сочинениях Розанов мог говорить на самые острые темы — секс, полигамия, евреи, революция, христоборчество, рок русской истории, неопровержимые авторитеты — Салтыков-Щедрин («как матерый волк он наелся русской крови и сытый отвалился в могилу»), Лев Толстой («глубоко пошлая жизнь»), Гоголь (устанешь цитировать). И не говорить даже, а кричать, топать ногами, хихикать…
Но в письмах к Герье из «такого» Розанова вырвется только «ослы-позитивисты». Тут же, правда, пойдет нарастать истинно по-розановски: «О, какие они ослы, эти позитивисты, и мне кажется, вся глупость их проистекает от этого одного — непонимания ужаса смерти».
Розанов написал первое из публикуемых писем по печальному поводу — в 1914 году 5 октября скончалась супруга Герье — Авдотья Ивановна Герье, урожденная Станкевич. Василий Васильевич с ностальгической нотой вспоминает университетские годы, «старые годы» (если употребить название популярного тогда журнала). Может быть, здесь не только понятное желание облегчить горе любимого учителя, но и предчувствие собственного ухода. И в целом — ухода времени, которое одинаково дорого обоим. Недаром он напишет в конце: «Прощайте, наш дорогой Наставник». И в этой прописной букве — не столько понятная эмоциональность, сколько выверенный Розановым принцип иерархизма.
Да, Розанов был, пожалуй, во всем человек Серебряного века: он подвергал сомнению существующую церковь и существующий брак, он высмеивал «святые» в глазах не одного поколения интеллигенции авторитеты, он чудил не только на страницах своих сочинений, но и в знаменитой Башне Вячеслава Иванова (а ведь там пародировалась даже евхаристия!).
Но в чем в чем, а в отношении к государству или, точнее, к монархическому государству Розанов всегда оставался неизменно консервативен. Его консерватизм не сервильного толка (в чем, по традиции, упрекала консерваторов либеральная часть русского общества). Это консерватизм труженика, который своим тяжким трудом (а Розанов, как журналист, писал чудовищно много) кормит многочисленных домочадцев.
Вот здесь и находится одна из главных точек соприкосновения Герье и Розанова. Не случайно Розанов именно отношение к государству ставит Герье в заслугу: «Мне то и нравилось, что Вы и профессор, и государственный человек».
Можно смело дописать: и труженик. Ведь нигилизм (антитеза власти) — это только разрушение старого. А раз разрушение, то сам по себе он — фикция, пустота. Розанов как человек, своими руками создавший благополучие себе и близким, особенно остро чувствовал подобную разрушительность нигилизма. Кстати, и Герье, сын выходца из Швейцарии, тоже пробивал себе дорогу в жизни самостоятельно. Уютный деревянный особнячок Герье у пересечения Староконюшенного и Гагаринского переулков, который хорошо знала интеллигентская Москва, был «заработан», а не получен по наследству, как и знаменитая петербургская квартира Розанова.
Но время все сожгло: и людей, и дома, и вещи. Уцелело самое хрупкое — письма.
Десять розановских писем к Герье были переданы его дочерью — Еленой Владимировной Герье — в Отдел рукописей РГБ (ф. 70). Два (самых личных) оставались в семье. Публикуемые теперь письма были пронесены через годы родственниками Герье — и их сохранение было намеренным, а не случайным.
Утаенные в семейном архиве, пережившие как автора, так и адресата, эти письма, как и тот, кто их отправил, тоже приходят из «безвестности».
Но, конечно, возвращение было бы невозможно без тех, кто, вероятно и не надеясь на такое возвращение, письма хранил. После смерти Герье письма находились у его дочери Софьи Герье (кстати, в наше время ее имя вспоминают в связи с историей теософии). Затем письма перешли к крестнице Софьи Герье
и внучатой племяннице историка — Софье Владимировне Зотовой. Именно ей приношу благодарность за предоставленную возможность опубликовать данные письма. А также за те часы общения, которые она мне подарила.Орфография и пунктуация писем приближены к современным.
1
<1914 год, середина октября>
Дорогой Владимир Иванович!
Стукачева[1] уведомила меня, что скоропостижно скончалась Авдотья Ивановна[2]! Она была совершенно здорова, когда я видел ее весною, деятельна, живая, — без признаков сердечной болезни. Что же такое случилось с ней? Может быть, тромбоз (закупорка кровеносных сосудов) в мозгу или разрыв аорты. Но ее глаза так светились, она была полна таким сухим здоровьем (без Голицыных[3] и прочее, без смирений), что казалось, «осень» ее протянется еще долго-долго. Просто не приходила на ум смерть, и я потом еле подумывал: «Надо еще увидеть Авдотью Ивановну и поговорить об Истории, о Карееве[4] и о Стукачевой». И вот пока мы трясемся (извините за слово) в своих мыслях — приходят древние Парки и перестригают нить жизни.
О, как это ужасно! И ужасно за нее и за Вас, наш бедный Наставник, от которого поистине ушла
Подруга дней его суровых
как Пушкин говорит о няне. В смерти ужасающа и непереносима разлука. Ничуть не боль и не физическая смерть, но ужасное РАЗЛУЧЕНИЕ с кем СРОСЛАСЬ вся жизнь. Это ужасно, ужасно, ужасно. Только ослы-позитивисты не понимают этого. О, какие они ослы, эти позитивисты, и мне кажется, вся глупость их проистекает от этого одного — непонимания ужаса смерти.
«Великое таинство смерти»,[5] — проговорил Ап. Павел, как бы приподымая завесу в другую сторону вечной жизни «там», — загробной жизни. Как было бы все ясно, если б иметь об этом уверенность; ясно и — светло. «Но мы все об этом ничего не знаем». Состояние наше поистине ужасно. Мы поистине жалкие люди. И нам остались не мысли, а слезы. Страшно и о Вас думать. Как учитель без привычной толпы учеников, и ученый без «тут где-то около меня <нрзб>щагося и шуршащего платьем друга» (Авд. Ив.). Вы стоите в ужасающем положении дерева среди поля, вокруг которого не растет никакого леса. «Молодые слишком молоды и глупы», «сверстники и сотрудники скончались»… Ужасно, ужасно.
В том положении, как у Вас, хочется еще уйти от людей, «побыть одному». А между тем возможное исцеление или облегчение печали — с людьми. И всякое присутствие людей так режет и томит. Ужасно.
Тут-то и открывается весь смысл и бл. Августинов[6], и св. Францисков[7]: того всего, что так оплевано в наше время. Оно ужасно, «наше время», и ненавистно. Вот «время», в которое не хочешь иметь друзей, и будь бы возможность — со всеми и раззнакомился.
Все возвращаешься к годам юности, — и вспоминаю я, как усталый Вы вернулись из магазина Мюр и Мерилиз[8], — жалуясь на бесконечные его отделения и множество этажей, по которым приходилось ходить, покупая подарки для елки. И Авдотья Ивановна хлопотала около елки. Мы все студенты знали, что «у Герье такая же ученая жена, как он сам, — из рода Станкевича»[9]. Как давно это было. Уже тридцать лет тому. А светло, и все в красках и говоре, как сейчас.
Прощайте, наш дорогой Наставник.
Да укрепит Вас Бог. В. Розанов.
1 С т у к а ч е в а Варвара — слушательница Высших женских курсов, корреспондентка Розанова.
2 Г е р ь е Авдотья Ивановна (1844 — 1914) — жена В. И. Герье (с 1864), сестра историка литературы и библиографа Алексея Ивановича Станкевича (1856 — 1922); воспитывалась в семье дяди — Александра Владимировича Станкевича (1821 — 1912) и его жены Елены Константиновны (1824 — 1904; урожд. Бодиско). Похоронена на Пятницком кладбище в Москве рядом со Станкевичами.
3 Голицынская больница — ныне входит в комплекс 1-й городской клинической больницы. Построена по проекту М. Ф. Казакова в 1802 г. на Калужской дороге (теперь Ленинский проспект).
4 К а р е е в Николай Иванович (1850 — 1931) — историк, социолог, ученик Герье (в 1870 — 1873 слушал его лекции в Московском университете). Отношения Кареева со своим учителем были неровными (см.: Кареев Н. И. Прожитое и пережитое. Л., 1990, стр.132 — 133. Ср.: «Бывал я на журфиксах Вл. Ив. и Ав. Ив. Герье, где встречал Ключевского, Корша <...>» (там же, стр. 143).
5 Ср.: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся» (1 Кор 15:51).
6 Отсылка к книге Герье «Зодчие и подвижники „Божьего Царства”». Т. 1. «Блаженный Августин». М., 1910.
7 См.: Г е р ь е В. И. Франциск из Ассизи. Апостол нищеты и любви. М., 1908.
8 Мюр и Мерилиз — магазин в Москве. Старое здание фирмы сохранилось на Кузнецком мосту, 19. Построено в 1886 году.
9 См. примечание 2. А. И. Герье была помощницей мужа как в деле устройства женского образования, так и в научных работах (см.: «Судьба одной дворянской семьи во время революции 1789 г.». Перевод Евдокии Ивановны Герье, предисловие В. И. Герье. М., 1914; см. также: Государственная Ленинская библиотека. Записки отдела рукописей. Вып. 21. М., 1959, стр. 49).
2
<Начало 1916 года>
Я так всегда радуюсь, Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Иванович, получая Ваши письма, как и беседуя или только видя Вас, — как было два раза в Европейской гостинице[1]. И не умею, к какому пункту души отнести это впечатление: то ли, что Вы последний в живых из старой гвардии Московского университета, и смотря на Вас, я чувствую около плеч и головы Вашей тени Ф. И. Буслаева[2], Ник. Савв. Тихонравова[3], В. О. Ключевского[4], Гав. Аф. Иванова[5], Ф. Е. Корша[6] и Н. И. Стороженка[7] (хоть чуть-чуть он и был излишне gar‡on, вечный «амур» студентов) и профессора-зоолога Усова[8], Вашего современника, если Вы его знавали и помните. Ах, теперешняя «пехота» и даже какой-то малодушный «гарнизон крепости» нисколько уже не напоминает этих монументальных и таких даровитых, таких достойных людей. Сам Московский университет как-то неприятно перестроен внутри[9], — по типу не то пассажа, не то ресторана, и, к горю, я старых аудиторий и бесконечно длинных парт не нашел, когда был в Москве, при открытии памятника Гоголю[10]. Я думал, что чего-то не понимаю; но Любавский[11] мне сказал: «Нет, братец, ничего прежнего не осталось».
Любавский мне высказал положительное отвращение к теперешним профессорам и прибавил, что ему отраднее и интереснее бывать в обществе учителей гимназии, и от этого он не оставил частных уроков в ней, будучи уже ректором.
А помните ли Вы старых Ваших учеников? Варшера[12], Беркута[13], Грузинского[14], Райского[15], Вознесенского[16]. Как грустно делается, когда думаешь о милых товарищах.
Но около воспоминаний действует и лично от Вас именно впечатление
и о Вас длинное, за 35 лет, соображение.Те были все великие специалисты, цари и деды своих лесных (книжных) царств. В Вас всегда особо меня привлекала смелость интересов. Ведь я читал, еще студентом (кажется), грубую на Вас и Чичерина[17] брань Михайловского[18]. Мне то и нравилось, что Вы и профессор, и государственный человек. Ваши речи в Петербурге (1914 г.)[19] я очень слушал, очень запомнил. Ваши сведения и взгляд Ваш на Герцена я передал в примечании к письмам курсистки Мордвиновой в «Вешних водах»[20]. Ваша книга о революции[21] — любимейшая моих дочерей[22], особенно «сестры Веры» (монахиня)[23]. Увидя опять у меня на столе Вашу «Теократию»[24], воскликнула, улыбнувшись: «А, Герье — мой любимый историк». Я так был рад этому восклицанию. Потом Вы писали о Риме («Принципат Августа», в «Вестнике Европы»[25], — я читал). Но превосходно, для биографии Вашей и смысла Вашей жизни превосходно — что Вы закончили обзором тружеников Царства Божиего. Это — купол, над стенами и фундаментом. Бурнакин[26], совсем юный, прочтя рецензию мою на «Теократию», сказал: «А читали ли Вы его Франциска Ассизского. Я зачитывался этою книгою, она сделала на меня огромное впечатление». Бурнакину лет 30. И я думаю, что, не найдя оценку у «детей» (российские «отцы и дети»), Вы ее найдете у внуков.
И вообще пепел вечно извергающегося Везувия истории Вас прикрыл, но отнюдь не похоронил. В конце концов все доброе пойдет именно к доброму, а к злому придут одни злые[27]. Есть для теократии невидимое вечное зерно, и суть притока доброго к доброму — злого к злому, я думаю, составляет суть того, почему теократия никогда не умрет и Царство Божие когда-нибудь достроится.Я думаю, если бы Ваши книги о тружениках Царства Божия попали в руки Дурылина[28], Грифцова[29], С. Н. Булгакова[30] или Эрна[31], — то в «Русской мысли»[32] должна бы появиться о них статья. «Русская мысль» Вам не враждебна, а сочувственна. Вообще следовало бы послать книги Петру Бернардовичу Струве[33], редактору журнала. Он хороший и честный человек.
Да хранит Вас Бог.
Вам преданный В. Розанов
1 «Европейская» — гостиница в Петербурге на углу Михайловской улицы и Невского проспекта (архитекторы Л. Ф. Фонтана, 1875 г., Ф. И. Лидваль, 1910 г.).
[2] Б у с л а е в Федор Иванович (1818 — 1897) — языковед, фольклорист, историк искусства; с 1847 преподаватель Московского университета, с 1850 профессор, с 1860 академик.
[3] Т и х о н р а в о в Николай Саввич (1832 — 1893) — историк русской литературы, археограф; в 1859 — 1889 профессор истории русской литературы Московского университета, ректор Московского университета (1877 — 1883), читал лекции на Высших женских курсах, в 1885 — 1893 председатель Общества любителей российской словесности при Московском университете, академик.
4 К л ю ч е в с к и й Василий Осипович (1841 — 1911) — с 1879 доцент Московского университета, с 1882 профессор русской истории Московского университета и Московской духовной академии. В 1887 — 1889 — декан историко-филологического факультета Московского университета; с 1900 академик; читал лекции на Высших женских курсах.
[5] И в а н о в Гавриил Афанасьевич (1828 — 1901) — филолог, профессор кафедры латинской словесности Московского университета. П. Н. Милюков (соученик Розанова) вспоминает: «Профессор Иванов читал Марциала и смаковал описания римских вин, уподобляя их современным» («Московский университет в судьбе русских писателей и журналистов». М., 2005, стр. 351; далее: Моск. унив.).
6 К о р шФедор Евгеньевич (1843 — 1915) — филолог-классик, востоковед; профессор классической филологии Московского университета, академик. А. А. Кизеветтер свидетельствует: «Корш был поистине гениальным языковедом. На всех языках он говорил, как на родном, включая сюда и всевозможные наречия мелких племен» (Моск. унив., стр. 422). В архиве Герье сохранился некролог Ф. Е. Коршу, написанный Д. Н. Ушаковым (Труды Московской диалектологической комиссии. Вып. 4. Памяти председателя комиссии академика Ф. Е. Корша. М., 1915).
7 С т о р о ж е н к о Николай Ильич (1836 — 1906) — историк западноевропейских литератур, профессор Московского университета, председатель Общества любителей российской словесности (1894 — 1901), главный библиотекарь Румянцевского музея; помощник Герье в учреждении Высших женских курсов.
8 У с о в Сергей Алексеевич (1827 — 1886) — зоолог, археолог, искусствовед, профессор Московского университета, один из основателей зоологического сада в Москве; крестный отец Андрея Белого.
9 Ср. суждение А. А. Кизеветтера: «После капитальных перестроек, произведенных в первое десятилетие 20 в., так называемый новый университет преобразился по своей внешности до полной неузнаваемости. Из него вышло помещение, к которому действительно можно приложить название „храма науки”. <…> то здание, которое существовало до перестройки и в котором мне пришлось проходить университетский курс в 80-х годах минувшего столетия, по внешности производило впечатление не храма науки, а скорее громадной казармы. Но эта казарма таила в себе особые чары. Ведь тут от каждого уголка веяло славными историческими воспоминаниями» (Моск. унив., стр. 403 — 404).
10 Памятник Гоголю был открыт в начале Пречистенского (Гоголевского) бульвара 9 мая 1909 г. (26 апреля по старому стилю) (скульптор Н. А. Андреев). Сейчас находится во дворе дома № 7 на Никитском бульваре.
11 Л ю б а в с к и й Матвей Кузьмич (1860 — 1936) — однокурсник Розанова по университету; шафер на венчании Розанова и А. П. Сусловой; профессор русской истории Московского университета, ректор в 1911 — 1917; профессор Высших женских курсов; в 1919 — 1929 председатель Общества истории и древностей российских, арестован в 1930, сослан в Уфу.
12 В а р ш е р Сергей Абрамович (1854 — 1889) — соученик Розанова по Московскому университету; историк литературы, педагог; преподавал в разных учебных заведениях.
13 Б е р к у т Владимир Николаевич — соученик Розанова; историк, с 1895 участник Исторического общества при Московском университете (учредитель и председатель — Герье).
14 Г р у з и н с к и й Алексей Евгеньевич (1858 — 1930) — соученик Розанова; филолог, переводчик. С 1886 преподаватель Высших женских курсов; с 1911 профессор Московского университета, в 1909 — 1922 председатель Общества любителей российской словесности. После 1917 заведующий Толстовским кабинетом в Библиотеке им. Ленина. Упомянут Розановым в статье «Гоголевские дни в Москве» (1909): речь Грузинского на открытии памятника Гоголю показалась Розанову «довольно длинной» и никем не услышанной (см.: Р о з а н о в В. В. Собрание сочинений. Среди художников. М., 1994, стр. 296).
15 Предположительно Райский Николай Александрович (1859 — 1892), соученик Розанова по университету.
16 В о з н е с е н с к и й Константин Васильевич — однокурсник Розанова (в годы учебы жил с ним в одной комнате, см.: Р о з а н о в а Т. В. Будьте светлы духом… М., 1999, стр. 16, 20); историк, преподавал в Ельце; с 1895 участник Исторического общества при Московском университете. В «Мимолетном» за 1915 сообщается: «Какая радость, что наш выпуск в МОСКОВСКОМ университете дал трех СЫНОВ России: Любавский (М. Куз.), Зайончковский, Вознесенский и я. Патриоты и несущие факел религии»
(Р о з а н о в В. В. Собрание сочинений. Мимолетное. М., 1994, стр. 67).17 Ч и ч е р и н Борис Николаевич (1828 — 1904) — публицист, воспитанник Московского университета, с середины 1850-х постоянно бывал в доме А. В. и Е. К. Станкевичей (см. примечание 2 к первому письму); в 1861 — 1868 профессор государственного права Московского университета. Герье в соавторстве с Чичериным написана книга «Русский дилетантизм и общинное землевладение» (М., 1878) — ответ на труд А. И. Васильчикова «Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах» (М., 1876).
18 М и х а й л о в с к и й Николай Константинович (1842 — 1904) — социолог, публицист, литературный критик; в конце 1870-х близок к «Народной воле»; разделял точку зрения А. И. Васильчикова (см.: М и х а й л о в с к и й Н. К. Письма к ученым людям. —
В кн.: М и х а й л о в с к и й Н. К. Сочинения. В 6-ти томах. Т. 4. СПб., 1895).19 Возможно, имеются в виду речи Герье «Император Александр и Наполеон» (1912) (М., 1913) и «Т. Н. Грановский» (1913) (М., 1914).
20 М о р д в и н о в а Вера Александровна (1895 — 1966) — первоначально училась на женских курсах в Одессе, затем на московских; Розанов с ней переписывался (см. публикацию в журнале «Вешние воды» за 1915: Р о з а н о в В. В. Из жизни, исканий и наблюдений студенчества). Слова Герье о А. И. Герцене (в пересказе Розанова) — «Вешние воды», 1915, № 10-12, стр. 66. «Вешние воды» — научно-литературно-художественный студенческий журнал, издавался в Петрограде в 1915 — 1918; издатель — М. М. Спасовский.
21 Г е р ь е В. И. Французская революция 1789 — 1795 гг. в освещении
И. Тэна. СПб., 1911. О чтении этой книги Розановым см. в «Мимолетном» (1914):
Р о з а н о в В. В. Собрание сочинений. Когда начальство ушло… М., 1997, стр. 356.
См. также другую книгу Герье о Французской революции: Г е р ь е В. И. Идея народовластия и Французская революция 1789 г. М., 1904. «Первым по времени, кто у нас начал заниматься серьезно французской революцией, был профессор Московского университета В. И. Герье» (Кареев Н. И. Историки французской революции. Т. 3. Л., 1925, стр. 150).22 Дочери В. В. Розанова: Татьяна (1895 — 1975), Вера (1896 — 1919), Варвара (1898 — 1943), Надежда (1900 — 1956).
23 В 1913 г. Вера закончила в Петербурге гимназию Стоюниной и «стала мечтать о монастыре. Вскоре она выбрала маленький монастырь» — Воскресенско-Покровский (близ Луги) (Р о з а н о в а Т. В. Будьте светлы духом… М., 1999, стр. 67, 116 — 117). Ставши послушницей, заболела туберкулезом, лечилась в санатории близ Петрограда; потом вновь в монастыре, откуда в 1919 вынуждена уйти; летом 1919 кончила жизнь самоубийством.
24 Г е р ь е В. И. Зодчие и подвижники «Божьего Царства». Т. 2. Ч. 2. Расцвет
западной теократии. М., 1916.25 Г е р ь е В. И. Август и установление римской империи. — «Вестник Европы», 1877, № 6 — 8.
26 Б у р н а к и н Анатолий Андреевич (ум. 1932) — поэт, литературный критик и журналист, автор брошюры «О судьбах славянофильства» (Пг., 1916); с 1910 печатался в «Новом времени».
27 Ср.: «Кто стремится к добру, тот ищет благоволения; а кто ищет зла, к тому оно и приходит» (Притч 11:27).
28 Д у р ы л и н Сергей Николаевич (1881 — 1954) — писатель, литературовед, участвовал в журналах «Русская мысль», «Голос минувшего», «Весы» и др.; ему была близка тема францисканства (в частности, он автор вступительной статьи к книге «Цветочки святого Франциска Ассизского» (М., 1913).
29 Г р и ф ц о в Борис Александрович (1885 — 1950) — критик, литературовед, переводчик, преподавал в университете Шанявского, печатался в журналах «Русская мысль», «София», автор книги «Три мыслителя. В. Розанов, Д. Мережковский, Л. Шестов» (М., 1911). Впоследствии соавтор дочери Герье — С. В. Герье — в составлении итальянско-русского словаря (Г е р ь е С. В., Г р и ф ц о в Б. А. и др. Итальянско-русский словарь. М., 1947).
30 Б у л г а к о в Сергей Николаевич (1871 — 1944) — богослов, экономист, философ. Познакомился с Розановым в 1889 в Елецкой гимназии. Сотрудничал с П. Б. Струве с 1902 в сборнике «Проблемы идеализма», с 1906 печатался в журнале «Русская мысль».
31 Э р н Владимир Францевич (1882 — 1917) — философ и публицист, участник заседаний Религиозно-философского общества, сотрудничал с издательством «Путь» .
32 «Русская мысль» — литературный и политический журнал, выходил в Москве в 1880 — 1918; в 1911 — 1918 издавался П. Б. Струве.
33 С т р у в е Петр Бернгардович (1870 — 1944) — философ, историк, один из организаторов партии кадетов, участник сборников «Проблемы идеализма», «Вехи».
Кабинет